Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии
жүктеу/скачать 1,27 Mb. Pdf көрінісі
|
Генри Марш-Не навреди
часть мозга выглядела не так уж плохо: она усохла в гораздо меньшей степени, чем у большинства людей к девяносто шести годам. – Мой отец умер в этом возрасте от болезни Альцгеймера, – сообщил я стажерам. – На снимках его мозг выглядел словно швейцарский сыр – так мало от него осталось. – Итак, Энтони, – продолжал я, – в чем проблема? – Проблема этического характера. Она говорит, что лучше умереть, чем пойти в дом престарелых. – Что ж, в этом есть доля истины. Вы когда-нибудь работали в психогериатрическом отделении или в доме престарелых? – Нет. Я заметил, что мне довелось поработать в психогериатрическом отделении младшим медбратом. Присматривать за двадцатью шестью пожилыми людьми с двойным недержанием – далеко не самая простая и приятная задача. По мере того как средний возраст населения постепенно увеличивается, в СМИ будут все чаще и чаще сообщать о скандалах, связанных с плохим обращением в домах престарелых. К 2050 году порог шестидесятилетия перешагнет треть жителей Европы. Мой первый руководитель из отделения общей хирургии – чудесный человек – из-за деменции доживал свой век в доме престарелых. Как рассказывала его дочь, он постоянно твердил, что хочет умереть, но физически он был на редкость здоров, так что на это ушла целая вечность. В молодости он каждое утро принимал холодную ванну. – Но мы ведь не можем дать ей умереть, – прервал мои разглагольствования один из ординаторов из заднего ряда. – Почему это не можем? – удивился я. – Если ей этого хочется. – А вдруг она так говорит из-за депрессии? Возможно, она еще передумает. Мы уделили этому вопросу еще какое-то время. Я подчеркнул, что подобные рассуждения справедливы, если речь идет о людях помоложе, которых впереди ожидают долгие годы жизни (если они, конечно, не совершат самоубийство), однако вряд ли применимы к человеку девяноста шести лет, которому вряд ли посчастливится вернуться домой. Я поинтересовался у Энтони, какова, по его мнению, вероятность того, что после операции женщина сможет самостоятельно жить в собственном доме. – В ее возрасте не очень высокая, – признал он. – Думаю, она сможет ненадолго вернуться домой, но рано или поздно все равно попадет в дом престарелых. Разумеется, если к тому времени ее не прикончит артериальный стеноз. – Так что же нам делать? – спросил я у сидящих в комнате людей. Повисла неловкая тишина. Я выждал пару минут. – Единственный близкий родственник – ее племянница. Она приедет сегодня чуть позже, – сообщил Энтони. – Что ж, какое бы решение мы ни приняли, придется ее дождаться. Коллега-рентгенолог шепнул, наклонившись ко мне: – Такие случаи всегда казались мне самыми интересными. Юнцы, – кивнул он в сторону младших врачей, – все как один хотят оперировать и рассчитывают на серьезные, захватывающие случаи. Это можно понять – в их-то возрасте. Но обсуждения именно таких рядовых случаев увлекают меня больше всего. – Что ж, в свое время я был точно таким же, как они, – ответил я. – Как думаете, что произойдет с этой женщиной? – поинтересовался он. – Понятия не имею. Она не моя пациентка. Повернувшись к собравшимся, я объявил: – У нас осталось десять минут. Может, взглянем на одного из моих сегодняшних пациентов? Я назвал Энтони фамилию, и он вывел на стену соответствующий снимок мозга – на сей раз все получилось гораздо быстрее и без лишних затруднений. Снимок продемонстрировал огромную опухоль, доброкачественную менингиому, которая давила на левую часть мозга. – Пациентке восемьдесят пять лет, – начал я. – Тридцать два года назад, когда я только пришел в нейрохирургию (большинство из вас, я так полагаю, тогда еще пешком под стол ходили), мы просто не оперировали людей в таком возрасте. Считалось, что любой, кому за семьдесят, слишком стар для проведения операции на мозге. Сейчас же, судя по всему, больше нет никаких возрастных ограничений. Затем я рассказал предысторию пациентки. жүктеу/скачать 1,27 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|