Маргарет Митчелл Унесенные ветром

Или его уже давно нет в живых и тело его гниет в какой-нибудь канаве вместе с телами других погибших от

оспы конфедератов?

    Нервы Скарлетт были натянуты как струна, и она едва не лишилась чувств, когда в придорожных кустах

внезапно раздался шорох. Присей пронзительно взвизгнула и бросилась ничком на дно повозки, придавив собой

младенца. Мелани слабо пошевелилась, шаря вокруг себя, ища свое дитя, а Уэйд сжался в комочек и зажмурил

глаза, утратив даже голос от страха. Потом кусты раздвинулись, затрещав под тяжелыми копытами, и всех их

оглушило протяжное, жалобное мычание.

    – Да это же корова, – хриплым с перепугу голосом проговорила Скарлетт. – Не валяй дурака. Присей. Ты чуть

не задавила ребенка и напугала мисс Мелани и Уэйда.

    – Это привидение! – визжала Присей, корчась от страха на дне повозки.

    Обернувшись на сиденье, Скарлетт подняла хворостину, служившую ей кнутом, и огрела Присей по спине.

Она сама была так перепугана и чувствовала себя такой беспомощной, что испуг и беспомощность Присей

вывели ее из себя.

    – Сейчас же сядь на место, идиотка, – сказала она. – Пока я не обломала о тебя хворостину.

    Хлюпая носом. Присей подняла голову, выглянула из повозки и увидела, что это и в самом деле корова:

пятнистое, бело-рыжее животное стояло и смотрело на них большими, испуганными глазами. Широко разинув

рот, корова замычала снова, словно от боли.

    – Может, она ранена? Коровы обычно так не мычат.

    – Походке, она давно не доена, вот и мычит, – сказала Присей, понемногу приходя в чувство. – Верно, это

Макинтошева корова. Негры небось угнали ее в лес, и она не попалась янки на глаза.

    – Мы заберем ее с собой, – мгновенно решила Скарлетт. – И у нас будет молоко для маленького.

    – Как это мы заберем корову, мисс Скарлетт? Мы не можем забрать корову. Какой с нее толк, раз она давно

не доена? Вымя у нее раздулось – того и гляди лопнет.

    – Ну, раз ты так все знаешь про коров, тогда снимай нижнюю юбку, порви ее и привяжи корову к задку

повозки.

    – Мисс Скарлетт, так у меня ж почитай месяц как нет нижней юбки, а когда б и была, я б нипочем не стала

вязать корову. Я совсем не умею с коровами. Я их боюсь.

    Скарлетт бросила вожжи и задрала подол. Обшитая кружевами нижняя юбка была единственным оставшимся

у нее красивым и к тому же незваным предметом туалета. Скарлетт развязала тесемки на талии и спустила

юбку, безжалостно стягивая ее за шелковистые льняные оборки. Ретт привез ей льняное полотно и кружева из

Нассау, когда ему в последний раз удалось прорваться на своем судне сквозь блокаду, и она целую неделю не

покладая рук шила эту юбку. Без малейшего колебания она взялась за подол, дернула, пытаясь его разорвать,

потом перекусила зубами шов, материя поддалась, и она оторвала длинную полосу. Она яростно продолжала

орудовать и руками и зубами, пока юбка не превратилась в груду длинных тряпок. Тогда она связала все тряпки

концы с концами, хотя и натруженные вожаками пальцы были стерты в кровь и руки у нее дрожали от

усталости.

    – Ступай, привяжи корову за рога, – приказала она Присей.

    Но та заартачилась.

    – Я страх как боюсь коров, мисс Скарлетт. Я не умею с коровами. Ни в жисть не умела. Я ж не из тех негров,

что при скотине. Я из тех, что по дому.

    – Ты из тех черномазых, дурее которых нет на свете, и будь проклят тот день, когда отец тебя купил, – устало

проговорила Скарлетт, не находя в себе сил даже хорошенько рассердиться. – И как только я немножко

отдохну, ты у меня отведаешь кнута.

    «Ну вот, – подумала она, – я сказала «из черномазых» – маме бы это очень не понравилось».

    Присей, страшно вращая белками, поглядела на суровое лицо своей хозяйки, потом – на жалобно мычавшую

корову. Скарлетт показалась ей все же менее опасной, чем корова, и она не тронулась с места, вцепившись

руками в край повозки.

    Скарлетт с трудом слезла с козел – от каждого движения ломило все тело. Присей была здесь не

единственным лицом, которое «страх как боялось» коров. Скарлетт тоже всегда их боялась; даже в кротчайшем

из этих созданий ей чудилось что-то зловещее, но сейчас не время было поддаваться глупым страхам, когда

по-настоящему грозные опасности надвигались со всех сторон. По счастью, корова оказалась на редкость

спокойной. Страдания заставляли ее искать помощи и сочувствия у людей, и она не сделала попытки боднуть

Скарлетт, когда та принялась обрывками юбки вязать ей рога. Другой конец этой самодельной веревки она

очень неумело, однако довольно крепко прикрутила к задку повозки. Потом направилась обратно к козлам, но,

внезапно почувствовав дурноту, пошатнулась и ухватилась за край повозки.

    Мелани открыла глаза, увидела стоявшую возле нее Скарлетт и прошептала:

    – Дорогая… мы уже дома?

    Дома! Жаркие слезы навернулись у Скарлетт на глаза при звуках этого слова. Дома! Мелани не понимает, что

нет больше никакого дома, что они совершенно одни в одичалом, обезумевшем мире.

    – Нет еще, – сказала она насколько могла спокойнее, несмотря на стоявший в горле комок, – но скоро

приедем. Сюда забрела корова, и теперь и для тебя и для маленького будет молоко.

    – Несчастный малютка… – прошептала Мелани. Рука ее потянулась было к младенцу и тут же бессильно

упала.

    Чтобы снова взобраться на козлы, потребовалось немало усилий, но наконец Скарлетт справилась и с этой

задачей и взяла вожжи. Лошадь стояла, свесив голову, и не трогалась с места. Скарлетт безжалостно стегнула ее

хворостиной. «Бог меня простит, – промелькнуло у нее в голове, – за то, что я бью это измученное животное. А

не простит, что поделаешь». В конце концов, до Тары осталось каких-нибудь четверть мили, а там лошадь

может тут же лечь хоть прямо в оглоблях.

    Наконец лошадь медленно тронулась с места, повозка заскрипела, а корова при каждом шаге издавала

горестное мычание. Голос несчастного животного так действовал Скарлетт на нервы, что она уже готова была

остановить повозку и отвязать корову. Какой, в конце концов, толк от коровы, если они не найдут ни одной

живой души на плантации? Сама она не умела доить, да если бы и умела, разве корова подпустит сейчас к

своему больному, набухшему вымени! Нет, раз у нее есть корова, надо ее сохранить. Быть может, это

единственное, что принадлежит ей на всей земле.

    Глаза Скарлетт затуманились, когда они приблизились к невысокому пологому холму, за которым лежала

Тара. И тут сердце ее упало. Околевающему животному никак, конечно… не одолеть подъема на холм. Когда-то

этот склон казался ей таким пологим, подъем таким легким – она галопом взлетела на холм на своей

быстроногой кобыле. Откуда взялась теперь эта крутизна? Лошадь нипочем не потянет наверх груженую

повозку.

    Она устало слезла с козел и взяла лошадь под уздцы.

    – Вылезай, Присей, – скомандовала она, – и бери Уэйда! Неси его или заставь идти. А маленького положи

возле мисс Мелани.

    Уэйд засопел носом, расхныкался, и Скарлетт с трудом разобрала:

    – Темно… Я боюсь… Темно…

    – Мисс Скарлетт, я не могу пешком, ноги стерты. Пальцы вон как из башмаков вылезают… От меня с Уэйдом

какая тяжесть…

    – Вылезай! Вылезай сейчас же, пока я тебя силком не вытащила! А тогда берегись – оставлю тебя здесь одну,

в темноте. Ну, живо!

    Присей взвыла, вглядываясь в лесную тьму по обеим сторонам дороги, словно боясь, что – выйди она из

своего укрытия в повозке – и деревья надвинутся на нее и задушат. Но все же ей пришлось положить младенца

рядом с Мелани, спуститься на землю и, приподнявшись на цыпочки, вытащить из повозки Уэйда. Мальчик

заплакал и прижался к своей няньке.

    – Уйми его, я не могу этого слышать, – сказала Скарлетт, взяла лошадь под уздцы и потянула за собой. – Ну

же, Уэйд, будь маленьким мужчиной, перестань реветь, не то я сейчас тебя отшлепаю.

    «И зачем только господу богу понадобилось создавать детей! – со злостью подумала она, когда на неровной

дороге у нее подвернулась нога. – На что они – эти бессмысленные, нудные, вечно хнычущие, вечно требующие

заботы существа, которые только и делают, что путаются под ногами?» Измученная до предела, она не

испытывала жалости к испуганному ребенку, ковылявшему рядом с Присей, ухватив ее за руку, и не переставая

шмыгавшему носом, не испытывала ничего, кроме недоумения: как могло случиться, что она его родила? И еще

большее изумление порождала в ее утомленном мозгу мысль о том, что она когда-то была женой Чарлза

Гамильтона.

    – Мисс Скарлетт, – зашептала Присей, хватая ее за руку. – Не надо ходить в Тару. Их там нету… Они все

ушли. А может, померли. И моя мамка небось, и все…

    Этот отголосок ее собственных мыслей окончательно взбесил Скарлетт, и она оттолкнула цеплявшуюся за

нее руку.

    – Давай сюда Уэйда. А сама оставайся. Сиди здесь.

    – Ой нет, нет!

    – Тогда замолчи.

    До чего же медленно тащится эта кляча! Рука Скарлетт стала мокрой от стекавшей изо рта лошади слюны.

Внезапно ей вспомнился обрывок песенки, которую она распевала когда-то с Реттом: Еще день, еще два свою

ношу нести…

    Следующей строчки она не помнила. «Еще шаг, еще шаг, – жужжало у нее в мозгу, – по дорогам брести…»

    Но вот они поднялись на перевал и увидели внизу, вдали, дубы усадьбы Тара – высокие темные кущи,

возносившиеся к потемневшему небу. Скарлетт напряженно всматривалась – не мелькнет ли где в просвете

ветвей огонек. Но всюду было темно.

    «Там нет никого, – подсказало ей сердце, и свинцовая тяжесть сдавила грудь. – Никого!»

    Она направила лошадь в подъездную аллею, и ветви кедров, сомкнувшись над головой, погрузили все в

полночный мрак. Вглядываясь во тьму, напрягая зрение, она увидела впереди… Увидела? Уж не обманывают ли

ее глаза? Меж деревьев неясно проглянули светлые стены дома. Ее дома! Ее родного дома! Дорогие ее сердцу

белые стены, окна с развевающимися занавесками, просторные веранды – неужели и вправду все это встанет

сейчас там, впереди, из темноты? Или милосердная ночь просто не спешит открыть ее глазам такую же

страшную картину разорения, как та, какую она видела в поместье Макинтошей?

    Казалось, аллее не будет конца, и лошадь, сколько ни тянула Скарлетт ее за уздцы, упрямо замедляла шаг.

Скарлетт впивалась глазами во мрак. Ей показалось, что она видит неразрушенную крышу. Неужели…

Неужели… Нет, конечно, ей это просто почудилось. Война же не пощадила ничего, не могла она пощадить и их

дом, хоть он был построен на века. Война не могла миновать их жилище.

    Но туманные очертания начинали вырисовываться яснее. Скарлетт сильнее потянула лошадь вперед. Да,

белые стены отчетливо проглянули из темноты. Не обугленные, не опаленные огнем. Тара уцелела! Ее родной

очаг! Скарлетт отпустила уздечку и ринулась к дому, раскинув руки, словно стремясь заключить его в объятия.

И тут она увидела какую-то тень: выступив из мрака, тень остановилась на ступеньках крыльца. Значит, дом не

безлюден. В нем кто-то есть!

    Крик радости, готовый сорваться с ее губ, внезапно замер. Дом был странно темен, странно тих, а фигура на

ступеньках неподвижна и безмолвна. Что-то было не так. Не так, как прежде. Дом стоял целый, нетронутый, но

от него веяло такой же жуткой мертвой тишиной, как от всего лежавшего в руинах края. Но вот темная фигура

на ступеньках пошевелилась. И неспешно, тяжело стала спускаться вниз.

    – Папа? – хрипло прошептала Скарлетт, все еще не веря своим глазам. – Это я – Кэти-Скарлетт. Я вернулась

домой.

    Джералд молча, медленно, словно лунатик, направился на ее голос, волоча негнущуюся ногу. Он подошел

совсем близко и стал, оцепенело глядя на нее – так, словно ему мнилось, что он видит ее во сне. Он протянул

руку и положил ей на плечо. Скарлетт почувствовала, как дрожит его рука: казалось, он медленно пробуждался

от какого-то тягостного сна и постепенно начинал осознавать происходящее.

    – Дочка, – проговорил он как бы через силу. – Дочка.

    И умолк.

    «Боже, да он же совсем старик!» – пронеслось у Скарлетт в голове.

    Плечи Джералда никли сутуло. В лице, которое Скарлетт лишь смутно различала в полумраке, – ни следа

былой, бьющей через край жизненной силы; в глазах, смотревших сейчас на нее в упор, – почти такое же

отупело-испуганное выражение, как у маленького Уэйда. Перед ней стоял дряхлый старичок, развалина.

    Страх перед чем-то невидимым сжал ее сердце, наползая на нее оттуда, из мрака, и она стояла и смотрела на

отца онемев, с тысячей невысказанных вопросов на устах.

    Из повозки – в который уже раз – донесся слабый жалобный плач, и Джералд с усилием стряхнул с себя

оцепенение.

    – Это Мелани со своим младенцем, – торопливо зашептала Скарлетт. – Она совсем больна. Я привезла ее к

нам.

    Джералд снял руку с ее плеча и выпрямился. Когда он медленно зашагал к повозке, в нем словно бы

возродилось что-то от прежнего хлебосольного хозяина поместья, встречающего гостей, и он произнес слова,

всплывшие из темных закоулков памяти:

    – Кузина Мелани!

    Голос Мелани что-то неясно прошелестел в ответ.

    – Добро пожаловать, кузина Мелани. Двенадцать Дубов сожгли. Мы рады принять вас под наш кров.

    Мысль о том, сколько пришлось выстрадать Мелани, заставила Скарлетт очнуться и начать действовать.

Жизнь брала свое – надо было уложить Мелани и младенца в хорошую постель и сделать массу всяких мелких

необходимых вещей.

    – Она не может идти. Ее надо отнести в дом.

    Послышался шум шагов, и темная фигура появилась в дверном проеме на пороге холла. Порк сбежал по

ступеням крыльца.

    – Мисс Скарлетт! Мисс Скарлетт! – восклицал он.

    Скарлетт схватила его за плечи. Порк – неотъемлемая частица Тары, свой, как стены этого дома, как его

прохладные коридоры! Он неуклюже поглаживал ее руки – она чувствовала на них его слезы – и приговаривал

плача:

    – Воротилась! Вот радость-то! Вот радость-то!

    Присей тоже расплакалась, невнятно бормоча:

    – Порк! Порк! Хороший!

    А Уэйд, воодушевленный тем, что взрослые вдруг расчувствовались, сразу принялся канючить:

    – Пить хочу!

    Но Скарлетт быстро поставила все на свое место:

    – Там, в повозке, мисс Мелани с младенцем, Порк. Ее надо очень осторожно отнести наверх и устроить в

комнате для гостей. Присей, возьми младенца, отнеси в дом и отведи туда Уэйда, дай ему попить. А Мамушка

дома, Порк? Сказки ей, что она мне нужна.

    Решительный голос Скарлетт, казалось, сразу вдохнул в Порка силы. Он тотчас направился к повозке и

пошарил у задней стенки. Мелани застонала, когда он приподнял ее и потащил с перины, на которой она

недвижно пролежала столько часов кряду. И вот он уже держал ее на своих сильных руках, и она, как ребенок,

опустила голову ему на плечо. Присей следом за ним поднялась по широким ступеням крыльца, неся в одной

руке младенца, другой таща за собой Уэйда, и они скрылись в глубине темного холла.

    Натруженные пальцы Скарлетт судорожно стиснули руку отца.

    – Они поправились, па?

    – Девочки поправляются.

    Голос его оборвался, и в наступившем молчании мысль, слишком страшная, чтобы дать ей облечься в слова,

начала заползать в сознание Скарлетт. Она не могла, не могла заставить себя задать этот вопрос. Она сглотнула

слюну, попыталась сглотнуть еще раз, но во рту и в горле внезапно так пересохло, что она едва могла дышать.

Значит, вот почему в доме такая мертвая тишина? И, словно угадав ее невысказанный вопрос, Джералд

заговорил.

    – Твоя мать… – вымолвил он и умолк.

    – Мама?..

    – Она вчера скончалась.

    Крепко сжимая руку отца, Скарлетт вступила в просторный холл, каждый уголок которого знала как свои

пять пальцев. Даже в полном мраке она не наткнулась ни на одно из кресел с высокими спинками, не задела ни

пустой подставки для ружей, ни разлапистых ножек старого серванта: непреодолимая сила влекла ее к

маленькому кабинетику в глубине дома, где изо дня в день сидела Эллин, проверяя бесконечные счета. И ей

казалось, что вот сейчас она переступит порог этой комнаты – и Эллин, как всегда, будет сидеть там за

секретером: она поднимет на нее глаза, гусиное перо замрет в ее руке, и, шурша кринолином, она встанет, чтобы

заключить измученную дочь в свои нежные, душистые объятия. Эллин не могла умереть, сколько бы ни твердил

это отец, словно попугай, заучивший одну фразу: «Она скончалась вчера, она скончалась вчера, вчера…»

    Как страшно, что она ничего не чувствует сейчас – только усталость, тяжелую, как кандалы, и голод, от

которого подкашиваются ноги. Она подумает о маме потом. Она не должна сейчас о ней думать, не то еще

начнет бессмысленно причитать, как Джералд, или реветь надрывно на одной ноте, как Уэйд.

    Порк спустился по темной лестнице, спеша навстречу Скарлетт, – так замерзшее животное тянется к огню.

    – Почему нет света, Порк? – спросила Скарлетт. – Почему в доме темно? Принеси свечей.

    – Да они ж забрали все свечи, мисс Скарлетт, только одну оставили, – если надо поискать что в темноте. Да и

это уже не свеча – почитай, огарок. Когда нужно поухаживать за мисс Кэррин и мисс Сьюлин, Мамушка делает

фитиль из тряпки, опускает в плошку с жиром, и он горит.

    – Принеси мне огарок, – распорядилась Скарлетт. – Поставь его в мамином… в маленьком кабинете.

    Порк торопливо направился в столовую, а Скарлетт под руку с отцом ощупью прошла в маленькую, бездонно

темную комнатку и опустилась на софу. Рука Джералда – безвольная, беспомощная – все еще лежала на сгибе ее

руки, лежала доверчиво, как рука ребенка или дряхлого старика.

    «Он совсем старый стал. Усталый и старый», – снова подумала Скарлетт и мимолетно удивилась про себя –

почему это ее не трогает?

    Замерцал огонек – Порк вошел, высоко держа в руке огарок свечи, укрепленный на блюдце. Темное тесное

пространство ожило: продавленная софа, на которую она присела с отцом, высокий, почти под потолок секретер

с множеством отделений, заполненных всевозможными бумагами, исписанными красивым тонким почерком

Эллин, ее изящное резное кресло перед секретером, потертый ковер – все, все было, как прежде, не было только

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: