Он совсем как другие дети!
Он хороший мальчик!
Фотография растворяется у меня перед глазами, я смотрю сквозь нее и вижу себя и отца
склонившимися над детской кроваткой. Он держит меня за руку и говорит: «Вот она.
Осторожнее, ведь она совсем еще крошка». Она вырастет и будет играть с тобой.
Тут и мама. Она лежит рядом, на огромной кровати, изможденная и бледная, руки
безжизненно брошены на одеяло: «Следи за ним, Матт…».
Это было еще до того, как она изменила свое отношение ко мне, и теперь мне понятно,
почему это произошло – мама не знала, будет похожа на меня Норма или нет. Потом, когда она
уверилась, что ее молитвы не пропали даром и Норма развивается нормально, голос ее зазвучал
по-другому. Не только голос, но и взгляд, прикосновение – изменилось все. Словно ее
магнитные полюса поменялись местами и тот, что притягивал, начал отталкивать. В нашем саду
расцвела Норма, и я превратился в сорняк, имеющий право расти только там, где его не видно, –
в темных углах.
Я вглядываюсь в ее лицо, и в душе растет ненависть. Если бы только она не слушала врачей,
учителей и всех прочих, торопившихся убедить ее, что я идиот от рождения! Она не
отвернулась бы от меня, не стала давать мне любви меньше когда мне требовалось ее как можно
больше. А теперь? Зачем она нужна мне теперь? Что она может рассказать о себе? Но все равно,
мне интересно.
Поговорить с ней и узнать, каким я был в детстве? Или забыть ее? Стоит ли прошлое того,
чтобы знать его? Почему для меня важнее всего на свете сказать ей: «Посмотри на меня, мама. Я
– другой. Я нормальный. Я – больше чем обычный человек. Я – гений!»
Мне хочется забыть её, но воспоминания сочатся из прошлого, черня и пачкая настоящее…
Еще одна сцена, но я намного старше.
Ссора.
Чарли лежит в постели, одеяло натянуто до подбородка. В комнате темно, если не считать
узкой полоски света из-за приоткрытой двери, пронзающей тьму и соединяющей два мира. Он
слушает, не понимая слов, но зная, откуда взялся металлический скрежет в голосах родителей.
Они говорят о нем. С каждым днем этот тон все больше и больше ассоциируется у него с
брезгливой гримасой.
Чарли уже засыпал, когда тихий разговор, доносившийся до него по лучу света, внезапно
превратился в ссору. Голос матери резок и визглив, это голос женщины, привыкшей добиваться
своего при помощи истерик.
– Его необходимо отослать! Я больше не хочу видеть его рядом с Нормой! Позвони доктору
Портману и скажи, что мы решили отдать его в Уоррен.
Голос отца тверд:
– Но ты же знаешь, что Чарли не сделает ей ничего плохого. В таком возрасте ей все равно.
– Откуда ты знаешь? Может, ребенку вредно расти в одном доме с… с таким, как он!
– Доктор Портман сказал…
– Портман сказал! Портман сказал! Плевать мне на Портмана! Представь, каково ей будет
иметь такого брата! Все эти годы я надеялась, что он вырастет и станет человеком. Я ошиблась.
Ему самому будет лучше без нас!
– Появилась Норма, и ты решила, что Чарли тебе больше не нужен…
– Думаешь, мне легко? Все твердили мне, что его нужно убрать. Те, кто говорил это,
оказались правы. Уберем его. Может быть, там, рядом с такими же… как он, у него начнется
другая жизнь. Я больше не знаю, что правильно, а что нет, но я не намерена приносить ему в
жертву свою дочь.
И хотя Чарли не понимает, что происходит, ему страшно. Он лежит с открытыми глазами,
стараясь пробить окружающую его тьму.
Я вижу его. Он боится как-то не по-настоящему, он просто отпрянул назад, как птица или
белка при резком движении кормящей их руки. Мне хочется утешить притаившегося под
одеялом Чарли, сказать ему, что он не сделал ничего плохого, что не в его силах заставить маму
снова полюбить его. Тогда Чарли не понимал, что происходит, но теперь… как мне больно!
Если бы можно было вернуться в прошлое, я заставил бы ее понять, как мне больно…
Я не тороплюсь к ней. У меня еще есть время решить этот вопрос для себя.
К счастью, я успел снять со счета в банке все свои сбережения, как только вернулся в Нью-
Йорк. На восемьсот восемьдесят шесть долларов долго не протянешь, но на них можно купить
немного времени и определиться. Поселился в отеле «Кэмден» на Сорок первой улице, через
квартал от Таймс-сквер, Нью-Йорк! Чего я только не наслышался о нем! Гнездо разврата…
бурлящий котел… Багдад-на-Гудзоне. Город цвета и света. Трудно представить, что почти всю
жизнь я провел рядом с Таймс-сквер и побывал там всего один раз. С Алисой.
Едва удерживаюсь, чтобы не позвонить ей. Несколько раз уже начинал набирать номер.
Держись от нее подальше.
Слишком много спутанных мыслей просится на бумагу. Я твержу себе, что пока записываю
отчеты на магнитофон, ни одно откровение не пропадет для потомства. А они… Пускай
побудут в темноте еще немного – я прожил во тьме больше тридцати лет.
Устал. Я не спал в самолете, и теперь глаза сами закрываются. Завтра начну с этого же
места.
|