шоссе, проходящее по долине. А вдали, примерно в километре от деревни,
высились крепостные башни блокпоста пакистанской армии. Мортенсону
захотелось броситься туда, но он вспомнил об автоматчике на сторожевой
башне и покорно пошел вслед за Ханом на холм, где два десятка молодых
бородатых мужчин, которых он раньше не видел, на
удивление искусно
гоняли мяч по полю. Ворота были обозначены пустыми оружейными
ящиками.
Хан подвел его к белому пластиковому креслу, установленному возле
поля специально для него. Мортенсон внимательно следил за игрой.
Игроки
поднимали огромные тучи пыли, которая оседала на их
пропотевших рубашках. И тут со сторожевой башни раздался крик.
Часовой заметил движение возле блокпоста. «Очень жаль», — сказал Хан,
быстро уводя Грега за высокую стену деревни.
Той ночью Мортенсону так и не удалось уснуть. По поведению и
отношению окружающих к Хану он понял,
что тот был командиром
талибов. Но что это сулит? Была ли сегодняшняя прогулка знаком того, что
его скоро освободят? Или это всего лишь «последняя сигарета»
приговоренного?
В четыре утра за ним пришли, и он понял: его ведут на казнь. Хан
завязал ему глаза, накинул на плечи одеяло и посадил в кузов грузовика,
где уже сидело множество людей.
«До 11 сентября было не принято
обезглавливать иностранцев, —
вспоминает Мортенсон. — И мне казалось, что расстрел — вполне
подходящая смерть. Но мысль о том, что Таре придется одной воспитывать
нашу дочь, что она скорее всего никогда не узнает, что со мной произошло,
сводила с ума. Я представлял ее боль. Жить в такой неопределенности
очень мучительно».
Достарыңызбен бөлісу: