хотел, который был доволен своею судьбой, самим собой. К моим
мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось
что-то грустное, теперь же при виде счастливого человека мною овла-
дело тяжёлое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было
ночью. Мне постлали постель в комнате рядом со спальней брата, и
мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке
с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как в сущности много
довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила!
Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, не-
вежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, тес-
нота, вырождение, пьянство, лицемерие, враньё... Между тем во всех
домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живу-
щих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился.
Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днём едят, но-
чью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодуш-
но тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слы-
шим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит
где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только не-
мая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито,
столько-то детей погибло от недоедания... И такой порядок, очевидно,
нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому,
что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье
было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каж-
дого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточ-
ком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как
бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои ког-
ти, стрясётся беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит
и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других.
Но человека с молоточком нет, счастливый живёт себе, и мелкие
житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и всё об-
стоит благополучно.
(А
.
Чехов.)
Достарыңызбен бөлісу: