В русской культуре
жүктеу/скачать 4,52 Mb. Pdf көрінісі
|
form 312-42002
Раздел 1. Наши статьи мо от 14 августа 1855 года, адресованное А. Е. Врангелю и рассказы- вающее о смерти Александра Исаева. Эта весть настолько глубоко по- трясла писателя, что он лишился сна: « Теперь два часа ночи, я написал два письма. Голова у меня болит, спать хочется и к тому же я весь расстроен. Сегодня утром получил из Кузнецка письмо. Бедный, несчастный Александр Иванович Иса- ев скончался. Вы не поверите, как мне жаль его, как я весь растер- зан» (28/1; с. 190). Жалость, тревога за судьбу Марии Дмитриевны и её сына, чув- ство вины и угрызения совести наваливаются на Ф. М. Достоевского: «Боюсь, не виноват ли я перед ним, что подчас, в желчную минуту, передавал Вам, и, может быть, с излишним увлечением, одни только дурные его стороны» (28/1; с. 190). Эти слова значимы не только как интимно-дружеское признание. Наряду с «эпистолярным текстом» А. И. Исаева, автором которого является Достоевский, они утверждают наличие другого, «бытового теста» его личности, который складывался и существовал параллель- но, и был основан на повседневных разговорах, уличных слухах, при- думанных для красного словца историях, сплетнях. К нему, по ощу- щениям Достоевского, он тоже оказался причастен, ведь из писем Марии Дмитриевны «в малейших подробностях» знал «всю подно- готную» семьи и мог неумышленно передать другим нечто сокро- венное. Рассказывая историю смерти Исаева Врангелю, Достоевский не остаётся на уровне бытописания. Почти детально воссоздавая по- следние дни чиновника, он смотрит на ситуацию как художник сло- ва: по стилю его эпистолярный рассказ максимально приближается к тексту художественной литературы, напоминает эпизод из романов о «бедных людях», «униженных и оскорблённых». Реплики «главно- го героя», выразительные жесты и поступки окружающих, объеди- ненные эмоцией автора и пронзительным сюжетом, способствуют созданию такого эффекта: «В самых сильных мучениях (он мучился два дня) он призывал ее, обнимал и беспрерывно повторял: «Что будет с тобою, что бу- дет с тобою!». В мучениях о ней он забывал свои боли. Бедный! Она в отчаянии. В каждой строке письма ее видна такая грусть, что я не мог без слез читать, да и Вы, чужой человек, но человек с сердцем, заплакали бы. Помните Вы их мальчика, Пашу? Он обез- умел от слез и от отчаяния. Среди ночи вскакивает с постели, бе- жит к образу, которым его благословил отец за два часа до смер- 190 Алтайский текст в русской культуре ти, сам становится на колени и молится, с ее слов, за упокой души отца» (28/1; с. 190). Смерть Исаева Достоевский осмысливает не рационально, а эсте- тически. Он проявляет себя как художник-реалист, в мире которого чрезвычайно сильна традиция христианского романтизма. Главную причину несовершенств и «провалов» чиновника он видит не в от- сутствии личной воли или влиянии социума, жизненных обстоя- тельств, а в изломах судьбы. Развитие негативных черт характера Исаева писатель также обусловливает её отрицательным влиянием: « Если были в нём (А. И. Исаеве — Е. Т.) недостатки, наполовину виновата в них его чёрная судьба» (28/1; с. 190). Это влияние Достоевский считает роковым, то есть предопреде- лённым свыше, неодолимым, всегда тяжелым и гибельным. Ему не- возможно сопротивляться и противостоять, потому что любые изме- нения в жизни человека лежат за пределами его возможностей и же- ланий, за гранью бытового восприятия происходящего. Думается, это и есть ключ к пониманию Александра Исаева Ф. М. Достоевским, к разгадке его сочувственного отношения: сквозь детализированный облик реального человека писатель видел печать судьбы, её вневре- менные и вечные знаки. Более точно эту мысль выразил Р. Г. Нази- ров, размышляя об особенностях характеросложения Достоевского: «…в первооснове крупных характеров его творчества всегда ле- жит один главный приём — соединение житейски наблюденного с «вечным», традиционным, или, выражаясь несколько резче, — син- тез скандала и символа» [Назиров, 1974, с. 212]. «Текст личности» А. И. Исаева во всей его сложности, создан- ный Достоевским в эпистолярии, приближен к этой «первоосно- ве». В контексте такого видения символическое значение приобре- тают и слова из легенды о воскрешении умершего от болезни Лазаря (Евангелие от Иоанна, стих 11: 25), размещенные на надгробной пли- те Александра Исаева: «Азъ есмь воскресенiе и животъ, вƀруяй в мя имать животъ вƀчный» [Булгаков, 1904, с. 1]. В письмах Ф. М. Достоевского времён кузнецких событий су- ществуют многие значимые точки, где соприкасаются эпистоляр- ный и художественный тексты, а литературно-символическое «про- бивается» сквозь реальное. Одна из таких точек — фрагменты об А. И. Исаеве. Несмотря на то, что, по мнению исследователя Р. Г. Назирова, «литературная наука давно прошла ту стадию, на которой про- |