Джек Лондон Морской Волк Глава первая

Джек Лондон 
Морской Волк
Джек Лондон
Морской Волк
Глава первая
Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли 
Фэрасета.  У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы Тамальпайс,  но он жил там 
только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. 
С  наступлением  лета   он  предпочитал  изнывать   от  жары  и  пыли  в  городе   и  работать  не 
покладая   рук.   Не   будь   у   меня   привычки   навещать   его   каждую   субботу   и   оставаться   до 
понедельника,   мне   не   пришлось   бы   пересекать   бухту   Сан-Франциско   в   это   памятное 
январское утро.
Нельзя сказать, чтобы «Мартинес», на котором я плыл, был ненадежным судном; этот 
новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на переправе между Саусалито 
и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не 
смысля в мореходстве, и не догадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело 
расположился   я   на   носу   парохода,   на   верхней   палубе,   под   самой   рулевой   рубкой,   и 
таинственность   нависшей   над   морем   туманной   пелены   мало-помалу   завладела   моим 
воображением.   Дул   свежий   бриз,   и   некоторое   время   я   был   один   среди   сырой   мглы   – 
впрочем, и не совсем один, так как я смутно ощущал присутствие рулевого и еще кого-то, 
по-видимому, капитана, в застекленной рубке у меня над головой.
Помнится, я размышлял о том, как хорошо, что существует разделение труда и я не 
обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую науку, если хочу навестить друга, 
живущего по ту сторону залива. Хорошо, что существуют специалисты – рулевой и капитан, 
думал я, и их профессиональные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и 
мореплавании   не   больше   моего.   Зато   я   не   трачу   своей   энергии   на   изучение   множества 

предметов, а могу сосредоточить ее на некоторых специальных вопросах, например  – на 
роли Эдгара По в истории американской литературы, чему, кстати сказать, была посвящена 
моя   статья,   напечатанная   в   последнем   номере   «Атлантика».   Поднявшись   на   пароход   и 
заглянув   в   салон,   я   не   без   удовлетворения   отметил,   что   номер   «Атлантика»   в   руках   у 
какого-то дородного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом опять сказывались 
выгоды   разделения   труда:   специальные   знания   рулевого   и   капитана   давали   дородному 
джентльмену возможность – в то время как его благополучно переправляют на пароходе из 
Саусалито в Сан-Франциско – ознакомиться с плодами моих специальных знаний о По.
У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый человек затопал по 
палубе,  прервав мои размышления.  А я только что успел  мысленно наметить тему моей 
будущей   статьи,   которую   решил   назвать   «Необходимость   свободы.   Слово   в   защиту 
художника». Краснолицый бросил взгляд на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас 
туман, проковылял взад и вперед по палубе – очевидно, у него были протезы – и остановился 
возле меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я не ошибся, 
предположив, что он провел всю свою жизнь на море.
– От   такой   мерзкой   погоды   недолго   и   поседеть! –   проворчал   он,   кивая   в   сторону 
рулевой рубки.
– Разве это создает какие-то особые трудности? – отозвался я. – Ведь задача проста, как 
дважды два – четыре. Компас указывает направление, расстояние и скорость также известны. 
Остается простой арифметический подсчет.
– Особые   трудности! –   фыркнул   собеседник. –   Просто,   как   дважды   два   –   четыре! 
Арифметический подсчет.
Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
– А   что   вы   скажете   об   отливе,   который   рвется   в   Золотые   Ворота? –   спросил   или, 
вернее,   пролаял   он. –   Какова   скорость   течения?   А   как   относит?   А   это   что   – 
прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с колоколом! Видите – меняем курс.
Из   тумана   доносился   заунывный   звон,   и   я   увидел,   как   рулевой   быстро   завертел 
штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен был хриплый гудок нашего 
парохода, и время от времени на него откликались другие гудки.
– Какой-то   еще   пароходишко! –   заметил   краснолицый,   кивая   вправо,   откуда 
доносились гудки. – А это! Слышите? Просто гудят в рожок. Верно, какая-нибудь шаланда. 
Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я так и знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!
Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок вторил ему, казалось, в страшном 
смятении.
– Вот   теперь   они   обменялись   любезностями   и   стараются   разойтись, –   продолжал 
краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки, а щеки у него горели и 
глаза сверкали.
– Слева пароходная  сирена, а вон там, слышите,  какой хрипун, – это, должно быть, 
паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу отливу.
Пронзительный свисток неистовствовал как одержимый где-то совсем близко впереди. 
На «Мартинесе»  ему ответили  ударами  гонга. Колеса  нашего парохода  остановились,  их 
пульсирующие   удары   по   воде   замерли,   а   затем   возобновились.   Пронзительный   свисток, 
напоминавший   стрекотание   сверчка   среди   рева   диких   зверей,   долетал   теперь   из   тумана, 
откуда-то   сбоку,   и   звучал   все   слабее   и   слабее.   Я   вопросительно   посмотрел   на   своего 
спутника.
– Какой-то отчаянный катерок, – пояснил он. – Прямо стоило бы потопить его! От них 
бывает много бед, а кому они нужны? Какой-нибудь осел заберется на этакую посудину и 
носится по морю, сам не зная зачем, да свистит как полоумный. А все должны сторониться, 
потому что, видите ли, он идет и сам-то уж никак посторониться не умеет! Прет вперед, а вы 
смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да они об этом 
никакого представления не имеют.

Этот необъяснимый  гнев немало меня позабавил;  пока мой собеседник  возмущенно 
ковылял   взад   и   вперед,   я   снова   поддался   романтическому   обаянию   тумана.   Да,   в   этом 
тумане,   несомненно,   была   своя   романтика.   Словно   серый,   исполненный   таинственности 
призрак, навис он над крошечным земным шаром, кружащимся в мировом пространстве. А 
люди, эти искорки или пылинки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на 
своих деревянных и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе 
путь в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души замирали от 
неуверенности и страха!
Голос моего спутника вернул меня к действительности и заставил усмехнуться. Разве я 
сам не блуждаю ощупью, думая, что мчусь уверенно сквозь тайну?
– Эге! Кто-то идет нам навстречу, – сказал краснолицый. – Слышите, слышите? Идет 
быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не слышит. Ветер относит.
Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и немного впереди.
– Тоже пассажирский? – спросил я.
Краснолицый кивнул.
– Да, иначе он не летел бы так, сломя голову. Наши там забеспокоились! – хмыкнул он.
Я   посмотрел   вверх.   Капитан   высунулся   по   грудь   из   рулевой   рубки   и   напряженно 
вглядывался   в   туман,   словно   стараясь   силой   воли   проникнуть   сквозь   него.   Лицо   его 
выражало тревогу. И на лице моего спутника, который проковылял к поручням и пристально 
смотрел в сторону незримой опасности, тоже была написана тревога.
Все   произошло   с   непостижимой   быстротой.   Туман   раздался   в   стороны,   как 
разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода, тащивший за собой клочья тумана, 
словно Левиафан – морские водоросли. Я разглядел рулевую рубку и белобородого старика, 
высунувшегося из нее. Он был одет в синюю форму, очень ловко сидевшую на нем, и, я 
помню,   меня   поразило,   с   каким   хладнокровием   он   держался.   Его   спокойствие   при   этих 
обстоятельствах казалось страшным. Он подчинился судьбе, шел ей навстречу и с полным 
самообладанием   ждал   удара.   Холодно   и   как   бы   задумчиво   смотрел   он   на   нас,   словно 
прикидывая,   где   должно   произойти   столкновение,   и   не   обратил   никакого   внимания   на 
яростный крик нашего рулевого: «Отличились!»
Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что восклицание рулевого и не требовало ответа.
– Цепляйтесь за что-нибудь и держитесь крепче, – сказал мне краснолицый.
Весь его задор слетел с него, и он, казалось, заразился тем же сверхъестественным 
спокойствием.
– Ну, сейчас женщины поднимут визг! – сердито, почти злобно проворчал он, словно 
ему уже приходилось когда-то все это испытывать.
Суда  столкнулись   прежде,  чем  я  успел  воспользоваться  его  советом.  Должно  быть, 
встречный пароход ударил нас в середину борта, но это произошло вне поля моего зрения, и 
я ничего не видел. «Мартинес» сильно накренился, послышался треск ломающейся обшивки. 
Я упал плашмя на мокрую палубу и не успел еще подняться на ноги, как услышал крик 
женщин.   Это   был   неописуемый,   душераздирающий   вопль,   и   тут   меня   объял   ужас.   Я 
вспомнил, что спасательные пояса хранятся в салоне, кинулся туда, но у дверей столкнулся с 
толпой   обезумевших   пассажиров,   которая   отбросила   меня   назад.   Не   помню,   что   затем 
произошло, –   в   памяти   моей   сохранилось   только   воспоминание   о   том,   как   я   стаскивал 
спасательные пояса с полок над головой, а краснолицый человек надевал их на бившихся в 
истерике женщин. Это я помню отчетливо, и вся картина стоит у меня перед глазами. Как 
сейчас вижу я зазубренные края пробоины в стене салона и вползавший в это отверстие 
клубящийся   серый   туман;   пустые   мягкие   диваны   с   разбросанными   на   них   пакетами, 
саквояжами,   зонтами   и   пледами,   оставленными   во   время   внезапного   бегства;   полного 
джентльмена, не так давно мирно читавшего  мою статью, а теперь напялившего на себя 
пробковый   пояс   и   с   монотонной   настойчивостью   вопрошавшего   меня   (журнал   с   моей 
статьей  все еще был у него в руке),  есть ли опасность;  краснолицего  человека, который 
бодрю ковылял на своих искусственных ногах и надевал пояса  на всех, кто появлялся в 

каюте... Помню дикий визг женщин.
Да, этот визг женщин больше всего действовал мне на нервы. По-видимому, страдал от 
него и краснолицый, ибо еще одна картина навсегда осталась у меня в памяти: плотный 
джентльмен   засовывает   журнал   в   карман   пальто   и   с   любопытством   озирается   кругом; 
сбившиеся   в   кучу   женщины,   с   бледными,   искаженными   страхом   лицами,   пронзительно 
кричат, словно хор погибших душ, а краснолицый человек, теперь уже совсем багровый от 
гнева, стоит в позе громовержца, потрясая над головой кулаками, и орет:
– Замолчите! Да замолчите же!
Помню, как, глядя на это, я вдруг почувствовал, что меня душит смех, и понял, что я 
впадаю в истерику; ведь предо мною были женщины, такие же, как моя мать или сестры, – 
женщины, охваченные страхом смерти и не желавшие умирать. Их крики напомнили мне 
визг свиней под ножом мясника, и это потрясло меня. Эти женщины, способные на самые 
высокие чувства, на самую нежную привязанность, вопили, разинув рты. Они хотели жить, 
но были беспомощны, как крысы в крысоловке, и визжали, не помня себя.
Это   было   ужасно,   и   я   опрометью   бросился   на   палубу.   Почувствовав   дурноту,   я 
опустился   на   скамью.   Смутно   видел   я   метавшихся   людей,   слышал   их   крики, –   кто-то 
пытался спустить шлюпки... Все происходило так, как описывается в книгах. Тали заедало. 
Все было неисправно. Одну шлюпку спустили, забыв вставить пробки: когда женщины и 
дети сели в нее, она наполнилась водой и перевернулась. Другую шлюпку удалось спустить 
только одним концом: другим она повисла на талях, и ее бросили. А парохода, который был 
причиной бедствия, и след простыл, но кругом говорили, что он, несомненно, вышлет нам 
спасательные шлюпки.
Я спустился на нижнюю палубу. «Мартинес» быстро погружался, вода подступала к 
краю   борта.   Многие   пассажиры   стали   прыгать   за   борт.   Другие,   уже   барахтаясь   в   воде, 
кричали, чтобы их подняли обратно на палубу. Никто не слушал их. Все покрыл общий крик: 
«Тонем!» Поддавшись охватившей всех панике, я вместе с другими бросился за борт. Я не 
отдавал себе отчета в том, что делаю, но, очутившись в воде, мгновенно понял, почему люди 
кругом молили, чтобы их подняли обратно на пароход. Вода была холодная, нестерпимо 
холодная. Когда я погрузился в нее, меня обожгло, как огнем. Холод проникал до костей; 
казалось,   смерть   уже   заключает   меня   в   свои   ледяные   объятия.   Я   захлебнулся   от 
неожиданности и страха и успел набрать в легкие воды прежде, чем спасательный пояс снова 
поднял меня на поверхность. Во рту у меня было солоно от морской воды, и я задыхался от 
ощущения чего-то едкого, проникшего мне в горло и в легкие.
Но особенно ужасен был холод. Мне казалось, что я этого не выдержу, что минуты мои 
сочтены. Вокруг меня в воде барахтались люди. Они что-то кричали друг другу. Я слышал 
также плеск весел. Очевидно, потопивший нас пароход выслал за нами шлюпки. Время шло, 
и   меня   изумляло,   что   я   все   еще   жив.   Но   мои   ноги   уже   утратили   чувствительность,   и 
онемение распространялось дальше, подступало к самому сердцу. Мелкие сердитые волны с 
пенистыми хребтами перекатывались через меня; я захлебывался и задыхался.
Шум  и крики становились все глуше;  последний  отчаянный вопль донесся до меня 
издали, и я понял, что «Мартинес» пошел ко дну.  Потом – сколько прошло времени, не 
знаю, – я очнулся, и ужас снова овладел мной. Я был один. Я не слышал больше голосов, 
криков о помощи – только шум волн, которому туман  придавал какую-то таинственную, 
вибрирующую   гулкость.   Паника,   охватывающая   человека,   когда   он   в   толпе   и   разделяет 
общую  участь,  не так ужасна, как страх, переживаемый в одиночестве.  Куда  несли меня 
волны? Краснолицый говорил, что отлив уходит через Золотые Ворота. Неужели меня унесет 
в открытое море? А ведь мой спасательный пояс может развалиться в любую минуту!  Я 
слышал, что эти пояса делают иногда из картона и тростника, и тогда, намокнув, они быстро 
теряют плавучесть. А я совсем не умел плавать. Я был один, и меня несло неведомо куда, 
среди извечной серой безбрежности. Признаюсь, мной овладело безумие, и я кричал, как 
кричали женщины, и бил по воде окоченевшими руками.
Не знаю, как долго это тянулось. Потом я впал в забытье, и вспоминаю об этом только, 

как о тревожном мучительном сне. Когда я очнулся, казалось, прошли века. Почти над самой 
головой я увидел выступавший из тумана нос судна и три треугольных паруса, заходящие 
один за другой и наполненные ветром. Вода пенилась и клокотала там, где ее разрезал нос 
корабля, а я был как раз на его пути. Я хотел крикнуть, но у меня не хватило сил. Нос судна 
скользнул вниз, едва не задев меня, и волна перекатилась над моей головой. Затем мимо 
меня начал скользить длинный черный борт судна – так близко, что я мог бы коснуться его 
рукой. Я сделал попытку ухватиться за него, я готов был впиться в дерево ногтями, но руки 
мои были тяжелы и безжизненны. Я снова попытался крикнуть, но голос изменил мне.
Промелькнула   мимо   корма,   нырнув   в   пучину   между   волнами,   и   я   мельком   увидел 
человека   у   штурвала   и   еще   одного,   спокойно   курившего   сигару.   Я   видел   дымок, 
поднимавшийся от его сигары, когда он медленно повернул голову и скользнул взглядом по 
воде в мою сторону. Это был случайный, рассеянный взгляд, случайный поворот головы, 
одно из тех движений, которые люди делают машинально, когда они ничем не заняты, – 
просто из потребности в движении.
Но для меня в этом взгляде была жизнь или смерть. Я видел, как туман уже  снова 
поглощает судно. Я видел спину рулевого и голову того, другого, когда он медленно, очень 
медленно   обернулся   и   его   взгляд   скользнул   по   воде.   Это   был   отсутствующий   взгляд 
человека, погруженного в думу, и я с ужасом подумал, что он все равно не заметит меня, 
даже   если   я   попаду   в   поле   его   зрения.   Но   вот   его   взгляд   упал   на   меня,   и   его   глаза 
встретились с моими глазами. Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул рулевого 
и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то команду. Судно начало 
отклоняться в сторону и почти в тот же миг скрылось в тумане.
Я   почувствовал,   что   снова   впадаю   в   беспамятство,   и   напряг   все   силы,   чтобы   не 
поддаться   пустоте   и   мраку,   стремившимся   поглотить   меня.   Вскоре   я   услышал   быстро 
приближавшийся плеск весел и чей-то голос. Потом, уже совсем близко, раздался сердитый 
окрик:
– Какого черта вы не откликаетесь?
«Это мне кричат», – подумал я и тут же провалился в пустоту и мрак.