Маргарет Митчелл Унесенные ветром

недостаточно рафинированными, дать волю своему нраву или резко ответить: а вдруг подумают, что они вовсе

и не леди. Им же во что бы то ни стало хотелось быть леди. Вот они и строили из себя этаких деликатных,

скромных, наивных дам. Послушать их, можно было подумать, что они бесплотны, не отправляют естественных

нужд и понятия не имеют об этом порочном мире. Никому бы и в голову не пришло, что рыжая Бриджет

Флэгерти, чья белая кожа оставалась белой, невзирая на яркое солнце, а ирландский акцент был густым, как

патока, украла сбережения своего отца, чтобы приехать в Америку, где стала горничной в нью-йоркском отеле.

А глядя на хрупкую восторженную Сильвию Коннингтон (бывшую Красотку Сэйди) и на Мэйми Барт, никто бы

не заподозрил, что первая выросла на Бауэри над салуном своего отца и во время наплыва клиентов помогала в

баре, а вторая, судя по слухам, подвизалась прежде в одном из публичных домов своего мужа. О нет, теперь это

были неясные, хрупкие создания,

    Мужчины же хоть и нажили деньги, однако не так быстро обучились новым манерам, а возможно, просто

поплевывали на требования новой знати. Они много пили на вечерах у Скарлетт – даже слишком много, – и в

результате после приема гость – другой неизменно оставался на ночь. Пили они совсем иначе, чем те мужчины,

которых знала Скарлетт в юности. Они становились отталкивающими, глупыми, отвратительными

сквернословами. А кроме того, сколько бы она ни ставила плевательниц у всех на виду, наутро после приема

ковры неизменно изобиловали следами от табачной жвачки.

    Скарлетт презирала этих людей и в то же время получала удовольствие от общения с ними. И поскольку она

получала удовольствие, то и наполняла ими дом. А поскольку она их презирала, то без стеснения посылала к

черту, как только они начинали ее раздражать. Но они со всем мирились.

    Они мирились даже с ее супругом, что было куда труднее, ибо Ретт видел их насквозь и они это знали. Он, не

задумываясь, мог, что называется, раздеть их догола даже в своем доме – да так, что им и отвечать было нечего.

Не стесняясь того, какими путями он сам пришел к богатству, он делал вид, будто думает, что и они не

стесняются своих корней, и потому при любой возможности касался таких предметов, которые, по общему

мнению, лучше было вежливо обходить молчанием.

    Никто не мог предвидеть, когда ему вздумается весело бросить за кружкой пунша: «Ральф, будь я поумнее, я

нажил бы состояние, как ты, – продавая акции золотых приисков вдовам и сиротам, вместо того чтобы

прорывать блокаду. Оно куда безопаснее». Или: «Эй, Билл, я смотрю, у тебя новые лошади появились. Продал

еще несколько тысчонок акций несуществующих железных дорог? Хорошо работаешь, мальчик!» Или:

«Поздравляю, Эймос, с получением контракта от штата. Жаль только, что тебе пришлось столько народу

подмазать, чтоб добиться его».

    Дамы считали Ретта отвратительно, невыносимо вульгарным. Мужчины за его спиной говорили, что он

свинья и мерзавец. Словом, новая Атланта любила Ретта не больше, чем старая, а он, как и прежде, даже не

пытался наладить с ней отношения. Он следовал своим путем, забавляясь, всех презирая, глухой к претензиям

окружающих, настолько подчеркнуто любезный, что сама любезность его выглядела как вызов. Для Скарлетт он

по-прежнему являлся загадкой, но загадкой, над которой она больше не ломала голову. Она была убеждена, что

ему ничем и никогда не потрафить; он либо очень чего-то хотел, но не мог получить, либо вообще ничего не

хотел и плевал на все. Он смеялся над любыми ее начинаниями, поощрял ее расточительность и высокомерие,

глумился над ее претензиями и… платил по счетам.

   

   

    

     Глава L

    

    Ретт всегда держался со Скарлетт спокойно, бесстрастно – даже в самые интимные минуты. Но Скарлетт

никогда не покидало давно укоренившееся чувство, что он исподтишка наблюдает за ней: она знала, что стоит

ей внезапно повернуть голову, и она обнаружит в его глазах это задумчивое, настороженно-выжидательное

выражение, которое она не могла объяснить. Выражение, исполненное поистине безграничного терпения.

    Порой ей было очень уютно с ним, несмотря на одно злополучное свойство его характера – он не терпел в

своем присутствии никакой лжи, никакой претенциозности или бахвальства. Он слушал ее рассказы о лавке, о

лесопилках, о салуне, о каторжниках и о том, сколько стоит их прокормить, и давал ей практические советы. Он

с неутомимой энергией участвовал в танцах и вечеринках, которые она так любила, и располагал бесконечным

запасом не слишком пристойных историй, которыми угощал ее, когда они изредка проводили вечера вдвоем,

после того, как со стола была убрана еда и перед ними появлялся кофе с коньяком. Она обнаружила, что если

быть с ним прямой и откровенной, он даст ей все, чего бы она ни пожелала, ответит на любой ее вопрос, но

окольным путем и женскими хитростями она ничего от него не добьется. Он обезоруживал ее тем, что видел

насквозь и, разгадав ее уловки, открыто смеялся.

    Наблюдая это мягкое безразличие, с каким он обычно относился к ней, Скарлетт нередко удивлялась –

впрочем, без особого любопытства, – почему он женился на ней. Мужчины женятся по любви, или ради того,

чтобы завести дом и. детей, или ради денег, но она знала, что Ретт женился на ней не поэтому. Он, конечно, ее

не любил. Ее прелестный дом он называл архитектурным кошмаром и говорил, что предпочел бы жить в

хорошо обставленной гостинице. И ни разу не намекнул, что хотел бы иметь от нее ребенка, как делали в свое

время Чарлз и Фрэнк. Однажды она спросила кокетства ради, почему он женился на ней, и пришла в ярость,

услышав ответ да еще увидев в его глазах веселые искорки: «Я женился на тебе, чтобы держать вместо кошки,

моя дорогая».

    Да, он женился на ней вовсе не по тем причинам, которые обычно побуждают мужчину жениться. Он

женился только потому, что хотел обладать ею, а другим путем не мог этого добиться. Ведь так он и сказал в

тот вечер, когда сделал ей предложение. Он хотел обладать ею, как в свое время хотел обладать Красоткой

Уотлинг. Эта мысль была ей не очень приятна. Собственно, она была просто оскорбительна. Но Скарлетт

быстро выкинула ее из головы, как научилась выкидывать из головы все неприятное. Они заключили сделку, и

она со своей стороны была вполне довольна этой сделкой. Она надеялась, что доволен и он, а в общем-то ей это

было безразлично.

    Но вот однажды, советуясь с доктором Мидом по поводу расстройства желудка, она услышала неприятное

известие, от которого было уже не отмахнуться. Вернувшись в сумерки домой, она ворвалась к себе в спальню

и, глядя на Ретта ненавидящими глазами, сообщила, что у нее будет ребенок.

    Он сидел в шелковом халате, окруженный облаком табачного дыма, и тотчас вскинул на нее глаза. Однако не

произнес ни слова. Он молча смотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше, – только поза его стала

напряженной, но она этого не заметила. Ею владело такое возмущение и отчаяние, что она ни о чем другом и

думать не могла.

    – Ты же знаешь, что я не хочу больше иметь детей! Я вообще их не хотела. Стоит моей жизни наладиться, как

у меня появляется ребенок. Ах, да не сиди ты так и не смейся надо мной: ты ведь тоже не хочешь иметь ребенка.

Ах, мать пресвятая богородица!

    Если он ждал от нее каких-то слов, то, во всяком случае, не этих. В лице его появилась жесткость, глаза стали

пустыми.

    – Ну, в таком случае почему бы не отдать его мисс Мелли? Разве ты не говорила мне: она такая непрактичная,

хочет еще одного ребенка?

    – Ох, так бы и убила тебя! Я не хочу его, говорю тебе: не хочу!

    – Нет? Прошу, продолжай.

    – Ах, но есть же способы избавиться. Я ведь уже не та глупая деревенская девчонка, какой была когда-то.

Теперь я знаю, что женщине вовсе не обязательно иметь детей, если она не хочет! Есть способы…

    Он вскочил и схватил ее за руку – в лице его был неприкрытый всепоглощающий страх.

    – Скарлетт, дурочка ты этакая, скажи мне правду! Ты ничего с собой не сделала?

    – Нет, не сделала, но сделаю. Ты что, думаешь, я допущу, чтоб у меня снова испортилась фигура – как раз

когда я добилась, что талия у меня стала тонкая, и я так весело провожу время, и…

    – Откуда ты узнала, что это возможно? Кто тебе сказал?

    – Мэйми Барт… она…

    – Еще бы владелице борделя не знать про всякие такие штуки. Ноги этой женщины больше не будет в нашем

доме, ясно? В конце концов, это мой дом, и я в нем хозяин. Я не желаю даже, чтобы ты когда-либо упоминала о

ней.

    – Я буду делать то, что хочу. Отпусти меня. Да и вообще – тебе-то не все ли равно?

    – Мне все равно, будет у тебя один ребенок или двадцать, но мне не все равно, если ты умрешь.

    – Умру? Я?

    – Да, умрешь. Мэйми Барт, видимо, не рассказала тебе, чем рискует женщина, идя на такое?

    – Нет, – нехотя призналась Скарлетт. – Она просто сказала, что все отлично устроится.

    – Клянусь богом, я убью ее! – воскликнул Ретт, и лицо его потемнело от гнева. Он посмотрел сверху на

заплаканную Скарлетт, и гнев его поутих, но лицо по-прежнему оставалось жестким и замкнутым. Внезапно он

подхватил Скарлетт на руки и, опустившись со своей ношей в кресло, крепко прижал к себе, словно боялся, что

она убежит.

    – Послушай, детка, я не позволю тебе распоряжаться твоей жизнью. Слышишь? Боже правый, я тоже, как и

ты, не хочу иметь детей, но я могу их вырастить. Так что хватит болтать о всяких глупостях – я не хочу об этом

слышать, и если ты только попытаешься… Скарлетт, я видел, как одна женщина умерла от этого. Она была

всего лишь… ну, в общем, совсем неплохая была женщина. И смерть эта нелегкая. Я…

    – Боже мой, Ретт! – воскликнула она, забыв о своем горе под влиянием волнения, звучавшего в его голосе.

Она никогда еще не видела его столь взволнованным. – Где же… кто…

    – Это было в Новом Орлеане – о, много лет назад. Я был молод и впечатлителен. – Он вдруг пригнул голову и

зарылся губами в ее волосы. – Ты родишь этого ребенка, Скарлетт, даже если бы мне пришлось надеть на тебя

наручники и приковать к себе на ближайшие девять месяцев.

    Не слезая с его колен, она выпрямилась и с откровенным любопытством уставилась на него. Под ее взглядом

лицо его, словно по мановению волшебной палочки, разгладилось и стало непроницаемым. Брови

приподнялись, уголки губ поползли вниз.

    – Неужели я так много для тебя значу? – спросила она, опуская ресницы.

    Он внимательно посмотрел на нее, словно хотел разгадать, что таится под этим вопросом – кокетство или

что-то большее. И отыскав ключ к ее поведению, небрежно ответил:

    – В общем, да. Ведь я вложил в тебя столько денег – мне не хотелось бы их потерять.

    Мелани вышла из комнаты Скарлетт усталая и в то же время до слез счастливая: у Скарлетт родилась дочь.

Ретт, ни жив ни мертв, стоял в холле, у ног его валялись окурки сигар, прожегшие дырочки в дорогом ковре.

    – Теперь вы можете войти, капитан Батлер, – застенчиво сказала Мелани.

    Ретт быстро прошел мимо нее в комнату, и Мелани, прежде чем доктор Мид закрыл дверь, успела увидеть,

как он склонился над голенькой малюткой, которая лежала на коленях у Мамушки. Невольно став

свидетельницей столь интимной сцены, Мелани покраснела от смущения.

    «О, какой же он славный, капитан Батлер! – подумала она, опускаясь в кресло. – Как он беспокоился, бедняга!

И за все время капли не выпил! До чего же это мило с его стороны. Ведь многие джентльмены к тому времени,

когда рождается ребенок, уже еле на ногах держатся. А ему, думается, очень не мешало бы выпить. Может

быть, предложить? Нет, это было бы слишком невоспитанно с моей стороны».

    Она с наслаждением откинулась в кресле: последние дни у нее все время болела спина, так что казалось,

будто она вот-вот переломится в пояснице. Какая счастливица Скарлетт: ведь капитан Батлер все время стоял

под дверью спальни, пока она рожала! Если бы в тот страшный день, когда она производила на свет Бо, рядом

был Эшли, она наверняка бы меньше страдала. Как было бы хорошо, если бы крошечная девочка, лежавшая за

этими закрытыми дверями, была ее дочерью, а не дочерью Скарлетт! «Ах, какая же я скверная, – виновато

подумала Мелани. – Я завидую Скарлетт, а ведь она всегда была так добра ко мне. Прости меня, господи. Я,

право же, вовсе не хочу отбирать у Скарлетт дочку, но… но мне бы так хотелось иметь собственную!»

    Она подложила подушечку под нывшую спину и принялась думать о том, как было бы хорошо иметь дочку.

Но доктор Мид на этот счет продолжал держаться прежнего мнения. И хотя она сама готова была рисковать

жизнью, лишь бы родить еще ребенка, Эшли и слышать об этом не хотел. Дочка… Как порадовался, бы Эшли

дочке!

    «Дочка!.. Смилуйся, господи! – Мелани в волнении выпрямилась. – Я ведь не сказала капитану Батлеру, что

это девочка! А он, конечно, ждет мальчика. Ах, какая незадача!»

    Мелани знала, что мать радуется появлению любого ребенка, но для мужчины, особенно для такого

самолюбивого человека, как капитан Батлер, девочка – это удар, ставящий под сомнение его мужественность. О,

как она благодарна была «господу за то, что ее единственное дитя – мальчик! Она знала, что, будь она женой

грозного капитана Батлера, она предпочла бы умереть в родах, лишь бы не дарить ему первой дочь.

    Но Мамушка вышла враскачку из спальни, улыбаясь во весь рот, и Мелани успокоилась, однако в то же время

и подивилась: что за странный человек этот капитан Батлер.

    – Я сейчас, как стала купать дите-то, – принялась рассказывать Мамушка, – ну, и сказала мистеру Ретту: жаль,

мол, что не мальчик у вас. И господи, знаете, мисс Мелли, что он сказал? Говорит: «Перестань болтать.

Мамушка! Кому нужен мальчик? С мальчиками – никакого интереса. Одни только хлопоты. А с девочками –

оно интересно. Да я эту девочку на десяток мальчишек не променяю». И тут хотел было выхватить у меня

крошку-то, а девочка-то голенькая, ну я и ударила его по руке и говорю: «Ведите себя прилично, мистер Ретт! А

уж я доживу до того времени, как у вас сынок-то родится, и тогда вдоволь посмеюсь над вами – ведь заголосите

от радости-то». А он эдак усмехнулся, покачал головой и говорит: «Мамушка, ты совсем глупая. Никому

мальчишки не нужны. Разве я тому не доказательство?» Так что вот, мисс Мелли, вел он себя как настоящий

жентмун, – снизошла до похвалы Мамушка.

    И Мелани, естественно, не могла не заметить, что такое поведение Ретта существенно обелило его в глазах

Мамушки.

    – Может, я была чуток и не права насчет мистера Ретта-то. Очень это для меня, мисс Мелли, сегодня

счастливый день. Я ведь три поколения робийяровских девочек вынянчила, так что очень это для меня

счастливый день.

    – Конечно, это счастливый день. Мамушка! Когда родятся дети, это самые счастливые дни.

    Но было в доме существо, которому этот день вовсе не представлялся счастливым. Уэйд Хэмптон, которого

все ругали, а по большей части не замечали, с несчастным видом бродил по столовой. Утром Мамушка

разбудила его очень рано, быстро одела и отослала вместе с Эллой к тете Питти завтракать. Ему сказали только,

что мама заболела, а когда он играет и шумит, это ее нервирует. Однако в доме у тети Питти все было вверх

дном, ибо известие о болезни Скарлетт тотчас уложило старушку в постель, кухарка танцевала возле нее, и

завтраком детей кормил Питер, так что поели они плохо. Время стало приближаться к полудню, и в душу Уэйда

начал закрадываться – страх. А что, если мама умрет? Ведь у других мальчиков умирали мамы. Он видел, как от

домов отъезжали катафалки, слышал, как рыдали его маленькие приятели. Что, если и его мама умрет? Уэйд

очень любил свою маму – почти так же сильно, как и боялся, – и при мысли о том, что ее повезут на черном

катафалке, запряженном черными лошадьми с перьями на голове, его маленькая грудка разрывалась от боли,

так что ему даже трудно было дышать.

    И когда настал полдень, а Питер был занят по кухне, Уэйд выскользнул из парадной двери и побежал домой

со всей быстротой, на какую были способны его короткие ножки, – страх подстегивал его. Дядя Ретт, или тетя

Мелли, или Мамушка, уж конечно, скажут ему правду. Но дяди Ретта и тети Мелани нигде не было видно, а

Мамушка и Дилси бегали вверх и вниз по лестнице с полотенцами и тазами с горячей водой и не заметили его в

холле. Сверху, когда открывалась дверь в комнату мамы, до мальчика долетали отрывистые слова доктора

Мида. В какой-то момент он услышал, как застонала мама, и разрыдался так, что у него началась икота. Теперь

он твердо знал, что она умрет. Чтобы немножко утешиться, он принялся гладить медово-желтого кота, который

лежал на залитом солнцем подоконнике в холле. Но Том, отягощенный годами и не любивший, чтобы его

беспокоили, махнул хвостом и фыркнул на мальчика.

    Наконец появилась Мамушка – спускаясь по парадной лестнице в мятом, перепачканном переднике и

съехавшем набок платке, она увидела Уэйда и насупилась. Мамушка всегда была главной опорой Уэйда, и он

задрожал, увидев ее хмурое лицо.

    – Вот уж отродясь не видала таких плохих «Мальчиков, как вы, – сказала Мамушка. – Я же отослала вас к

мисс Питти! Сейчас же отправляйтесь назад!

    – А мама… мама умрет?

    – Вот уж отродясь не видала таких настырных детей. Умрет?! Господи, господи, нет, конечно! Ну, и докука

эти мальчишки. И зачем только господь посылает людям мальчишек! А ну, уходите отсюда.

    Но Уэйд не ушел. Он спрятался за портьерами в холле, потому что заверение Мамушки лишь наполовину

успокоило его. А ее слова про плохих мальчишек показались обидными, ибо он всегда старался быть хорошим

мальчиком. Через полчаса тетя Мелли сбежала по лестнице, бледная и усталая, но улыбающаяся. Она чуть не

упала в обморок, увидев в складках портьеры скорбное личико Уэйда. Обычно у тети Мелли всегда находилось

для него время. Она никогда не говорила, как мама: «Не докучай мне сейчас. Я спешу». Или: «Беги, беги, Уэйд.

Я занята».

    Но на этот раз тетя Мелли сказала:

    – Какой ты непослушный, Уэйд. Почему ты не остался у тети Питти?

    – А мама умрет?

    – Великий боже, нет, Уэйд! Не будь глупым мальчиком. – И, смягчившись, добавила: – Доктор Мид только

что принес ей хорошенького маленького ребеночка – прелестную сестричку, с которой тебе разрешат играть, и

если ты будешь хорошо себя вести, то тебе покажут ее сегодня вечером. А сейчас беги играй и не шуми.

    Уэйд проскользнул в тихую столовую – его маленький ненадежный мирок зашатался и вот-вот готов был

рухнуть. Неужели в этот солнечный день, когда взрослые ведут себя так странно, семилетнему мальчику негде

укрыться, чтобы пережить свои тревоги? Он сел на подоконник в нише и принялся жевать бегонию, которая

росла в ящике на солнце. Бегония оказалась такой горькой, что у него на глазах выступили слезы и он заплакал.

Мама, наверное, умирает, никто не обращает на него внимания, а все только бегают туда-сюда, потому что

появился новый ребенок – какая-то девчонка. А Уэйда не интересовали младенцы, тем более девчонки.

Единственной девочкой, которую он знал, была Элла, а она пока ничем не заслужила ни его уважения, ни

любви.

    Он долго сидел так один; потом доктор Мид и дядя Ретт спустились по лестнице, остановились в холле и тихо

о чем-то заговорили. Когда дверь за доктором закрылась, дядя Ретт быстро вошел в столовую, налил себе

большую рюмку из графина и только тут увидел Уэйда. Уэйд юркнул было за портьеру, ожидая, что ему сейчас

снова скажут, что он плохо себя ведет, и велят возвращаться к тете Питти, но дядя Ретт ничего такого не сказал,

а, наоборот, улыбнулся. Уэйд никогда еще не видел, чтобы дядя Ретт так улыбался или выглядел таким

счастливым, а потому, расхрабрившись, соскочил с подоконника и кинулся к нему.

    – У тебя теперь будет сестренка, – сказал Ретт, подхватывая его на руки. – Ей-богу, необыкновенная красотка!

Ну, а почему же ты плачешь?

    – Мама…

    – Твоя мама сейчас ужинает – уплетает за обе щеки: и курицу с рисом и с подливкой, и кофе, а немного

погодя мы ей сделаем мороженое и тебе дадим двойную порцию, если захочешь. И я покажу тебе сестричку.

    Уэйду сразу стало легко-легко, и он решил быть вежливым и хотя бы спросить про сестричку, но слова не

шли с языка. Все интересуются только этой девчонкой. А о нем никто и не думает – ни тетя Мелли, ни дядя

Ретт.

    – Дядя Ретт, – спросил он тогда, – а что, девочек больше любят, чем мальчиков?

    Ретт поставил рюмку, внимательно вгляделся в маленькое личико и сразу все понял.

    – Нет, я бы этого не сказал, – с самым серьезным видом ответил он, словно тщательно взвесил вопрос Уэйда.

– Просто с девочками больше хлопот, чем с мальчиками, а люди склонны больше волноваться о тех, кто

доставляет им заботы, чем об остальных.

    – А вот Мамушка сказала, что мальчики доставляют много хлопот.

    – Ну, Мамушка была просто не в себе. На самом деле она вовсе так не думает.

    – Дядя Ретт, а вы бы не хотели иметь мальчика вместо девочки? – с надеждой спросил Уэйд.

    – Нет, – поспешил ответить Ретт и, видя, как сразу сник Уэйд, добавил: – Ну, зачем же мне нужен мальчик,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: