Маргарет Митчелл Унесенные ветром

храбрость, думается мне, слишком широко известна.

    Уилли густо покраснел, и разговор оборвался. Все были смущены. Уилли, крепкий, здоровый парень

призывного возраста, находился тем не менее в тылу. Правда, он был единственный сын в семье, и кому-то же

надо было служить в милиции и охранять порядок в штате. И все же, когда Ретт Батлер произнес слово

«храбрость», в группе уже отлежавших в госпитале офицеров раздались смешки.

    «О господи! Не может он, что ли, держать язык на привязи! – с раздражением подумала Скарлетт. – Портит

всем вечер!»

    Доктор Мид грозно нахмурил брови.

    – Для вас, молодой человек, возможно, нет ничего священного, – сказал он громовым голосом, каким всегда

произносил свои речи. – Но для верных патриотов и патриоток Юга есть вещи поистине священные. Это –

стремление уберечь наш край от узурпаторов, это – Права Южных штатов и это…

    У Ретта Батлера был скучающий вид; он мягко, почти вкрадчиво прервал доктора.

    – Войны всегда священны для тех, кому приходится их вести, – сказал он. – Если бы те, кто разжигает войны,

не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать? Но какие бы лозунги ни выкрикивали ораторы,

сгоняя дураков на бойню, какие бы благородные ни ставили перед ними цели, причина войн всегда одна.

Деньги. Все войны, в сущности, – драка из-за денег. Только мало кто это понимает. Все слишком оглушены

фанфарами, барабанами и речами отсиживающихся в тылу трибунов. Иной раз их воинственный клич звучит

так: «Спасем гроб нашего Христа от язычников!» Или так: «Долой папистов!» А в другом случае иначе:

«Свобода!» Или: «Хлопок, Рабовладение и Права Юга!»

    «Ну при чем тут римский папа? – подумала Скарлетт. – А тем более – гроб Христов?»

    Она торопливо приближалась к кучке разгоряченных спором людей, и в эту минуту Ретт Батлер отвесил всем

изящный поклон и направился к двери. Она хотела было поспешить за ним, но миссис Элсинг ухватила ее за

юбку.

    – Пусть уходит, – громко сказала она, и голос ее отчетливо прозвучал среди напряженной тишины зала. –

Пусть уходит. Он изменник и спекулянт! Змея, которую мы пригрели на груди!

    Ретт Батлер, стоявший в холле со шляпой в руке, слышал эти слова, открыто предназначавшиеся для его

ушей. Он обернулся и обвел глазами зал. Взгляд его беззастенчиво уперся в плоскую грудь миссис Элсинг.

Неожиданно он ухмыльнулся и, поклонившись, скрылся за дверью.

    Миссис Мерриуэзер возвращалась домой в коляске тетушки Питти, и не успели все четыре дамы занять свои

места в экипаже, как ее негодование вырвалось наружу:

    – Ну что, Питтипэт Гамильтон, надеюсь, вы теперь удовлетворены?

    – Что вы имеете в виду? – с беспокойством спросила тетушка Питти.

    – Я имею в виду поведение этого подонка Батлера, которого вы у себя привечали.

    Обвинение это мгновенно привело тетушку Питти в великое волнение и расстройство, и у нее как-то

вылетело из головы, что миссис Мерриуэзер сама не раз принимала у себя капитана Батлера. Мелани и

Скарлетт, наоборот, это обстоятельство тотчас же пришло на ум, но, воспитанные в почтении к старшим, они

воздержались от упоминания о нем и только как по команде опустили глаза на свои сложенные на коленях,

затянутые в митенки руки.

    – Он оскорбил Конфедерацию и всех нас, – заявила миссис Мерриуэзер, и ее величественный бюст в

расшитом бисером корсаже бурно заколыхался. – Он посмел сказать, что мы сражаемся ради денег! Что наши

вожди нам лгут! Его надо отправить в тюрьму! Да, в тюрьму. Я буду говорить об этом с доктором Мидом. Будь

мистер Мерриуэзер жив, он бы нашел на него управу! И вот что я вам сказку, Питти Гамильтон: вы не должны

больше пускать этого негодяя к себе в дом!

    – О господи! – беспомощно пробормотала тетушка Питти, всем своим видом показывая, что лучше бы ей

умереть на месте. Она с мольбой поглядела на Мелани и Скарлетт, но они сидели, опустив глаза долу. Тогда она

с надеждой перевела взгляд на прямую, как доска, спину дядюшки Питера. Он, конечно, не пропустил мимо

ушей ни единого слова, и она ждала, что, обернувшись к ним, он, как всегда, возьмет дело в свои руки и скажет:

«Ну, ну, мисс Долли, вы уж оставьте мисс Питти в покое». Но Питер даже не шелохнулся. Он крепко

недолюбливал капитана Батлера, и бедная тетушка Питти это знала. Вздохнув, она пробормотала: – Что ж, если

уж вы так считаете, Долли…

    – Да, я так считаю, – твердо произнесла миссис Мерриуэзер. – Я вообще не понимаю, что это на вас нашло,

как могли вы его принимать? А после сегодняшнего вечера его ни в одном приличном доме не пустят на порог.

Вам придется собраться с духом и указать ему на дверь.

    Она окинула пронзительным взглядом лица Мелани и Скарлетт.

    – Я надеюсь, что мои слова дошли и до ваших ушей, – продолжала она. – Ведь это отчасти и ваша вина – вы

были слишком любезны с ним. Скажите ему вежливо, но твердо, что после таких изменнических речей его

присутствие в вашем доме никому не доставит удовольствия.

    Скарлетт уже вся дрожала, как норовистая лошадка, почуявшая, что чуждая рука пытается взять ее под уздцы.

Но перечить она не решалась, боясь, что миссис Мерриуэзер может снова написать про нее Эллин.

    «Ах ты, старая карга! – думала она, заливаясь румянцем от бушевавшей в ней злости. – Знала бы ты, что я

думаю о тебе и о твоей манере всеми командовать!»

    – Вот уж не думала, что мне когда-нибудь доведется услышать такие оскорбительные слова о нашем

священном Деле, – говорила миссис Мерриуэзер, продолжая кипеть праведным гневом. – Всякого, кто не верит

в Конфедерацию, не верит, что наше Дело – святое и правое, следует вздернуть на виселице! И я надеюсь, мои

дорогие, что вы больше ни словом не обмолвитесь с этим человеком. Господи помилуй, что это с вами, Мелли?

    Глаза Мелани казались огромными на побелевшем лице.

    – Я не перестану разговаривать с ним, – негромко проговорила она. – Я не буду его обижать. И не откажу ему

от дома.

    Миссис Мерриуэзер выпустила из легких воздух с таким звуком, словно проткнула детский воздушный

шарик. Тетушка Питти остолбенело разинула свой пухлый ротик, а дядюшка Питер повернулся на козлах и

уставился на Мелани.

    «Ну почему у меня не хватило духу сказать так? – с завистливым восхищением подумала Скарлетт. – Как эта

маленькая мышка осмелилась дать отпор миссис Мерриуэзер?»

    У Мелани дрожали руки, но она торопливо продолжала говорить, словно боясь, что мужество ее покинет:

    – Я не могу обидеть его, потому что… Конечно, он не должен был говорить этого вслух, он оскорбил людей,

поступил крайне неосмотрительно… но… Эшли разделяет его взгляды. И я не могу отказать от дома человеку,

который думает так же, как и мой муж. Это было бы несправедливо.

    Миссис Мерриуэзер наконец обрела дар речи и выпалила:

    – Мелли Гамильтон! Столь бессовестной лжи я еще не слыхала отродясь. В семействе Уилксов не было

трусов…

    – А разве я сказала, что Эшли трус? – У Мелани засверкали глаза. – Я сказала, что он думает так же, как и

капитан Батлер, только выражает свои взгляды по-другому. И разумеется, не говорит об этом всем и каждому на

музыкальных вечерах. Но он написал мне это в письме.

    Скарлетт, испытывая легкий укол совести, старалась вспомнить, что же было такого в письмах Эшли, что

заставило Мелани сделать подобное заявление, но содержание писем почти мгновенно улетучивалось у нее из

головы, как только она кончала читать. Она готова была подумать, что Мелани просто рехнулась.

    – Эшли писал мне, что нам не следовало ввязываться в войну с северянами. Что нас вовлекли в нее

политические болтуны – обманули высокопарными словами и разожгли наши предрассудки, – торопливо

продолжала Мелани. – Нет ничего на свете, говорит он, за что стоило бы платить такой ценой, какую мы

заплатим за эту войну. Он говорит, что не видит в ней доблести – только грязь и страдания.

    «О! – подумала Скарлетт. – Это было в том письме! Разве он это хотел сказать?»

    – Я вам не верю, – решительно изрекла миссис Мерриуэзер. – Вы неправильно истолковали его слова.

    – Я никогда не ошибаюсь в отношении Эшли, – спокойно ответила Мелани, хотя губы у нее дрожали. – Я

всегда понимаю его с полуслова. Он думает так же, как и капитан Батлер, только выражает это не в столь резкой

форме.

    – Постыдились бы сравнивать такого благородного человека, как Эшли, с этим подонком, капитаном

Батлером! Вы, верно, сами считаете, что Дело, за которое мы боремся, не стоит ломаного гроша!

    – Я… я сама еще не разобралась в своих чувствах, – неуверенно пробормотала Мелани. Ее жар остыл, и она

уже испугалась своей вспышки. – Я… я тоже готова отдать свою жизнь за наше Правое Дело, как готов отдать

ее Эшли. Но… я считаю… я считаю, что мы не должны мешать мужчинам думать по-своему, потому что они

умнее нас.

    – В жизни не слыхала подобной чепухи! – фыркнула миссис Мерриуэзер. – Останови-ка лошадь, дядюшка

Питер, ты проехал мой дом!

    Дядюшка Питер, стараясь не пропустить ни слова из разговора, происходившего у него за спиной, промахнул

мимо дома миссис Мерриуэзер и теперь начал осаживать лошадь. Миссис Мерриуэзер вышла из экипажа, ленты

на ее чепце трепетали, как паруса под шквальным ветром.

    – Вы еще пожалеете! – сказала она.

    Дядюшка Питер хлестнул лошадь вожжой.

    – Как же вам, молодые барышни, не совестно доводить мисс Питти до такого состояния, – укорил он их.

    – Ни до чего они меня не довели, – ко всеобщему изумлению неожиданно заявила тетушка Питти, неизменно

лишавшаяся чувств даже при куда менее волнующих обстоятельствах. – Мелли, милочка, я знаю, ты хотела

заступиться за меня, и я очень рада, что наконец ктото немножко сбил с Долли спесь. Больно уж привыкла

всеми командовать. Как это ты так расхрабрилась? Но следовало ли тебе все-таки говорить все это про Эшли?

    – Но это же правда, – сказала Мелли и беззвучно заплакала. – И я нисколько не стыжусь того, что он так

думает. Он считает, что эта война нам не нужна, но он будет сражаться и, быть может, погибнет, а для этого

нужно куда больше мужества, чем сражаться за дело, в которое веришь.

    – Будет вам, мисс Мелли, не плачьте посреди улицы! – заворчал дядюшка Питер, нахлестывая лошадь. –

Народ бог весть что про вас подумает. Сейчас приедем домой, там и поплачете.

    Скарлетт молчала. Она даже не пожала руки Мелани, которую та подсунула под ее ладонь, ища утешения.

Скарлетт читала письма Эшли с единственной целью – удостовериться в том, что он все еще любит ее. Теперь,

после слов Мелани, ей открылся новый смысл тех фраз, которые она небрежно пробегала глазами. Она была

потрясена, узнав, что человек, столь во всех отношениях безупречный, как Эшли, может в чем-то сходиться во

взглядах с этим отщепенцем, Реттом Батлером. И она подумала: «Они оба знают истинную цену этой войне,

только Эшли готов все же сражаться и умереть, а Ретт – нет. Значит, у Ретта просто больше здравого смысла».

От этих кощунственных мыслей ее на мгновение объял ужас. «Они оба видят страшную правду, но Ретт

предпочитает смотреть этой правде в глаза, и ему нравится говорить о ней людям и восстанавливать их против

себя, а Эшли эта правда дается с мукой».

    Все это совсем сбивало с толку.

   

   

    

     Глава XIII

    

    По наущению миссис Мерриуэзер доктор Мид принялся за дело, кое облеклось в форму письма в газету. Имя

Ретта Батлера названо не было, но в кого пущена стрела, сомневаться не приходилось. Редактор, учуяв

общественное значение назревшей драмы, поместил письмо на вторую полосу газеты, что само по себе было

смелым новшеством, поскольку первые две полосы неукоснительно отводились под объявления о

купле-продаже рабов, мулов, плугов, гробов, о домах – на продажу или внаем, – о лекарствах от не подлежащих

оглашению болезней, об абортивных средствах и о средствах для восстановления утраченной мужской

потенции.

    Письмо доктора сыграло роль запевалы в хоре возмущенных голосов, зазвучавших по всему Югу и

клеймивших позором спекулянтов, барышников и обладателей правительственных подрядов. После того как

чарльстонский порт был практически полностью заблокирован канонерками северян, состояние дел в

уилмингтонском порту – теперь уже главном порту южан – стало поистине скандальным. Спекулянты с

набитыми деньгами карманами буквально наводнили Уилмингтон; они скупали все грузы с кораблей и

припрятывали их, чтобы взвинтить цены. И цены взлетали вверх. Из месяца в месяц товаров становилось все

меньше, потребности возрастали, росли и цены. Гражданское население вынуждено было выбирать одно из

двух: либо обходиться без самого необходимого, либо покупать по спекулятивным ценам, и все бедняки и даже

люди среднего достатка день ото дня испытывали все большие лишения. По мере роста цен деньги

Конфедерации обесценивались, а стремительное падение курса влекло за собой дикую погоню за

всевозможными предметами роскоши. Контрабандистам поручалось привозить насущно необходимое, а

предметами роскоши разрешалось торговать только в виде исключения, но теперь уже все контрабандные суда

были забиты ценными товарами, вытеснившими то, что требовалось для нужд Конфедерации. И люди как

одержимые расхватывали предметы роскоши, спеша сбыть имевшиеся у них в наличии деньги из боязни, что

завтра цены подскочат еще выше, а деньги обесценятся совсем.

    И в довершение всего, поскольку Уилмингтон с Ричмондом связывала всего одна железнодорожная колея,

тысячи бочонков с мукой и банок с копченой грудинкой портились на промежуточных станциях из-за нехватки

подвижного состава. Спекулянтам же каким-то чудом удавалось за двое суток доставлять свои вина, кофе и

тафту из Уилмингтона в Ричмонд.

    Теперь уже открыто говорили о том, о чем раньше украдкой шептались: Ретт Батлер не только продает по

неслыханным ценам товар со своих четырех судов, но и скупает грузы у других контрабандистов и

придерживает их, чтобы еще больше взвинтить цены. Говорили, что он стоит во главе синдиката с капиталом в

миллион долларов и штаб-квартирой в Уилмингтоне, созданного для скупки контрабандных грузов прямо в

порту, что синдикат имеет десятки товарных складов как в Уилмингтоне, так и в Ричмонде; все они доверху

набиты продуктами и одеждой, и все это не выбрасывается на рынок, чтобы еще больше вздуть цены. Теперь

уже не только гражданские лица, но и военные начинали ощущать лишения, и озлобление против Ретта Батлера

и других спекулянтов росло.

    «Среди лиц, находящихся на службе в торговом флоте Конфедерации и прорывающих блокаду наших портов,

есть немало отважных патриотов, – писал доктор в своем письме, – бескорыстных людей, рискующих ради

существования Конфедерации своей жизнью и состоянием. Их имена бережно хранятся в сердцах всех

преданных Делу южан, и разве кто-нибудь пожалеет для них того скудного денежного вознаграждения, которое

они получают ценой риска? Это бескорыстные джентльмены, и мы их чтим. О них я не говорю.

    Но есть другие – есть негодяи, скрывающие под личиной борцов против блокады свое стремление к наживе, и

я призываю весь наш народ, сражающийся за самое Правое Дело, ведущий справедливейшую из войн, обрушить

свой праведный гнев и мщение на головы этих хищных стервятников, везущих нам атласы и кружева, когда

наши воины погибают от отсутствия хинина, нагружающих свои суда вином и чаем, в то время как наши герои

корчатся в муках из-за отсутствия морфия. Я призываю проклятия на головы этих вампиров, сосущих кровь

солдат, сражающихся под знаменами Роберта Ли, этих отщепенцев, по милости которых самое слово

«контрабандист» стало отдавать зловонием для каждого истинного патриота. Можем ли мы терпеть в нашей

среде этих гиен, разгуливающих в надраенных сапогах, когда наши парни шагают босиком в атаку? Можем ли

мы и далее сносить, что они опиваются шампанским и объедаются страсбургскими пирогами, в то время как

наши солдаты дрожат от холода у лагерного костра и жуют тухлую свинину? Я призываю каждого

патриота-конфедерата вышвырнуть их вон!»

    Атланта прочла письмо, вняла вещаниям своего оракула и, верная Конфедерации, поспешила вышвырнуть

Ретта Батлера вон.

    Из всех домов, двери которых были открыты ему в прошлом году, дом мисс Питтипэт оставался почти

единственным, где его продолжали принимать и теперь, в 1863 году. И если бы не Мелани, то, вероятно, и в

этот дом ему был бы закрыт доступ. Всякий раз при известии о его появлении в городе тетушка Питти падала в

обморок. Ей хорошо было известно, что говорят ее друзья по поводу его визитов к ней, но у нее по-прежнему не

хватало духу отказать ему в гостеприимстве. Стоило Ретту Батлеру появиться в Атланте, как тетушка Питти

сурово сжимала свой пухленький ротик и заявляла во всеуслышание, что она встанет в дверях и не даст ему

переступить порог. Но вот он появлялся перед ней с маленьким пакетиком в руках и неизменным комплиментом

на устах, превозносил ее красоту и обаяние, и решимость бедняжки таяла как воск.

    – Просто не знаю, что и делать, – жалобно вздыхала она. – Он смотрит на меня, и я умираю от страха при

мысли, что он может натворить, если я откажу ему от дома. Про него такое говорят! Как вы думаете – он может

меня ударить? Или… или… О, если бы Чарли был жив! Скарлетт, вы должны сказать ему, чтобы он больше не

приходил, – сказать в самой вежливой форме. О боже! Я, право, думаю, что вы слишком поощряете его, и весь

город об этом говорит, и если ваша матушка узнает, что она подумает обо мне? Мелли, ты не должна быть с ним

так мила. Держись с ним холодно и отчужденно, и он поймет. Ах, Мелли, как ты считаешь, может быть, мне

следует написать Генри, чтобы он поговорил с капитаном Батлером?

    – Нет, я этого не считаю, – сказала Мелани. – И я, конечно, тоже не буду с ним груба. Я считаю, что все ведут

себя с капитаном Батлером, как перепуганные курицы. Я не верю всем гадостям, которые говорят про него

миссис Мерриуэзер и доктор Мид. Он не стал бы прятать пищу от умирающих с голоду людей. Кто как не он

дал мне сто долларов для сирот? Я уверена, что он не менее преданный патриот, чем любой из нас, и просто

слишком горд, чтобы защищаться от нападок. Вы же знаете, как упрямы могут быть мужчины, если их

разозлить.

    Но тетушка Питти этого не знала и вообще не очень-то разбиралась в мужчинах, и она беспомощно разводила

своими маленькими пухлыми ручками. Скарлетт же давно примирилась со склонностью Мелани видеть во всех

только хорошее. Мелани, конечно, дурочка, но тут уж ничего не поделаешь.

    Скарлетт знала, что Ретт Батлер далеко не патриот, но ей было на это наплевать, хотя она даже под страхом

смерти никогда бы в этом не призналась. Для нее гораздо большее значение имело то, что он привозил ей из

Нассау маленькие подарки – разные мелкие сувениры, которые можно было принимать, не нарушая правил

приличия. Когда цены так непомерно возросли, как, спрашивается, будет она обходиться без шпилек, без

булавок, без конфет, если откажет капитану Батлеру от дома? Нет, куда проще переложить всю ответственность

на тетю Питти – ведь она же в конце-то концов глава дома, дуэнья и оплот их нравственных устоев. Скарлетт

знала, что про визиты Ретта Батлера и про нее в городе идут сплетни, но она знала также, что Мелани Уилкс

непогрешима в глазах Атланты и, пока Мелани берет под свою защиту капитана Батлера, на его визиты будут

смотреть сквозь пальцы.

    Тем не менее жизнь могла бы быть много приятнее, если бы капитан Батлер отрекся от своих еретических

суждений. Ей не пришлось бы, прогуливаясь с ним по Персиковой улице, всякий раз испытывать конфуз оттого,

что все так открыто его игнорируют.

    – Даже если вы в самом деле так думаете, то зачем об этом говорить? – упрекала она его. – Думали бы себе

все, что вам угодно, только держали бы язык за зубами, и как бы все было славно.

    – Таков ваш метод, моя зеленоглазая лицемерка? Ах, Скарлетт, Скарлетт! Мне казалось, вы будете вести себя

более отважно. Мне казалось, ирландцы говорят то, что думают, и посылают всех к дьяволу. Скажите

откровенно: вам-то самой всегда ли легко держать язык за зубами?

    – Да… понятно, нелегко, – неохотно согласилась Скарлетт. – Разумеется, можно околеть от тоски, когда они с

утра до ночи лопочут о нашем Правом Деле. Но, бог ты мой, как вы не понимаете, Ретт Батлер, ведь если я в

этом признаюсь, все перестанут со мной разговаривать и я на танцах останусь без кавалеров!

    – Ах, конечно, конечно, а танцевать необходимо любой ценой. Что ж, я преклоняюсь перед вашим

самообладанием, но, увы, не наделен им в такой же мере. И не могу рядиться в романтический плащ

героя-патриота, дабы удобнее жилось. И без меня хватает дураков, которые из патриотических побуждений

готовы рискнуть последним центом и выйдут из войны нищими. Они не нуждаются в том, чтобы я примкнул к

ним – ни для укрепления патриотизма, ни для пополнения списка нищих. Пусть сами носят свой ореол героев.

Они заслужили его – на этот раз я говорю вполне серьезно, и к тому же этот ореол – единственное, пожалуй, что

через год-два у них останется.

    – Просто отвратительно, что вы можете хотя бы в шутку говорить такие вещи, когда всем прекрасно известно,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: