Сергей Довлатов Соло на iвм записные книжки – 2
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
|
Молодой Андрей Седых употребил в газетной корреспонденции такой оборот: «…Из храма вынесли огромный ПОРТРЕТ богородицы…» Андрей Седых при встрече интересовался: – Скажите, как поживает ваша жена? Она всегда такая бледная. Мы все за нее так переживаем. Как она? Я отвечал: – С тех пор, как вы ее уволили, она живет нормально. Заболел старый писатель Родион Березов. Перенес тяжелую операцию. В русскоязычной газете появилось сообщение на эту тему. Заметка называлась: «Состояние Родиона Березова». Там же появилась информация: «Случай на углу Бродвея и Четырнадцатой. Шестилетняя девочка, ехавшая на велосипеде СВАЛИЛАСЬ под мчавшийся автобус…» В заметке чувствуется некоторое удовлетворение. В той же газете: «На юге Франции разбился пассажирский самолет. К СЧАСТЬЮ, из трехсот человек, летевших этим рейсом, погибло двенадцать!» Рекламное объявление там же: «За небольшие деньги имеете самое лучшее: аборт, противозачаточные таблетки, установление внематочной беременности!» Траурное извещение: «ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ кончина Гарри Либмана». Знаменитый артист Борис Сичкин жил в русской гостинице «Пайн» около Монтиселло. Как‑то мы встретились на берегу озера. Я сказал: – Мы с женой хотели бы к вам заехать. – Отлично. Когда? – Сегодня вечером. Только как мы вас найдем? – Что значит – как вы меня найдете? В чем проблема? – Да ведь отель, – говорю, – большой. Сичкин еще больше поразился: – Это как прийти в Мавзолей и спросить: «Где здесь находится Владимир Ильич Ленин?» Сичкин попал в автомобильную катастрофу. Оказался в госпитале. Там его навестил сын Эмиль. И вот они стали прощаться. Эмиль наклонился, чтобы поцеловать отца. Боря ощутил легкий запах спиртного. Он сказал: – Эмиль, ты выпил. Я расстраиваюсь, когда ты пьешь. Сын начал оправдываться: – Папа, я выпил один бокал шампанского. Боря тихим голосом спросил: – Что же ты праздновал, сынок? Едем как‑то в машине: Сичкин, Фима Берзон, жена Берзона – Алиса и я. Берзон – лопоухий, маленький и злобный. Алиса говорит Сичкину: – Ответьте мне, Боря, как это женщины соглашаются работать в публичных домах? Обслуживают всех без разбора. Ведь это так негигиенично! И никакого удовольствия. Сичкин перебил ее: – Думаешь они так уж стараются? Всем отдаются с душой? Ну, первый клиент еще, может быть, туда‑сюда. А остальные у них там идут, как Фима Берзон! Лет тридцать назад Евтушенко приехал в Америку. Поселился в гостинице. Сидит раз в холле, ждет кого‑то. Видит, к дверям направляется очень знакомый старик: борода, измятые штаны, армейская рубашка. Несколько секунд Евтушенко был в шоку. Затем он понял, что это Хемингуей. Кинулся за ним. Но Хемингуей успел сесть в поджидавшее его такси. – Какая досада, – сказал Евтушенко швейцару, – ведь это был Хемингуей! А я не сразу узнал его! Швейцар ответил деликатно: – Не расстраивайтесь. Мистер Хемингуей тоже не сразу узнал вас. Рассказывают, что на каком‑то собрании, перед отъездом за границу, Евтушенко возмущался: – Меня будут спрашивать о деле Буковского. Снова мне отдуваться? Снова говно хлебать?! Юнна Мориц посоветовала из зала: – Раз в жизни объяви голодовку… Юнна Мориц в Грузии. Заказывает стакан вина. Там плавают мухи. Юнна жалуется торговцу‑грузину. Грузин восклицает: – Где мухи – там жизнь! Алешковский рассказывал: Эмигрант Фалькович вывез из России огромное количество сувениров. А вот обычной посуды не захватил. В результате семейство Фальковичей долго ело куриный бульон из палехских шкатулок. Алешковский уверял: – В Москве репетируется балет, где среди действующих лиц есть Крупская. Перед балериной, исполняющей эту роль, стоит нелегкая хореографическая задача. А именно, средствами пластики выразить базедову болезнь. Томас Венцлова договаривался о своей университетской лекции. За одну я беру триста долларов. За вторую – двести пятьдесят. За третью – сто. Но эту, третью я вам не рекомендую. В Нью‑Йорке гостил поэт Соснора. Помнится, я, критикуя Америку, сказал ему: – Здесь полно еды, одежды, развлечений и – никаких мыслей! Соснора ответил: – А в России, наоборот, сплошные мысли. Про еду, про одежду и про развлечения. Оказался в больнице. Диагноз – цирроз печени. Правда, в начальной стадии. Хотя она же, вроде бы, и конечная. После этого мои собутыльники по радио «Либерти» запели: "Цирроз‑воевода дозором Обходит владенья свои…" Сцена в больнице. Меня везут на процедуру. На груди у меня лежит том Достоевского. Мне только что принесла его Нина Аловерт. Врач‑американец спрашивает: – Что это за книга? – Достоевский. – «Идиот»? – Нет, «Подросток». – Таков обычай? – интересуется врач. – Да, – говорю, – таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди.
– Ноу Байбл? (Не Библия?) – Нет, – говорю, – именно том Достоевского.
– Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?! Знакомый отвечает: – Ну, это пока зрение хорошее… Диссидентский романс: «В оппозицию девушка провожала бойца…» Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как‑то обратился в Союз писателей: – Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать? Чиновники удивились: – Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели – Мирошниченко, Саянов, Кетлинская… Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича. Ахматова выслушала и сказала: – Я боялась только, что это когда‑нибудь закончится… Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией. Англичане задавали ей разные вопросы – литература, живопись, музыка. Ахматова сказала: – Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль. Англичане поразились: – Неужели в России так уважают писателей? Ахматова подумала и говорит: – В общем, да… Миши Юпп сказал издателю Поляку: – У меня есть неизвестная фотография Ахматовой. Поляк заволновался: – Что за фотография? – Я же сказал – фото Ахматовой. – Какого года? – Что – какого года? – Какого года фотография? – Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню. – Задолго до этого она умерла. – Ну и что? – спросил Юпп. – Так что же запечатлено на этой фотографии? – Там запечатлен я, – сказал Юпп, – там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове.
– Ко мне довольно часто являются за пожертвованиями. Но выход есть. В этих случаях я перехожу на ломаный английский. Приятель заметил: – Так уж не старайся. Гриша Поляк был в гостях. Довольно много ел. Какая‑то женщина стала говорить ему: – Как вам не стыдно! Вы толстый! Вам надо прекратить есть жирное, мучное и сладкое. В особенности сладкое. Гриша ответил: – Я, в принципе, сладкого не ем. Только с чаем. Блюмин рассказывал, как старая эмигрантка жаловалась мужу: – Где моя былая грация? Где моя былая грация? Муж отвечал: – Сушится, Фенечка, сушится. К нам зачастили советские гости. Иногда – не очень близкие знакомые. В том числе и малосимпатичные. Все это стало мне надоедать. Мама бодро посоветовала: – Объясни им – мать при смерти. Лена возражала: – В этом случае они тем более заедут – попрощаться. Эмигрантка в Форест Хиллсе: – Лелик, если мама говорит «ноу», то это значит – «ноу»! В Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался: – Каковы показатели смертности в Ленинграде? Толстиков уверенно и коротко ответил: – В Ленинграде нет смертности! Беседовал я с одним эмигрантом. Он говорил среди прочего: – Если б вы знали, как я люблю телячий студень! И шашлыки на ребрышках! И кремовые пирожные! И харчо! – Почему же, – спрашиваю, – вы такой худой? – Так ведь я кушаю. Но и меня кушают! Самый короткий рассказ: «Стройная шатенка в кофточке от „Гучи“ заявила полной блондинке в кофточке от „Лорда Тейлора“: – Надька, сука ты позорная!» Зашла к нашей матери приятельница. Стала жаловаться на Америку. Американцы, мол, холодные, черствые, невнимательные, глупые… Мат ей говорит: – Но у тебя же все хорошо. Ты сыта, одета, более‑менее здорова. Ты даже английский язык умудрилась выучить. А гостья отвечает: – Еще бы! С волками жить… Произошло это в грузинском ресторане. Скончался у молоденькой официантки дед. Хозяин отпустил ее на похороны. Час официантки нет, два, три. Хозяин ресторана нервничает – куда, мол, она могла подевалась?! Некому, понимаешь, работать… Наконец официантка вернулась. Хозяин ей сердито говорит: – Где ты пропадала, слушай? Та ему в ответ: – Да ты же знаешь, Гоги, я была на похоронах. Это же целый ритуал, и все требует времени. Хозяин еще больше рассердился: – Что я, похороны не знаю?! Зашел, поздравил и ушел! Моя жена училась водить автомобиль. Приобрела минимум технических знаний. Усвоила некоторое количество терминов. И особенно ей полюбился термин «вил элаймент» (выравнивание колес, центровка). Она с удовольствием произносила: – Надо бы сделать вил элаймент… Вил элаймент – это главное… Как‑то раз мы вспомнили одного человека. Я сказал: – У него бельмо на глазу. Моя жена возразила: – Это не бельмо. Это что‑то другое. Короче, ему надо сделать вил элаймент. Бахчанян сообщил мне новость: – Лимонов перерезал себе вены электрической бритвой! Сложное в литературе доступнее простого. Романс диетолога: "И всюду сласти роковые, И от жиров защиты нет…" Романс охранника: «В бананово‑лимонном Сыктывкаре…» Серманы были в Пушкинском театре. Показывали «Бег» с Черкасовым. Руфь Александровна страшно переживала. Особенно ее потряс Черкасов в роли генерала Хлудова. Она говорила мужу: – Что с ним будет? Что с ним будет? Илья Захарович ответил: – А что с ним будет? Дадут очередную сталинскую премию. Сорок девятый год. Серман ожидает приговора. Беседует в камере с проворовавшимся евреем. Спрашивает его: – Зачем вы столько крали? Есть ли смысл? Еврей отвечает: – Лучше умереть от страха, чем от голода! Томашевский и Серман гуляли в Крыму. Томашевский рассказывал: – В тридцатые годы здесь была кипарисовая аллея. Приехал Сталин. Охрана решила, что за кипарисами могут спрятаться диверсанты. Кипарисовую аллею вырубили. Начали сажать эвкалиптовые деревья. К сожалению, они не прижились… – И что же в результате?
– Начали сажать агрономов… У Аксенова заболели почки. Саша Перуанский рассказывал: – Я решил позвонить Васе. Подошла Майя. Я начал очень деликатно: «Вася еще подходит к телефону?» Подошел Вася. Я говорю ему: «Не падай духом, старик. У меня был рак почки. Доктор сказал, что года не протяну. В результате почку мне удалили. Я стал импотентом. Но прожил уже четыре года…» Перуанский закончил: – Вася так приободрился! У советского композитора Покрасса был родственник – американский композитор Темкин. Покрасс сочинял кавалерийские марши. Темкин – музыку к голливудским фильмам. Известно, что Сталин очень любил кино. И вот был однажды кремлевский прием. И Сталин обратился к Дмитрию Покрассу: – Правда, что ваш брат за границей? Покрасс испугался, но честно ответил: – Правда. – Это он сочинил песенки к «тем мушкетерам»? – Он. – Значит, это его песня – «Вар‑вар‑вар‑вара…»? – Его. Сталин подумал и говорит: – Лучше бы он жил здесь. А вы – там. Стихи такие четкие и хорошо зарифмованные, как румынские стихи. Блок отличался крайней необщительностью. Достаточно сказать, что его ближайший друг носил фамилию – Иванов. Меркантилизм – это замаскированная бездарность. Я, мол, пишу ради денег, халтурю и так далее. В действительности халтуры не существует. Существует, увы, наше творческое бессилие. Один эмигрант вывез из Союза прах нелюбимой тещи. Объяснил это своим принципиальным антибольшевизмом. Прямо так и выразился: – Чтобы не досталась большевикам! Все интересуются, чо там будет после смерти? После смерти начинается – история. Вольф с Длуголенским отправились ловить рыбу. Вольф поймал огромного судака. Вручил его хозяйке и говорит: «Поджарьте этого судака, и будем вместе ужинать». Так и сделали. Поужинали, выпили. Вольф и Длуголенский ушли в свой чулан. Хмурый Вольф сказал Длуголенскому: «У тебя есть карандаш и бумага?» «Есть». «Давай сюда». Вольф порисовал минуты две и говорит: «Вот суки! Они подали не всего судака! Смотри. Этот подъем был. И этот спуск был. А вот этого перевала не было. Явный пробел в траектории судака…» Шли мы откуда‑то с Бродским. Был поздний вечер. Спустились в метро – закрыто. Чугунная решетка от земли до потолка. А за решеткой прогуливается милиционер. Иосиф подошел ближе. Затем довольно громко крикнул: «Э!» Милиционер насторожился, обернулся. «Дивная картина, – сказал ему Бродский, – впервые наблюдаю мента за решеткой…» В Тбилиси проходила конференция: «Оптимизм советской литературы». Среди других выступал поэт Наровчатов. Говорил на тему безграничного оптимизма советской литературы. Затем вышел на трибуну грузинский писатель Кемоклидзе: «Вопрос предыдущему оратору». «Слушаю вас», – откликнулся Наровчатов. «Я хочу спросить насчет Байрона. Он был молодой?» «Да, – удивился Наровчатов, – Байрон погиб сравнительно молодым человеком. А что? Почему вы об этом спрашиваете?» «Еще один вопрос насчет Байрона. Он был красивый?» «Да, Байрон обладал чрезвычайно эффектной внешностью. Это общеизвестно…» «И еще один вопрос насчет того же Байрона. Он был зажиточный?» «Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Ей‑богу, какие‑то странные вопросы…» «И последний вопрос насчет Байрона. Он был талантливый?» «Байрон – величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чем дело?!» «Сейчас поймешь. Вот посмотри на Байрона. Он был молодой, красивый, зажиточный и талантливый. И он был пессимист. А ты – старый, нищий, уродливый и бездарный. И ты – оптимист!» В Ленинграде есть особая комиссия по работе с молодыми авторами. Однажды меня пригласили на заседание этой комиссии. Члены комиссии задали вопрос: «Чем можно вам помочь?» «Ничем», – сказал я. «Ну, а все‑таки? Что нужно сделать в первую очередь?» Тогда я им ответил, по‑ленински грассируя: «В пегвую очегедь?.. В первую очередь нужно захватить мосты. Затем оцепить вокзалы. Блокировать почту и телеграф…» Члены комиссии вздрогнули и переглянулись… Поэт Охапкин надумал жениться. Затем невесту выгнал. Мотивы: «Она, понимаешь, медленно ходит. А главное – ежедневно жрет…» Лениздат выпустил книжку. Под фотоиллюстрацией значилось: «Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа и гвоздь, которым Боснюк ранил немецкого офицера…» Широко жил товарищ Боснюк… Знаменитый писатель Раевский опубликовал новеллу из дореволюционной жизни. В ней была такая фраза: «Светлые локоны горничной выбивались из‑под ее кружевного ф а р т у к а…» В Союзе к чернокожим относятся любовно и бережно. Вспоминаю, как по телевидению демонстрировался боксерский матч. Негр, черный, как вакса, дрался с белокурым поляком. Московский комментатор деликатно пояснил: «Чернокожего боксера вы можете отличить по светло‑голубой каемке на трусах…» Мой знакомый Щепкин работал синхронным переводчиком в ленинградском Доме кино. И довелось ему переводить американский фильм. События развивались в Нью‑Йорке и Париже. Действие переносилось туда и обратно. Причем в картине был использован довольно заурядный трюк. Вернее, две банальные эмблемы. Если показывали Францию, то неизменно возникала Эйфелева башня. А если показывали Соединенные Штаты, то Бруклинский мост. Каждый раз Щепкин педантично выговаривал: «Париж… Нью‑Йорк…Париж… Нью‑Йорк…» Наконец, он понял, что это глупо, и замолчал. И тогда раздался недовольный голос: «Але! Какая станция?» Щепкин немного растерялся и говорит: «Нью‑Йорк». Тот же голос: «Стоп! Я выхожу…» Рекламное объявление в газете «Слово и дело» (США): «Дипломированный гинеколог Лейбович. За умеренную плату клиент может иметь все самое лучшее! Аборт, гарантированное установление внематочной беременности, эффективные противозачаточные таблетки!..» жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|