Богач, бедняк

— Не беспокойся из-за Калдервуда, — сказал Рудольф, поднимаясь
из-за стола. — Я приеду на ланч домой.
— Вот это мне нравится, — обрадовалась Джин. — Муж приезжает
домой на ланч. После ланча позволю тебе заняться со мной любовью.
— И не думай, — оборвал он ее. Наклонившись, он поцеловал ее в
щеку, видя перед собой ее дорогое, улыбающееся лицо.
Было еще рано, и Рудольф ехал медленно, с удовольствием
разглядывая город. Маленькие детишки в ярких, цветастых ветровках
ездили на трехколесных велосипедах по тротуару или играли на
лужайках, на которых уже пробивалась весенняя зелень. Молодая
женщина в брюках толкала впереди себя детскую коляску, радуясь
яркому солнцу. Дряхлый пес дремал на теплых ступенях большой,
окрашенной в белый цвет пекарни, где выпекали коврижки с
имбирным орехом и пряники. Почтальон Хоукинс приветливо помахал
ему рукой, Рудольф помахал ему в ответ. Полицейский Слэттери, стоя
возле своего патрульного автомобиля, разговаривал с садовником. Он
улыбнулся Рудольфу. Два профессора с кафедры биологии, шедшие в
университет на работу, погруженные в ученую беседу, вскинули
головы, здороваясь с ним коротким кивком: «хелло!» В этой части
города с его большими деревьями, большими просторными
деревянными домами и тихими улицами царила особая безмятежная
атмосфера еще не ушедшего далеко девятнадцатого века, когда не
было войн, никаких бумов, никаких депрессий. Рудольф не переставал
теперь удивляться: как это он еще совсем недавно рвался вон из этого
городка, где его все знали, где на каждом углу с ним все здоровались,
рвался в незнакомый, с какой-то серой, каменной враждебностью Нью-
Йорк, с подстерегающими на каждом шагу неожиданностями.
По пути к административному корпусу он, проезжая мимо
легкоатлетического стадиона, увидел Квентина Макговерна, в сером
спортивном костюме, бегущего легкой трусцой по гаревой дорожке.
Рудольф остановился, вышел из машины. Квентин к нему подбежал —
высокий, серьезный молодой человек с выступившими капельками
пота на гладкой черной коже. Они пожали друг другу руки.
— Первая лекция у меня в одиннадцать, — сказал Квентин, — а
сегодня такой хороший денек, самый раз побегать, после того как всю
зиму тренировался в спортивном зале.

Они уже не бегали вместе по утрам. После женитьбы Рудольф под
влиянием Джин стал заниматься теннисом. В любом случае это уже
подвиг, достойный спартанца: каждый день просыпаться в семь утра, в
любую погоду вылезать из теплой кровати от разомлевшей от сна
жены и три четверти часа бегать по гаревой дорожке, стараясь не
отставать от молодого спортсмена, достигшего пика своей спортивной
формы. К тому же рядом с Квентином он чувствовал себя уже
стариком. Он и без того в прошлом уделял таким пробежкам немало
времени.
— Ну, как дела, Квентин?
— Неплохо. Пробегаю двести метров за двадцать две и восемь
десятых секунды. Тренер говорит, что попробует меня на длинной
дистанции — четыреста метров и еще в эстафете.
— Ну а что говорит твоя мать, по-прежнему жалуется?
Квентин улыбнулся, вспоминая их пробежки ранним утром в
холодные зимние дни.
— Говорит, чтобы я сильно не задирал нос. Матери, как известно,
не меняются.
— Ну а как успехи в колледже?
— Очевидно, произошла какая-то ошибка. Меня включили в
особый, льготный список декана факультета.
— Ну а что говорит твоя мать по этому поводу?
— Говорит, что администрация это сделала только потому, что я
цветной, а им очень хочется продемонстрировать, какие они либералы.
— Если у тебя возникнут какие-то недоразумения с матерью,
попроси ее позвонить мне.
— Обязательно, мистер Джордах.
— Ну, мне пора. Передай привет отцу.
— Мой отец умер, мистер Джордах, — тихо сказал Квентин.
— Извини меня, — смутился Рудольф. Он сел в машину. Боже, как
все же получилось неудобно, подумал он. Отец Квентина проработал,
по крайней мере, лет двадцать пять у Калдервуда. Кто-то мог
сообразить и сообщить им о его смерти!
После разговора с Квентином настроение у него испортилось, и
утро уже не казалось таким приятным и чистым.
Все места на стоянке возле административного корпуса были
заняты, и ему пришлось припарковать машину ярдов за пятьсот от

здания. Всю свободную землю превращают в автостоянки, подумал он
с раздражением, запирая дверцу. В Нью-Йорке у него из машины
стащили радиоприемник, и теперь он постоянно ее запирал, даже если
отлучался на какие-то пять минут. У него даже возник небольшой спор
с Джин по этому поводу. Джин никогда не запирала дверцы машины,
более того, постоянно оставляла дверь дома открытой, когда
находилась там одна. «Можно, конечно, любить ближнего своего, —
увещевал он ее, — но глупо не обращать внимания на внутреннюю
потребность человека в краже».
Он дернул дверцу, проверяя замок, и услышал, как его кто-то
окликнул, назвав по имени.
— Привет, Джордах! — Это был Леон Гаррисон, один из членов
совета попечителей, он, как и Рудольф, шел на заседание. Высокий,
статный мужчина лет шестидесяти, с седыми, как у важного сенатора,
волосами и с вводящими в заблуждение искренними, сердечными
манерами. Издатель местной газеты, унаследованной им от отца
вместе со значительной недвижимостью как в самом Уитби, так и в его
окрестностях. Его газета не процветает, это Рудольф знал. Но у него не
было к нему сочувствия. В редакции Гаррисона работали
немногочисленные, вечно пьяные, опустившиеся сотрудники, которых
повыгоняли из других газет. Всем им, конечно, сильно недоплачивали.
Рудольф дал себе твердый зарок никогда не верить ни одной строчке,
напечатанной в этой газете, даже сообщениям о погоде.
— Ну, как дела, дружище? — спросил Гаррисон, обнимая его рукой
за плечи. Они вместе пошли к административному корпусу. — У тебя
все готово, чтобы сжечь всех нас, старомодных консерваторов, сегодня
утром на костре? — Он громко засмеялся, демонстрируя, что мирно
настроен. Рудольфу не раз приходилось иметь дело с Гаррисоном по
поводу рекламы товаров Калдервуда в газете, и далеко не все встречи с
ним были ему приятны. Гаррисон когда-то называл его «парень»,
потом «Руди», потом Джордах, а вот теперь «дружище», отметил про
себя Рудольф.
— Ну, все те же рутинные предложения, — ответил Рудольф. —
Как, например, сжечь здание, где размещается научный факультет,
чтобы навсегда избавиться от профессора Фредерикса.
Профессор Фредерикс был деканом факультета, и Рудольф был
уверен, хоть убей, что организованные им научные курсы были более

низкого уровня, чем в любом другом университете, подобном Уитби, к
северу от географической линии Мэйсона — Диксона
[81]
. Фредерикс с
Гаррисоном — закадычные друзья, и Фредерикс часто писал научные
статьи и публиковал их в газете Гаррисона, читая которые Рудольф
сгорал от стыда за университет.
По меньшей мере, трижды в год Фредерикс писал статью о
появлении нового лекарственного препарата для лечения рака, и она
неизменно публиковалась в газете «Сентинел».
— Вам, бизнесменам, — со знанием дела говорил Гаррисон, —
никогда не оценить по достоинству роль чистой науки. Вам подавай
прибыль на вложенный капитал каждые полгода. Вы только и ждете,
когда из каждой колбы начнут вываливаться деньги.
Гаррисон, если только это отвечало его намерениям, умел вести
себя как расчетливый и практичный бизнесмен. Он владел десятками
акров лучшей земли в предместье и получал свой процент на
вложенный капитал в банке. В иных случаях он вновь становился
издателем, перепачканным типографской краской, просветителем-
литератором, открыто возмущался отменой сдачи латинского языка на
выпускных экзаменах и метал громы и молнии в адрес новой
программы по английской литературе за то, что в нее не включено
столько произведений Чарлза Диккенса, сколько он, по его мнению,
заслуживал.
Он галантно приподнял шляпу перед проходившей мимо
женщиной, преподавателем с кафедры психологии. У этого Гаррисона
— старомодные манеры, зато ненависть к людям — самая
современная.
— Я слышал, в «Д. К. Энтерпрайсиз» происходит кое-что весьма
любопытное, — сказал Гаррисон.
— В «Д. К. Энтерпрайсиз» постоянно происходит что-то
интересное, — насмешливо подтвердил Рудольф.
— Я бы сказал, более интересное, чем обычно, — уточнил
Гаррисон. — Пронесся слушок, что вы собираетесь уходить.
— Я никогда никуда не ухожу, — ответил Рудольф и тут же
пожалел об этом. Гаррисон всегда пробуждал в его натуре все самое
плохое.
— Ну а если такое все же произойдет и вы уйдете, — не отставал
от него Гаррисон, — то кто будет на вашем месте? Найт?

— Вопрос об этом пока не возникал, — сказал Рудольф. На самом
деле такой вопрос возникал во время встречи его с Калдервудом, но
окончательное решение не было принято. Ему ужасно не хотелось
лгать, но если не лгать такому человеку, как Гаррисон, то нужно быть
или святым, или круглым дураком.
— Корпорация «Д. К. Энтерпрайсиз» очень много значит для
нашего города, — сказал Гаррисон, — благодаря, прежде всего,
предпринимаемым вами усилиям. Я — человек, не склонный к лести,
но мои читатели имеют право знать, что происходит за кулисами
крупнейшей корпорации города.
Банальные, вроде безобидные слова, но в них чувствовалась
скрытая угроза, и это, конечно, понимали и Гаррисон и Рудольф.
— Если что-нибудь на самом деле произойдет, то читатели вашей
газеты узнают об этом в первую очередь, смею вас заверить.
Поднимаясь вместе с Гаррисоном по лестнице административного
корпуса, Рудольф с большим сожалением почувствовал, что так
приятно начавшееся утро стремительно менялось к худшему.
Недавно прибывший из Гарварда новый президент университета,
моложавый, подвижный мужчина, Дорлэкер терпеть не мог
выслушивать всякий вздор от членов попечительского совета. Их с
Рудольфом связывали дружеские отношения, и Дорлэкер с женой
часто приходили к нему домой. Дорлэкер откровенно говорил с
Рудольфом обо всем, главным образом о том, как избавиться от
большинства членов совета попечителей. Он не переваривал
Гаррисона.
Заседание проходило как обычно. Председатель комитета по
финансам сообщил, что, хотя пожертвования увеличиваются, расходы
растут куда быстрее, и в этой связи порекомендовал повысить плату за
обучение, а также ограничить число стипендий. Его предложение было
отклонено и, по общему мнению, требовало дальнейшего изучения.
Членам совета напоминали, что крыло для университетской
библиотеки будет сдано осенью, но, к сожалению, пока нет достойного
названия. На прошлом совещании мистер Джордах предложил назвать
его «Флигель Кеннеди» или, что еще лучше, присвоить имя президента
всему зданию, которое сейчас называется просто «Мемориальная
библиотека», и называть ее «Библиотека имени Кеннеди».

Гаррисон тут же выразил свой протест, мотивируя свою точку
зрения тем, что президент был довольно противоречивой фигурой, что
фактически он представлял интересы населения только одной
половины страны, а университетский городок — это не место для
проведения разделения по политическим мотивам. В результате
голосования было принято такое решение — назвать новый флигель
«Флигель Кеннеди», а для всего здания оставить прежнее название —
«Мемориальная библиотека».
Потом выступил один из членов совета, которому пришлось
припарковать свою машину довольно далеко от административного
корпуса. Огорченный этим фактом, он заявил, что необходимо
установить строгое правило, запрещающее студентам на время
обучения в университете иметь собственные автомобили.
— Такую принудиловку никак не назовешь мудрым решением, —
заметил Дорлэкер. — Может, лучше построить новую автостоянку?
Гаррисон выразил свое беспокойство по поводу опубликованной в
студенческой газете статьи, призывающей к проведению демонстрации
с требованием запретить испытания ядерного оружия. По его мнению,
на редактора следует наложить дисциплинарное взыскание за попытку
втянуть в политику студентов и за неуважение к правительству
Соединенных Штатов. Дорлэкер сразу же ему возразил.
— Университет — не то место, где можно подавлять свободу
слова, — заявил он. В результате голосования было принято решение
редактора газеты за статью не наказывать.
— Наш совет, насколько я понимаю, — проворчал Гаррисон, —
избегает выполнения возложенных на него обязанностей.
Рудольф был самым молодым членом совета попечителей и всегда
высказывался осторожно, спокойно и с дифференцированным
подходом к любой проблеме. Но из-за его дружбы с Дорлэкером, его
умения добиваться пожертвований от бывших студентов и различных
благотворительных фондов (он уговорил Калдервуда внести пятьдесят
тысяч долларов на строительство нового крыла для библиотеки), его
хорошей осведомленности о жизни города и его тесной связи с
университетом он считался самым влиятельным членом совета, и он
прекрасно знал об этом. То, что прежде он рассматривал как свое
хобби, как своеобразный ускоритель для разрастания его эго, со
временем превратилось в определяющий интерес в его жизни. Теперь

он с большим удовольствием верховодил в совете, проталкивая один
проект за другим, наступая на глотки таким твердолобым
консерваторам, как Гаррисон. Новое крыло библиотеки, расширение
учебных программ по социологии и международным отношениям,
введение постоянной должности художника, дополнительные
помещения для факультета искусствоведения, пожертвование
двухнедельных сборов театра в его торговом центре факультету
драматических искусств — все это его идеи. Прошло уже много лет, но
он не забыл насмешливого фырканья Бойлана и был решительно
настроен до своего ухода из совета сделать все, что в его силах, чтобы
больше никто, даже такой человек, как Бойлан, не осмеливался
называть университет в Уитби сельскохозяйственной школой.
Кроме того, он испытывал еще большее удовлетворение от
возможности в конце каждого года уменьшать размер уплачиваемого
налога за счет вычитания денежных затрат на поездки как по
Соединенным Штатам, так и за границу; во всех местах, где он бывал,
непременно посещал школы и университеты, считая такие визиты

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: