Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

раскрытую книгу.
– Что-то малопонятное про мозг. Написано американским психологом,
специализирующимся 
на 
лечении 
обсессивно-компульсивного
расстройства с помощью групповой терапии. В основе его методики лежит
буддийская медитация в сочетании с квантовой механикой.
Он фыркнул:
– Что за вздор! Кстати, вы ведь раньше оперировали пациентов с ОКР?
И  действительно.  Пациент  достался  мне  в  наследство  от  моего
предшественника,  но  я  бы  с  превеликой  радостью  отказался  от  такой
операции.  Она  подразумевала  выполнение  небольших  надрезов  на
хвостатом ядре и поясной извилине – своего рода микролоботомия, но без
чудовищных последствий. Психиатр объяснил, что операция на самом деле
помогает.  Мне  же  скорее  казалось,  что  мы  действуем  наугад,  но
современная высокотехнологичная функциональная томография пациентов
с  ОКР  подтвердила,  что  именно  эта  область  мозга  отвечает  за
возникновение  заболевания.  В  Калифорнии  психохирургию  запретили
законодательно,  так  что  отдельные  отчаявшиеся  жители  этого  штата,
которые 
фактически 
оказались 
на 
грани 
самоубийства 
из-за
непреодолимого  желания  постоянно  мыть  руки  (боязнь  грязи  –  одна  из
наиболее  распространенных  проблем  у  людей  с  ОКР),  прилетали  на
лечение  в  Англию.  Один  из  них,  помнится,  напялил  три  пары  перчаток,
перед  тем  как  взять  в  руки  протянутую  мной  ручку  и  подписать  форму
информированного  согласия,  разрешавшую  мне  просверлить  у  него  в
голове  парочку  дырок.  Пока  я  рассказывал  коллеге  о  своем  опыте  в
психохирургии, в комнату вошла медсестра.
– Мистер Марш, – сказала она неодобрительно (я развалился на диване
прямо в хирургическом халате), – следующий пациент говорит, что у него
опухоль  справа,  тогда  как  в  форме  информированного  согласия  речь  идет
об операции в левой части головного мозга.
–  О  господи!  –  ответил  я.  –  У  него  левая  теменная  опухоль,  из-за
которой  он  путает  правую  и  левую  стороны.  Да  будет  вам  известно,  это
называется  синдромом  Герстмана.  И  пациент  –  последний  человек,  у
которого  мы  должны  спрашивать,  где  нам  оперировать.  Он  дал  полное
согласие. Я лично разговаривал с ним вчера вечером. И с его семьей тоже.
Давайте начнем уже.
–  Некоторые  полагают,  что  синдрома  Герстмана  не  существует,  –
заметил мой коллега, хорошо осведомленный в подобных вопросах.
– Вам следует с ним переговорить, – настаивала медсестра.
– Это просто смешно, – проворчал я, поднимаясь с дивана.

Через операционную, где Коуб, наш санитар, вытирал размазанную по
полу  кровь,  которая  осталась  после  предыдущей  операции,  я  прошел  в
кабинет  для  анестезии.  По  пути  я  заметил  привычную  гору  мусора:  на
операционном столе валялись всевозможные одноразовые приспособления
общей стоимостью несколько тысяч фунтов – все это должны были вскоре
сложить  в  большой  мешок  и  отправить  на  утилизацию.  Когда  я
протиснулся  через  вращающиеся  двери,  пожилой  пациент  уже  лежал  на
каталке.
– Мистер Смит, доброе утро! – сказал я. – Говорят, вы хотите, чтобы я
прооперировал вам правую часть головы.
–  Мистер  Марш,  спасибо,  что  пришли!  Ну,  я  думал,  что  проблема
именно справа, – ответил он с явной неуверенностью в голосе.
–  Действительно,  вы  чувствуете  слабость  в  правой  части  тела.  Но  это
как раз и означает, что опухоль слева. Видите ли, в мозгу все наоборот.
– О!
–  Я,  конечно,  могу  прооперировать  правую  часть  мозга,  если  вы
настаиваете. Но разве вы не хотели бы, чтобы решение принимал все-таки
я?
– Нет-нет, – рассмеялся он. – Вам решать.
– Что ж, тогда остановимся на левой стороне, – заключил я.
Я  вышел  из  кабинета.  Медсестра  должна  была  сказать  анестезиологу,
что теперь можно приступать к операции. Я же вернулся на свой красный
кожаный диван.
Через сорок минут медсестра сообщила, что пациенту ввели наркоз, и я
велел  ассистенту  начинать  операцию  без  меня.  Продолжительность
стажировки столь невелика, что молодым врачам отчаянно не хватает даже
базовой  хирургической  практики,  поэтому  я  чувствую  себя  обязанным
давать  им  возможность  самостоятельно  вскрывать  и  зашивать  голову:  это
наиболее  простые  и  относительно  безопасные  этапы  нейрохирургической
операции,  хотя  я  и  предпочел  бы  делать  все  сам.  Наблюдая  за  работой
подчиненных, я волнуюсь гораздо сильнее, чем оперируя собственноручно.
Это  означает,  что  я  позволяю  себе  покинуть  операционный  блок,  только
если  мои  ординаторы  работают  над  простейшими  случаями,  а  в  кабинете
скопилось  слишком  много  бумаг.  Таким  образом,  мне  ничего  не  остается,
кроме как отдыхать в комнате с красными кожаными диванами.
Я то и дело захожу в операционную, с некоторой завистью поглядывая
на работающего стажера, и принимаюсь за мытье рук лишь после того, как
мозг  пациента  оказывается  вскрыт  и  начинается  более  опасная  и  сложная
фаза операции. То, в какой момент я возьму бразды правления в свои руки,

зависит как от опытности ординатора, так и от сложности случая.
–  Как  дела?  –  спрашиваю  я  обычно,  надевая  очки  для  чтения  и
хирургическую маску, после чего начинаю всматриваться в операционную
рану.
– Все в порядке, мистер Марш, – отвечает обычно стажер, который не
желает,  чтобы  я  вмешивался,  и  прекрасно  понимает,  что  я  бы  с
удовольствием встал на его место и продолжил вместо него.
–  Вы  уверены,  что  не  нуждаетесь  в  моей  помощи?  –  спрашиваю  я  с
надеждой в голосе, но, как правило, меня заверяют, что все под контролем.
Если  мне  кажется,  что  это  действительно  так,  я  разворачиваюсь  и
ухожу прочь от операционного стола в комнату отдыха, расположенную в
нескольких метрах от него.
***
Я  вытянулся  на  диване  и  вернулся  к  книге.  Как  практикующий
нейрохирург,  я  всегда  считал  рассуждения  на  тему  «загадки  мозга  и
разума»  запутанными  и,  если  уж  на  то  пошло,  пустой  тратой  времени.  Я
никогда не видел здесь особой загадки – меня лишь неизменно восхищало
и  бесконечно  удивляло  то,  что  мое  сознание,  кажущееся  свободным,
словно  ветер;  сознание,  которое  в  ходе  описываемой  операции  пыталось
сконцентрироваться на чтении книги, но вместо этого сосредоточилось на
проплывавших  высоко  надо  мной  облаках;  сознание,  которое  в  данный
момент  рождает  вот  эти  самые  слова,  в  действительности  представляет
собой  череду  электрохимических  взаимодействий  между  сотнями
миллиардов нервных клеток. Автор книги, которую я держал в руках, судя
по  всему,  тоже  восхищался  загадкой  мозга  и  разума.  Но  стоило  мне
приступить  к  чтению  приведенного  им  списка  различных  теорий  на  этот
счет:  функционализм,  эпифеноменализм,  современный  материализм,
дуалистичный интеракционизм – или это был интеракционный дуализм? –
как  я  быстро  погрузился  в  сон  и  проспал  до  тех  пор,  пока  медсестра  не
разбудила меня, сообщив, что настало время вернуться в операционную и
заняться делом.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: