Рудольф Константинович Баландин, Сергей Миронов «Клубок» вокруг Сталина



бет5/14
Дата01.12.2016
өлшемі5,51 Mb.
#2988
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

Борьба за генеральную линию
«Ныне, увы, очень популярны попытки осмыслить историю XX века в „альтернативном“ плане, — писал глубокий русский мыслитель В.В. Кожинов. — Ставится, к примеру, вопрос, что было бы, если бы в 1929 году победила линия Бухарина, а не линия Сталина?..

Изучение прошлого с точки зрения возможных «альтернатив» поистине безнадежно затмевает и извращает наше историческое зрение, ибо мы начинаем понимать и оценивать события и явления не в их реальной сущности, но как некую тень от сконструированного нами…

Нам необходимо подлинное понимание, а не запоздалые эмоции и проклятья, которые, между прочим, не требуют от тех, кто их произносит, никакого умственного труда и никакой ответственности…

Критика прошлого — и вполне «безопасное» (в сравнении с критикой современности), и, строго говоря, совершенно бесплодное дело. Ибо критиковать следует то, что еще можно исправить, а прошлое исправить уже никак нельзя. Его надо не критиковать, а понимать в его подлинной сущности и смысле».

Вот и наша задача в данной работе — не критика или оправдание, а стремление понять прошлое нашей родины в ее один из наиболее героических и трагических периодов (что обычно совмещается в истории). Однако встает и другая задача: исправление прошлого.

Конечно, речь идет не о прошлом самом по себе, которое действительно миновало, а об его сущности, о том, каково оно в самом деле, а это, как говорится, одному Богу (или Всемирному Разуму) известно. Люди весьма смутно разбираются в настоящем, даже в том, что происходит в текущий период в их собственной стране. Прошлое в этом отношении видится по‑разному в зависимости от угла зрения, перспективы, знаний, убеждений и т.д.

Некогда В.И. Вернадский — великий естествоиспытатель и историк науки — убедительно доказал, что история знаний изменчива со временем; исследователи каждый раз заново осмысливают значение тех или иных идей, концепций, гипотез, теорий. Не исключено, что то же относится к истории общества. Она предстает перед нами как свершившийся факт, но понимается как один из многих возможных вариантов событий. Нет ничего крамольного в том, что мы умозрительно попытаемся представить себе некоторые «альтернативы» реальности.

Прежде всего согласимся с мнением В.В.. Кожинова: «Сталинизм смог восторжествовать потому, что в стране имелись сотни тысяч или даже миллионы абсолютно искренних, абсолютно убежденных в своей правоте „сталинистов“. Конечно, как это и всегда бывает, имелись и заведомые приспособленцы, карьеристы, дельцы, которые думали только о собственной выгоде и, скажем, участвовали в различного рода репрессивных акциях не потому, что были убеждены в их необходимости и — для искренних сталинистов дело обстояло именно так! — высокой целесообразности (ведь речь шла о создании совершенного общества!), а ради того, чтобы выслужиться или, в лучшем случае, чтобы обезопасить самих себя, хотя это нередко и не помогало…

Но будем последовательными и признаем, что приспособленцы возможны лишь потому и тогда, когда есть к чему приспосабливаться. И неизмеримо важнее проблема, так сказать, истинных сталинистов, нежели тех, кто в низменных, корыстных целях «притворялся» идейным сталинистом».

Надо ли оспаривать это мнение Кожинова? Нам оно представляется справедливым.

Итак, согласимся с тем, что наряду с определенным (немалым) числом оппозиционеров в ВКП(б) и вообще в стране имелось еще больше искренних сталинистов, которые верили своему вождю. Что могло произойти, если бы оппозиция добилась свержения этого «кумира»?

Трудно усомниться в том, что произошел бы сильнейший социальный взрыв. В психологии подобный феномен достаточно хорошо изучен. Резкая смена установки, жизненных и общественных ориентиров вызывает в обществе сильнейшее брожение, не говоря уже о растерянности.

Ну, предположим, этот общественно‑психический стресс удалось бы преодолеть. Предположим, энтузиазм бухаринцев был бы искренним и заразительным, а большинство населения осознало, что им предлагается обогащаться, всемерно улучшать свое благосостояние не в более или менее отдаленном будущем, как обещал Сталин, а теперь, сразу, безо всех этих ужасов коллективизации и непомерного напряжения индустриализации. Для этого надо было поощрять крестьян (прежде всего из числа зажиточных, производящих наибольшее количество сельхозпродукции), а также легкую промышленность. Кстати, она, вырабатывая товары ширпотреба, стала бы стимулировать крестьян к взаимовыгодной торговле с городом.

Такова, в самых общих чертах, заведомо упрощенная «альтернатива» сталинскому курсу с позиций «правого» уклона. Надо только удивляться, что она не прельстила партийное и беспартийное большинство. Или она была заманчива, о ней мечтали многие, но панически боялись репрессий?

Но ведь к началу 30‑х годов никакого пресловутого разгула репрессий не было. Да и чего бояться людям, которые призывают продолжать строительство социализма, но уже ориентируясь на насущные нужды так называемого «простого человека», на скорейшее повышение благосостояния трудящихся? В конце концов, почему бы и самому Сталину не принять и одобрить такой курс? Он мог бы и в таком случае оставаться у власти если не в качестве единственного вождя, то одним из немногих вождей?

Короче говоря, «правая альтернатива» на первый взгляд выглядит вполне реалистичной.

Тут можно сделать небольшое отступление и задаться вопросом: а почему тогда, в конце 20‑х и начале 30‑х годов, в России не было сколько‑нибудь серьезных и популярных группировок, ориентированных на монархию или буржуазную республику? Это ведь удивительно: в конце XX века в России вдруг стали популярны монархические идеи и символы среди людей, весьма туманно представляющих себе реалии царской России. В то же время Россия советская, социалистическая рухнула всего лишь десять лет назад, и ее реалии были прекрасно известны по собственной жизни десяткам миллионов взрослых людей.

То же можно сказать о буржуазных республиках Запада. Неужели их пример не вдохновлял натерпевшихся всяческих бед жителей России?

Факт остается фактом: монархическая идея не вдохновляла сколько‑нибудь значительную часть советского общества. Люди стремились вперед, не оглядываясь в прошлое. Надо иметь в виду, что и белое движение было по сути своей «демократическим», ориентированным на буржуазные ценности, а не на восстановление царизма. Даже зверский расстрел бывшего царя Николая II и его семьи не вызвал «бури протеста» и возмущения в народе.

Другое дело, как теперь говорят, «либеральные реформы». Вот что пишет Р. Конквист: «В январе 1929 года Бухарин, Рыков и Томский представили на рассмотрение Политбюро свою политическую платформу. Этот документ нигде и никогда не был опубликован, но его смысл может быть частично восстановлен по различным ссылкам. Платформа правых содержала протест против планов выжимания соков из крестьянства и резко критиковала отсутствие внутрипартийной демократии. В ней было такое заявление: „Мы против того, чтобы единолично решались вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного“. „В этом положении платформы оппозиции, — заявил Рудзутак, приводя полтора года спустя эту цитату, — имеется не только протест против существующего в партии режима, но имеется и прямая клевета на партию, прямая клевета на т. Сталина, против которого пытаются выдвинуть обвинение в попытках единоличного руководства нашей партией“.

Постоянное внимание Сталина к организационным деталям приносило плоды. В Центральном Комитете правых поддерживала теперь только горсточка членов. На пленуме ЦК в апреле 1929 года позиция правых была осуждена…»

Выходит, принципы партийной демократии не были попраны: предложения и замечания «правых» обсуждались и в Политбюро, и в ЦК партии. Большинство высказалось против. Какое же это «единоличное руководство» или диктаторство? Вот если бы меньшинство поддерживало сталинскую политику, а она несмотря на это восторжествовала, это было бы антидемократично. А тут — все, как говорится, по закону.

Антисоветский автор Конквист ссылается на постоянное внимание Сталина к организационным деталям. Это надо понимать, судя по всему, как умение вводить в руководящие партийные органы своих сторонников. Но ведь это и есть принцип любого сколько‑нибудь разумного политического деятеля. Вот если бы Сталин физически устранял своих противников, ставя на их место собственных «сатрапов», то это была бы преступная политика. А если он содействовал укреплению своей «центристской» позиции в партии демократическим путем, волеизъявлением большинства (а так повелось еще при жизни Ленина), то это — умелое политическое руководство.

Вот что пишет дальше Р. Конквист: «В том же апреле на XVI партийной конференции были одобрены принципы ускоренной индустриализации и коллективизации крестьянства. После того, как их позиция была осуждена, правые отступили… Они опубликовали весьма общие отречения от своих взглядов по ряду политических и тактических вопросов».

Позицию «отреченцев» понять можно: поступайте, как считаете нужным, а там посмотрим, кто из нас прав. А пока мы, меньшинство, вынуждены подчиниться мнению большинства.

А теперь предположим, что предложения правых были бы признаны правильными. Это привело бы, в общем, к реанимации НЭПа. В изменившихся социально‑экономических условиях такая политика означала бы признание ошибочности прежнего курса партии на социалистическое строительство. Ее авторитет в обществе сильно бы пошатнулся, так же как и авторитет партийного руководства в глазах миллионной армии рядовых партийцев. Для общественной системы, основанной, как мы (и не только мы) уже отмечали, на религиозных принципах, это стало бы катастрофой.

В жизни общества психологические факторы играют огромную и пока еще недостаточно оцененную специалистами роль. Они во многом определяют эффективность экономики, не говоря уж о военном времени.

Ну, а если пойти на заведомое упрощение ситуации и отстраниться от духовной жизни общества, рассматривая государство главным образом как некий «экономический механизм». Что тогда? Разве не была платформа правых обоснована именно экономически? Может быть, именно экономическая безграмотность стала основанием для отказа от бухаринской модели развития СССР?

Сталин к 1929 году по меньшей мере 5 лет находился на вершине власти в государстве. За это время он прекрасно освоил практическую экономику (которая порой разительно отличается от теоретической). В противном случае страна быстро бы оказалась в тупике и развале.

Какие же могли быть последствия принятия модели развития бухаринцев?

Возможно, деревня избежала бы многих бедствий, которые принесла с собой насильственная коллективизация. Но что произошло бы в городах, на промышленных предприятиях? Перестройка этого сектора, переход к приоритету легкой промышленности сопровождался бы ростом безработицы и появлением множества мелких предприятий частного сектора. Оживилась бы мелкая торговля. Крестьяне, а точнее — посредники, торговцы, спекулянты — смогли бы диктовать горожанам цены на сельхозпродукцию и товары ширпотреба. Это вызвало бы рост цен и быстрое обнищание малоимущих трудящихся…

Путь «либеральных реформ» по типу бухаринского правого уклона был опробован на практике при правлении Ельцина—Гайдара. Это было сделано в период расцвета государства, когда имелась возможность получать огромные прибыли от эксплуатации природных ресурсов и можно было использовать тот экономический потенциал, который был накоплен предшествующими поколениями во времена СССР. И что произошло в результате? Полнейший экономический крах!

Нет никаких оснований считать, будто полвеком ранее, в 30‑е годы, в бедной стране, только еще оправлявшейся от бедствий мировой и гражданской войн, результаты сходных реформ оказались бы хоть в чем‑то более эффективными.

Наконец, следовало бы учесть и внешнеполитическую ситуацию. Индустриально «недоразвитое» государство неизбежно оказывается под экономическим (поначалу) прессом со стороны индустриально развитых буржуазных государств. Учтем решающую роль техники в войне. Страна, не имеющая в вооружении значительного количества танков, самолетов, орудий, автоматов, боеприпасов, легко становится жертвой хорошо оснащенного агрессора.

Все эти наши рассуждения, безусловно, не могут претендовать на достоверность, даже несмотря на то, что опыт последних десятилетий свидетельствует в их пользу. Но могла ли быть другая «альтернатива»? Насколько нам известно, никто ее не обосновал сколько‑нибудь серьезно, обстоятельно, объективно.

Тем более что «сталинский» курс развития страны на практике, в исторической реальности доказал свои колоссальные возможности как в социалистическом строительстве, так и в смертельной схватке с врагами.

Остается еще так называемый «левый» уклон, троцкистский по преимуществу. Но мы уже о нем говорили. Там — разгул демагогии, не говоря уж о бредовой концепции мирового революционного пожара. Кстати, по идее Троцкого (в этом с ним расходился, в частности, И.Н. Смирнов) крестьянство должно было быть предельно закабалено, а русский рабочий стал бы жертвой трудовых лагерей; народные массы России использовались бы в качестве «пушечного мяса» в борьбе за мировую гегемонию вождей пролетариата (того же Троцкого).

Конечно, находясь в своей роскошной эмиграции на Западе (кто и каким образом оплачивал его колоссальные расходы?), он существенно откорректировал свои взгляды в сторону «демократизма». Но это уже были ничем реально не подкрепленные заявления. Вряд ли случайно Троцкий вынужден был «поступиться принципами» и вступить в блок со своими идейными противниками — «правыми». Тем самым и те, и другие показали чрезвычайную шаткость своих идейных убеждений, свою непринципиальность в вопросах общественного развития и единство только в борьбе за собственную власть и свержение Сталина.

Союз Троцкого с «правыми» помимо всего прочего показывает ослабление его авторитета, отход от его теоретических взглядов значительного числа тех, кто их поддерживал. И это несмотря на то что никакого террора против троцкистов до 30‑х годов не практиковалось. Даже в ссылках, как мы уже. знаем, их руководители жили как привилегированные лица, можно сказать, как номенклатура. Идейное поражение троцкизма было вызвано не репрессиями, а отходом партийных масс и руководства от них. То, что этот курс по сути своей авантюристический и бесперспективный, очевидно для всякого непредубежденного человека.

Правда, в конце 20‑х — начале 30‑х годов это еще не было так ясно видно из‑за экономических кризисов, которые сотрясали промышленно развитые страны. Это обстоятельство, в частности, содействовало приходу к власти в Германии фашистов. А вот коммунисты не смогли победить ни в одной стране, кроме России. Следовательно, объективные обстоятельства складывались не в пользу идеи мировой пролетарской революции пусть даже при полной поддержке СССР. Отказ Сталина от «экспорта революции» был мудрым решением, которое нашло полную поддержку в народе и партии.

Судя по всему, наиболее сильный удар по советскому народу был нанесен в период голода 1932—1933 годов. Некоторые историки полагают, будто голод был вызван «искусственно».

Сталина нередко критикуют за коллективизацию. Однако создание крупных коллективных сельских хозяйств — само по себе мероприятие, необходимейшее для обеспечения страны продуктами питания. Мелкие хозяйства, как известно, едва в состоянии прокормить самих себя. Когда нынешние «политпублицисты» утверждают, будто в развитых капиталистических странах 5% сельского населения кормят всех остальных, да еще и отправляют свою продукцию на экспорт, то это либо наивное заблуждение, либо злонамеренная ложь. Индустриализация сельского хозяйства, резко поднимающая его продуктивность, основана на создании и применении самой разнообразной техники, а также научных методов ведения хозяйства в соответствии с данными природными условиями. Разного рода мелиорации, применение удобрений и различных химикатов, использование горючего, перевозки и многое другое вовлекает в сельскохозяйственное производство— прямо или косвенно— не менее 15—20% от общего количества трудящихся, включая, конечно, служащих и научных работников. И это — в наше время, а вовсе не 65—75 лет назад.

Другое дело, что проведение коллективизации в СССР было недостаточно подготовлено, велось ускоренными темпами и жесточайшими методами, с многочисленными злоупотреблениями. Ничего удивительного в этом нет: никакого опыта в этом отношении не было, приходилось действовать во многом методом проб и ошибок, да еще максимально быстро, чтобы индустриализация сельского хозяйства хоть как‑то соответствовала стремительной индустриализации промышленности.

На наш взгляд, имеющиеся факты и сам исторический процесс показали, что в общих чертах при тех условиях, которые сложились к 30‑м годам, генеральная линия, проводимая руководством СССР, была наиболее целесообразной, если учитывать комплекс внутренних и внешнеполитических процессов.



Глава 3. НЕЗРИМЫЙ ФРОНТ
Секретные агенты
Политические процессы 30‑х годов, на которых подсудимые признавались в своих «преступлениях» (реальных или мнимых), производят впечатление грубо сработанных инсценировок. Это обстоятельство до сих пор смущает многих исследователей. Создается впечатление, что антисоветские, контрреволюционные и антисталинские заговоры, организации создавались искусственно органами НКВД, «сталинскими спецслужбами» (как пишет, например, Н.В. Стариков).

Картина вырисовывается фантасмагорическая: органы советской власти тщательно выстраивают сеть антисоветских группировок, вовлекая в нее невинных или излишне словоохотливых граждан; не выискивают, а прямо‑таки создают и пестуют врагов большевизма только для того, чтобы в нужный момент «раскрыть» заговоры и выставить себя спасителями отечества (получая за это почет, награды, чины).

Все это было бы уместно в фантастическом сочинении, кинофильме и в той стране, у которой нет внешних и внутренних врагов, а потому их приходится выдумывать, чтобы имитировать работу соответствующих ведомств. Однако у Советского Союза врагов было предостаточно, у сталинской руководящей группы и того больше. Если бы ОГПУ‑НКВД направляли свои усилия на мнимых врагов, реальные достаточно быстро осуществили бы антисоветские и антисталинские перевороты. Раз этого не произошло, значит, соответствующие советские органы работали не для показухи, не за страх, а на совесть.

Вот, к примеру, сообщение парижского резидента разведки НКВД Глинского в Москву:

«Источник „Мак“ стал работать в „Международном секретариате“ троцкистов… В настоящее время источник встречается с сыном (Троцкого. — Авт.) чуть ли не каждый день.

Этим самым считаем выполненной вашу установку на продвижение источника в окружение Троцкого».

По‑видимому, «Мак» действовал успешно. Так что вскоре в Москву поступило следующее секретное сообщение, оно касалось блокнота Седова с адресами троцкистов:

«Как известно, об этом блокноте и его обладании мы мечтали в течение всего года, но нам никак не удавалось его заполучить ввиду того, что „сынок“ никому его в руки не давал и всегда хранил при себе. Мы вам посылаем этой почтой фото этих адресов. В ближайшее время мы их подробно разработаем и пришлем. Имеется целый ряд интересных адресов».

Этот заветный блокнот Седов передал Зборовскому, предложив поехать на связь с подпольными троцкистами в СССР. Начальник разведывательного отдела НКВД Слуцкий в донесении Ежову (в 1936 году) сообщил об этом так, словно сам присутствовал при разговоре Седова со Зборовским:

«Седов сказал: „Мы вам дадим поручения, деньги и паспорт. Вы поедете на два‑три месяца, объедете несколько местностей по адресам, которые я вам дам. Работа не легкая. Там, к сожалению, нет центра, куда вы могли бы заехать. Люди изолированы и их нужно искать“.

Очевидно, что даже опытнейший конспиратор Седов не смог распознать в своем окружении агента советской разведки. Хотя определенные сомнения на этот счет у Седова были. Вот что сообщил Глинский в Москву:

«Седов извинялся перед „Маком“ и почти со слезами на глазах просил у него прощения за то, что в начале их знакомства подозревал его в том, что он — агент ГПУ».

Как видим, агент внедрялся на долгое время, становился «своим среди чужих», выполнял все задания и в то же время собирал тайно сведения о подпольной организации, ее членах, мероприятиях и замыслах.

В августе 1937 года Седов писал Троцкому, что его «будет замещать Этьен (кличка Зборовского в троцкистских кругах. — Авт.), который находится со мной в самой тесной связи… Этьен заслуживает абсолютного доверия во всех отношениях».

Из письма Седова к троцкисту, писателю В. Сержу:

«О русских товарищах, которых я вижу за границей, никто кроме меня и Л.Д. (Троцкого. — Авт.) никогда ничего не знает».

Как показало время, он серьезно ошибался.

Органы госбезопасности СССР умели не только внедрять своих агентов, но и вербовать таких людей, которых невозможно было заподозрить в подобных связях. Одним из них был агент по кличке Фермер и его жена. Вот скупое сообщение об их деятельности:

«Начальнику Иностранного отдела ОГПУ СССР

Докладная записка.

Завербованные полтора года назад «Фермер» и его жена стали основными источниками информации…

Основные результаты работы «Фермера» сводятся к тому, что он, во‑первых, ликвидировал белые дружины, создаваемые Шатиловым и генералом Фоком;

во‑вторых, свел на нет зарождавшуюся у Туркула и Шатилова мысль об организации особого террористического ядра;

в‑третьих, прибрал к рукам Завадского, основного агента французской разведки;

в‑четвертых, сообщил об организации, готовящей убийство Литвинова».

Понятно, что речь идет о человеке очень авторитетном в кругах белой эмиграции, способном не только сообщать о ее работе, но и активно влиять на планы, замыслы противников советской власти. Кто же он такой?

О том, что это человек незаурядного мужества, самообладания и верности воинскому долгу, свидетельствует такой эпизод, рассказанный генералом Богаевским.

«Большевики открыли бешеный пулеметный огонь, пришлось спешиться и выжидать темноты. Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием „штаб Корниловского полка“, почти на линии окопов.

Крошечный форт с отважным гарнизоном, среди которого только трое было… живых, Остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых — временно командующий полком, измученный до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира, подполковника Неженцева».

Было это в 1918 году. Рапортовал генералу 24‑летний офицер Корниловского ударного полка Николай Владимирович Скоблин.

В конце 1914‑го он был досрочно выпущен прапорщиком на фронт. Заслужил георгиевское оружие и офицерский Георгий 4‑й степени. К весне. 1917‑го стал уже штабс‑капитаном. Когда формировался Корниловский ударный полк Белой армии, на командные должности были назначены шесть из наиболее отличившихся опытных офицеров‑фронтовиков, среди которых был и Николай Скоблин.

Стремительно рос он по службе в Гражданскую войну. Стал первым и практически бессменным командиром Корниловской ударной пехотной дивизии. Вошел в легенды Добровольческой армии, связав свое имя с самыми блестящими ее военными успехами.

Правда, в 1920‑м у легендарной Каховки его части так и не сумели выбить красные войска И.П. Уборевича со знаменитого плацдарма.

Судьба хранила его. Оказавшись в эмиграции, он встретил знаменитую певицу Надежду Плевицкую. В 1921 году посаженным отцом на их свадьбе был генерал А.П. Кутепов, сменивший (через 6 лет) умершего (или отравленного) П.Н. Врангеля на посту начальника РОВС — Российского Общевойскового Союза, объединившего наиболее действенные силы белой эмиграции.

Вскоре после таинственного исчезновения Кутепова в январе 1930‑го, его преемник Е.К.Миллер ввел Скоблина в состав узкого совета при начальнике РОВС а через четыре года поручил ему как «старейшему корниловцу» руководство «внутренней линией» — отделом контрразведки, в задачу которого входила и слежка за деятельностью членов руководства РОВС в связи с их контактами с иностранными разведками, а особенно — с их сотрудничеством с ОГПУ‑НКВД.

Надежда Васильевна Плевицкая была признанной королевой эстрады в дореволюционной России. Выйдя из крестьянской семьи, она вспыхнула яркой звездой на артистическом небосклоне. Находясь в эмиграции, она встретила Скоблина, который был моложе ее на 10 лет, и отчаянно влюбилась в доблестного офицера. Решение сотрудничать с советской разведкой они приняли вдвоем. Обширные знакомства Плевицкой в самых высших кругах белой эмиграции содействовали исполнению ее новой роли — тайного агента. И Скоблин. и резиденты советской разведки не могли обойтись без ее помощи прежде всего как надежного и не вызывающего у белых подозрения связного.

«Настоящим обязуюсь перед Рабоче‑Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мной настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21.1.31. Берлин. Б. генерал Николай Владимирович Скоблин». Срочная шифровка из парижской резидентуры разведки ОГПУ:

«Мне стали ясны огромные возможности „Фермера“ и перспективы его многолетнего использования. Он добросовестный и, если хотите, талантливый агент.

При условии хорошего руководства и если не допустим каких‑либо ляпсусов, «Фермер» станет таким ценным источником, каких в рядах РОВС, да и в других эмигрантских организациях мы еще не имели… Биль».

Нет абсолютно никаких оснований подозревать, что Фермер или его жена решились стать секретными агентами СССР из корыстных побуждений или из‑за страха казни. Они были вполне обеспеченными, если не сказать богатыми, людьми, а какие‑либо угрозы не могли испугать храброго боевого офицера, многократно рисковавшего жизнью. Попытки запугать такого человека вызывают обратную реакцию — гнев и ненависть.

О том, по какой причине Фермер и его жена стали шпионами, частично свидетельствует такой документ:
«Расписка

Постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза Советских Социалистических Республик о персональной амнистии и восстановлении в правах гражданства мне объявлено.

Настоящим обязуюсь до особого распоряжения хранить в секрете.

21 / 1—31 г. Берлин. Б. генерал Н. Скоблин».
Был ли он единственным в своем роде? Нет. Даже среди высшего звена РОВС был по меньшей мере еще один тайный агент Кремля.

«Центр. Андрею

Мы пришли к мысли выписать из Софии в Париж генерала Тукула, командира дроздовцев, которого «Фермер» будет использовать «вслепую». А «Фермер» плюс Тукул — это такой кулак, который, выражаясь словами самого «Фермера», может разнести весь РОВС».

Действительно, имея таких помощников, можно было не только справляться с агентурой РОВС, засылаемой в СССР, но и воздействовать на его руководителей, а также выявлять их связи с иностранными разведками.

Вот еще одно сообщение в Центр, Андрею:

«21‑го вечером на квартире Сергея (он в отъезде) произошла встреча (гостиница или другие места, конечно, не подходили): чета „Фермеров“, Биль и я…

Оба великолепно информированы обо всем, что делается в белых кругах, знают подноготную многих интересующих нас лиц. Беседа длилась с восьми вечера до часу ночи за хорошо сервированным столом.

Оба почти ничего не пьют.

Объявление им о персональной амнистии ЦИК СССР произвело хорошее впечатление. Поклялись в верности нам, в выполнении каких угодно заданий и распоряжений. Мое впечатление — они не врут».

Интересно упоминание о выяснении «подноготной» многих интересующих советскую секретную службу лиц. По‑видимому, таким образом производилась «разработка», вербовка новых агентов.

Но главное, пожалуй, было в другом. Вот шифровка из Москвы в Берлин, резиденту:

«В том случае, если вы будете связываться с „Фермером“ до его поездки в Софию, укажите ему на необходимость уделения максимального внимания выявлению лиц, ведущих активную разведывательную работу против СССР, выяснению путей проникновения агентов на нашу территорию и способов связи с ними. Центр».

Самое удивительное, что Фермерам удалось немало лет оставаться не раскрытыми — настолько надежно была организована их работа.

Последнее сообщение парижской резидентуры разведки НКВД относительно их поступило в Центр в 1940 году. Оно касалось смерти Фермерши:

«Перед смертью ее исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь, в которой она все рассказала, была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».

Судя по всему, Фермерша все‑таки была под подозрением. Но и советская резидентура, как видим, не дремала.

Успехи Советской России со временем стали воодушевлять и радовать многих бывших «белых», хотя они, оставаясь в эмиграции, вынуждены были скрывать свои чувства. Впрочем, даже в Гражданскую войну немалая часть бывших царских генералов и офицеров оказалась на стороне Красной армии.

После того как страны Антанты начали военные действия против Советской России, немалая часть белогвардейцев осознала, что их используют в своих целях антироссийские силы против русского народа (конечно, большая часть населения России была вне политических полюсов, определявших суть Гражданской войны, однако именно большевики и Красная армия были в максимальной степени представителями «простого народа», а не привилегированных классов). Это понимал, в частности, адмирал Александр Васильевич Колчак, который в частных письмах признавался, что вынужден служить англо‑американским интересам, на деньги этих стран. Вольно или невольно он выступал против русского народа и великой единой России, что во многом и стало причиной его разгрома.

Вот и Фермер со своей женой смогли, по‑видимому, убедиться, находясь за рубежами родины, что бывшее белое движение выродилось не столько уже в антибольшевистскую, сколько в антироссийскую организацию. Ведь СССР — это, как выяснилось к 30‑м годам, был полноправным правопреемником Российской империи. Поэтому развал или разгром СССР стал бы поражением не только советской власти, «Совдепии», но великой России, которую растащили бы по кускам хищные буржуазные державы.

Более того, так рассуждавшие эмигранты сознавали, что Сталин является ключевой фигурой на данном этапе существования России‑СССР, что его падение чревато самыми печальными последствиями для страны, ослабления которой только и ожидают многие противостоящие ей государства. И дело, конечно, не в каких‑то мистических способностях Сталина, а в том, что он в данный момент является «цементирующим началом» руководства СССР, лидером, с уходом которого неизбежны внутренние раздоры, разлад или даже новая гражданская война. Ведь внешние и внутренние враги России исповедовали ту же формулу, которой руководствовались многие революционеры, посильно создавая в царской России взрывоопасную ситуацию: «Чем хуже (стране), тем лучше (революции).

Такие люди, как Скоблин, не могли радоваться трудностям и трагедиям Советской России, одновременно озлобляясь ее успехами.

О том, что враги СССР готовы были использовать любые средства для свержения ненавистного им режима, а главное, для уничтожения первого в мире социалистического государства, пример которого грозил свержением диктатуры капитала в других странах, свидетельствует такой документ:
«Совершенно секретно.

НКВД СССР

Главное управление государственной безопасности

Иностранный отдел

Спецсообщение.

Иностранным отделом ГУГБ получены сведения, что генерал Миллер в беседе сообщил своему заместителю адмиралу Кедрову, что при свидании с немецким журналистом он указывал последнему, что Германия может справиться с ненавистным ей коммунизмом коротким ударом по большевистской головке.

Зам. нач. ИНО ОГУГБ НКВД».
Нетрудно догадаться, что для такого серьезного заявления у Миллера были достаточно веские основания.

Но кто мог нанести этот «короткий удар»? По‑видимому, некая группа, способная быстро осуществить правительственный переворот. Эти люди должны были иметь доступ к правящей группе в СССР, быть приближенными к ней или даже входить отчасти в ее состав. И при чем тут Германия? Не при том ли, что члены этой тайной группы заговорщиков симпатизируют ей или даже имеют с ней тесные связи?

Такие вопросы, конечно же, возникали и у ответственных работников НКВД и у Сталина, которому докладывали о подобных сигналах.

Вряд ли было случайным то, что это был разговор двух военных из числа руководства РОВС. Логично предположить, что «короткий удар» могли нанести по сталинской группе либо крупные военачальники СССР, либо столь же крупные руководители НКВД, либо те и другие вместе. Так обычно устраиваются дворцовые перевороты.

Кем же могли быть эти люди?

Из числа советских военачальников высокого ранга с чертами «бонапартизма» и уклоном в германофильство следует назвать прежде всего И.П. Уборевича, командарма 1‑го ранга. Другой советский военачальник сходного типа — М.Н. Тухачевский.

Из руководителей органов безопасности можно считать «особо подозрительным» Генриха Генриховича Ягоду (Генриха‑Еноха Гершевича Иегуду) — руководителя НКВД СССР в 1934—1936 годах, а до этого несколько лет— заместителя тяжело больного В.Р. Менжинского, руководителя органов госбезопасности. Жена Ягоды — Ида Авербах — работала в прокуратуре Москвы.

Безусловно, в наше время нетрудно высказывать подобные подозрения: имеется ряд документов, подтверждающих такую версию (правда, не все исследователи признают неопровержимость этих документов; но и в таком случае подозрения оправданы и нуждаются в проверке).

В любом случае надо понимать и признавать, что если советские разведчики работали среди руководства антисоветской эмиграции, то должны были существовать и обратные связи этого руководства с отдельными крупными советскими деятелями, лишь формально поддерживающими сталинский режим, а в глубине души желающих его свержения тем самым «коротким ударом».
Советские «бонапарты»
К концу 1918 года в Красную армию было призвано более 22 тысяч бывших офицеров царской армии. За годы Гражданской войны их число возросло до 100 тысяч. Не все они были лояльны к советской власти. Однако среди них было немало видных военачальников Красной армии: М.Д. Бонч‑Бруевич, С.С. Каменев, Д.М. Карбышев, Б.М. Шапошников, А.И. Егоров, В.Н. Егорьев, В.М. Гиттис, В.М. Альтфатер, П.П. Лебедев, А.П. Николаев, И.И. Вацетис, Ф.Ф. Новицкий, А.А. Таубе… Офицеры и генералы царской армии по праву назывались «военспецами». Благодаря им сохранялись некоторые традиции русской армии в новых социальных условиях. Однако это обстоятельство нравилось далеко не всем.

Приходится с сожалением констатировать, что инициатором массовых репрессий в Красной армии среди командиров‑военспецов выступил такой крупный и талантливый военачальник как Иероним Петрович Уборевич. При этом его ориентация была не столько на «пролетарские» вооруженные силы, сколько на германскую армию.

Обратим внимание на знаменательные высказывания германского посла в Москве фон Диркина в его письме от 17 октября 1931 года:

«Ворошилов устроил обед… Мы встретили там еще Енукидзе, здешнего „Мейснера“ (Мейснер был своего рода министром двора и доверенным лицом президента Германии фельдмаршала фон Гинденбурга. — Авт.), Крестинского, Тухачевского — преемника Уборевича на посту начальника Управления Вооружений, заместителя Председателя Военного Совета…

Я беседовал особенно много с Тухачевским, который имеет решающее значение в деле сотрудничества с «Рейнметаллом» и для того учреждения, которое возглавлялось до сих пор Нидермайером (разведка Германии. — Авт.). Он далеко не является… тем прямолинейным и симпатичным человеком, столь открыто выступавшим в пользу германской ориентации, каковым являлся Уборевич.

Он — скорее замкнут, умен, сдержан. Надеюсь, что и он будет сотрудничать лояльно…»

Если германофильство Тухачевского может еще вызывать сомнения, то симпатии Уборевича к Германии были очевидны. Даже в его характере были черты, считающиеся германскими: аккуратность, педантичность, пунктуальность, точность. Его связи с немецким Генштабом ширились и крепли по мере того, как учащались его поездки в Германию.

Целый ряд обстоятельств, характерных для конца 20‑х годов, содействовал усилению недоверия и подозрения к военспецам: крестьянские и казацкие восстания, забастовки в городах, протесты верующих. На этом фоне стали арестовывать сначала бывших белых офицеров, уволенных из РКК несколько лет назад. Затем тех, кто имел неосторожность вернуться из эмиграции в столь неспокойное время. Забирали прежде всего бывших гвардейцев, казачьих офицеров.

А потом пришел черед основной массы военспецов, служивших в Красной армии в Гражданскую войну. (Последняя волна репрессий против них пришлась уже на середину 30‑х годов.) Однако мечты Уборевича, что вместо них придут «немецкие друзья», не оправдались. Гитлер, придя к власти, постарался обеспечить вермахт хорошими специалистами. Он собирал немецких офицеров, рассеявшихся из‑за безработицы от Парагвая до Китая в качестве военных советников. Они вернулись с почетом. А Красная армия лишилась очень большой части своего золотого фонда.

Безусловно, велика вина в этом Сталина как руководителя страны. Но разве меньше вина Уборевича и Тухачевского, Якира и Гамарника, а также многих других руководителей РККА различного уровня?

Когда выяснилось, что Ягода арестовал несколько тысяч офицеров, сталинское руководство (и сам он, по‑видимому) осознало пагубность таких мероприятий. Ворошилов выпустил из тюрем и лагерей военспецов, собрал их, принес извинения, выдал по тройному окладу, по два комплекта обмундирования и отправил на курорты. Увы, из расстрельных подвалов уже нельзя было никого вернуть.

Такой страшной была цена карьерных ухищрений кандидатов в Бонапарты или, как минимум, претендентов на место Ворошилова, старающихся повсюду расставлять «своих» людей и любыми методами избавляться от «конкурентов».

В результате германская армия начала Вторую мировую войну, имея даже командиров рот с боевым опытом Первой мировой. Поэтому они и начали так блестяще военные действия и против западных стран, и против СССР. Конечно, самое главное — это итог войны. Но если бы не «мероприятия», начатые Уборевичем, Красная армия в первые же месяцы войны смогла бы дать достойный отпор агрессору.

Вопрос в том, для чего «красные Бонапарты» упорно внедряли в руководство армией «своих» ставленников вместо военных дореволюционной закалки? Ведь и без того Уборевич или Тухачевский занимали достаточно высокие посты. Скажем, Тухачевский был заместителем Наркома военмора и членом ЦИК всех созывов.

Судя по всему, эти люди готовились к борьбе за власть не только в вооруженных силах, но и в стране. На первых этапах этой борьбы Уборевичу удалось в то время, когда Ворошилов был отправлен в длительный отпуск, замещать его на посту руководителя Красной армией, хотя в партийных кругах его репутация была невысока. Из‑за интриг Тухачевского был снят с поста начальника штаба РККА военспец Б.М. Шапошников, едва не угодив за решетку, где оказались многие его сослуживцы.

Серьезные изменения произошли и в руководстве другой силовой структуры — ОГПУ. Его руководитель Менжинский безнадежно тяжело болел. На его наследство претендовал Ягода. Но сфабрикованное при его активном участии «дело военспецов» вызвало возмущение и противодействие некоторых влиятельных авторитетных чекистов, в частности Е.Г. Евдокимова.

Сталин встал на сторону Ягоды. Его оппоненты были сняты с руководящих постов. Один из них, Ольский, «за дискредитацию руководства ОГПУ» был выведен из этой организации и направлен заведовать общепитом.

По‑видимому, поначалу Сталин действительно поверил в то, что его власти и вообще СССР угрожают совместные действия белоэмигрантов и бывших царских офицеров, оставшихся в Красной армии. Но в дальнейшем агентурные данные, прежде всего Фермера, заставили усомниться в такой версии. Многие из обвинявшихся военспецов были освобождены из‑под стражи прямо в зале суда. Однако, бывший царский генерал и барон В.Ф. Ольдерогге стараниями Тухачевского угодил в расстрельный подвал.

Это трагическое обстоятельство ярко характеризует личность Михаила Николаевича Тухачевского. Он не простил разноса, который учинил ему Ольдерогге, бывший в период Гражданской войны командующим Восточным фронтом.

Зимой 1920‑го командарм 5‑й Красной армии Тухачевский из‑за гулянок в своем штабе прозевал окружение вверенной ему армии колчаковцами и едва не погубил свои войска (как позже он это сделал под Варшавой).

В конце концов этот «Красный Бонапарт» в июне 1931 года был назначен вместо Уборевича заместителем Наркома военмора и председателя Реввоенсовета, когда затянувшийся отпуск Ворошилова закончился. Восхождение Уборевича к вершинам власти закончилось, и он был отправлен командовать Белорусским военным округом, пойдя на понижение.

Удивительно, что то же самое не произошло с Тухачевским, который не был в хороших отношениях с Ворошиловым, однако неожиданно получил поддержку с его стороны.

Надо отдать должное Тухачевскому: он умел приноравливаться к различным людям и ситуациям. Возможно, такова была его установка на жизнь: используй все возможности для того, чтобы достичь своих целей; используй для этого самых разных людей, играй на их слабостях. А цель у него была, как показал весь его жизненный путь, подняться как можно выше по лестнице власти.

Весной 1918 года по рекомендации своего давнего приятеля, а тогда члена ВЦИК Н.Н. Кулябко и секретаря ВЦИК А.С. Енукидзе Тухачевский вступил в РКП(б), работая в военном отделе ВЦИК. Чуть позже он вошел в доверие к Троцкому. Это обстоятельство позволило ему в кратчайшие сроки сделать головокружительную карьеру. О некоторых его шагах на этом пути убедительно написал публицист‑исследователь Г.В. Смирнов. Он привел телеграмму, посланную Тухачевским Кулябко 8 июля 1918 года: «Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты и Сызрань взята с бою. Командарм 1‑й Тухачевский».

«Из этой удивительной телеграммы следует, — продолжает Смирнов, — что, во‑первых, Михаил Николаевич, прежде не командовавший даже ротой, не только легко справился с командованием армией, но и привел ее к победе через каких‑нибудь двенадцать дней после вступления в командование. А во‑вторых, что он первым, раньше всех других начал применять эпитет „блестящий“ в оценке своей собственной деятельности!

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» я прочитал: «В июне—июле 1918 года войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск… Попытка перехода Восточного фронта в августовское наступление не имела успеха…Сызрань была взята Красной Армией… лишь 3 октября 1918 года!».

Оказывается, командующий Восточным фронтом М.А. Муравьев разработал план, по которому армия Тухачевского должна была нанести по Сызрани отвлекающий удар, а по Самаре — главный. В начале операции Сызрань действительно взяли на несколько дней, а затем Муравьев изменил советской власти и вся операция захлебнулась.

Обстоятельно проанализировав восхождение Тухачевского на командные должности, Г.В. Смирнов приходит к выводу: «Стремление приукрасить события, представить себя в выгодном свете, пустить пыль в глаза было свойственно Михаилу Николаевичу не только в молодые годы. Оно сопровождало его на протяжении всей жизни и породило множество связанных с его именем легенд, вольно или невольно распространяемых, развиваемых и дополняемых многочисленными почитателями и биографами. Но стоит попытаться привести эти легенды в согласие с житейской логикой и здравым смыслом — и меркнет обаятельный образ блестящего военачальника, усиленно насаждаемый лукавыми или искренне заблуждающимися людьми…»

Уже после отстранения Троцкого от власти Тухачевский попытался разрабатывать стратегические планы агрессивных действий против Польши в духе идеи мировой революции. 28 марта 1927 года, находясь на посту начальника штаба РККА, Тухачевский писал военному атташе СССР в Германии Луневу о необходимости формировать красные вооруженные силы в треугольнике Киль—Бреслау—Штольп. Им следовало — по этому плану — не только соединиться с наступающими войсками РККА в Польше, но в первый период также отвлекать внимание Польши к ее западной границе. «При известных условиях, возможно, будет даже необходимо открытое наступление красных немецких формирований на польскую границу со стороны коридора с целью вызвать общие политические осложнения в Западной Европе».

Столь грандиозные геостратегические планы он предполагал осуществить в союзе с Германией, а также Италией и Венгрией.

В данном случае Тухачевский рассуждает не как военный, а как политик, причем недальновидный, упоенный собственными планами и не способный оценить реальную ситуацию. Возможно, ему не терпелось отомстить полякам за то сокрушительное поражение, которое они нанесли его армии в августе 1920 года. Кстати, тогда поражение Красной армии было во многом предопределено неспособностью Тухачевского реально оценивать обстановку и осмысливать поведение противника.

Вот, к примеру, что пишет о том эпизоде бывший генерал Г. Иссерсон (между прочим, поклонник Тухачевского): «Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте. В то время, как на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточно‑прусской границе, Тухачевский со своим штабом находился глубоко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и когда проводная связь была прервана, командующий остался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия».

Самое удивительное, что даже поражения не помешали Тухачевскому получать повышение по службе. Его немецкий знакомый, генерал‑майор К. Шпальке, по этой причине предполагал в нем «чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции».

Заметим, что Тухачевский сумел «подстроиться» к Сталину, который утвердил его летом 1931 года заместителем председателя РВС СССР и начальником вооружения РККА. Через два года он был награжден орденом Ленина и принимал военный парад на Красной площади 7 ноября 1933 года. Еще через два года ему присвоили высшее воинское звание Маршала Советского Союза…

Впрочем, на этом следует остановиться, перейдя к другой теме. Мы еще не завершили рассказ о заговорах и оппозиционных группировках первой половины 30‑х годов.

Конечно, мы наметили лишь наиболее общие черты портрета Тухачевского. Следовало бы упомянуть, что он был активным участником подавления Кронштадтского мятежа весной 1921 года, а чуть позже руководил зверскими карательными операциями в Центральной России, подавляя крестьянские восстания с отменной жестокостью.

Так или иначе, личные качества Тухачевского, его умение «подстраиваться» к высокому начальству и делать свою карьеру, беспринципность (служил, если надо, и Троцкому, и Сталину; тысячами убивал не только восставших, но и мирных русских крестьян, терроризируя население)— все это делает обоснованными его претензии на лавры «Красного Бонапарта», его способность планировать государственный переворот. Однако возможности и способности еще не доказывают того, что заговор, в котором он был одним из лидеров, действительно существовал, а не был, как полагают некоторые историки‑публицисты и политики, «организован» органами НКВД по указанию Сталина. Однако об этом — чуть позже.
До убийства Кирова
Четвертое десятилетие XX века в СССР можно разделить — по взаимоотношениям Сталина и оппозиции — на две части. Первая закончилась на исходе 1934 года выстрелами в Смольном. До этого момента внутрипартийная борьба велась главным образом политическими методами.

В Политбюро тогда сформировалось руководящее ядро: Сталин, Молотов, Каганович, Киров. К ним примыкали не входившие в этот орган секретарь ЦК П.П. Постышев, председатель Центральной контрольной комиссии А.А. Андреев и некоторые другие.

О том, как относились оппозиционеры к этим людям, можно судить по сообщению Б. Резникова в ЦК ВКП(б) о совещании группы Сырцова Сергея Ивановича, члена ЦК, председателя СНХ РСФСР. Вот что, судя по этому документу, говорил Сырцов:

«Политбюро — это фикция. На самом деле все решается за спиной Политбюро небольшой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной (Клары Цеткин. — Авт.), что вне этой кучки находятся такие члены Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак, и наоборот, в «кучку» входят не члены Политбюро, например Яковлев, Постышев и др.

Далее он сказал, что тов. Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, человеком беспринципным, дьявольски самолюбивым, явным термидорианцем…

Каврайский поставил ему (Сырцову. — Авт.) такой вопрос: можно ли рассчитывать на поддержку некоторых членов Политбюро? Сырцов сказал: «Да, когда дело станет по‑серьезному. Из местных работников, можно полагать, что когда наступит решительный момент, могут пойти против Сталина: Андреев, Колотилов, Эйхе и, пожалуй, еще кое‑кто. Но это, конечно, в крайнем случае»,поспешил добавить он».

Как видим, речь идет о противодействии главным образом двум деятелям: Сталину и Уборевичу. Получив такой «сигнал», Сталин, конечно же, должен был подумать не только о том, чтобы «обезвредить» группу Сырцова, но и обратить серьезное внимание на кандидатуру Уборевича. Тем более, что арестованный Каврайский дал в ОГПУ по этому эпизоду такие показания:

«Т. Сырцов отметил, что т. Ворошилов по сути дела в Наркомвоене не работает — всеми военными делами занимается главным образом тов. Уборевич, который, как известно, при выборах в ЦК получил несколько сот голосов против. Это в случае интервенции представляет особую опасность в смысле возможности проявления бонапартизма».

Все эти события относятся к концу октября 1930 года. Вместе с Сырцовым выступал (подпольно) против Сталина В.Г. Ломинадзе — бывший в 20‑е годы лидером компартии Грузии, затем Коммунистического интернационала молодежи и руководителем большевиков Закавказья.

Какие же кары последовали после того, как был раскрыт антисталинский блок Сырцова—Ломинадзе? Политбюро решило не выносить сор из партийной избы. Оба деятеля отделались только падением с партийных вершин: их вывели из состава ЦК. Сырцова отправили на хозяйственную работу, а Ломинадзе стал парторгом авиационного завода, и даже удостоился в 1933 году ордена Ленина.

Если исходить из концепции Р. Конквиста и многих его последователей, то в те годы (до конца 1934) Сталин еще не обрел своих маниакальных наклонностей. Ведь по его словам: «Личные побуждения Сталина были основной пружиной террора». Более того, как писал этот «политисторик»: «Вопреки всем идеям Маркса, в Советском Союзе сталинской эпохи создалось положение, при котором экономические и общественные силы не определяли метода правления. Наоборот, центральным фактором были личные соображения правителя, которые выливались в действия, часто противоречившие естественным тенденциям этих сил».

Это высказывание вызывает изумление не только само по себе, но и своей популярностью в определенных кругах «интеллектуалов». Считается, что Сталин выступает едва ли не всемогущим демоном, Воландом, который способен по своему желанию менять естественное движение экономических и общественных сил, да еще в течение трех десятилетий! Обычное объяснение: он создал такую систему. Да ведь создать систему, успешно противостоящую естественному ходу событий, да еще такую, при которой страна достигла небывалого экономического и культурного подъема, под силу только гению!

И еще одно нелепое утверждение некоторых историков: будто открытые процессы оппозиционеров и массовые репрессии — верный способ укрепления государства. Но для такого гигантского общественного организма как СССР этот метод имеет смысл использовать лишь в крайнем случае и тогда, когда позиции правящей группы достаточно надежны. А в начале 30‑х обстановка в стране была чрезвычайно накалена. В частности, недовольство насильственной коллективизацией, раскулачиванием вылилось в широкую волну крестьянских бунтов. Успехи индустриализации были еще впереди.

При такой взрывоопасной ситуации было бы неразумно выставлять на общее обозрение противоречия в правящей верхушке и недовольство ряда крупных партийных работников политикой Сталина.

Как видим, «либеральное» отношение к оппозиционерам группы Сырцова—Ломинадзе было вполне оправданным, целесообразным. И даже если оно определялось личным желанием Сталина, то его действия следует признать вполне разумными.

Показательно и то, что он обратил внимание на опасность «бонапартизма» Уборевича, лишив его высокого поста без особого шума.

О том, что сталинцы вовсе не собирались осуществлять террор против партии, свидетельствует следующий документ:

«Постановление Политбюро по вопросам ОГПУ

10 июля 1931 г.

(тт. Молотов, Сталин, Ворошилов, Андреев, Орджоникидзе)

1) Никого из коммунистов, работающих в органах ОГПУ или вне этих органов, как в центре, так и на местах, не арестовывать без ведома и согласия ЦК ВКП(б).

2) Никого из специалистов (инженерно‑технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) не арестовывать без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), в случае же разногласия вопрос переносить в ЦК ВКП(б).

3) Граждан, арестованных по обвинению в политическом преступлении, не держать без допроса более, чем две недели, и под следствием более, чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением Коллегии ОГПУ.

4) Все приговоры о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ, вносить на утверждение ЦК ВКП(б)».

Судя по этому постановлению, оно призвано было ограничить репрессивные возможности ОГПУ и поставить эту организацию под контроль партии. А это свидетельствует о том, что ОГПУ стало превращаться в орган, в значительной мере независимый от партии и в чем‑то даже конкурирующий с ней.

Случай со снятием Уборевича и некоторые ограничения властных возможностей ОГПУ раскрывают, по нашему мнению, один очень важный «секрет» сталинского управления страной, созданной им системы. Он старался держать в состоянии «динамического равновесия» такие важные государственные структуры как партия, армия, органы госбезопасности, а также руководство промышленностью и местными органами власти.

У каждой из этих структур были свои интересы, порой трудно совместимые с интересами других структур и общества в целом. Более того, отдельные группы в руководстве партией, армией, органами госбезопасности могли совершить переворот и захватить власть. Требовалось наладить систему взаимного подчинения, а рычаги управления держать в своих руках.

О том, что опасность переворотов была не мнимой, а реальной, говорить не приходится. Положение в стране было чревато народными восстаниями и гражданской войной, а курс государственного развития определял прежде всего Сталин. Многим должно было казаться, что если «убрать Сталина», дела пойдут на лад. Это совершенно закономерное мнение (никто же не мог знать, что будет происходить в скором времени, как изменится ситуация в стране). Поэтому и формирование оппозиционных групп было вполне оправдано.

Другое дело, как их официально именовали. Например, такое клише: «Антипартийная контрреволюционная группировка». Ясно, что контрреволюции не могло быть уже хотя бы потому, что революция давно завершилась. Вдобавок речь обычно шла не о тех, кто выступал против партии как таковой, а лишь против ее генеральной линии. Так что это были по сути антисталинские блоки, заговоры.

О том, что в руководстве СССР существовали силы, противостоящие сталинскому курсу, с нескрываемой радостью констатировал «Бюллетень оппозиции», орган троцкистов:

«Из Московского сообщения. (В последнюю минуту)

24 и 25 ноября арестованы Наркомснаб РСФСР Эйсмонт, Завдортранспорт Толмачев, быв. Наркомзем А. Смирнов.

Смирнов, Эйсмонт и Толмачев обвиняются в том, что они якобы образовали тройку, ставящую себе целью создание организации для свержения Сталина…

Арестована также другая группа: Немченко, Гинзбург и др. по такому же обвинению…

Каменев сослан в Минусинск. Зиновьев — в Кустанай. Стэн — в Акмолинск. Слепков — в Тару. Рютин заключен в Челябинский изолятор. Смилге предложено покинуть Москву.

Наши связи и работа расширяются.

Москва, 6 декабря 1932 г.».

И на этот раз никаких страшных репрессий не было. Даже такой активнейший антисталинец как Рютин оставался в живых.

На следующий год в том же «Бюллетене» были опубликованы сообщения, утверждающие, что большинство партийцев или отвергают сталинскую позицию, или обуреваемы сомнениями:

«Можно смело утверждать, что из 10 партийцев — 8 разъедено сомнениями. В частных разговорах они говорят об этом, а на ячейках и конференциях все решения принимаются единогласно».

Была еще одна группа «непримиримой оппозиции», о которой в книге Н.В. Старикова сказано так:

«Антипартийная контрреволюционная группа правых Слепкова и др.» («бухаринская школа»)— по официальной сталинской версии, «контрреволюционная организация, раскрытая НКВД в 1932. Дело было организовано в окт. 1932 — апр. 1933, аресту подверглись 38 человек, большая часть которых являлась работниками и слушателями Института красной профессуры, учениками и последователями Н.И. Бухарина. Инкриминировалась „контрреволюция“ (контрреволюционная организация, пропаганда, агитация), подготовка к осуществлению террора. Дело проводилось с грубыми нарушениями законности, основными исполнителями являлись Ягода и Молчанов. По решению коллегии ОГПУ в апр. 1933 подсудимые были осуждены к различном срокам лишения свободы …»

Как видим, и тут вряд ли можно говорить о каких‑либо ужасных репрессивных мерах. А ведь «Бюллетень оппозиции», приведенный выше, вполне определенно намекал на то, что Сталину надо бороться с большинством членов партии, применять массовые репрессии с целью запугивания недовольных или сомневающихся. Ничего подобного, однако, не последовало.

Но может быть, упомянутое дело было действительно «дутым», и его организовали органы госбезопасности то ли по наущению Сталина, то ли по инициативе желавших отличиться Ягоды и Молчанова?

Прежде всего еще раз подчеркнем: искусственно «состряпать» политическое дело, да так, чтобы оно не развалилось в процессе суда или на коллегии, — задача не из легких, а главное — опасная даже для исполнителей и вредная в идеологическом плане. Ведь если оно рассыпется, карать будут неумелых исполнителей. А демонстрировать, что в стране существуют серьезные оппозиционные группировки, совершенно не выгодно для руководства. Не случайно же о процессах против оппозиционеров сразу же оповещал «Бюллетень» Троцкого.

Снятие с постов крупных государственных деятелей, осуждение за призывы к свержению существующего строя показывают, что в данной стране существуют серьезные политические разногласия в руководстве и есть немало радикальных элементов, готовых оказывать активное сопротивление существующей власти. Вот почему на этом концентрировали свое внимание троцкисты и вообще враги Сталина, партии большевиков, советской власти.

Ну, а что касается «безвинности» представителей бухаринской школы, то на этот счет есть свидетельство А. Авторханова, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к Сталину. В книге «Технология власти» он привел разговор с одним из радикально настроенных представителей правой оппозиции, слушателем Института красной профессуры, который заявил:

«Государственный переворот не есть контрреволюция, это только чистка партии одним ударом от собственной подлости. Для этого не нужен и столичный гарнизон Бонапарта. Вполне достаточно одного кинжала советского Брута… Ни одна страна не богата такими Брутами, как наша. Только надо их разбудить».

Вновь и вновь встает вопрос: так почему же не удалось разбудить этих многочисленных Брутов? Почему не нашлось никого, кто решился бы избавить страну от тирана?

Согласно общей концепции Конквиста и ему подобных, причина в том, что подавляющая масса населения была либо запугана чудовищным террором, либо оболванена просталинской пропагандой. Оставалась вроде бы небольшая часть скептически настроенных интеллектуалов, которые пали жертвами болезненной мнительности и жестокости Сталина.

Но, во‑первых, никакого страшного террора по отношению к большинству населения не было. Во‑вторых, группы интеллектуалов не были смирными и робкими овечками. В‑третьих, возможности массовой пропаганды в те времена были несравнимо меньше, чем в более позднее время, когда стали широко использоваться электронные средства пропаганды, агитации и оболванивания населения. Они‑то и определили популярность конквистовской (с таким же успехом можно говорить о геббельсовской, даллесовской) версии.

Самое отвратительное в подобных концепциях то, что они представляют советский народ в виде огромного темного трусливого стада, которое гонит по одному ему ведомому пути злобный и тупой поводырь с помощью своры свирепых псов. Нетрудно понять иностранцев и врагов советского народа, русской культуры, которые внедряют в массовое сознание подобные гнусные антинародные идеи. Они служат нашим врагам, обеспечивая себе хорошее существование. Пожалуй, им даже приятно сознавать свое интеллектуальное превосходство над этим российским «быдлом».

Но как понять и простить тех, считающих себя русскими, культурными и образованными людьми, которые, сами того не сознавая, унижают себя и позорят своих отцов и дедов, подхватывая пошлую и подлую идейку зарубежных врагов России?

Ну, а что, если столь неприятная и унизительная для нас концепция представляет собой пусть горькую, но все‑таки правду, если не полную, то хотя бы частичную? Разве тот факт, что Сталин остался жив и не нашлось на него советского Брута, не свидетельствует о том, что слишком немногие набирались смелости противостоять тирану?

Да, если считать, что все антисталинские группировки, заговоры, блоки были сфабрикованы ОГПУ‑НКВД, то действительно оппозиционеры предстают какими‑то жалкими людьми, осмеливавшимися только в немногих высказываниях и намеках хоть как‑то критиковать некоторые действия Сталина, даже не помышляя о более серьезных и решительных мероприятиях.

Однако факты свидетельствуют об обратном. Оппозиционеры были в большинстве своем настроены решительно, а то и беспощадно по отношению к сталинцам. И в народе, особенно в среде зажиточных крестьян, остатков привилегированных прежде социальных прослоек, представителей националистических течений, даже в немалой части «ленинской гвардии» бродили антисталинские настроения.

Понимал ли это Сталин? Понимал. Вот, к примеру, его письмо Кагановичу от августа 1932 года:

«Самое главное сейчас — Украина. Дела на Украине из рук вон плохи… Коли не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор (начальник ОГПУ Украины и генсек ЦК КП(б)У. Авт.).

Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе‑хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконецпрямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей».

Можно возразить: а если таких опасностей вовсе не было? Если все эти опасения — плод болезненной подозрительности Сталина? Конечно, предположить можно все, и воссоздать во всей полноте обстановку на Украине той поры вряд ли возможно. Но у нас есть очевидный пример: распад СССР в 1991 году, отделение Украины от России. Странным образом все получилось так, как того опасался Сталин 60 лет назад, когда, безусловно, обстановка в стране была значительно более напряженной, чем в 1991 году.

Сразу же на Украине громогласно заявили о себе прозападные и националистические группировки, а среди членов компартии оказалось значительное количество предателей и приспособленцев, выступивших против ее политики. Вообще‑то, ничего криминального нет ни в том, что произошло отсоединение Украины от России, ни в том, что многие коммунисты стали, как теперь говорят, «перевертышами». Вопрос в другом: стал ли украинский народ после этого более свободным и процветающим? Ответ ясен: нет. Уровень жизни украинского народа резко упал, возникла массовая безработица, а страна откатилась в разряд слаборазвитых. Страна находится в политической зависимости от Запада и в энергетической— от России…

В приведенном выше письме обращает на себя внимание адресат: Л.М. Каганович. Его сила и влияние к этому времени значительно возросли. По занимаемым им постам он стал вторым человеком в партии после Сталина.

Из опубликованной недавно переписки Сталина с Молотовым известно, что Каганович замещал Сталина во время отпуска. Советские газеты печатали приветствия «И.В. Сталину и Л.М. Кагановичу». Но в 1932 году в белоэмигрантской прессе было опубликовано сообщение о крупном конфликте между Сталиным и Кагановичем. Правда это или нет, утверждать невозможно. Но факт остается фактом: с 1935 года газетные приветствия адресовались только Сталину. А с 1932 года во главе многих крайкомов и ЦК компартий союзных республик людей Кагановича сменили люди Кирова—Сталина. Особенно выросло значение Кирова на XVII съезде партии, проходившем в начале 1934 года.

Этот съезд объявил о выполнении первой пятилетки ранее намеченного срока и утвердил второй пятилетний план. На самом деле все обстояло не так гладко. Впоследствии сам Сталин признал, что первая пятилетка не была выполнена полностью. Поставленные цели, как и предупреждали некоторые, были нереальны.

Пожалуй, таков был сталинский стиль: ставить перед людьми и организациями нереальные, явно завышенные задачи, чтобы при их решении достичь максимально возможных результатов. И такие результаты были достигнуты. Страна в социально‑экономическом отношении стала заметно преображаться. Правда, цена была тяжела: введение карточной системы, беспощадного нормирования, жесточайшей экономии на самом насущном; ценой жизни в бараках и общежитиях, жилищного кризиса, отказа от минимального комфорта.

Но это были лишения, на которые люди шли во имя СОЗИДАНИЯ, ради будущего, в которое верили.

Большинство советских людей тридцатых годов были носителями сплава дореволюционных христианско‑патриотических и послереволюционных новаторско‑коллективистских моральных ценностей. Они видели перед собой великую цель — создание Нового Общества, восстановление силы и величия Родины. Среди этих людей были разные слои населения: от буржуазно‑монархической старой интеллигенции до комсомольцев, мечтавших изменить мир.

Важно то, что они видели: их усилия и лишения не напрасны. В предвоенное десятилетие каждый год приносил ощутимые улучшения в жизни (хотя и бывали отдельные спады).

Осенью 1931 года было принято решение о полной ликвидации частной торговли, ударившее по спекулянтам. На следующий год открыли колхозные рынки, на которых колхозникам разрешалось — после расчета с государством — продавать излишки зерна и другой сельхозпродукции. В 1933‑м были частично отменены карточки, а на следующий год — окончательно. Одновременно началась реабилитация истории Российского государства, укрепление патриотизма.

И все‑таки ситуация была чрезвычайно напряженной, чреватой крушением сталинского курса. Противодействие ему продолжало расти, чему способствовал голод 1932— 1933 годов.


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет