При переводе следует добираться до непереводимого, только тогда можно по- настоящему познать
'Федоров А. В. Указ, соч., с. 189
жүктеу/скачать 2,37 Mb.
|
Vlakhov Florin Neperevodimoe v perevode
| 'Федоров А. В. Указ, соч., с. 189. 212
будет полезной коррекцией к традиционной транскрипции. Отыменные прилагательные (от имен собственных) большей частью транскрибируются, подчиняясь вместе с тем морфологическим правилам ПЯ; при этом обычно (в зависимости от языка) теряется и характерная орфографическая особенность имени собственного— они пишутся со строчной буквы: «лукулловский обед», «рейнское вино», «дамасская сталь», «а р-хангельская порода». В силу традиции такие прилагательные сохраняют свой первоначальный вид даже при изменении соответствующего имени собственного: Карл-сбад давно вернул себе исконное чешское имя «Карлови-Вари», а вода и соль продолжают оставаться карлсбад-скими, Персия переменила свое имя на исторически более верное, но ковер от этого не стал иранским. Впрочем, это обусловлено, конечно, и тем, что такие прилагательные уже стали компонентами ФЕ. Перевод этих отыменных прилагательных затруднителен потому, что связь между именем существительным и его производным нередко обрывается, т. е. последнее теряет часть своей семантики, а найти его в словарях можно не всегда. Например, болгарского переводчика затруднила мацестинская вода: в толковых и переводных словарях этого прилагательного нет, а чтобы заглянуть в энциклопедию, нужно догадаться о происхождении его от Мацесты. Каждый болгарин знает Сочи, но названия источников ему неизвестны, а контекст ничем не намекает на них. Ко вторым, т. е. переводным именам той же второй группы, относятся названия произведений литературы и, в особенности, искусств. Исключение составляют некоторые иноязычные названия (см. гл. 6), а также заглавия произведений научной литературы; обычно — при цитировании, в ссылках — они сохраняют свое оригинальное написание, в особенности в тех случаях, когда оно не переведено на ПЯ. Эта предпосылка — имеется ли данное произведение в переводе или нет — касается всех заглавий. В зависимости от нее переводчик будет а) переводить его или б) искать, как оно переведено до него. Например, в русской литературе "The Merchant of Venice" Шекспира известно как «Венецианский купец» — не торговец, не коммерсант или негоциант, а именно купец, хотя «торговец», пожалуй, нейтральнее («купец» все же обладает некоторой 213 национальной окраской). Памятник средневековой арабской литературы, известный в англоговорящих странах как "Arabian Nights", русские и болгарские читатели знают под заглавием «Тысяча и одна ночь». Изменение раз принятого заглавия, в том числе и улучшение его, нельзя считать невозможным, но любое совершенствование нужно делать умело, так, чтобы его не приняли за заглавие другого произведения. К третьей группе относятся имена собственные, транскрипция или перевод которых зависят от контекста. Как правило, все они подлежат транскрипции; перевод, подстановка или любое отступление от этого правила допустимы лишь когда необходимо показать и внутреннюю форму, т. е. когда имя собственное должно в той или иной степени приобрести и черты имени нарицательного. Это подводит нас вплотную к «говорящим и м е -н а м». О них существует огромная литература ', что указывает на важность вопроса в связи с широким распространением таких единиц в художественных произведениях: «..у Лу Синя нет ни одного рассказа, где бы фамилия или имя героя не имели значения»2, «имена у Кэрролла не случайные, произвольно выбранные сочетания, а знаки, за которыми угадываются либо живые люди, либо целые пласты национальной истории и национального сознания»3, «имя для характеристики героев широко используется М. Горьким, который охотно возрождает в собственном имени связь с тем, что обозначено данным словом, при этом значение имени отражает некоторые черты образа»4; цитаты можно было бы продолжить. 1 См., например: Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык болгарской художественной литературы; Болотов В. И. К. вопросу о значении имен собственных. — Сб. Восточно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972; Каухчишви-л и Н. О художественных функциях личных собственных имен. — РЯзР, 1974, № 1; Коларов Р. Звуковата метафора и семанти-ката на собственото име в художествената реч. — Български език, 1976, №3; Реформатский А. А. Перевод или транскрипция?— Сб. Восточно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972; Ро-ганова 3. Е. Указ, соч.; Соболев Л. Н. Перевод образа образом. Художественный перевод и собственные имена. 2 Г а т о в Аг. Художественный образ и воплощение его в переводе (некоторые соображения к изданию русского перевода Л у Синя).— МП, 1959, 1, с. 181. 3Демурова Н. Голос и скрипка (К переводу эксцентрических сказок Льюиса Кэрролла). — МП, 1970, 7, с. 160. 4Шаталова В. М. Имя и характер. — РР, 1973, № 5, с. 38. 214 Вопрос перевода «говорящих имен» еще не разрешен, несмотря на то, что ему посвящено много страниц не только в теоретической литературе, но и в любом пособии по переводу. Начнем с малоисследованной (и, пожалуй, спорной в отношении ее места в классификации) группы «крылатых имен» или, как их очень удачно называет В. С. Виноградов, «аллюзивных имен», которые «у носителей языка ассоциируются с определенным словом из фольклорных, литературных и фразеологических источников» '. Они нередко бывают крылатыми словами или компонентами крылатых выражений. Некоторые — Иуда Искариот, Дон Кихот, Дон Жуан и др. — превратились в нарицательные (иуда, донкихот, донжуан), освободив нас от необходимости обсуждать их; другие, оставаясь по форме именами собственными, утратили в значительной мере признаки этой категории, являясь символами тех или иных качеств и представлений. Например, лидийский царь Крез был богатейший человек древности, и «богатство сделало его имя нарицательным» (ЭС); имя Луция Лициния Лукулла связано с понятием об изысканной роскоши, в особенности в отношении гастрономии (Лукуллов пир); Иов — символ страданий («многострадальный Иов»), Плюшкин, Гарпагон (точнее — Арпагон) и Шейлок символизируют скупость, Отелло — ревность, Тартюф — лицемерие и ханжество, Обломов — умственную лень и бездеятельность; Рубикон—это граница, переход через которую требует смелости, означает окончательно принятое решение, два Аякса и Кастор и Пол-луке— неразлучные друзья, Голиаф — гигантский рост и сила, Кассандра — пророк, которому не верят, Репети-лов — бездельник и болтун, Аркадия — счастливая, беззаботная жизнь (аркадская идиллия) и т. д. Эти имена-символы, имена-ярлыки при переводе транскрибируются с учетом формы, в которой они известны носителям ПЯ. А те, которые неизвестны? Маловероятно, например, чтобы французы были знакомы, скажем, со Скотининым, или Маниловым, или даже Плюшкиным. А ведь в каждой литературе есть свои Плюшкины, о которых в других странах могли и не слышать. Многие ли, к примеру, за пределами Болгарии знают Бай Ганю или Хитрого Петра? Но все это — тематика скорее лингвострановедения. 'Виноградов В. С. Лексические вопросы перевода художественной прозы. Автореф. докт. дисс. М.: Изд. МГУ, 1975, с. 59. 215 Термином «говорящие имена» («значащие имена», в частности «характеристические имена», «смысловые фамилии»1) можно обозначить все имена собственные с более или менее уловимой внутренней формой. Мы разли-чаем такие, которые 1) обычно не подлежат переводу, так как их назывная функция все же преобладает над коммуникативной (план выражения заслоняет план содержания), 2) подлежат переводу в зависимости от контекста, который может «высветлить» их содержание, и 3) требуют такого перевода или такой постановки, при которых можно было бы воспринять как назывное, так и семантическое значение (каламбуры). Художественная литература воздействует образами. Поэтому и имя собственное в рассказе или романе нередко включается в образную систему произведения. И если для ономастики исследование семантики имен собственных кажется, пожалуй, немного странным, необычным2, то для теории художественного перевода изучение их семантики и участия в построении образов представляет первостепенный интерес. Семантическим значением обладают если не все, то подавляющее большинство имен собственных, только у одних оно забыто и теперь не воспринимается без особого объяснения (Нил, Касьян, Петр, ср. болг. Камен как перевод «Петра»), у других лежит на поверхности, легко улавливается (рус. Кузнецов, болг. Ковачев, укр. Коваленко), у третьих полностью совпадает с соответствующими нарицательными (англ. Smith «кузнец», Bucket «ведро», нем. Richter «судья», Schmied «кузнец», рус. Борщ, Кисель, укр. Коваль). Но все, даже самые необычные, фамилии в контексте очень быстро перестают восприниматься в нарицательном значении и не отличаются по воздействию от самых обычных Петровых и Ивановых. Известно, что в произведениях крупнейших писателей нет мелочей: все продумано, каждое слово стоит на своем месте и исполняет определенные ему автором функции. Не составляют исключения и имена собственные. Нередко им отводится роль своеобразных, очень лаконичных — в одном слове — характеристик. Так, в переводе «К новому берегу» В. Лациса мы находим два топонима — «Озеро •Щербина А. А. Указ. соч. 2 См. у А. В. Суперанской (указ, соч., с. 255): «Многие считают имена собственные категорией, лежащей вне понятия, а семантика всегда понятийна», и «сомневаются в правомерности выделения семантики в качестве особого аспекта имени собственного». 216 жүктеу/скачать 2,37 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|