Богач, бедняк

яхта стала уютной, надежной, безопасной для любых морских
переходов. Они превратили в совершенно иное старый облупившийся
каркас, который приобрели два с половиной года назад в Порто-Санто-
Стефано. Они уже успешно отплавали два сезона, и хотя особенно не
разбогатели, но у обоих на счету в банке лежали кое-какие деньги на
черный день. Предстоящий сезон, судя по всему, должен стать удачнее
двух предыдущих, и Томас с затаенным удовольствием надраивал
бронзовую катушку, глядя, как на ее поверхности отражается солнце.
Прежде, когда он еще не связал свою жизнь с морем, он и не
предполагал, что такая простая, бездумная работа, как полировка куска
металла, может доставлять ему удовольствие.
На своем судне ему все нравилось. Он любил не спеша
расхаживать по палубе, взад-вперед, от кормы до носа, касаться
руками ее перил, смотреть на аккуратно скрученные кругами канаты,
лежащие на проконопаченной, выскобленной палубе из тиковых досок,
любоваться отполированными до блеска медными рукоятками
старинного рулевого колеса в рубке, старательно разложенными по
своим ячейкам морскими картами и сигнальными флажками в гнездах.
Он, который не вымыл ни одной тарелки в своей жизни, часами до
блеска выскабливал сковородки на камбузе, мыл, не оставляя ни
пятнышка, холодильник, чтобы в нем была безукоризненная чистота,
надраивал плиту. Когда на борту были пассажиры, то они с Дуайером и
с нанятым коком ходили в желтовато-коричневых шортах,
безукоризненных белых хлопчатобумажных рубашках с открытым
воротником, с оттиснутой на них надписью голубыми большими
буквами «Клотильда».
По вечерам или в холодную погоду команда надевала одинаковые
тяжелые темно-синие морские свитера.
Томас научился отлично смешивать всевозможные коктейли,
подавая их охлажденными в чуть запотевших красивых стаканах, а
компания пассажиров, сплошь американцы, клялась, что они выбрали
его яхту только из-за того, что он так ловко умел делать «Кровавую
Мэри». На такой яхте, в развлекательных рейсах из одной страны в
другую, можно было легко спиться, учитывая ящики беспошлинного
спиртного на борту, бутылку виски можно было купить всего за
полтора доллара. Но Томас пил мало, за исключением умеренных доз
анисового ликера и время от времени бутылочки пива. Когда на борт

поднимались пассажиры, он надевал капитанскую фуражку с высокой
тульей, с кокардой, на которой были изображены позолоченный якорек
и морские цепи. В таком виде, конечно, больше морской экзотики. Он
выучил несколько фраз по-французски, по-итальянски и по-испански,
и такого словарного запаса ему вполне хватало для объяснений при
прохождении портовых формальностей с администрацией бухты и для
покупок в магазинах, но его явно недоставало, когда возникали споры.
Дуайер гораздо быстрее усваивал языки и мог запросто болтать с кем
угодно.
Томас послал Гретхен фотографию «Клотильды», взлетающей на
волну. И сестра написала ему, что фотография стоит на каминной
доске в гостиной. «Когда-нибудь, — писала она, — я приеду, чтобы
покататься на твоей яхте». Она писала, что очень занята, выполняет
кое-какую работу на киностудии. Она держала свое слово и ничего не
сообщала Рудольфу ни о местонахождении Томаса, ни о том, чем
Томас занимается.
Гретхен стала для него единственным связующим звеном с
Америкой, и когда он особенно остро чувствовал одиночество или
тосковал по сыну, то писал только ей. Он попросил Дуайера написать
своей девушке в Бостон, если Дуайер еще не отказался от своего
намерения жениться на ней. Пусть, когда она приедет в Нью-Йорк,
зайдет в гостиницу «Эгейская», поговорит с Пэппи и спросит у него о
сыне. Но она пока не ответила на письмо.
Он обязательно, несмотря ни на что, скоро, может через год или
два, поедет в Нью-Йорк и разыщет своего сына.
После смерти Фальконетти он ни разу больше не дрался.
Фальконетти все еще ему снился. Томас, конечно, не был человеком
сентиментальным, но все же ему было жаль Фальконетти, жаль, что
тот утонул, и время было бессильно — ничто не могло переубедить его
или заставить поверить, что этот человек бросился за борт не по его
вине.
Покончив с катушкой, он выпрямился. Как приятно ощущать
босыми ступнями теплую палубу. Он пошел на корму, ведя рукой по
недавно покрытому лаком под красное дерево поручню борта. Гул
внизу прекратился. Из люка на палубу поднялся Кимболл со своей
огненно-рыжей шевелюрой. Чтобы добраться до двигателя, нужно
было прежде убрать дощатые секции пола в салоне. За Кимболлом

появился и Дуайер. Оба — в замасленных зеленых комбинезонах. В
ограниченном пространстве машинного отделения было тесно, о
чистоте там и речи быть не могло. Кимболл, вытерев руки ветошью,
выбросил маслянистый комок в море.
— Ну, кажется, все, капитан. Давай опробуем — как она на ходу!
Томас вошел в рулевую рубку и запустил двигатели. Пинки, отвязав
канат на пристани, поднялся на яхту, чтобы поднять якорь. Дуайер
крутил одной рукой лебедку, одновременно второй смывая струей из
шланга налипший на якорную цепь мусор и водоросли. Только после
этого ее можно было сложить в колоду. Они выбрали несколько метров
цепи, чтобы обеспечить устойчивость яхты, а когда «Клотильда»
оказалась чуть не посреди гавани, Пинки дал знак, что они на
свободной воде, и Дуайер, орудуя багром, помог ему вытащить на борт
якорь.
Теперь Томас уверенно стоял за штурвалом яхты, и только когда
они входили в бухту, где было тесно от множества судов и к тому же
дул сильный ветер, он, чтобы зря не рисковать, передал управление
Дуайеру. Сейчас он развернул яхту к выходу из гавани, не увеличивая
скорость до предела. Взяв курс на Антибский мыс, миновал рыбаков с
удочками в руках, сидевших на краю дамбы, и ограничительный буй.
За ним он сразу увеличил скорость, оставляя за спиной
возвышающуюся над морем крепость «Vieux Carrе». Он внимательно
следил за приборами и с облегчением отметил, что один из двигателей
больше не перегревается. Молодец, старина Пинки! За эту зиму он
сэкономил им, по крайней мере, тысячу долларов. Судно, на котором
он плавал, — «Вега», было новеньким и настолько отлаженным, что
после возвращения на стоянку в бухту ему не требовалось никакого
ремонта. Пинки там явно скучал без работы и поэтому всегда с
удовольствием хлопотал в тесном, жарком машинном отделении
«Клотильды».
У Кимболла, этого жилистого англичанина, никогда не загорало его
веснушчатое лицо, только постоянно краснело от летней жары. У него
была проблема с выпивкой, он и сам признавал свое пристрастие.
Стоило ему выпить, как он становился драчливым, начинал приставать
ко всем посетителям в баре. Он постоянно ссорился с владельцами
судов и редко оставался на одной яхте больше года, но умел хорошо
работать и ему ничего не стоило быстро найти себе новое место. Он

работал только на очень больших яхтах, чтобы не тратить зря свое
искусство по мелочам. Он вырос в Плимуте и всю жизнь был связан с
морем. Пинки был просто поражен тем, что такой человек, как Томас,
сумел сделаться настоящим судовладельцем и стать хозяином такой
яхты, как «Клотильда», и поэтому старался из дружбы с ним выжать
максимум для себя.
— Эти янки, — говорил он, покачивая головой, — чертовски
способные люди, черт их подери, недаром они захватили весь мир.
Они сразу подружились с Томасом, всегда приветствовали друг
друга при встрече на пристани, угощали друг друга выпивкой в
маленьком баре у самого входа в бухту. Кимболл без труда догадался,
что Томас бывший боксер, и Томас рассказал ему о некоторых своих
матчах, как ему порой приходилось туго, о своей победе в Лондоне, о
своих двух плаваниях и даже о своей последней драке с Куэйлсом в
отеле Лас-Вегаса, и это особенно пришлось по душе воинственному
Кимболлу. Он, правда, ничего не рассказал ему о Фальконетти, и
Дуайер знал, что ему тоже лучше об этом не распространяться.
— Боже, Томми, — восхищенно говорил Кимболл, — если бы
только я умел так драться, как ты, то я очистил бы от подонков все
бары от Гиба до Пирея.
— И в ходе такой очистки получил бы нож между ребер, —
охладил его пыл Томас.
— Ты прав, конечно, — согласился Кимболл. — Но согласись, что
прежде получил бы колоссальное удовольствие!
Когда он сильно напивался и видел перед собой Тома, то громко
стучал кулаком по стойке бара и орал:
— Видите этого парня? Если бы только он не был мне другом, я бы
законопатил его в палубу, а он мой друг! — И сразу же нежно обнимал
Тома своей татуированной рукой.
Их дружба была крепко сцементирована однажды вечером в Ницце.
Дуайер с Томасом случайно забрели в один бар. Там они увидели
Кимболла. Перед ним у стойки образовалось небольшое пространство,
и Кимболл, как всегда, громко «выступал» перед группой посетителей,
в которой они заметили несколько французских матросов и трех-
четырех молодых людей, крикливо одетых и с угрожающими
физиономиями. Томас сразу распознавал таких и старался держаться
от них подальше. Это в основном были мелкие хулиганы, рэкетиры,

выполняющие по всему побережью различные мелкие поручения
своих главарей банд со штаб-квартирами в Марселе. Инстинктивно он
чувствовал, что все они вооружены, если у них и нет пистолетов, то
ножи есть уж наверняка.
Пинки говорил на таком языке, который Том не мог понять, но по
его агрессивному тону и мрачному выражению на физиономиях
постоянных клиентов этого бара он мог легко догадаться, что Кимболл
поливает их всех отборными оскорблениями.
Кимболл, когда напивался, оскорблял французов. Если напивался в
Италии, то оскорблял итальянцев. Если дело происходило в Испании,
то оскорблял испанцев. К тому же при этом он забывал подчас про тот
очевидный факт, что он один и что явный перевес на стороне его
противников, часто в соотношении один к пяти. Но это его отнюдь не
сдерживало, только подзадоривало к еще более скандальным
приступам насквозь пропитанного презрением красноречия.
— Его сегодня прикончат, прямо здесь, в баре, — прошептал ему
Дуайер, понимая большую часть тех выражений, которые употреблял
вошедший в раж Кимболл. — И нас заодно, если выяснится, что мы —
его приятели.
Томас, крепко сжав руку Дуайера, потащил его за собой к
Кимболлу, поближе к стойке.
— Привет, Пинки, — весело сказал он.
Пинки резко повернулся, готовый к схватке с новыми врагами.
— Ах, это вы, — с облегчением произнес он. — Как я рад, что вы
здесь. А я тут высказываю кое-какие истины этим сутенерам для их же
блага.
— Кончай базарить, Пинки, — строго сказал Томас. Потом бросил
Дуайеру: — Я сейчас скажу пару слов этим джентльменам. Переведи
им. Но ясно и понятно, только максимально вежливо. — Он сердечно
улыбнулся посетителям в баре, которые начинали выстраиваться
зловещим полукругом вокруг них. — Как видите, джентльмены, этот
англичанин — мой друг. — Он подождал, покуда Дуайер нервно
переведет его обращение. Но на их недоброжелательных физиономиях
не произошло никакой перемены — все то же мрачное выражение. —
К тому же он пьян, — продолжал Томас. — Вполне естественно,
никому не понравится, если его друга обидят, пьяного или трезвого. Я
сейчас попытаюсь его урезонить, попросить, чтобы он больше не

произносил перед вами оскорбительных речей, но сегодня, даже если
он что-то скажет, я предупреждаю, никакой расправы не будет…
Считайте, что сегодня я вроде полицейского в этом баре и я несу
ответственность за поддержание здесь мирной обстановки.
Пожалуйста, переведи все это поточнее, — сказал он Дуайеру.
Тот, заикаясь, переводил, а Пинки, поняв в чем дело, с
отвращением громко произнес:
— Дерьмо, ребята, я вижу, вы опускаете флаг!
— А сейчас, — продолжал Томас, — я вас всех угощаю. Бармен! —
Он улыбался, но чувствовал, как у него напряглись все мышцы, как
сжались кулаки, и он был готов в любую секунду броситься на самого
крупного из них — корсиканца с тяжелой челюстью, в черной кожаной
куртке.
Французы неуверенно переглядывались. Они, конечно, пришли в
бар не для драки, и, поворчав немного, все же стали по одному
подходить к стойке за выпивкой, которую им поставил щедрый Томас.
— Тоже мне боксер, — презрительно фыркнул Пинки. — У вас, у
янки, каждый божий день — это день перемирия.
Но все же он не стал упираться и минут через десять дал увести
себя из бара. На следующий день он пришел на «Клотильду» с
бутылкой анисового ликера и, протягивая Томасу бутылку, сказал:
— Спасибо тебе, Томми. Они наверняка бы проломили мне голову,
если бы только не вы. Просто не знаю, что со мной происходит, стоит
пропустить лишь несколько стаканчиков. И самое главное, я никогда
не побеждаю в драках, весь покрыт шрамами от головы до пят — вот
расплата за кураж. — Он добродушно засмеялся.
— Если тебе охота драться, — сказал Томас, вспоминая те дни,
когда он сам ввязывался в драки просто так, неважно с кем, неважно
по каким причинам, — то дерись только трезвым. Старайся
разбираться со всеми по одному. И не заставляй меня заступаться за
тебя. Я давно уже с этим покончил.
— А что бы ты сделал, Томми, — спросил Пинки, — если бы они
набросились на меня?
— Ну, устроил бы для них небольшое развлечение с мордобоем, —
ответил Томас, — чтобы дать достаточно времени Дуайеру улизнуть из
бара, и потом сам бросился бы прочь, чтобы спасти свою шкуру.

— Развлечение, — повторил Пинки. — Я бы не пожалел пары
шиллингов, чтобы посмотреть на это!
Томас никак не мог понять, что случилось в жизни Кимболла, что
толкало его, превращая из милого, дружелюбного, пусть не очень
далекого парня в драчливого, невменяемого зверя, стоило ему
опрокинуть лишь несколько стаканчиков. Может быть, когда-нибудь
Пинки сам ему это расскажет.
Пинки зашел в рубку, бросил взгляд на приборы, настороженно
прислушался к ровному гудению дизелей.
— Все, можешь начинать летний сезон, парень, — ободряюще
сказал он. — На собственной яхте. Как я тебе завидую!
— Нет, мы пока не готовы, — возразил Томас. — Команда не
укомплектована до конца. Не хватает одного человека.
— Как? — удивился Пинки. — А где же тот испанец, которого ты
нанял на прошлой неделе?
Испанца ему порекомендовали как хорошего кока и стюарда, и к
тому же он не просил больших денег. Но однажды вечером, когда он
уходил в увольнительную на берег, Томас заметил, как тот сунул в
ботинок у щиколотки нож. Из-под штанины он был, конечно, не виден.
«Зачем тебе это?» — спросил его Томас. «Чтобы меня уважали», —
ответил испанец.
На следующий день Томас уволил его. Ему не нужен на борту
человек, который прибегает к ножу, чтобы заставить себя уважать.
Теперь у него был недобор рабочей силы.
— Я его списал на берег, — объяснил Томас Пинки, в это время
они входили в Лагарутский залив, и объяснил почему. — Мне нужен
сейчас кок и стюард. Правда, дело может потерпеть недели две. Моим
первым клиентам яхта нужна будет только днем, и еду они будут
приносить с собой. Но на лето мне нужен человек.
— А тебе никогда не приходило в голову пригласить женщину? —
спросил Пинки.
Томас скорчил гримасу.
— Но ведь придется выполнять массу другой черной тяжелой
работы, не только готовить.
— Я имею в виду физически сильную женщину.
— В большинстве несчастий в моей жизни, — ответил Томас, —
виноваты в одинаковой степени все женщины, как слабые, так и

сильные.
— А ты не думал, сколько дней летом тебе приходится терять
понапрасну? — спросил Пинки. — Пассажиры постоянно ворчат, что
вынуждены терять много драгоценного времени на стоянках в богом
забытых портах, чтобы постирать и погладить белье.
— Да, на самом деле, это доставляет немало хлопот, — согласился
с ним Томас. — У тебя кто-то есть на примете?
— Кейт, — сказал Пинки. — Она работает стюардессой на «Веге»,
и ей осточертела эта работа. Она сходит с ума по морю, а вынуждена
проводить все лето в прачечной на судне.
— О'кей, — сказал Томас. — Я поговорю с ней. Но предупреди ее,
пусть оставит все свои женские игры дома.
Ему не нужна была женщина на борту как женщина. Во всех
портах полно девиц, которых можно было подцепить в любое время.
Позабавишься с ними, потратив на них несколько баксов, угостишь
обедом, поведешь в ночной клуб, поставишь пару стаканчиков — и
все, плывешь дальше, до следующего порта, никаких тебе забот,
никаких осложнений. Он никогда не спрашивал, как Дуайер
удовлетворяет свои сексуальные потребности, для чего ему это знать?
Он, развернувшись, повел «Клотильду» назад, в бухту. Да, судно
теперь было готово к плаванию. Для чего зря тратить горючее? Ведь
сейчас он платит за него из своего кармана, но только до завтрашнего
дня, когда начнется его первый в этом сезоне чартерный рейс.
В шесть вечера он увидел, как по пристани к нему идет Пинки с
какой-то женщиной. Невысокого роста, полноватая, волосы падают
прядями по обе стороны головы. В хлопчатобумажных брюках,
голубом свитере, босоножках. Перед тем как подняться по трапу с
кормы, она их сбросила. В средиземноморских гаванях частенько
приходилось швартоваться кормой, так как у пирса всегда было тесно,
и очень редко можно было подойти к нему правым или левым бортом.
— Знакомься, это Кейт, — представил ее Пинки. — Я рассказал ей
о тебе.
— Привет, Кейт, — протянул ей руку Томас. Она крепко ее пожала.
Слишком мягкая у нее рука, подумал Томас, для девушки,
работающей все время в прачечной или выполняющей разнообразную
черную работу. Она была тоже, как и Пинки, англичанкой, родом из

Саутхэмптона, и на вид ей было не больше двадцати пяти. Она
рассказывала о себе низким, хрипловатым голосом, что умеет
готовить, стирать, может быть полезной на палубе, говорит по-
французски и по-итальянски не «сногсшибательно», как выразилась
она, но может понять метеосводку по радио на обоих языках, умеет
сверяться с проложенным на карте курсом, может стоять на вахте и
при необходимости водить машину.
Она готова была работать за то же жалованье, которое получал и
этот пылкий испанец с ножом в ботинке. Красавицей ее, конечно, не
назовешь, но она была на вид здоровая, полногрудая, загорелая
девушка, которая при разговоре с собеседником всегда смотрела ему в
глаза. Зимой, когда нет работы, она обычно возвращалась в Лондон,
где работала официанткой. Она была не замужем, не обручена и
настаивала на том, чтобы к ней относились точно так же, как к любому
члену экипажа, — не лучше и не хуже.
— Дикая английская роза, — сказал Пинки. — Разве не так, Кейт?
— Кончай свои шуточки, Пинки, — строго сказала девушка. —
Мне нужна эта работа. Надоело шататься по Средиземному морю
вечно одетой в накрахмаленную форму, в белых хлопчатобумажных
чулках, словно нянечка в больнице, когда все к тебе обращаются
«мисс» или «мадемуазель». Проходя мимо вашей яхты, Том, я
частенько смотрела на нее, и она мне очень нравится. Не такая
большая, не такая роскошная, как те, в Британском королевском яхт-
клубе. Но чистенькая, ухоженная, дружелюбная. И я на все сто
процентов уверена, что на борту не будет много таких дам, которым в
гавани Монте-Карло вдруг понадобится погладить бальные платья за
один жаркий день, так как вечером у них бал во дворце.
— Ну, по сути дела, у нас на борту бывают люди далеко не
нищие, — попытался заступиться за свою клиентуру Томас.
— Вы знаете, что я имею в виду, — сказала девушка. — И не
желаю, чтобы вы покупали кота в мешке. Вы сегодня уже обедали?
— Нет.
Дуайер отчаянно возился на камбузе с рыбиной, принесенной им
сегодня утром, но по звукам, доносившимся оттуда, Томас был уверен,
что дело пока не сдвинулось с мертвой точки.
— Я сейчас приготовлю вам обед, — предложила она. —
Немедленно. Если он вам понравится, то вы меня берете, и тогда я

возвращаюсь на «Вегу», забираю свои вещички и сегодня же
поднимаюсь на борт «Клотильды».
Войдя на камбуз, девушка внимательно огляделась. Одобрительно
кивнула. Открыла холодильник, шкафы, выдвинула все ящики, чтобы
ознакомиться с тем, что где лежит. Бросив взгляд на рыбину, сказала,
что Дуайер понятия не имеет, какую рыбу нужно покупать, но делать
нечего — когда будет готов обед, она их позовет. Пусть кто-нибудь из
них сходит в город, купит свежего хлеба и две головки выдержанного
сыра «Камамбер».
Они ели на корме, за рубкой, а не в маленькой столовой в передней
части салона, которой они пользовались только тогда, когда на борту
были клиенты. Кейт накрыла на стол, и вдруг все стало выглядеть
иначе, не так, как получалось у Дуайера. Вытащив две бутылки вина
из ведерка со льдом, она их быстро откупорила и поставила ведерко на
стул рядом.
Кейт приготовила тушеную рыбу с картошкой, чесноком, луком,
помидорами, а сверху добавила кубиками нарезанный бекон. Они сели
за стол, когда было еще светло, солнце только заходило на безоблачном
зеленовато-синем небе. Все трое мужчин помылись, побрились,
сменили одежду и теперь сидели на палубе, потягивая из стаканчиков
анисовку, вдыхая ароматные запахи, долетавшие до них со стороны
камбуза. В гавани царила полная тишина, лишь раздавались всплески
небольших волн, разбивавшихся о корму стоявших на якоре яхт.
Кейт принесла большую супницу с тушеной рыбой. Хлеб лежал
рядом с масленкой и большой миской салата. Она положила каждому
его порцию в тарелку и неторопливо села сама, не показывая никаких
признаков волнения. Томас, как капитан, разлил вино. Отправив в рот
первую ложку, он задумчиво стал пережевывать рыбу.
— Пинки, — сказал он, — какой же ты мне друг? Ты явно вступил
в заговор, чтобы превратить меня в жирного толстяка. Кейт, ты
принята!
Она подняла голову и улыбнулась. Они подняли стаканы и выпили
за нового члена экипажа.
Теперь у кофе был настоящий вкус кофе.
После обеда, когда Кейт начала мыть посуду, все трое сидели
молча, курили принесенные Пинки сигары и наблюдали за тем, как

поднимается луна над розовато-лиловыми вершинами Приморских
Альп.
— Кролик, — вспомнил вдруг прозвище Дуайера Томас,
откидываясь на спинку стула и вытягивая с наслаждением ноги, — это
все, о чем мы с тобой мечтали.
Дуайер не стал возражать.
Позже Томас с Кейт и Пинки отправились к стоянке «Веги». Было
поздно, на судне царила темнота, горело всего несколько огней. Томас
остался ждать на почтительном расстоянии, а Кейт поднялась на борт
за своими вещами. Томас не хотел вступать в спор с капитаном, если
тот не спал, из-за того, что у него умыкнули пару рабочих рук,
поставив в известность всего за пять минут до случившегося.
Через четверть часа появилась Кейт. Она бесшумно, осторожно
спускалась по трапу с саквояжем в руке. Они возвращались вдвоем,
шли мимо крепостной стены, мимо лодок, привязанных одна к другой,
шли к тому месту, где стояла на причале «Клотильда». Кейт
остановилась, с серьезным видом рассматривая бело-голубую яхту,
поскрипывающую 
на 
двух 
канатах 
на 
волнах, 
крепко
пришвартованную к пирсу.
— Никогда не забуду этот вечер, — сказала она, сбросив с себя
босоножки. Держа их в руке, она босиком поднялась по трапу на борт.
Их ждал Дуайер. Он поставил дополнительную койку в каюте
Томаса и постелил свежие простыни на койке в своей бывшей каюте.
Из-за перебитого носа Томас храпел по ночам, но ничего не поделаешь
— придется привыкать. По крайней мере, пока.
Через неделю Дуайер вернулся в свою каюту, потому что Кейт
перешла в каюту Томаса. По ее словам, его храп ей совсем не мешал.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: