Evviva!
– вмешалась Аманда, поднимая тост в честь опоздавшего,
лишь бы только он замолчал.
–
Evviva! –
откликнулись остальные.
– Лучше напиши еще один сборник стихов, и поскорее, – вставила
Straordinario-fantastico.
Кто-то предложил отправиться в кафе-мороженое неподалеку от
ресторана. Нет, к черту мороженое, поехали пить кофе. Мы расселись по
машинам и направились вдоль набережной Тибра к Пантеону.
Я был счастлив. Однако, в машине я не переставал думать о базилике и
о том, как это перекликается с нашим вечером, когда одно влечет за
собой другое, третье, наконец, что-то совершенно непредвиденное, и едва
ты начинаешь думать, что круг замкнулся, как снова происходит что-то,
затем еще, пока ты не осознаешь, что оказался там, откуда начал, в центре
старого Рима. Всего день тому назад мы плавали при свете луны. Теперь
мы здесь. Через пару дней он уедет. Если бы только он вернулся ровно
через год. Я обвил рукой руку Оливера и прислонился к Аде. А затем
уснул.
Минул уже час ночи, когда мы всей компанией прибыли в кафе «Сант-
Эустакьо» и заказали кофе. Кажется, я понял, почему все расхваливали
тамошний кофе; или же только решил, что понял. Я даже не был уверен,
что он мне понравился. Возможно, он не нравился никому, но все считали
себя обязанными соглашаться с общим мнением и заявляли, что они тоже
не могут жить без него. В знаменитой римской кофейне было многолюдно,
посетители пили кофе сидя за столиками и стоя. Мне нравилось наблюдать
за этими людьми в легкой одежде, стоящими так близко от меня. Всех
объединяло главное: любовь к этой ночи, к городу, его жителям, и горячее
стремление слиться в единое целое – не важно с кем. Любовь ко всему, что
удерживало вместе маленькие группки людей, пришедших сюда. После
кофе наша компания уже собралась расходиться, но кто-то сказал: «Нет,
нам еще рано прощаться». Кто-то предложил пойти в паб неподалеку.
Лучшее пиво в Риме. Почему нет? Так что мы устремились по длинной и
узкой улице в сторону Кампо-де-Фиори. Лючия шла между мной и поэтом.
Оливер, разговаривавший с двумя сестрами, шел следом. Старик Фальстаф
сдружился со Straordinario-fantastico, и оба щебетали о «Святом Клименте».
«Поразительно жизненная метафора!» – сказала Straordinario-fantastico.
«Ради бога! Не стоит перебарщивать,
климентифицируя
все направо и
налево. Это всего лишь фигура речи, знаете ли», – отозвался Фальстаф,
которому, видимо, уже приелась слава его крестника. Заметив, что Ада идет
в одиночестве, я чуть замедлил шаг и взял ее за руку. Она была в белом, ее
загорелая кожа отливала глянцем, мне хотелось коснуться каждой поры ее
тела. Мы шли молча. Я слышал, как ее высокие каблуки стучат по тротуару.
В темноте она казалась привидением.
Я не хотел, чтобы эта прогулка заканчивалась. Тихая и пустынная
аллея была погружена во тьму, и древние, выщербленные камни мостовой
блестели от влаги, как будто разносчик из незапамятных времен пролил
маслянистое содержимое своей амфоры прежде чем исчезнуть под землей
древнего города. В Риме не осталось ни души. И опустевший город,
видевший стольких на своем веку, теперь принадлежал лишь нам одним и
поэту, который воссоздал его сообразно своему представлению, пускай
только на одну ночь. Невзирая на духоту мы могли, если бы захотели,
ходить кругами, и никто не понял бы и не стал бы возражать.
Пока мы медленно брели по пустынному лабиринту тускло
освещенных улиц, я принялся размышлять о том, как разговор о «Святом
Клименте» соотносится с нами – как мы движемся сквозь время, как время
движется сквозь нас, как мы меняемся и, меняясь, возвращаемся к тому, с
чего начали. Можно прожить всю жизнь и не научиться ничему, кроме
этого. Таков был урок поэта, я полагаю. Через месяц или около того, когда я
снова вернусь в Рим, наше с Оливером пребывание здесь сегодня
покажется абсолютно нереальным, как если бы оно произошло с кем-то
другим. И желание, родившееся здесь три года назад, когда парень-
посыльный пригласил меня в дешевый кинотеатр, имевший определенную
славу, покажется мне таким же неосуществимым через три месяца, как
казалось три года назад. Он возник. Он исчез. Ничего не изменилось. Я все
такой же. Мир все такой же. И однако, ничто уже не будет как прежде. В
остатке – только грезы и смутное воспоминание.
Когда мы пришли, бар уже закрывался.
– Мы закрываемся в два.
– Что ж, у нас еще есть время, чтобы выпить.
Оливер хотел мартини «по-американски». Отличная мысль, подхватил
поэт. «Мне тоже», – вставил кто-то еще. Из большого музыкального
автомата доносился все тот же летний хит, который мы слушали весь июль.
Услыхав слово «мартини», старик Фальстаф и издатель тоже поддакнули.
«
Ehi! Taverniere!
Эй! Трактирщик!» – крикнул Фальстаф. Официант
предложил нам на выбор только вино или пиво – бармен ушел пораньше в
тот вечер, поскольку его мать слегла и ее положили в больницу. Путанное
объяснение официанта вызвало сдержанные усмешки на лицах. Оливер
спросил, почем у них мартини. Официант прокричал вопрос девушке за
кассой. Она назвала стоимость.
– Что если я займусь напитками, а вы запишете их на наш счет, раз уж
мы сами можем смешать их?
Официант и кассирша некоторое время колебались. Хозяин уже давно
ушел.
– Почему нет? – сказала девушка. – Если знаете, как их делать,
faccia
pure
, валяйте.
Оливер, сопровождаемый бурными овациями, вальяжно направился за
барную стойку и несколько секунд спустя, добавив в джин лед и каплю
вермута, уже энергично тряс коктейльный шейкер. В крошечном
холодильнике рядом с баром оливок не оказалось. Пришла кассирша и,
поискав, достала полную миску. «Оливки», – произнесла она, глядя на
Оливера в упор, мол,
Они были у тебя прямо под носом, ты вообще
смотрел? Ну, что еще?
– Может, соблазнишься выпить мартини с нами? – спросил он.
– Этим вечером тут полный дурдом. От маленькой порции вряд ли
станет хуже. Сделай одну.
– Хочешь, научу?
И он принялся объяснять тонкости приготовления сухого мартини в
чистом виде. Он с легкостью вжился в роль бармена.
– Где ты этому научился? – спросил я.
– На курсах барменов. В Гарварде. По выходным я подрабатывал
барменом в течение всех лет учебы. Потом стал шеф-поваром, потом
распорядителем. Плюс покер.
Его университетские годы, стоило ему завести о них речь,
приобретали ослепительное магическое сияние, как будто принадлежали
другой жизни, к которой у меня не было доступа, поскольку она была
Достарыңызбен бөлісу: |