Пять месяцев спустя
Первый раз Мо приехал на остров через два месяца после побега Омариона. Мо
так и не сказал братьям, что он знал о планируемом Омарионом побеге, но
уверен, что они это и так знают. Он знает, что поступил неправильно, что
впервые в жизни нарушил слово, данное братьям, но с сердцем договориться
так и не смог. Мо не помогал Омариону сбежать, но он промолчал, не принял
мер и позволил наемникам покинуть полуостров.
Спустя неделю после побега Омариона Мо начал получать от него письма. Не
смс, не чаты, не звонки, а настоящие бумажные письма, которые приходили к
нему с интервалом в день. Первые дни он к ним не притрагивался, но
любопытство взяло верх и однажды вечером, после тяжелого дня, он прихватил
с собой бутылку пива и потянулся к первому письму.
«Я люблю тебя».
От чудовища.
Мо открыл второе письмо. То же самое. Он судорожно раскрыл все, что
накопились, но текст не менялся. Полтора месяца Мо получал одинаковые
письма, складывал их в шкафчик на кухне, не звонил ему, не спрашивал ничего.
А потом пришло письмо, которое заставило его впервые с их разлуки набрать
его номер.
«Мои мысли путаются не потому, что я не знаю, что тебе сказать, а потому, что
сказать хочется слишком многое. Я пишу тебе от руки, потому что не хочу, чтобы
ты читал мои слова через безжизненный экран, ведь на этом листе жизни куда
больше. Здесь мой запах, тепло моих пальцев, мое не умещающееся в груди
желание дать тебе прочувствовать хоть частичку меня, когда я сам умираю от
жажды получить взамен от тебя хотя бы точку на бумаге. Я бы приложил ее к
сердцу.
Тебя всю жизнь называли монстром из-за несчастного случая, из-за того, в чем
ты не виноват, но единственное чудовище здесь — это я. Таких, как я, к
сожалению, много, но нас не презирают, не оскорбляют, не гонят за отличия,
потому что у нас их и нет. Мы монстры внутри. Самый страшный их вид. Я и мне
подобные — это те, кто разбивают сердца, которые клялись оберегать, кто
ставит выше родной души материальные блага, кто считает себя богом и
думает, что волен решать судьбу человека. Мы настоящие монстры, а не ты.
Прошу, запомни это. Я с тобой вырос. Ты научил меня многому, но самое
главное, ты научил меня любить. Я и понятия не имел, что когда-то полюблю так
сильно, что мысли об этом человеке вытеснят все остальные. Нет, я не влюбился
в тебя с первого взгляда, не утонул в красоте твоих глаз, хотя правда, красивее
не видел. Я влюблялся в тебя понемногу, с каждым новым рассветом, твоей
улыбкой, неважно, мне или твоей семье. Я влюблялся в твою мимику, в
568/624
морщинки на лбу, когда ты хмурился, в твое отчаянное желание махаться
кулаками, в то, как ты до последнего боролся за справедливость, в то, каким
котенком ты становишься рядом с Лэем, в то, какой ты человек. А человек ты
потрясающий. Твое сердце способно уместить в себя целый мир, и ты был готов
подарить ему его, но они не захотели, им суждено остаться слепцами и не
познать счастье, которое я испытываю, когда ты улыбаешься мне. Я знаю, что
потерял тебя. Знаю, что потерял по собственной вине. Но я не смирюсь. Я,
может, и не верну тебя, но это не помешает мне любить тебя. Каждый день, до
конца своей жизни я буду писать тебе три слова, и клянусь, их от меня больше
никто не услышит. Потому что ты единственный человек на планете, кого будет
любить чудовище. Твое чудовище».
Мо встречает рассвет на диване с зажатым меж пальцев письмом, которое
прочитал раз сто. Стоит первым лучам солнца пробиться в квартиру, как он
рывком поднимается на ноги и, схватив телефон, идет на балкон. Они
разговаривают меньше минуты, Мо просто спрашивает местоположение,
отказывается от самолета и, сухо попрощавшись, возвращается в спальню за
рюкзаком. Мо не говорит братьям, куда уезжает, просит себе мини-отпуск и
отправляется в соседнюю страну, из которой будет добираться до острова.
***
В этот раз покинуть Кальдрон было еще легче, потому что Мо сопровождает
папу, который, несмотря на недовольства сыновей, летит навещать Шивона.
— Обиды, недомолвки, игры в гордость — это все мешает вам жить, портит вам
кровь, отдаляет от людей, которые вам по-настоящему дороги. Но это не моя
жизнь, — заявил перед отлетом недовольным сыновьям Лэй. — Да, он поступил
плохо, но я его выслушал, поставил себя на его место и понял, что поступил бы
так же. А теперь я хочу побыть с ним. Я не буду терять время на холодную
войну, это удел нового поколения, когда как вместо того, чтобы учиться
выяснять отношения на месте, вы играете в войнушки и изображаете индюков.
Флаг вам в руки, а я пошел.
Никто из присутствующих не нашел, что ответить омеге.
Омарион и его дядя нежеланные лица на Кальдроне, и пусть они общаются со
Зверями, Намджун прилетать не разрешает, предупреждает, что безопасность
обеспечивать не будет, и разъяренная толпа их порвет. Сокджин не настаивает,
хотя и знает, что народ Кальдрона теперь слушается во всем своего лидера,
установившего железные рамки.
***
— Как же все болит, — ноет, зарывшись головой под подушку, Омарион. — В
каждый твой приезд я клянусь себе, что не выпущу тебя из рук, пока ты здесь,
но кажется, я старею, — приподнявшись на локтях, смотрит на остановившегося
у окна обнаженного Мо, который не отрывает взгляда от разбивающихся внизу о
скалы волн.
— Ну вот, меня ждет жизнь со старпером, — возвращается в постель Мо и сразу
569/624
оказывается в его объятиях.
— А старперы так умеют? — вжимает его в постель Сокджин и блокирует
конечности.
— Значит, война? — щурится Мо, и альфа кивает. Через минуту оба альфы на
полу, и завязавшаяся между ними перепалка быстро перетекает в настоящий
бой, где никто уступать не хочет.
— Ты мне чуть челюсть не сломал, — морщится Омарион, сплевывая на пол
кровь, пока довольный Мо взбирается на него и ластится, как кот. — Как у тебя
рука поднимается такую красоту портить?
— Ты сам меня научил этому приемчику, — подмигивает альфа и толкает его на
пол, — я выиграл, значит, кое-кому сейчас будет очень жарко.
— Я тебе уступил, — фыркает Сокджин.
— И вот так каждый раз! — злится Мо. — Ты никогда не можешь признать, что я
тоже отлично владею борьбой!
— И что, мы теперь всю жизнь будем драться и трахаться? — тянет его на себя
Сокджин и целует, разделяя с ним вкус собственной крови. — Не скажу, что мне
не нравится, но может, мы будем делать это уже в нашем доме?
— Это разве не твой особняк? — хмурится Мо.
— Глупый, — улыбается Сокджин. — Я к тому, что, может, мы уже съедемся. Я
хочу жить с тобой, а не ждать, когда ты сможешь вырваться и прилететь ко мне
на пару дней.
— Я не хочу оставлять семью, — опускает глаза Мо. — Кальдрон мой дом.
— Но ты же знаешь, что я не могу туда вернуться, — с грустью говорит Омарион.
— Я вернулся к семейному делу, получил крупные сделки, у меня все
налаживается, только тебя не хватает. Мы бы могли работать вместе. Ты всегда
можешь навещать братьев, они тоже могут прилетать, когда захотят, прошу,
подумай об этом.
— Я спрошу у папы, как нам быть, — заявляет Мо. — У него всегда есть ответы
на все вопросы.
Тем же вечером до ужина Мо находит Лэя, сидящим в саду, из которого
открывается вид на море, и, подойдя к нему, присаживается рядом. Мо сразу
переходит к делу, рассказывает папе о предложении Омариона.
— Я не скажу, что я этого не хочу, — завершает рассказ альфа. — Я сам по нему
постоянно скучаю, и пусть у нас получается не совсем нормальная семья, но я
хочу с ним жить. В то же время, я хочу быть рядом с тобой и братьями.
— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — тепло улыбается ему Лэй, — и раз уж
ты пришел за советом, то надеюсь, ты прислушаешься. Вы выросли вместе,
прошли такой длинный и совсем нелегкий путь, сегодня вы взрослые мужчины,
и конечно, тебе хотелось, обретя его, не терять ничего. Странно, что ты
570/624
думаешь, что потеряешь. Если ты переедешь сюда — это не значит, что ты
потеряешь семью или тебя сразу же разлюбят твои братья.
— Просто Омарион предатель для Зверей, — бурчит Мо, — я не думаю, что Сайко
прилетит сюда гонять со мной мячи…
— Прилетит, куда денется, — хохочет Лэй, — а не прилетит, я его скалкой огрею.
Теперь серьезно, ты волен выбрать, что хочешь — или продолжать так жить или
съехаться, но позволь сказать тебе кое-что. У Намджуна уже есть семья, у них
растет чудесный малыш, у Сайко то же самое. Чонгук, — омега осекается,
смаргивает пелену грусти, накрывшую глаза, — он тоже не один, что бы там ни
было, у него тоже есть семья. Все братья любят тебя и будут любить всегда, вне
зависимости от твоего выбора, другой вопрос, что ты должен понимать, что
сейчас большая часть их времени принадлежит их семьям. Сейчас ты на это
нормально реагируешь, но с годами тебя это будет задевать, и вот чтобы потом
ты не винил их ни в чем, не говорил, пусть и не вслух, что «я из-за вас не выбрал
личную жизнь», сделай правильный выбор. Получится у вас с Омарионом —
прекрасно. Не получится — ты сам ответственен за последствия. Понимаешь,
куда я веду?
Мо кивает.
***
Морской воздух полезен Лэю, он уже не может подолгу гулять с Шивоном, но
часами сидит на берегу, отдыхает, а альфа только рад.
— Ты всю жизнь жил ради кого-то, оставшееся время ты будешь жить ради себя,
а я все для этого сделаю, — обещает Шивон и целует его руки. Лэй в ответ мягко
улыбается, вновь тянет его к воде и даже намокшие ноги его не останавливают.
Лэй рассказал Шивону про болезнь еще в больнице на Кальдроне. Альфа,
который тяжело перенес эту новость, пообещал себе, что пока Лэй рядом, не
даст мыслям о скорой разлуке испортить оставшееся им мизерное время.
— Впервые покидаю полуостров, свою семью с чувством абсолютной легкости, —
подставляет лицо под теплые лучи солнца омега. — Я спокоен за них. Именно
сейчас я чувствую, что они и без меня справятся. Они выросли, многое
пережили, осознали, сделали выводы. Я могу гулять здесь с тобой, не
переживая, что они опять заварили кашу. Я могу уйти, не боясь, что они вновь
расколют семью, — треснуто улыбается.
— Ты так им и не сказал? — поглаживает длинные белые волосы, которые носит
омега, Шивон.
— Они подозревают что-то, да и мне было пару раз очень плохо, но они молодцы,
они держатся, хотя Чимин говорил с моим врачом, небось, ножом угрожал, —
вновь улыбается. — Они ведь видят, как я стремительно теряю в весе. Они по-
прежнему улыбаются, стараются вести себя, как ни в чем не бывало, но я вижу,
как им больно, и ненавижу себя, что в этот раз причиной боли являюсь я сам.
— Они любят тебя.
— Я знаю, — позволяет обнять себя Лэй.
571/624
— И я люблю тебя, — целует его в макушку Шивон и, повернувшись, смотрит на
горизонт, где небо соединяется с водой.
— Когда будешь скучать по мне, смотри на море, я обязательно дам тебе знак,
что рядом, — прислоняется затылком к его груди омега.
***
В день родов Юнги Чонгук места себе не находит, мечется раненным зверем по
камере, все ждет весточки. Намджун просил охранников передать альфе, что
омегу забрали в больницу три часа назад, и все это время Чонгук с ума сходит,
не умолкает, все требует, чтобы узнали, как там его омега.
Роды Юнги проходят легко, он держится молодцом вплоть до момента, как сына
подносят к груди. Не справившийся с эмоциями омега прижав к себе ребенка,
рыдает, большая часть собравшихся думают от счастья, что стал папой, а Юнги
плачет, потому что рядом с койкой не видит Чонгука. Он вроде знал, что так
будет, морально готовился, но ноющее от разлуки сердце отказывается
понимать, обливается кровью, пока омега обливается слезами. Все эти месяцы
Юнги разговаривал с животом, рассказывал ему их историю с отцом, заверял,
что они оба его любят и Чонгук еще поднимет малыша на руки, но реальность
все равно оказалась невыносимой. В реальности Юнги покинул больницу с
ребенком в машине Сайко, и в их небольшой квартире в пригороде его никто не
ждал.
***
— У тебя родился омега, — подходит к камере брата Сайко. В этот особый день
Хосок отказался прислушиваться к правилам, а Намджун не стал отговаривать.
Чонгук, прислонившись лбом к железным решеткам, благодарит брата за
новость и, наконец-то, выдыхает.
— Как Юнги? — спрашивает альфа.
— Он в порядке, — кивает Сайко, — если не считать, что сильно скучает, —
уводит взгляд. — Чонгук, у тебя замечательная семья, которая тебя безумно
любит. Ты ведь продержишься? Ты ведь вернешься к ним? К нам?
Чонгук кивает.
***
Лэй умирает тихо в своей постели через три дня после рождения сына Чонгука.
Он возвращается от новорожденного внука вечером, целует собравшихся на
ужин детей и, поднявшись к себе, больше вниз не спускается.
Утром прислуга, не сумев разбудить Лэя, вызывает Сайко. Время омег быть
сильными, потому что убитых горем альф спасают только их руки и их слова.
Хосок вроде держится, руководит траурной церемонией, сам опускает папу в
могилу, а вернувшись домой, до утра лежит на коленях Тэхена и беззвучно
572/624
плачет. Хосок знает, что пока все еще горячо, пока боль не такая острая, он все
еще не признает, что папа его оставил. Он знает, что осознание придет намного
позже, когда остальные начнут смиряться, его ударит так сильно, что подняться
будет очень сложно. Сколько Хосок себя помнит, папа всегда был рядом. Он
даже мысли не допускал, что однажды встретит рассвет зная, что папа его не
увидит. Он принимал одну единственную истину, в которой родители всегда
рядом с детьми, и от фразы "никто не вечен" хочется волком выть. Папы должны
быть вечными, потому что не важно сколько Хосоку — 30, 40, 60, он сейчас
маленький ребенок, которому жизненно необходимы его мягкие объятия, от
которых остались только воспоминания, и пока все еще остро чувствуемый
запах. Тэхен тоже любил Лэя, но он знает, что чувства Хосока не сравнятся с его
страданиями. Он продолжает поглаживать его по волосам, шепчет, что
отпустит, что должно отпустить. Хосок только облизывает соленые губы и
продолжает прятать мокрое лицо на его животе. Отпустит. Заберет часть его
души, и отпустит.
Намджун целует Ниньо перед сном, объясняет ребенку, что дедушка уехал
отдыхать, но на вопрос малыша, когда он вернется, не может ответить из-за
душащих его слез. Убитый горем Чимин, который был ближе всех омег к Лэю, не
отпускает Мо в первую ночь после похорон, настаивает, чтобы он разделил боль
с ними, но альфа возвращается к себе. Оплакивать смерть любимого родителя в
одиночестве не получается, после полуночи дверь открывается и в квартиру
входит Омарион.
— Но как? — поднимает к нему зареванное лицо Мо.
— Я не простил бы себе, если бы оставил тебя в эту ночь, пусть хоть камнями
закидают, — опускается на пол рядом Сокджин и притягивает к себе. — Дядя
поехал на кладбище, думаю, ночью его никто не заметит.
Только Чонгук, узнав о новости за решеткой, принимает ее в одиночестве,
раздирает руку о камень и глухо рыдает, прощаясь с первым омегой, которому
подарил свое сердце, а на следующий день по телефону он узнает, что Юнги
назвал их сына именем папы.
Вернувшись на остров, Шивон ставит Омариона перед фактом — он отделяется
от Хищников, покупает корабль, который называет «Лэй», и пускается в
кругосветное путешествие. Шивон будет искать обещанные Лэем знаки в море.
Достарыңызбен бөлісу: |