казалось, что рука моя будет сейчас раздавлена.
Внезапно Ларсен пришел в себя, в глазах его снова засветилось сознание, и он отпустил
мою руку с коротким смешком, напоминавшим рычание. Сразу обессилев, я повалился на
пол, а он сел, закурил сигару и стал наблюдать за мной, как кошка, стерегущая мышь.
Корчась на полу от боли, я уловил в его глазах
любопытство, которое не раз уже подмечал в
них, – любопытство, удивление и вопрос: к чему все это?
Кое-как встав на ноги, я поднялся по трапу. Пришел конец хорошей погоде, и не
оставалось ничего другого, как вернуться в камбуз. Левая рука у меня онемела, словно
парализованная, и в течение нескольких дней я почти ею не владел, а скованность и боль
чувствовались в ней еще много недель спустя. Между тем Ларсен просто схватил ее и сжал.
Он не ломал и не вывертывал мне руку и только стиснул ее пальцами.
Что мне грозило, я понял лишь на другой день, когда он просунул голову в камбуз и, в
знак возобновления дружбы, осведомился, не болит ли у меня рука.
– Могло кончиться хуже! – усмехнулся он.
Я чистил картофель. Ларсен взял в руку картофелину. Она была большая, твердая,
неочищенная. Он сжал кулак, и жидкая кашица потекла у него между пальцами. Он бросил в
чан то, что осталось у него в кулаке, повернулся и ушел. А мне стало ясно, во что
превратилась бы моя рука, если бы это чудовище применило всю свою силу.
Однако трехдневный покой как-никак пошел мне на пользу. Колено мое получило
наконец необходимый отдых, и опухоль заметно спала, а коленная чашечка стала на место.
Однако эти три дня отдыха принесли мне и неприятности, которые я предвидел. Томас
Магридж явно старался заставить меня расплатиться за полученный отдых сполна. Он
злобствовал, бранился на чем свет стоит и взваливал на меня свою работу. Раз даже он
замахнулся на меня кулаком. Но я уже и сам озверел и огрызнулся так свирепо, что он
струсил и отступил. Малопривлекательную, должно быть, картину представлял я, Хэмфри
Ван-Вейден, в эту минуту. Я сидел в углу вонючего камбуза, скорчившись над своей
работой, а этот негодяй стоял передо мной и угрожал мне кулаком. Я глядел на него,
ощерившись, как собака, сверкая глазами, в которых беспомощность и страх смешивались с
мужеством отчаяния. Не нравится мне эта картина. Боюсь, что я был очень похож на
затравленную крысу. Но кое-чего я все же достиг – занесенный кулак не опустился на меня.
Томас Магридж попятился. В глазах его светилась такая же ненависть и злоба, как и в
моих. Мы были словно два зверя, запертые в одной клетке и злобно скалящие друг на друга
зубы. Магридж был трус и боялся ударить меня потому, что я не слишком оробел перед ним.
Тогда он придумал другой способ застращать меня. В кухне был всего один более или менее
исправный нож. От долгого употребления лезвие его стало узким и тонким. Этот нож имел
необычайно зловещий вид, и первое время я всегда с содроганием брал его в руки. Кок взял у
Иогансена оселок и принялся с подчеркнутым рвением точить этот нож, многозначительно
поглядывая на меня. Он точил его весь день. Чуть у него выдавалась свободная минутка, он
хватал нож и принимался точить его. Лезвие ножа приобрело остроту бритвы. Он пробовал
его на пальце и ногтем. Он сбривал волоски у себя с руки, прищурив глаз, глядел вдоль
лезвия и снова и снова делал вид, что находит в нем какой-то изъян. И опять доставал оселок
и точил, точил, точил... В конце концов меня начал разбирать смех – все это было слишком
нелепо.
Но дело могло принять серьезный оборот. Кок и в самом деле готов был пустить этот
нож в ход. Я понимал, что он, подобно мне, способен совершить отчаянный поступок,
именно в силу своей трусости и вместе с тем вопреки ей.
«Магридж точит нож на Хэмпа», – переговаривались между собой матросы, а
некоторые стали поднимать кока на смех. Он сносил насмешки спокойно и только покачивал
головой с таинственным и даже довольным видом, пока бывший юнга Джордж Лич не
позволил себе какую-то грубую шутку на его счет.
Надо сказать, что Лич был в числе тех матросов, которые получили приказание окатить
Магриджа водой после его игры в карты с капитаном. Очевидно, кок не забыл, с каким
рвением исполнил Лич свою задачу. Когда Лич задел кока, тот ответил грубой бранью,
прошелся насчет предков матроса и пригрозил ему ножом, отточенным для расправы со
мной. Лич не остался в долгу, и, прежде чем мы успели опомниться, его правая рука
окрасилась кровью от локтя до кисти. Кок отскочил с сатанинским выражением лица,
выставив перед собой нож для защиты. Но Лич отнесся к происшедшему невозмутимо, хотя
из его рассеченной руки хлестала кровь.
– Я посчитаюсь с тобой, кок, – сказал он, – и крепко посчитаюсь. Спешить не стану. Я
Достарыңызбен бөлісу: