Ссылка на материал

Муэрте не забирать его жизнь. Мо кажется, что даже увидев его остывающий 
труп, он не поверит в такую горькую правду. Да, Омарион предатель, он разбил 
его сердце, подло поступил по отношению к его семье, но Мо никогда не желал 
ему смерти, пусть и сам на него оружие наводил. Возможно, Мо сейчас жалок, 
что задыхается от мысли, что Омарион мёртв, но ему плевать. Отрицать свои 
чувства, пытаться с ними бороться — пустое времяпровождение. Мо решил, что 
время его раны залечит, что, как и говорил папа, все понемногу само пройдет, 
начнет затираться в его памяти, пусть и оставит рану в сердце. Он давно 
принял, что любит его, но то, что ему придется хоронить любимого, принимать 
отказывается.
Любовь не выбирают, выбирает всегда она. Возможно, если бы у людей была 
возможность выбирать ее, как товар в интернет-магазинах, где можно 
понаставить галочки как перед размером, так и перед цветом, качеством, то 
счастливых людей в мире не осталось бы, потому что то, что будет вогнано в 
какие-то рамки — не любовь. Потому что настоящая любовь — это когда 
идеально продуманный до мелочей образ, разбивается о того, кто даже рядом с 
твоими параметрами не стоит, но уже крепко держит в руках твое сердце. 
Омарион — абсолютная противоположность его мечтам о любимом, он даже не 
омега, улыбается своим мыслям Мо, но никто в этом мире, пусть и с идеальными 
качествами, не вытеснит из его сердца самодовольного альфу, одна ухмылка 
которого поднимала в нем бурю чувств.
Мо поднимается на ноги, слышит треск сдавшейся огню крыши и сразу 
отскакивает. Страх за жизнь Омариона сменяется страхом перед огнем, который 
словно принимает очертания лица чудовища, смеется над испугавшимся альфой 
и ползет дальше, грозясь не оставить от базы ничего, кроме пепла. Мо вновь 
ребенок, который сидит на пороге своего дома и кричит от боли, чувствуя, как 
языки пламени лижут его кожу и забирают жизнь его семьи. Он в ужасе 
прикрывает лицо ладонями, отбегает к автомобилю, продолжая шептать «нет, 
нет, нет». Ему кажется, что его одежда горит, кажется, что дым забился в 
легкие, а кожу стягивает чудовищная боль от по новой открывшегося ожога. Мо 
хочет домой, к папе, к братьям, хочет слышать голос Сайко, нашёптывающего, 
что «все будет хорошо», но слышит только треск дерева и звон лопнувшего 
стекла.
Там внутри, в этом пекле, альфа, которого Мо назвал своим, тот, кому впервые 
он открыл свое сердце и в чьих руках почувствовал себя любимым, но он не 
может перебороть страх, чтобы ворваться на базу, найти Омариона и вырвать из 
лап огня человека, которого до сих пор любит. Он сейчас сядет в автомобиль, 
вернется к братьям, начнет с ними восстанавливать полуостров и попробует 
жить дальше. Жить ли? Мо вновь поворачивается лицом к огню, пусть и со 
страхом, но смотрит на чудовище, разинувшее пасть, которое продолжает 
обгладывать теперь уже стены базы. Что бы Мо ни сделал, каких бы высот ни 
достиг, какие бы цели, чтобы продержаться, ни придумал, перед глазами вечно 
будет стоять эта картина. Огонь, насмехающийся над ним и пожирающий тело 
его любимого человека. Мо с этим жить отказывается.
— Ты меня не тронешь, — шепчет Мо и делает шаг. — Ты забрал у меня мою 
семью. Ты забрал у меня мое лицо, но его забрать я тебе не позволю, — еще шаг. 
— Я его тебе не отдам, — рычит и срывается вперед.
Мо на ходу обматывает футболкой лицо и заходит со стороны, куда огонь еще 
не дошел. Омариона нигде нет, он пробирается глубже, кашляет от забившегося 
555/624

в легкие дыма, идет навстречу пламени и продолжает кричать его имя. В ответ 
только шум частично осыпающегося под ноги потолка. Может, Куш солгал, 
может, Намджун неправильно расслышал, и Омарион даже не здесь, а Мо 
борется с тем, кто сильнее его, приносит себя в жертву тому, кто не забрал его 
еще столько лет назад. Но в Мо живет надежда. Она не дает ему сдаваться, не 
позволяет пламени подбираться ближе, борется вместе с альфой, толкает 
вперед, шепчет, что он должен проверить.
Дышать становится все тяжелее, Мо знает, что глубже ему не пробраться, он 
продолжает отчаянно звать альфу и наконец-то слышит стон. Сперва Мо думает, 
что ему показалось, но стон повторяется, и Мо, прикрывая лицо от жара, бежит 
в сторону угла, из которого он доносится. Сквозь дым и падающие балки он 
находит Омариона в углу на полу, альфа ранен, но жив, Мо, не теряя времени, 
поднимает его и, взвалив на плечи, двигается на выход. В шаге от них падает 
балка, но Мо перешагивает через нее и, несмотря на охваченную огнем ногу, 
волочит себя дальше. Только выйдя наружу и опустив Омариона на землю, он 
тушит огонь, охвативший его брюки, и заваливается рядом.
— Я умер и попал в рай, хотя с моими грехами небесная канцелярия спутала 
бумаги и подарила мне ангела, — вымученно улыбается Сокджин, и Мо очень 
хочется его ударить.
— Ты сильно ранен, и это единственная причина, по которой я тебе не врежу, — 
нагнувшись к нему, рассматривает рану на животе альфа.
— Я нарочно не терял сознание, — еле двигает губами Сокджин. — Все ждал 
тебя, не знаю почему и как, просто просил ее позволить мне еще раз тебя 
увидеть.
— Ты можешь заткнуться? — туго затягивает его же рубашкой рану Мо.
— Ты должен знать, что я ждал, — не умолкает Омарион, которому каждое слово 
дается с трудом. — Я ждал тебя не для того, чтобы ты спас меня, а чтобы 
умереть с мыслью, что ты все еще любишь меня. Мы проиграли?
— Чонгук сдался, — заканчивает с перевязкой Мо. — Отвезу тебя в больницу, 
дальше вами Намджун займется, — пытается привстать, но Сокджин хватает его 
за руку.
— Ты знаешь, что ты полез в огонь?
Мо кивает.
— Я больше никогда не буду спрашивать тебя, любишь ли ты меня. Я это 
знаю, — довольно ухмыляется, а Мо закатывает глаза.
***
Чонгук добирается до оккупировавших центр Ла Тиерры Зверей в полдень. Он 
проходит сквозь живой коридор к лидерам Зверей и, остановившись напротив, 
смотрит на стоящего позади них и опустившего глаза Юнги.
— Я проиграл войну из-за омеги, — криво улыбается Чонгук.
556/624

— Мы выиграли из-за наших омег, — говорит Намджун. — Ты меня поражаешь, 
ты ведь мог сбежать или у тебя очередной план в голове?
— Я не помню, что я когда-то бежал от последствий своих поступков, брат, — 
цедит сквозь зубы Чонгук, буравя альфу недобрым взглядом. — То, что ты не 
поверил мне, ударило больнее, чем то, что ты забираешь Кальдрон.
— Ты стрелял в меня, — уводит взгляд Намджун, — я ведь не знал, что это был 
не ты. И я не забираю Кальдрон, он не мой.
— Он бы не выстрелил в тебя, — бурчит Юнги, не поднимая глаз, и легкая 
улыбка трогает губы Чонгука.
— Юнги, — зовет альфа, и омега, кое-как двигая ногами, подходит ближе. — Ты 
в порядке?
Шок сменяется непониманием в глазах омеги, он растерянно смотрит на брата, 
мнет в руках подол футболки, не знает, что ответить. Юнги ожидал что угодно, 
но не вопрос о его самочувствии, не эту нежность в голосе.
— Чонгук, — тихо говорит омега. — Единственное, чего я хотел — это спасти 
твою жизнь, и ты, конечно же, не будешь меня слушать, верить, но это моя 
правда.
— Я тебе верю, — Чонгук становится вплотную, обхватывает ладонями его лицо, 
поглаживает. — Я испугался, что не успею, что потеряю тебя. Я проиграл, я 
отдал полуостров, но я вижу тебя живым, и мне не больно.
— Ты не проиграл, — несмело тянется вперед омега и прислоняется лбом к его 
груди. — Ты сделал выбор.
Они стоят так минут пять, пока остальные альфы, отвернувшись, 
переговариваются о своем. Юнги слушает его сердце, которое сегодня показало 
всему Кальдрону, для кого оно бьется, а Чонгук, зарывшись носом в его волосы, 
вдыхает свой персональный кислород и чувствует, что мир, который он так 
отчаянно желал завоевать с самого детства, он держит в своих руках.
Парней разлучают, и как бы Юнги ни хотелось плакать, требовать, чтобы его 
альфу не трогали, чтобы вернули в его объятия, он не дает слезам выход, 
провожает его с улыбкой и, обняв свой живот, шепчет «все будет хорошо». Юнги 
будет в это верить.
***
К следующему рассвету Звери, разгромив оставшихся наемников, приступают к 
зачистке. Чонгук и Джозеф помещаются под стражу до трибунала. Омарион и 
Шивон, который получил ранение в живот от наемника, присоединятся к ним 
после больницы. До наведения порядка, Намджун объявляет в стране 
чрезвычайное положение. Учитывая добровольную сдачу Чонгука, Намджун 
настаивает на сроке для альф до десяти лет, чем вызывает волну негодования 
по всей стране. Народ начинает бунтовать, требует от Намджуна казнить 
лидеров Левиафана, улицы вновь превращаются в поле боя, только теперь это 
557/624

гражданская война. Через неделю после объединения Кальдрона Намджун 
выступает по местному телевидению с обращением:
— Альфа, которому вы требуете смертную казнь, и создал государство 
Кальдрон, создал условия для того, чтобы вы не боялись, освободил наших омег, 
подарил нашим детям будущее. Этот альфа добровольно сдался и остановил 
войну на второй день, минимизировав жертвы, поэтому я прошу у вас понимания 
и милосердия.
Бунт вспыхивает с новой силой, население идти на уступки отказывается. Более 
того, они начинают осаждать штаб-квартиру зверей, грозясь переворотом, если 
Намджун сам не сложит полномочия. Намджун, который с начала военных 
действий еще ни разу не видел семью, с ума сходит. Народ настроен 
решительно, по всему Амахо развешаны плакаты и даже из окон домов висят 
постеры с требованием смерти Эль Диабло, и пусть разум подсказывает, что 
Чонгук заслужил, но сердце Намджуна это принимать отказывается. Намджун 
меж двух огней, или он пойдет на поводу народа и потеряет брата, власть, 
зверям придется покинуть Кальдрон, или он примет жесткие меры и объявит 
войну своему народу. Уставший думать альфа к вечеру вызывает Сайко и Мо и 
отправляется к находящемуся временно в центральной тюрьме Амахо Чонгуку.
— Они хотят моей смерти? — улыбается братьям Чонгук. Прошла всего неделя, 
но Чонгук уже осунулся, под глазами круги. Он выглядит измотанным, даже его 
голос стал бесцветным, а в глазах пустота обречённого на неизвестность 
человека. — Я бы хотел себе смерти, только Джозефа отпустите, это был мой 
приказ, а он обязан подчиняться. Я и за него понесу наказание.
— Ты не умрешь, — твердо говорит Ким. — Ты наш брат, ты спас моего сына, я 
сделаю все для этого.
— У тебя не получится. Это так не работает, — потягивается на стуле Чонгук. 
— У тебя нет абсолютной власти. Изначально ты сам себя лишил определенных 
прав, ты передал их им, поэтому ты должен теперь прислушиваться.
— Скажи мне, Чонгук, — долго мнется Намджун прежде, чем спросить, — 
объясни, каким ты видел Кальдрон. Тот самый, твой Кальдрон.
— Это долго, — отмахивается альфа.
— Ты попробуй.
— Дайте тогда закурить, — просит Чонгук и терпеливо ждет, пока Мо поджигает 
ему сигарету.
— Кальдрон никогда не был государством, мы начали с нуля, и ты сейчас заново 
начнешь с нуля, если, конечно, ты сумеешь сохранить власть, хотя я 
сомневаюсь.
— А ты представь, что я сохранил власть, плевать как, расскажи мне, как бы ты 
поступил на моем месте, — настаивает Намджун.
— Хорошо, представим, что ты сохранил власть и ты правитель, — выдыхает 
дым Чонгук. — Так вот первое и самое основное — у тебя должна быть 
абсолютная власть изначально, то есть, как пришел к власти, ты ставишь всех 
перед фактом, что последнее слово за тобой, потому что, пытаясь 
558/624

балансировать, идя на уступки, ты сам себе создашь проблемы, — затягивается. 
— Например, в случае войны или спорных моментов, как сейчас со мной и моим 
наказанием, ты не сможешь договориться с народом, так как ты изначально 
лишил себя определенных прав. Оказавшись перед проблемой, ты захочешь 
вернуть себе права, которые сам же добровольно отдал народу, но это приведет 
к куда большему конфликту, чем если бы ты изначально все начал по этой 
схеме. Начнутся восстания, требования уйти в отставку и, возможно, даже тебя 
свергнут, — альфы внимательно слушают брата. — Закон должен быть мерилом 
добра и зла, а ты соответственно законодатель. То есть, масштаб моей вины и 
наказание можешь определять ты, как единственное мерило. Ты не можешь 
подчиняться гражданским законам, потому что если над тобой будет закон, 
судья, кто-то третий, то опять же твое положение шаткое и ты продержишь 
власть на короткий срок. В нашем случае, над тобой народ, который считает, что 
может тебе диктовать. Нельзя делить свою власть, поделишь — проиграешь. Не 
позволяй кому-то переплюнуть твой авторитет, даже если этого кого-то 
придется изолировать, — говорит Чонгук. — Поэтому я и сажал активистов, 
поэтому пытался лишить их трибун, с которых бы они вещали. Авторитет 
лидера — непоколебим. Хотя бы разок в нем засомневаются, то тебе конец. 
Делай основной фокус на экономику, работай в направлении хороших зарплат, 
хороших условий жизни — пусть народ будет довольным, пусть поймет, что 
государство о нем заботится, кормит его, а захочет отрубить кормящую руку — 
руби ему голову, — Мо прыскает. — Мой Левиафан — единственное государство, 
которое в нынешних условиях имеет право на существование, все остальные 
Кальдрону не подходят. Бери за основу его модель, иначе сюда вернется хаос. Я 
убежден, что кто бы ни пришел к власти, он эту территорию другими способами 
не удержит — Кальдрон будет ждать раздробленность и новая эра 
наркокартелей. Управлять обычным полуостровом было бы легче, но Кальдрон 
слишком интересен другим странам, мы транзитный хаб для наркоты, нам не 
подходит модель, которая бы подошла другим. Удерживать этот полуостров 
единым можно только железной рукой, или его поделят и растащат, и не только 
само население, возможно, будет вмешательство извне. Особенно сейчас, когда 
Кальдрон так слаб.
— Ты все-таки выиграл войну, — усмехается Хосок, когда альфа умолкает. — Ты 
сидишь за решеткой, вроде, сдал свои земли, потерял власть, но при этом все 
возвращается к тому, что ты и хотел создать. Ты все равно получишь ту самую 
модель, про которую рассказывал нам в детстве на крыше.
— Возможно, — кивает Чонгук. — Если вы хотите удержать государство, 
подарить вашим детям безопасное будущее без наркотиков, вы возьмете мою 
модель. Если хотите уйти на покой, то дело ваше.
— Я был категорически против твоих методов, но признаю, что был слеп, что 
думал, что можно будет добиться всего разговорами и уступками, — говорит 
Намджун, потирая лоб, — но сейчас, когда каждый второй на улице требует 
твою голову, я понимаю, что не сдам власть. Мы не уйдем из Кальдрона, и пусть 
мы тоже виноваты, что все сложилось так и ты потерял свою мечту, но пока ты 
здесь, мы власть удержим. Я тебе обещаю, — Сайко и Мо согласно кивают.
— Ты ни в какую не хотел прислушиваться, — улыбается Чонгук, — а ради меня 
поменял видение на правление.
Альфы уходят, а Чонгук возвращается в свою одиночную камеру и продолжает 
ждать того, кто пока его так и не навестил.
559/624

***
После разговора с Чонгуком, звери запираются в штаб-квартире на двенадцать 
часов, и стоит им ее покинуть, как в Кальдроне начинается новая эра. Намджун 
высылает на улицу полицию, насильно загоняет людей в дома, отказавшихся 
сажает. Альфа объявляет, что остается у власти, более того, назначает Хосока 
министром внутренних дел и отдает ему полный контроль над полицией. 
Намджун ставит силовые структуры перед фактом, или все беспрекословно 
подчиняются лидеру, или альфа вернет на полуостров наемников, оставит своих 
без дохода и работы. Население, которое уже не раз имело дело с наемниками и 
побаивается все еще дислоцированных на территории Кальдрона людей Эль 
Диабло, понемногу умолкает. В качестве уступки, Намджун обещает, что все 
бывшие лидеры Левиафана проведут десять лет в одиночной камере без 
возможности любых встреч.
***
Юнги не может радоваться победе, все его мысли рядом с Чонгуком, к которому 
он так и не может набраться смелости сходить. Юнги стыдно. Стыд сжирает его 
сутками, заставляет ненавидеть свое отражение в зеркале, обвинять себя в том, 
что брат оказался за решеткой, и даже то, что основной план — жизнь Чонгука, 
реализовался, омегу не успокаивает. У Юнги нет сил смотреть ему в глаза. Юнги 
настолько тяжело переживает свой поступок, что постоянно плачет, притом уже 
не важно втайне или перед всеми. Стоит омеге услышать имя брата, он сразу 
заходится в рыданиях и долго не может успокоиться. Узнавшие о его положении 
друзья просят Юнги быть сильным, не переживать так, ведь это вредит малышу, 
но омега не в состоянии себя контролировать. Он уверен, что стоит ему 
услышать голос Чонгука или даже мельком его увидеть, то он сам свое сердце 
из груди вырвет, перед ним поставит, потому что иначе он не сможет доказать 
ему, что любит его безумно, что любить его никогда не разучится, пусть и вкус у 
этой любви горькой полыни.
Илан, к удивлению омеги, новости о внуке радуется, старается окружить его 
заботой, много говорит о будущем. Он не отпускает от себя парня, все не 
нарадуется, что сын с ним. Юнги подолгу сидит у друзей, не отлипает от 
растущего по часам Тайги, играет с Ниньо, много разговаривает с Лэем про 
Чонгука и в итоге все-таки решается. Юнги знает, что Фею разрешили навестить 
дядю и брата, и обращается с аналогичной просьбой к Намджуну.
Юнги отказывается от сопровождения, заверяет Намджуна, что справится, и 
настаивает, что поговорит с ним наедине. Намджун распорядился, и Чонгука 
сажают за стол в пустой комнате свиданий, в котором его ждет омега.
Юнги сильно нервничает, сердце в груди бешено бьется, он первые секунды на 
него и смотреть не может, сидит и молча раздирает пальцы под столом.
— Я скучал, — прокручивает на запястье железные наручники Чонгук, который 
все ждал этого момента.
— Чонгук, — поднимает глаза на него Юнги, но снова слов не находит.
560/624

— Ты будешь меня ждать? — впитывает в себя любимый образ альфа, 
запоминает каждый взмах ресниц, то, как дрожат губы, которые с 
остервенением жует омега.
— Чонгук, я устал ждать, надеяться, верить, — всхлипывает Юнги, который 
прямо сейчас на стуле по швам расходится. — Мне кажется, что все, что мы 
умеем — это делать друг другу больно.
— Значит, я могу не выходить, — с горечью говорит альфа.
— Может, мы ее потеряли? — даже не делает попыток стереть с лица 
скатившуюся слезу.
— Может, похоронили еще в старом доме тогда, просто не поняли этого? Я так 
плохо поступил, я все время так поступ…
— Я не терял любовь, чтобы ее находить, — перебивает его альфа. — Меня не 
интересует прошлое и что в нем было. Ответь мне, ты будешь ждать меня?
— Чимин говорит, жизнь — это травма, — облизывает губы Юнги, — я полностью 
с этим согласен, на собственной шкуре попробовал. Тэхен считает любовь 
ультранасилием, и да, от нее слишком больно, но ты, Чонгук, — всхлипывает, — 
ты моя пропасть, безысходность, ты первозданное отчаяние, ты мой тупик, 
конечная остановка, моя точка, и как бы я хотел отвечать за свои слова, как бы 
хотел не просто сказать, что не буду, а не ждать! — восклицает омега и 
прикрывает ладонями лицо. — Я не могу. Я даже смотреть тебе в глаза не могу.
— Я столько боли тебе причинил, Юнги, не забывай, что мы квиты, но не отбирай 
у меня надежду, — подается вперед альфа. — У меня, кроме нее, ничего нет, и 
пусть я самый страшный человек во вселенной, я, цепляясь за нее, выйду 
отсюда. Ты и есть моя надежда, и пока я дышу, я буду надеяться, — рвется его 
обнять, но из-за наручников, пристегнутых к стулу не может. — Меня обманули, 
Юнги, все мои книги, все эти лидеры и их речи, окружение, меня обманули — ты 
и есть моя победа, мое главное завоевание, моя отрада, цель жизни, моя мечта. 
Ты, а не земли, деньги, власть. Сколько же времени я ошибался, сколькое 
положил, сколько, интересно, жизней я приносил в жертву нашу любовь ради 
блеска металла и земель, но я прозрел. Там, после разговора с Кушем, я словно 
проснулся от длительного сна. Жди меня, умоляю тебя, жди, потому что в этот 
раз я выбрал, в этот раз я не сделаю ошибку.
— Я больше не приду, — утирает мокрое лицо Юнги. — Ты будешь содержаться в 
колонии строгого режима. Намджун пошел по твоему пути, возродил Левиафан, 
и единственная уступка, которую он сделал народу — ты, после того, как тебя 
переведут, не сможешь никого видеть десять лет. Десять лет, Чонгук, как я 
переживу такую разлуку, как я справлюсь с тем, что однажды уже меня убило? И 
оба раза виноват был я, — прикрывает ладонью рот, стараясь унять рыдания.
— Пожалуйста, только не плачь, — просит Чонгук. — Я все переживу, со всем 
справлюсь, но твои слезы не могу, твои слезы похуже лезвия моих врагов, 
оставивших следы на моем теле, умоляю, не плачь.
— У тебя много времени впереди, и я принес тебе кое-что, — омега кивает 
охраннику и ему передают потрепанную толстую тетрадь. — Это мой дневник, 
там почти все мои дни, начиная с десяти лет. Читай по одному дню, проживи их 
со мной, пусть бумага расскажет то, чего я не смог, а ты не послушал, — 
561/624

двигает к нему тетрадку. — Там все без прикрас, все как есть. Я сделал много 
плохого, я причинял тебе боль, я все это признаю, но и ты не был ангелом.
— Если бы человеческая проницательность определялась количеством звёзд, у 
тебя не было бы ни одной, — смеется Чонгук. — Но я люблю тебя и без них. Я 
изначально и потянулся к твоей беззвёздной темноте и только потом разглядел 
свет. Дай мне надежду, Юнги. Дай мне за нее уцепиться. Я не имею права 
просить тебя ждать меня, но я прошу тебя хотя бы солгать мне, иначе я не 
смогу.
— Я не скажу тебе, что буду ждать тебя, но тебя точно будет ждать кое-кто 
другой, значит, ты должен выйти, — встает на ноги Юнги, сквозь слезы 
улыбается замешательству в глазах альфы. — Я беременный. У меня в животе 
растет твоя надежда.
— Юнги… — Чонгук осекается, и прислушивается к внезапно наступившей 
абсолютной тишине и покою внутри.
Одно слово — беременный, и в Чонгуке война останавливается, все думы, мысли 
о завтрашнем дне, страх за будущее, серые стены, которые за две недели уже 
стали ненавистными, а ему их еще десять лет видеть, все в миг затирается, 
теряет свою важность, альфа обретает покой и такое умиротворение, которое 
никогда ранее не испытывал. Впервые в истории человечества Бог 
смилостивился над Дьяволом, спустился на землю и поднес ему подарок, 
который темноту из всех углов выбил, светом озарил.
Чонгук ведь мечтал о семье с Юнги еще будучи подростком. Представлял, как 
они вырастут, он сделает ему предложение, сыграет самую красивую свадьбу из 
всех, будут вместе строить свое будущее. Дети — были отдельной мечтой 
Чонгука. Альфа еще до того, как узнал правду об Илане, представлял, что у них 
будет много малышей, и очень хотел хотя бы одного омегу. Он был бы 
сокровищем отца, и Чонгук носил бы его только на руках. После раскола Чонгук 
перестал думать о детях, он больше не мечтал, все, чего ему хотелось, кроме 
Кальдрона, — чтобы Юнги был рядом. Альфа подсознательно запрещал себе 
мысли о ребенке, потому что подозревал, что Юнги родить от него не захочет, и 
чтобы в момент, когда омега ему это объявит, больно не было, заранее себя 
подготавливал. Чонгук и мысли, что Юнги решится, не допускал, поэтому и 
задыхается сейчас под накрывшим его лавиной счастьем, все осознать не 
может. Юнги не просто забеременел, он уже решил, что родит ребенка, иначе 
не говорил бы, что малыш будет ждать отца. Чонгук дергается вперед, потому 
что первое желание прижать к себе омегу, поблагодарить его за счастье быть 
отцом, показать своими объятиями, как сильно альфа счастлив, как долго этого 
ждал, но пристегнутые к стулу наручники, заставляют вновь опуститься на свое 
место, оставляют на запястьях красный след. У них будет ребенок, плод любви, 
щедро приправленной недомолвками, предательством, расстояниями длиной в 
чужую жизнь, но всегда выживающей.
Они редко говорят о любви, почти не делают признаний с момента, как всплыла 
правда, но любовь к Юнги в каждой клетке Чонгука, в каждом взгляде, 
обращенном на омегу. Эта любовь и есть единственная причина, почему альфа 
стоит твердо на ногах и с готовностью встречает каждый следующий рассвет, 
не важно, что он принесет. Теперь у их любви будет продолжение. Малыш, в 
котором сердце Чонгука соединится с сердцем Юнги. Тот, кто будет носить в 
себе частичку каждого родителя и в ком они будут видеть отражение себя. 
562/624

Чонгук уже его любит, не видя, не взяв его на руки, он уже отдал ему сердце и 
всего себя. Внезапно счастье меняется болью, Юнги замечает тень печали, 
легшую на лицо альфы. Чонгук не поднимет малыша на руки, как только он 
появится на свет, не сможет познакомить его с миром, не увидит первые шаги, 
не ответит ни на одно «почему?», а самое главное, не защитит. Он не будет 
стеной, за которой всегда может спрятаться ребенок, не будет тем, к кому тот 
будет бежать, если обидят, не утрет первые слезы обиды и не пообещает весь 
мир ради его улыбки. Осознание больно полосует внутренности, альфе хочется 
рычать из-за несправедливости, из-за собственной глупости, что не остановился 
вовремя, что сам загнал себя в эти стены и обречен десять лет не видеть 
солнце.
Чонгук в тюрьме, он потерял полуостров и все свое имущество, но он все равно 
один из самых богатых людей Кальдрона, у него огромные суммы на счетах в 
банках других стран, ему нужно сделать один звонок, и он часа в этой тюрьме 
не задержится, но Чонгук обещал. Чонгук должен заплатить за всю боль, что 
причинил семье и людям полуострова, он должен понести наказание. Он не 
хочет больше покидать Кальдрон, оставаться вдали от тех, кого любит, жить в 
бегах. Десять лет — плата за все плохое, что он совершил. Десять лет без Юнги 
и сына — худшее наказание для альфы, но в этот раз у него есть шанс все 

жүктеу/скачать 2,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: