Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

засыпая над книгой. Один из коллег, оперировавший в тот же день, сидел в
кресле, точно так же ожидая, когда очередному пациенту введут наркоз.
–  Нам  постоянно  твердят,  что  здравоохранение  нуждается  в
кардинальных переменах. А все после гибели пациентов в Стаффорде. Что
за очковтирательство! Ведь все зависит от того, кто у руля, – сказал он.
Я  вспомнил,  как  еще  студентом  несколько  месяцев  проработал
младшим  медбратом  в  психогериатрическом  отделении  одной  из
психиатрических 
лечебниц, 
которые 
раньше 
окружали 
Лондон.
Большинство  пациентов  страдало  от  прогрессирующей  деменции.  Кто-то
попал  туда  из-за  дегенеративных  заболеваний  мозга,  а  кто-то  –  из-за
шизофрении:  они  провели  в  лечебнице  большую  часть  жизни,  которая
теперь  подходила  к  печальному  концу.  Необходимость  вставать  в  семь
утра  и  идти  на  работу,  где  нужно  ухаживать  за  двадцатью  шестью
стариками  с  двойным  недержанием,  лежащими  в  одной  палате,  в
некоторой  степени  закаляла  характер,  равно  как  и  обязанность  брить  и
кормить  их,  сажать  на  горшок,  стягивать  ремнями  в  гериатрическом
кресле. Многим медсестрам и медбратьям из тех, что я там встретил, такая
работа  определенно  была  противопоказана.  Другие  же  проявляли
невероятные  терпение  и  доброту.  Особенно  мне  запомнился  мужчина  по
имени  Винс  Хёрли  родом  из  Вест-Индии,  старший  медбрат.  Работенка
была  скверная,  а  жалованье  –  скудным,  и  я  навсегда  усвоил,  что  доброте
любого человека, в том числе и моей собственной, есть предел.
Мне  рассказали,  что  в  XIX  веке,  когда  построили  эту  больницу,
отличавшуюся 
строгим, 
почти 
тюремным 
режимом, 
обширная
прилегающая  территория  возделывалась  и  пациентов  заставляли  работать
на 
земле. 
Однако 
я 
застал 
лишь 
опустевшие 
поля. 
Вместо
сельскохозяйственных работ некоторым из пациентов теперь прописывали
трудотерапию. Дважды в неделю три врача-трудотерапевта – крепкие дамы
средних  лет  в  темно-бордовых  халатах  –  выводили  нестройную  вереницу
слабоумных  стариков  на  поля,  окружавшие  больницу.  Шел  1976  год,
стояла  ужасная  засуха,  и  выжженная  земля  приобрела  коричнево-желтый
цвет,  а  лица  пациентов  –  красный  оттенок,  так  как  многие  из  них
принимали нейролептический препарат «Аминазин», сильно повышающий
чувствительность  кожи  к  солнечному  свету.  Пациентам  давали
футбольный мяч и оставляли заниматься всем, чем им заблагорассудится, –
поэтому  большинство  просто  сидело  и  таращилось  в  никуда.  Все  три
трудотерапевта  тоже  усаживались.  Был  там  особенно  заторможенный
пациент  (много  лет  назад  ему  сделали  лобэктомию),  который  мог  часами
напролет сидеть неподвижно. Одна из сопровождающих дам использовала

его в качестве спинки, опираясь на которую она с удобством располагалась
на пожухлой траве и принималась вязать. Пациента звали Сидни, и он был
знаменит огромными гениталиями. В первый же мой рабочий день другие
медбратья  во  время  мытья  пациентов  позвали  меня,  чтобы  я  оценил
причиндалы Сидни, неподвижно лежавшего в ванне.
Именно  во  время  работы  здесь  я  впервые  услышал  название
знаменитой нейрохирургической больницы, в которой затем стажировался,
а  в  конечном  итоге  стал  старшим  нейрохирургом.  В  50-х  годах  XX  века
многих  из  пациентов,  за  которыми  я  позднее  присматривал,  в  том  числе
заторможенного  Сидни,  отправляли  в  эту  больницу,  где  подвергали
психохирургическому  вмешательству,  известному  как  префронтальная
лоботомия,  или  лейкотомия.  В  те  годы  она  являлась  популярнейшим
способом  лечения  шизофрении,  который,  как  считалось,  превращал
возбужденных,  галлюцинирующих  шизофреников  в  спокойных  и
счастливых людей. Операция представляла собой рассечение лобных долей
головного  мозга  с  помощью  ножа  специальной  формы,  и  последствия  ее
были  абсолютно  необратимыми.  К  счастью,  подобные  операции  утратили
значение  после  появления  препаратов  на  основе  фенотиазина,  таких  как
«Аминазин».
Пациентам с лобэктомией, как мне показалось, досталось больше всего
– они были вялыми, безразличными ко всему и сильно напоминали зомби.
Тайком  заглянув  в  их  истории  болезни,  я  с  удивлением  обнаружил
отсутствие записей о послеоперационном врачебном наблюдении. В картах
всех пациентов, которым назначили лобэктомию, имелась короткая запись:
«Годен  для  лобэктомии.  Перевести  в  Аткинсон-Морли».  Следующее,  что
можно было прочесть, – это: «Переведен из Аткинсон-Морли. Снятие швов
–  через  девять  дней»,  –  и  больше  ровным  счетом  ничего.  В  некоторых
медицинских  картах  присутствовали  редкие  записи,  сделанные  годы
спустя,  –  что-нибудь  вроде:  «Вызвали  на  осмотр.  Дерется  с  другими
пациентами.  Зашита  рваная  рана  на  голове».  Однако  никаких  других
записей,  помимо  сделанных  при  первом  поступлении  в  больницу  (как
правило, из-за приступа острого психоза), не было, а ведь многие провели
здесь не один десяток лет.
Двумя годами ранее некий студент, который, как и я, работал младшим
медбратом  в  подобной  психиатрической  лечебнице,  обвинил  персонал  в
жестоком обращении с пациентами. В прессе поднялась шумиха, в ответ на
которую  была  создана  Королевская  комиссия  по  надлежащему  оказанию
психиатрической  помощи.  В  связи  с  этим  больничный  персонал  вначале
отнесся  ко  мне  с  изрядной  долей  подозрительности  –  мне  потребовалось

время,  чтобы  убедить  коллег,  что  я  не  собираюсь  за  ними  шпионить.
Думаю,  кое-что  от  меня  все-таки  скрывали,  но  за  время  работы  мне  не
довелось  стать  свидетелем  открытого  проявления  жестокости  по
отношению к пациентам.
Однажды  утром,  когда  я  кормил  очередного  беззубого  старика
овсянкой,  в  столовую  неожиданно  вошел  заведующий  и  сказал,  что  после
обеда  я  могу  идти  домой,  хотя  и  не  назвал  для  этого  конкретных  причин.
Он  принес  с  собой  мешок  для  белья,  наполненный  поношенными,  но
чистыми костюмами – некоторые из них были в тонкую полоску, – а также
разнообразным  нижним  бельем.  Все  пациенты  страдали  двойным
недержанием,  поэтому  неизменно  носили  пижамы:  так  проще  было
переодевать  их  и  поддерживать  чистоту.  Но  в  тот  день  мне  и  остальным
медбратьям  велели  переодеть  больных  в  нижнее  белье  и  костюмы.  Итак,
мы надели на несчастных слабоумных пациентов костюмы, которые до них
уже  кто-то  носил  и  которые  висели  на  стариках  как  на  вешалках,  вновь
усадили  их  в  гериатрические  кресла,  и  я  отправился  домой.  Однако
назавтра  (по  графику  у  меня  значилась  ночная  смена)  я  обнаружил,  что
пациенты снова в пижамах и все вернулось в прежнее русло.
–  Вчера  приходила  королевская  комиссия,  –  ухмыляясь  сказал  Винс.  –
Костюмы  ее  сильно  впечатлили.  Заведующий  решил  от  тебя  избавиться,
чтобы ты ненароком не сболтнул лишнего.
Из  всех  людей,  с  которыми  мне  довелось  познакомиться  за  долгую
медицинскую  карьеру,  Винс  произвел  на  меня  одно  из  самых  глубоких
впечатлений. Меня неизменно поражало, насколько ласково и тактично он
обращался  с  нашими  безнадежно  больными  стариками.  Порой  он  вставал
позади  одного  из  слабоумных  пациентов,  вечно  что-то  бормотавших,
упирался  руками  в  высокую  спинку  гериатрического  кресла  и  говорил,
вздыхая:
– Что это тут происходит? Нет, я хочу знать, что тут происходит!
Мы  смеялись  и  принимались  за  повседневную  работу:  кормили
пациентов,  мыли,  сажали  на  горшок  и  снимали  с  него,  а  в  конце  дня
укладывали спать.
Прошло  тридцать  пять  лет;  та  больница  стоит  на  прежнем  месте,  но
прилегающие  земли  были  проданы,  и  сейчас  там  располагается
фешенебельный  гольф-клуб.  Все  пациенты,  за  которыми  я  присматривал,
должно быть, умерли давным-давно.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: