Богач, бедняк

Отец Макдоннел оправдал все страхи Рудольфа. Он оказался куда
хуже и разглагольствовал куда дольше. Рудольф старался не
прислушиваться ко всей той лжи, которая лилась из его рта на
убранный цветами гроб. Оставалось только надеяться, что на Гретхен
эта церемония не окажет столь гнетущего впечатления, не заставит ее с
горечью вспоминать другой гроб, в крематории Калифорнии. Он
бросил на нее быстрый взгляд. Судя по выражению ее лица, она
держала себя в руках.
Птицы весело щебетали, сидя на ветках деревьев на кладбище,
очень довольные приходом теплого лета. Когда под рыдания старушек,
партнерш матери по бриджу, опускали гроб в могилу, все трое —
Рудольф, Гретхен и Томас стояли рядом. Гретхен держала Билли за
руку.
Они пошли назад от могилы, к веренице выстроившихся
лимузинов. Их догнал Бойлан.
— Мне не хотелось бы вам навязываться, — сказал он, когда они
остановились, — Гретхен, Рудольф, я просто хотел выразить вам свои
соболезнования, сказать, как мне жаль, что она ушла от нас, в
сущности, еще не старая женщина.
На какое-то мгновение слова Бойлана смутили Рудольфа. Мать ему
всегда казалась не просто старой, а древней, и она на самом деле была
такой. Она уже выглядела старухой в сорок лет, и процесс ее умирания
начался еще раньше. Впервые он отдал себе отчет в ее истинном
возрасте. Ей — пятьдесят шесть. Почти столько же, сколько Бойлану.
Не зря же он сказал: «В сущности, еще не старая женщина».
— Спасибо тебе, Тедди, — поблагодарил его Рудольф, пожав ему
руку.
Бойлан, судя по всему, еще «не созрел» для могилы. Волосы такого
же цвета, загорелый, лицо без морщин, стройная, прямая походка,
начищенные до блеска туфли сияли.
— Ну, как поживаешь, Гретхен? — спросил Бойлан. За их спинами
остановились плакальщицы, не смея обойти их на узкой, покрытой
гравием дорожке, между могилами. Как обычно, Бойлан ничего не
замечал — плевать ему на то, что кто-то его ждет.
— Все хорошо, спасибо тебе, Тедди, — ответила Гретхен.
— Насколько я понимаю, это — твой сын. — Бойлан улыбнулся
Билли, который внимательно рассматривал его любопытным взглядом.

— Билли, это мистер Тедди Бойлан, — представила Гретхен
Бойлана. — Наш старый друг.
— Рад с тобой познакомиться, Билли. — Бойлан пожал руку
мальчика. — Надеюсь, мы встретимся с тобой еще, но не по такому
печальному случаю…
Билли промолчал. Сощурившись, Томас разглядывал Бойлана. За
его опущенными веками явно скрывается искреннее желание
посмеяться над ним, подумал Рудольф. Может, сейчас, в эту минуту,
Томас вспоминал о том, как разгуливал нагишом Бойлан в своем доме
на холме, как готовил выпивку для Гретхен, лежавшей в постели
наверху? О чем только не думают на кладбище.
— Мой брат Томас, — представил его Рудольф.
— Ах, да! — спохватился Бойлан, но не подал Томасу руку. Он
разговаривал только с Рудольфом. — Руди, если сможешь при всей
своей многогранной деятельности выкроить свободное время, то,
может, как-нибудь вместе пообедаем? Позвони. Вынужден признать,
что ошибался, когда осуждал твой выбор карьеры. И захвати с собой
Гретхен тоже, если она будет свободна. Я буду очень рад.
— Я уезжаю в Калифорнию, — сказала Гретхен.
— Какая жалость! Ну, что же, не смею вас больше задерживать. —
Чуть поклонившись, он сделал шаг назад. Как всегда стройная фигура,
на поддержание которой в форме приходится тратить большие деньги,
заметная, выделяющаяся на фоне всех других, даже в черном костюме
в монотонно-однообразной процессии жителей маленького городка,
оплакивающих свою утрату.
Они подошли к первому лимузину, и Рудольф поспешно преградил
к нему дорогу отцу Макдоннелу. А Гретхен вдруг с ужасом заметила,
насколько они похожи, Бойлан и Рудольф, — не внешне, конечно, и,
как она надеялась, не характерами, а своим отношением к
окружающим, оборотами речи, жестами, выбором одежды, манерой
ходить. Интересно, отдает ли себе отчет Рудольф в том, как много
перенял он у этого человека. Может, сказать ему об этом, но как он
отреагирует?

Возвращаясь в машине к дому Рудольфа, Гретхен думала о
Бойлане. Ей, конечно, следовало бы думать о матери, чью могилу
сейчас забрасывали землей на залитом солнцем кладбище, на котором
поют, надрываясь по-летнему, птицы. Но она почему-то упорно думала
о Бойлане. Она не испытывала к нему ни любви, ни особого желания,
но, с другой стороны, не испытывала ни отвращения, ни ненависти, ни
жажды мести. Было такое чувство, будто она вытащила старую,
любимую игрушку из давно забытого сундучка и, с любопытством
сжимая ее в руках, смотрит на нее, вспоминая, какие чувства она
испытывала тогда, когда эта игрушка имела особый смысл для нее.
Она не решалась выбросить ее или отдать какой-нибудь девочке из
соседнего квартала. Она не могла этого сделать, даже если бы сильно
этого захотела. Никак не удавалось. Первая любовь, что ни говори.
Пусть он станет моим Валентином.
Когда они приехали домой, то всем хотелось одного — выпить.
Билли, бледный, весь ушедший в себя, пожаловался на головную боль
и поднялся в свою комнату, где прилег на кровать. Марта, несмотря на
проливаемые потоки слез, пошла на кухню готовить холодный ланч.
Рудольф смешал мартини для Гретхен и для себя, а Томасу налил
бурбон со льдом. Томас снял пальто, неуклюже сидевшее на его
мощных, выпуклых плечах. Расстегнув воротник рубашки, он,
подавшись вперед на деревянном стуле с прямой спинкой, сидел,
немного ссутулившись, положив локти на бедра, свесив руки между
расставленными ногами. Где бы он ни сидел, на чем бы ни сидел,
всегда кажется, что он сидит на табуретке в углу ринга, подумал
Рудольф, протягивая ему стакан с выпивкой.
Они подняли стаканы, выпили, но никто не упомянул имени
матери.
После ланча они решили ехать в Нью-Йорк, так как никому не
хотелось торчать здесь, в доме, и принимать визиты с выражением
соболезнований. В дом принесли очень много цветов, но Рудольф
приказал Марте отправить все, кроме одного, в больницу, где
скончалась мать. Он оставил только букет нарциссов, которые
выделялись ярким желтым пятном на кофейном столике возле
кушетки. Окна были широко распахнуты, и сюда, в комнату, со
стороны лужайки долетал до них тягучий запах нагретой солнцем
травы. Красивая комната с балочными перекрытиями восемнадцатого

века, притихшая, приведенная в порядок, не отличающаяся, правда,
особой оригинальностью, просторная, не заваленная книгами, без
всякого агрессивного модерна, — целиком в его, Рудольфа, вкусе.
— Что ты собираешься делать со этим домом? — поинтересовалась
Гретхен.
Рудольф пожал плечами.
— Сохраню, надеюсь. Мне по-прежнему придется проводить здесь
много времени. Хотя, конечно, дом слишком большой для меня одного.
Может, приедешь, поживешь здесь?
Гретхен покачала головой. Споры с адвокатами продолжались.
— Нет, я обречена на жизнь в Калифорнии.
— Ну а ты? — обратился он к Томасу.
— Я? — удивился Томас. — Какого черта мне здесь делать?
— Найдешь что-нибудь, — Рудольф осторожно избежал фразы «я
подыщу тебе что-нибудь». Он медленными глотками пил мартини из
стакана, мысленно хваля себя за сдержанность. — Ты не можешь не
признать, что здесь гораздо лучше, чем в Нью-Йорке.
— Я не собираюсь так долго задерживаться. В любом случае, этот
город не для меня. Местные жители смотрят на меня, словно я какой-
то диковинный зверь из зоопарка.
— Не нужно преувеличивать, Томас, — возразил Рудольф.
— Твой приятель Бойлан не захотел даже пожать мне руку. Если ты
отказываешься пожать руку человеку на кладбище, то где же ты
собираешься это сделать, осмелюсь спросить?
— Ну, он — это особый случай.
— Согласен, — засмеялся Томас. Он смеялся негромко, но все
равно даже такой смех не вязался со скорбной атмосферой, царившей в
доме.
— Почему ты смеешься? — спросил его Рудольф. А Гретхен
озадаченно смотрела на него.
— В следующий раз, когда встретишься с ним, — сказал Томас, —
скажи ему, что он правильно поступил, отказавшись пожать мне руку.
— О чем ты говоришь, Том?
— Спроси его, не забыл ли он вечер в День победы. Спроси, не
забыл ли он ту ночь, когда в его поместье загорелся крест, и там возник
пожар.
— Что ты несешь? Выходит, это твоя работа?

— Да, моя и моего приятеля. — Томас встал, подошел к буфету,
налил себе еще стакан виски.
— Зачем ты это сделал? — спросила Гретхен.
— От детской запальчивости, — объяснил Томас, подбрасывая в
стакан несколько кубиков льда. — Мы ведь только что победили в
войне.
— Почему ты выбрал именно его? — спросила Гретхен.
Томас тряс стаканчиком, отправляя кубики льда на дно. Потом
повернулся спиной к Гретхен:
— Он в это время крутил любовь со знакомой мне дамой. Но я не
одобрял этой связи. Назвать мне имя этой дамы?
— Нет никакой необходимости, — тихо сказала Гретхен.
— А кто был твой друг? — спросил Рудольф.
— Не все ли равно?
— Конечно, это был Клод. Вы с ним тогда частенько ошивались
поблизости от поместья. Разве не так?
Томас улыбнулся, но не ответил. Опираясь спиной на буфет, он пил
виски.
— После этого случая Клод тоже исчез, — сказал Рудольф. —
Сейчас я это отлично припоминаю.
— Да, он исчез, это верно, — сказал Томас. — И я тоже. А это ты
помнишь?
— Кто-то еще знал, что пожар — дело ваших рук?
— Кое-кто, — с иронией в голосе признался Том.
— Тебе еще повезло, что тебя не посадили, — сказала Гретхен.
— Это дельце и пытался замять папа, когда он вышвырнул меня из
города. Ну вот, пришлось дождаться такого события, как похороны
матери, чтобы вместе повспоминать о веселых старых денечках! Не
так ли?
— Том, но ты же ведь теперь совершенно другой человек, не такой,
как прежде, — упрекнула его Гретхен.
Томас подошел к кушетке, на которой сидела сестра, и,
наклонившись, ласково поцеловал ее в лоб.
— Надеюсь, что не такой, — сказал он, выпрямившись, и добавил:
— Пойду наверх, посмотрю, что там делает твой мальчик. Мне он
нравится. Может, ему не по себе от одиночества?
Он захватил стакан виски с собой.

Рудольф смешал еще два мартини для себя и Гретхен. Ему сейчас
нужно было чем-нибудь занять руки. Да, его брата никак не назовешь
приятным человеком. Даже когда его не было, когда он ушел, в
комнате чувствовалась какая-то напряженность, пропитанная горечью
атмосфера.
— Боже, — наконец вымолвила Гретхен, — неужели у нас всех
одни и те же гены? Совсем не верится!
— Кто из нас самый неудачный поросенок из помета? — спросил
Рудольф. — Ты, я или он?
— Мы все были просто ужасны, Руди, и ты и я, — сказала Гретхен.
Рудольф пожал плечами.
— Ужасной была и наша мать. Отец ничуть не лучше. Ты знала,
почему они такие ужасные люди, или, по крайней мере, считала, что
знаешь, но все это не меняло хода событий. Лично я пытаюсь не быть
ужасным человеком.
— Тебя хранит твое везение, — предположила Гретхен.
— Но ведь я и работал как проклятый, не покладая рук, —
защищался Рудольф.
— Колин тоже. Все различие между вами заключается в том, что ты
никогда не врежешься в дерево.
— Мне очень жаль, Гретхен, что я пока не умер. — Ему не удалось
скрыть обиду в голосе.
— Не нужно неверно воспринимать мои слова, прошу тебя.
Напротив, я очень рада, что у нас в семье есть такой человек, который
никогда не врежется в дерево. Но это, конечно, не Том и не я. Я в этом
уверена. Может, я хуже вас всех. Это я отвернула везение от нашей
семьи. Не окажись я в один прекрасный день на одной дороге во время
ланча в субботу днем в Порт-Филипе, то у наших жизней был бы
совершенно иной маршрут. Ты знал об этом?
— О чем ты?
— О Тедди Бойлане, — деловым тоном сказала Гретхен. — Он
подцепил меня. И я стала такой, какая есть, во многом из-за него. Из-за
него я спала со всеми своими мужчинами. Из-за него я убежала в Нью-
Йорк. Из-за него встретилась с Вилли Эбботтом и презирала его потом
за то, что он так сильно отличался от него, Тедди Бойлана, и я
полюбила Колина потому, что он был полной противоположностью
Тедди Бойлана. Все мои разгромные статьи, которые критики считали

такими поразительными, такими смачными, по сути дела, были моими
язвительными нападками на Америку за то, что она формировала
таких людей, как Тедди Бойлан, и создавала легкую жизнь для таких
людей, как он.
— По-моему, ты сейчас говоришь, как маньячка… Везение семьи!
Почему ты не идешь к цыганам, пусть тебя просветят, нацепи амулет
на грудь и дело с концом!
— Не нужны мне никакие цыгане. Если бы я не встретилась с
Тедди Бойланом и он не трахнул меня, разве Том запалил бы крест на
холме? Как ты думаешь? Разве его прогнали бы из города, как
преступника, если бы на моем пути не оказалось Тедди Бойлана?
Неужели ты считаешь, что он стал бы таким, какой он сейчас, если бы
по-прежнему жил в Порт-Филипе вместе со всей своей семьей?
— Может, и не был, — признал Рудольф. — Но обязательно
возникло бы что-нибудь еще у него на пути.
— Ничего другого так и не возникло. Был только один Тедди
Бойлан, трахавший его сестру. Ну а что касается тебя…
— Я знаю все, что мне необходимо знать о себе, — опередил ее
Рудольф.
— На самом деле? Ты считаешь, что смог бы учиться в колледже,
если бы Тедди Бойлан не платил бы за учебу деньги? Ты полагаешь,
что ты одевался бы так, как ты одеваешься сейчас, что проявлял бы
точно такой, как сейчас, интерес к деньгам, к успеху, знал бы, каким
образом и кратчайшим путем всего этого добиться без Тедди Бойлана?
Неужели ты уверен, что нашелся еще человек, кто-то другой, кроме
Тедди Бойлана, который стал бы водить тебя на веревочке в картинные
галереи, проявлял к тебе интерес все годы учебы, внушил бы тебе
чувство уверенности в себе? — Она залпом допила второй мартини.
— О'кей, — беззлобно отозвался Рудольф. — Я воздвигну
памятник в его честь.
— Может, и следовало бы это сделать. Теперь ты, несомненно,
можешь себе такое позволить, когда в твоем распоряжении деньги
жены…
— Это удар ниже пояса, — сердито бросил Рудольф. — Ты знаешь,
у меня не было ни малейшего представления о…
— Ну вот об этом я и говорю, — перебила его Гретхен. — Твой
чисто джордаховский ужас был превращен в нечто иное твоим

везением.
— Ну а что ты скажешь о своем чисто джордаховском ужасе?
Тон Гретхен сразу изменился. Пропала резкость, запал, лицо стало
печальным, более мягким, моложе.
— Когда я жила с Колином, я не была такой ужасной.
— Я знаю.
— Я уже и не надеюсь встретить кого-нибудь, похожего на Колина.
Рудольф коснулся ее руки, и внезапно приступ его гнева прошел.
— Обязательно встретишь, — убежденно произнес он. — Сейчас
ты мне, конечно, не поверишь, но так оно будет.
— Нет, не поверю.
— И чем ты собираешься заниматься? Будешь сидеть вот так и
лить слезы?
— Собираюсь продолжить учебу.
— Учебу? — не веря собственным ушам, переспросил Рудольф. —
В твои-то годы?
— На вечернем отделении, — пояснила Гретхен. — В
Калифорнийском университете. В Лос-Анджелесе. Я смогу жить дома
и присматривать за Билли. Я уже обратилась в университет, была на
собеседовании, они готовы меня принять.
— Что же ты там будешь изучать?
— Только не смейся!
— Сегодня я уже ни над чем не смеюсь, — серьезно ответил
Рудольф.
— Идею мне подсказал отец одного мальчика, ученика в классе
Билли, — стала рассказывать Гретхен. — Он — психиатр.
— Боже праведный! — воскликнул Рудольф.
— Я вижу, тебе все же везет. Ты еще способен произнести «Боже
праведный!», когда слышишь слово «психиатр».
— Прости меня.
— Он несколько раз в неделю работает по совместительству в
клинике с непрофессиональными психоаналитиками, у которых нет
медицинской степени, но они самостоятельно изучали психоанализ,
сами подвергались ему и имеют лицензию на лечение случаев, не
требующих глубоких знаний психиатрии: групповая истерия; умные
дети, отказывающиеся учиться писать и читать, или злые,
деструктивные детишки из неблагополучных семей, которые ушли в

самих себя, подавлены; девушки, ставшие фригидными из-за
религиозного воспитания или из-за психической травмы, полученной в
детстве, и из-за этого у них постоянно ужасные сцены на грани
развода с мужьями; дети негров и мексиканцев, которые значительно
позже других начинают посещать школу и никак не могут догнать по
развитию других учеников и в результате утрачивают собственное
«я»…
— Таким образом, — пришел к выводу Рудольф, внимательно ее
выслушав, — ты намерена взяться за решение негритянской,
мексиканской проблем, религиозных проблем, полагаясь только на
собственные силы и на клочок бумаги, выданный тебе университетом,
и…
— Я постараюсь решить только одну проблему, — перебила его
Гретхен, — может, от силы две, или, может, целую сотню. И в то же
время я буду решать и свою собственную проблему. Я буду постоянно
занята и делать что-то полезное.
— Не заниматься бесполезной чепухой, как твой брат, — с горечью
сказал Рудольф, чувствуя себя уязвленным ее словами. — Ведь именно
это ты хотела сказать?
— Вовсе нет, — возразила Гретхен. — Ты делаешь что-то весьма
полезное, но по-своему… И поэтому не мешай мне делать то, что я
хочу, и быть полезной по-своему.
— И сколько времени тебе потребуется на все это?
— Два года минимум, чтобы получить ученую степень. Потом —
углубленное изучение психоанализа…
— Ты никогда не закончишь, — предостерег он ее, — найдешь
мужчину и…
— Может быть, — не стала возражать Гретхен. — Правда, весьма
сомнительно, но все может быть…
С покрасневшими от слез глазами в комнату вошла Марта и
сообщила, что ланч готов. Гретхен поднялась наверх за Билли и
Томасом. Вскоре вся семья сидела в столовой. Все были удивительно
внимательны по отношению друг к другу и вежливо говорили:
«Пожалуйста, передай мне горчицу», «Благодарю тебя!» или: «Нет,
думаю, мне вполне достаточно».
После ланча они сели в машину и выехали из Уитби в Нью-Йорк,
оставляя умерших.

К отелю «Алгонкин» они подъехали чуть позже семи. Гретхен с
Билли остановились там, потому что в квартире Рудольфа, где его
ждала Джин, была только одна спальня. Рудольф предложил Гретхен и
Билли пообедать вместе с Джин, но Гретхен отказалась — не такой
день, чтобы знакомиться со своей невесткой. Рудольф пригласил Тома,
но тот отказался, ссылаясь на то, что у него, мол, свидание.
Билли вылез из машины, за ним — Томас. Он обнял мальчика за
плечи.
— У меня тоже есть сын, Билли, — сказал он. — Правда, совсем
еще маленький. Вот когда он вырастет и станет похожим на тебя, я
смогу им гордиться.
Впервые за последние три дня Билли улыбнулся.
— Том, — сказала Гретхен, стоя под «козырьком» отеля. — Мы
когда-нибудь с тобой увидимся?
— Конечно, — заверил ее Томас. — Я знаю, где тебя найти. Я сам
тебе позвоню.
Гретхен с сыном вошли в отель. Носильщик нес за ними их два
чемодана.
— Я возьму такси, Руди, — сказал Томас. — Тебе нужно
поторапливаться, ведь молодая жена ждет.
— Мне хочется выпить… — признался Рудольф. — Может, зайдем
в бар, и…
— Нет, спасибо. Я тороплюсь, — отказался Томас. Через плечо
Рудольфа он смотрел на оживленное уличное движение на Шестой
авеню.
— Том, — сказал Рудольф. — Мне нужно поговорить с тобой.
— Мне казалось, что мы вволю наговорились и говорить нам
больше не о чем, — возразил Томас. И хотел было остановить
проезжавшее мимо такси, но водитель ехал в парк. — О чем тебе еще
говорить со мной?
— Ты считаешь, что не о чем? — сорвался Рудольф. — На самом
деле? А вот что я тебе скажу: к концу сегодняшнего биржевого дня у
тебя около шестидесяти тысяч долларов на счету! Может, такое
сообщение заставит тебя изменить мнение?
— Да ты, я вижу, большой шутник, Руди, — откликнулся Томас.
— Пошли в бар. Я не шучу.
Удивленный Томас послушно пошел за Рудольфом в бар.

Официант принес им виски.
— Ну, слушаю, — сказал Томас.
— Ты помнишь о тех пяти тысячах долларов, черт бы их побрал?
Ну, о тех, которые ты мне тогда отдал. Помнишь?
— Ах, эти чертовы деньги. Ну, помню.
— Ты сказал, что я волен делать с ними все, что хочу, — продолжал
Рудольф. — Кажется, я точно запомнил твои слова: «Помочись на них,
истрать на своих баб, отдай на нужды твоего любимого фонда
благотворительности»…
— Да, вполне похоже на меня, — широко ухмыльнулся Томас.
— Так вот. Я вложил их в дело.
— Ты — человек башковитый в отношении бизнеса. Еще когда был
пацаном.
— Я вложил эти деньги в дело на твое имя, Том, — подчеркнул
Рудольф. — В свою компанию. До настоящего времени больших
дивидендов не было, но я постоянно все время пускал их в оборот.
Твои акции уже в четыре раза покрыли свой номинал, и их ценность
все растет и растет. Короче говоря, в настоящий момент у тебя капитал
в шестьдесят тысяч долларов в акциях.
Томас большими глотками судорожно допил стакан. Закрыв глаза,
долго тер их пальцами.
— Сколько раз за последние два года я пытался найти тебя! —
продолжал Рудольф. — Но телефонная компания сообщила мне, что
твой телефон отключен, а когда посылал письма по твоему старому
адресу, все они возвращались с припиской: «Адресат выбыл в
неизвестном направлении». А мама, пока не попала в больницу,
никогда мне не говорила, что вы переписываетесь. Я читал спортивные
страницы в газетах, но, судя по их сообщениям, ты исчез бесследно.
— Я вел свою кампанию на Западе, — сказал Томас, открывая
глаза.
Перед его взором салон утратил свои четкие очертания.
— Вообще-то я был доволен, что не смог тебя найти, — признался
Рудольф. — Я знал, что стоимость акций будет и дальше расти, и я
боялся, что ты не сумеешь преодолеть соблазн и распродашь их
преждевременно. Я и сейчас не советую тебе продавать их.
— То есть ты хочешь сказать мне, что завтра я могу куда-то пойти,
сообщить, что у меня есть акции, что я хочу их загнать, и найдется

такой покупатель, который немедленно выложит мне за них
шестьдесят тысяч баксов наличными?
— Я же сказал, что не советую тебе…
— Руди, — сказал Томас, не слушая его. — Ты просто отличный
парень! И, может, мне нужно взять обратно все свои оскорбительные
слова в твой адрес, произнесенные мною за последние два года? Но в
данный момент я не слушаю ничьих советов. Я хочу только одного:
дай мне адрес того учреждения, куда я могу прийти и где меня ждет
этот парень, готовый выложить за мои акции шестьдесят тысяч
долларов наличными.
Рудольф, понимая, что спорить с ним бесполезно, сдался. Написал
на клочке бумаги адрес офиса Джонни Хита, протянул его Томасу.
— Поезжай туда завтра же, — сказал он. — Я позвоню Хиту. Он
будет тебя ждать. Только, прошу тебя, Том, будь благоразумным.
— Обо мне не беспокойся, Руди. Начиная с этого момента я буду
таким благоразумным, что ты меня и не узнаешь. — Томас заказал еще
по стаканчику. Он поднял руку, чтобы позвать официанта. Пола его
пиджака распахнулась, и Рудольф увидел за его поясом рукоятку
револьвера. Но он ничего ему не сказал. Он сделал для брата все, что
мог. Больше он уже ничего не сможет для него сделать.
— Подожди меня минутку, а? Мне нужно срочно позвонить.
Томас вышел в холл отеля, отыскал телефон-автомат, в справочнике
нашел телефон компании «Транс Уорлд Эрлайнс»
[77]
. Набрав номер,
осведомился у девушки в справочной, какие самолеты и каким рейсом
отправляются завтра в Париж. Она сообщила, что есть самолет,
вылетающий в восемь вечера.
— Не нужно ли зарезервировать для вас билеты? — спросила она.
— Нет, благодарю вас, — ответил Томас. Потом набрал номер
общежития Ассоциации молодых христиан. Дуайер долго не брал
трубку, и Томас уже со злости хотел было повесить трубку и забыть о
Дуайере.
— Хелло! — послышался наконец голос Дуайера. — Кто это?
— Том. Слушай меня внимательно…
— Том! — радостно воскликнул Дуайер. — Неужели это ты? А я
здесь так волнуюсь, так переживаю, все жду звонка от тебя. Боже, я
уже думал, тебя нет в живых!

— Не заткнешься ли на минутку… — осадил его Том. —
Послушай, что скажу. Завтра вечером с аэропорта Айдлуайлд вылетает
самолет компании TWA в Париж. Ты должен прибыть туда к кассе
предварительной продажи билетов в шесть тридцать. С багажом, как
полагается. Понял?
— Ты хочешь сказать, что ты заказал для нас билеты на самолет?
— Нет, пока не заказал. — Томас искренне в душе желал, чтобы
Дуайер не очень сильно перевозбуждался. — Мы их купим на месте.
Для чего светиться моему имени в списке пассажиров целый день?
— Конечно, конечно, Том, понимаю.
— Будь на том месте, где я сказал. Вовремя.
— Обязательно буду. Не беспокойся.
Томас повесил трубку.
Он вернулся к столику, настоял на том, чтобы заплатить за выпивку
их обоих.
На улице, залезая в подъехавшее такси, крепко пожал руку брата.
— Послушай, Том, — сказал Рудольф. — Давай как-нибудь
пообедаем на этой неделе. Я хочу тебя познакомить с моей женой.
— Замечательная идея, — откликнулся Томас. — Я позвоню тебе в
пятницу.
Сев в машину, он сказал водителю:
— Угол Четвертой авеню и Восемнадцатой улицы.
Он удобно развалился на сиденье в такси, прижимая к груди
бумажный пакет с вещами. Надо же, когда у тебя в кармане шестьдесят
тысяч долларов, все приглашают тебя на обед. Даже родной братец.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: