Тақырыбындағы халықаралық ғылыми-практикалық конференция материалдары

381 
дяди Коли, который «…..прочел ее (газету), бросил на стол и ушел к себе в комнату», за ним уходит и 
встревоженная жена, ее брат Павля «снял пенсне и долго протирал его носовым платком», отец мальчика 
«сразу осунулся и сгорбился». Эта тревожная ситуация не мешает мальчику замечать окружающее: «Мы 
возвращались мимо крокетной площадки. На ней валялись брошенные молотки и шары. В липах шумели 
птицы, сквозило солнце, падало зелеными пятнами на траву». Одновременно мальчик переживает эмоции 
по поводу неодобрительных слов матери в адрес отца: «Я обиделся за отца», также прямо говорит и о 
своих чувствах к Чехову: «Я уже читал Чехова и очень его любил». Мысли ребенка кажутся такими же 
наивными: «Я шел и думал, что такие люди, как Чехов, никогда не должны бы умирать» Провожая дядю 
Володю в Москву на похороны Чехова, домашние отправляют с ним корзину цветов: «Это были 
обыкновенные полевые цветы. Мы собрали их в лугах и в лесу …. Мы старались нарвать побольше 
деревенских цветов, потому что были уверены, что их любил Чехов. Мы собрали много купены, 
гвоздики, золототысячника и ромашки». Ребенок не выделяет себя среди других, о чем говорит форма 
местоимения «мы», но, при всех переживаниях, возвращаясь домой со станции, мальчик замечает 
наступающий рассвет: «Молодой месяц низко висел над лесом, и нежный его свет блестел в дождевых 
лужах. Недавно прошел дождь. Пахло мокрой травой. В парке куковала запоздалая кукушка. Потом луна 
зашла, загорелись звезды, но их скоро закрыл рассветный туман. Он долго шуршал, стекая с кустов, пока 
не взошло и не пригрело землю спокойное солнце»[2;126]. Свет (нежный свет месяца май, рассветный 
туман), запах (мокрая трава), звуки (кукованье кукушки, шуршание стекающего тумана) впитываются 
мальчиком, но рассказано об этом уже взрослым человеком, этот состоявшийся пейзаж состоявшегося 
писателя. Значимость Чехова не столько осознается мальчиком, сколько понимается им по реакции 
близких людей, это отстраненное понимание и переживание говорят о нем как о наблюдателе.
Уже юношей, в 8 классе гимназии, встречает автор смерть Льва Толстого. После сообщения об уходе 
классика из дома и его болезни юноша выходит на улицу: «Мне казалось, что все в городе должно сразу 
перемениться с той минуты, когда пришло ошеломляющее известие» [2;114], но, к удивлению юноши все 
было по-старому: «ехали ломовики с дровами, дребезжал вагон старой киевской конки, гуляли с 
гувернантками дети». Его внутреннее потрясение ищет следы изменений в других, с удивительной 
наблюдательностью и памятливостью он отмечает эти изменения в гимназии: опоздал на урок латинист 
Субоч («этого с ним никогда не бывало»), не задержал юношу, отправленного с урока за газетой с 
новыми известиями надзиратель Платон Федорович («быстро отступил к стене, чтобы дать мне пройти»), 
занятия в гимназии «шли кое-как». И вот наконец экстренный выпуск газеты с траурной каймой, на улице 
он замечает «растерянных людей», толпы студентов около университета («они стояли молча»), отмечает, 
что в гимназии «особенно тихо. Даже малыши не шумели». Как и товарищи, рассказчик с креповой 
черной повязкой на рукаве; эти детали подчеркивают наблюдательность автора и совместные 
эмоциональные переживания. Последние усилены тем, что этот эпизод совпал с местью гимназистов 
придирчивому учителю закона божия Трегубову, который в этот день вошел в класс «слишком быстро», 
гимназисты потребовали от него почтить память Л. Толстого: «Весь класс встал. В глубочайшей тишине 
был слышен цокот копыт – по улице проезжали патрули. Трегубов наклонился над столом, сжал его края 
толстыми пальцами и сидел неподвижно. –Встаньте, отец протоиерей! – очень тихо сказал ему 
Матусевич. Трегубов медленно и грузно встал. Шея его налилась кровью. Он стоял, опустив глаза. 
Прошло несколько минут. Нам они показались часами». Рассказчик разделяет чувства товарищей, для 
него Лев Николаевич Толстой – великий писатель, но, как и все, он с напряжением ждет реакции учителя 
и навсегда запоминает его слова, когда тот покидает класс: «Вы заставили меня почтить память 
вероотступника, отлученного от церкви. Не будем говорить о том, что он был великим писателем 
Но с этого дня я уже не преподаватель в вашем классе» [2;116]. Смерть Толстого по-настоящему 
переживается юношей, но о его чувствах говорят поступки, действия, а именно невозможность оставаться 
одному, потребность быть на людях, в гимназии, видеть в других сопереживающих, сочувствующих, 
стремление в других узнавать свои чувства. Если в случае с Чеховым он поступает так, как другие, то 
здесь он жаждет видеть, чтобы другие переживали так же, как он. Но всегда переживания героя не только 
личные, а предполагают совместность, соучастие близких людей. 
Киевский гимназист Паустовский запомнил гимназиста Булгакова прежде всего по дракам между 
первым отделением (аристократическим) и вторым (демократическим), оба учились во втором. Главные 
черты Булгакова – отчаянность (врезался в бою в самые опасные места), удача (в рядах победителей, 
«победа носилась следом за ним», его боялись оболтусы из первого класса), под стать и внешность: 
«задорный вздернутый нос», «золотой венок растрепанных волос», в самом внешнем облике виден вызов. 
Уже взрослый повествователь задается вопросом: «Кто мог знать, что получится из нас, «господ 
гимназистов», как называл нас Бодянский 
? 
Что, например, получится из 
Булгакова? Никто этого не мог знать» [2;197]. Цепкая память рассказчика сохранила не только 
мальчишеские выходки Булгакова, но и качества, обещающие будущего замечательного писателя: 
«стремительную его живость, беспощадный язык, которого боялись все, и ощущение определенности и 

382 
силы – оно чувствовалось в каждом его, даже незначительном, слове». Юноша отмечает необыкновенную 
способность Булгакова превращать повседневную жизнь в фантастическую историю: «Булгаков был 
полон выдумок, шуток, мистификаций. Он превращал изученный нами до косточки гимназический 
обиход в мир невероятных случаев и персонажей. Какой-нибудь выцветший надзиратель «Шпонька», 
попадая в круг булгаковских выдумок и «розыгрышей», вырастал до размеров
Собакевича или Тартарена. Он начинал жить второй, таинственной жизнью уже не как «Шпонька» с 
опухшим, пропитым носом, а как герой смехотворных и чудовищных событий»[2;197]. Объяснение такой 
способности Булгакова дает уже не юноша Паустовский, а зрелый писатель: «Своими выдумками 
Булгаков чуть смещал окружающее из мира вполне реального на самый краешек мира преувеличенного, 
почти фантастического». С теплотой о Булгакове-писателе говорит Паустовский-писатель, которому 
дорога в нем верность Киеву: «В пьесе его «Дни Турбиных» я узнал вестибюль нашей гимназии и 
сторожа Максима Холодная Вода – честного и прилипчивого старика. За кулисами театра зашелестели 
наши осенние киевские каштаны» [2;198]. Наблюдательный гимназист выделил будущего писателя среди 
других гимназистов по поступкам, внешности, по необыкновенно озорным выдумкам, но и здесь свои 
впечатления он передает не только как личные, но и как разделяемые товарищами: «изученный нами 
гимназический обиход», «наша гимназия», «наши каштаны».
По совету преподавателя литературы Селихановича, который первый угадал желание юноши стать 
писателем («вы хотите быть прозаиком – значит, вам нужно хорошо знать поэзию») и озадачил вопросом 
«а у вас хватит выносливости?», гимназист Паустовский был на лекции Бальмонта «Поэзия как 
волшебство». В памяти юноши это событие запечатлелось как волшебный вечер, он запомнил поэта: «Он 
был в сюртуке, с пышным шелковым галстуком. Скромная ромашка была воткнута в петлицу. Редкие 
желтоватые волосы падали на воротник. Серые глаза смотрели поверх голов загадочно и даже 
высокомерно. Бальмонт был уже не молод»[2;248]. Портрет очень лаконичный, фиксируются детали, 
оценки избегаются. Столь же завораживает манера поэта говорить: тягучий голос с значимыми паузами, 
«после каждой фразы он замолкал и прислушивался к ней, как прислушивается человек к звуку рояльной 
струны, когда взята педаль». Эта манера отвечала его стихам: «Мне казалось, что вся певучесть русского 
языка заключена в этих стихах 
Стихи расплывались волнами над зрительным залом: И как тихий 
дальний топот, за окном я слышу ропот, Непонятный странный шепот – шепот капель дождевых». Свое 
потрясение от услышанного автор передает одной фразой: «Затряслись от аплодисментов подвески на 
люстрах», это общее впечатление зала, совместное переживание, в котором растворяется восприятие 
юноши. Заключает этот эпизод благодарность Селихановичу за то, что «он вызвал у меня любовь к 
поэзии. Она открыла передо мной богатства языка. В стихах слова обновлялись, приобретали полную 
силу. Огромный образный мир поэтов вошел в сознание, будто с глаз сняли повязку»[2;250], это голос 
уже зрелого писателя, фразы-комментарии, поясняющие смысл события. 
В 1914 году, в возрасте 22 лет, в Москве, Паустовский попадает в Политехнический музей на вечер 
Игоря Северянина, о чем рассказано во 2-й части повести в книге «Беспокойная юность». В поэте 
Паустовский узнает своего пассажира (он служит кондуктором трамвая) «в черной шляпе», наглухо 
застегнутом пальто и коричневых лайковых перчатках. Длинное, выхоленное его лицо выражало 
каменное равнодушие к московской слякоти, трамвайным перебранкам, ко мне и ко всему на свете. Но он 
был очень учтив» [2;321]. Юноша отмечает «его надменный и вместе с тем застенчивый взгляд, явное 
смешение в нем подчеркнутой изысканности с провинциальной напыщенностью», на сцене он 
неподвижен и не поднимает темных роз; запомнилась манера чтения: «Я услышал картавое пение очень 
салонных и музыкальных стихов: Шампанское – в лилию, в шампанское – лилию! Её целомудрием 
святеет оно! Миньон с Эскамильо, Миньон с Эскамильо! Шампанское в лилии – святое вино!» Здесь 
впервые юноша позволяет себе оценки: «в этом была своя магия, в этом пении стихов, где мелодия 
извлекалась из слов, не имевших смысла. Язык существовал только как музыка. Больше от него ничего не 
требовалось. Человеческая мысль превращалась в поблескивание стекляруса, шуршание надушенного 
шелка, в страусовые перья вееров и пену шампанского». И эта несдержанность автора им же и 
объясняется: идет 1914 год, война, страдания, «а в это время бывший реалист из Череповца, Лотарев, он 
же «гений» Игорь Северянин, выпевал, грассируя, стихи о будуаре тоскующей Нелли». И уже взрослый 
писатель Паустовский, словно устыдившись своего осуждения, в последующих фразах-комментариях 
находит добрые слова о Северянине: с годами тот сбрасывает мишуру, «голос его зазвучал чуть 
человечнее. В стих его вошел чистый воздух наших полей, «ветер над раздольем нив», и изысканность 
кое-где сменилась лирической простотой: «Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью 
осветозарено и олазорено лицо твое».
Вообще в повести немало страниц посвящено преподавателям гимназии, пробудившим интерес к 
литературе, театру, живописи, музыке, и во всех эпизодах, даже иронических, просвечивает любовь и 
благодарность учителям уже взрослого писателя. Все «литературные» события детства и юности 
свидетельствуют о необыкновенной художнической памяти будущего писателя, исключительной 

383 
наблюдательности и одновременно эмоциональной сдержанности. Образ подростка раскрывается в 
наблюдениях, поступках, редких рассуждениях, переживаниях, причем, чем он младше, тем больше он 
несамостоятелен эмоционально и разделяет общие с близкими людьми чувства к писателю (Чехову, 
Толстому), личные встречи с живыми писателями приводят к уменьшению влияния других на его 
собственные впечатления и эмоции, но не к полному освобождению от него. О Булгакове, Бальмонте, 
Северянине рассказывает уже взрослый писатель: хотя смотрит он в свою юность, голос юноши исчез, в 
отличие от «Детства» Льва Толстого, где два героя – маленький Николенька и взрослый Николай 
Иртеньев – гармонично сочетаются, не заглушая друг друга. Это обусловлено жанром произведения: 
художественная повесть Л. Толстого с литературным героем и мемуарная повесть Паустовского, - а также 
своеобразием дара каждого художника: если
Толстой прослеживает диалектику души героя, то Паустовский внимательный и честный 
наблюдатель, в своем стремлении к объективности избегающий открытого выражения эмоций, 
навязывания мнений, к его чести, наблюдатель доброжелательный, избегнувший зависти, что редкость в 
литературной среде. Сам он еще в юности, когда остался один в Киеве гимназистом, осознал своеобразие 
своего дара: «Я начал замечать, что чем непригляднее выглядела действительность, тем сильнее я 
чувствовал все хорошее, что было в ней скрыто… Я догадывался, что в жизни хорошее и плохое лежат 
рядом…Я старался находить черты хорошего всюду» [2;184]. Этот благородный дар проявился в 
характеристике писателей-современников и позволил в каждом увидеть настоящее и ценное. 

жүктеу/скачать 7,82 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: