пятицентовиками, десятицентовиками и четвертаками, и умыкала оттуда
где-то семьдесят пять центов или, бывало, доллар.
Я вовсе не считала это воровством. Это совсем не соответствовало
моему
давно установившемуся, бесспорному имиджу Примерной дочери.
Себе я говорила, что просто одалживаюсь у брата, хотя и делала это без
спросу. А еще — ни разу не пыталась вернуть взятое.
Иногда я расценивала это не как одалживание, а
как своего рода
репарацию. На внешне цивилизованном, но на самом деле жестоком поле
битвы родительского развода я определенно проиграла больше всех.
Получилось, что я обделена обоими родителями, которые в новых своих
браках оказались супругами с
наименьшими средствами, с наименьшим
влиянием в семье и с наименьшей решимостью постоять за своих
собственных детей.
Когда мне было двенадцать, отец вторично женился на вдове, которую
бывший муж обеспечил наравне с обеими дочерьми солидными
трастовыми фондами. Каждый год их бабушка — утонченная бостонская
аристократка из евреев — с гордостью вручала мне ханукальную открытку,
внутрь которой неизменно вкладывала новенькую, хрустящую долларовую
купюру.
Когда
мне было пятнадцать, мама познакомилась с вдовцом, который
сразу же дал ей понять, что предпочел бы не жениться на женщине с
детьми. И моя мать, как могла, старалась производить на него впечатление
бездетной особы. Покупая
что-нибудь мне и моей сестре, она всякий раз
отводила нас в сторонку и шепотом, чтобы не узнал отчим, говорила:
«Гляньте-ка у себя под кроватью — я там вам кое-что оставила».
И вот уже в восемнадцать, сама платя за
свое обучение в колледже, я
прониклась к себе такой глубокой жалостью, что в утешение взялась
вознаграждать себя очень скромной финансовой помощью из обильного
склада мелочи своего сводного брата. И вообще, разве возможно, чтобы он
заметил пропажу каких-то пары-тройки монет!
Достарыңызбен бөлісу: