Виноваты звезды

удивиться,  отчего  это  Га  с  уехал  из  дома  посреди  ночи.  Может,  у  него
начались  галлюцинации  или  в  нем  взыграли  фантазии  о  мученичестве  за
правое дело?
Я  мчалась  по  Дитч-роуд,  пролетая  на  желтый  свет  и  превышая
скорость  —  в  основном  чтобы  скорее  добраться  к  Гасу,  но  отчасти  в
надежде, что меня остановят полицейские и у меня появится уважительная
причина  рассказать,  что  мой  умирающий  бойфренд  застрял  у
бензозаправки из-за отказавшей гастростомы. Но ни один полицейский мне
не попался. Решение предстояло принимать самой.
* * *
На  парковке  было  всего  две  машины.  Я  подъехала  к  «тойоте»  Гаса  и
открыла дверцу. Внутри загорелся свет. Огастус сидел за рулем, покрытый
собственной рвотой, схватившись за живот, откуда выходила гастростома.
— Привет, — промямлил он.
— О Боже, Огастус, тебе обязательно надо в больницу.
— Пожалуйста, хоть посмотри!
Давясь от запаха рвоты, я нагнулась и осмотрела живот, где чуть выше
пупка  хирурги  вывели  гастростому.  Кожа  вокруг  трубки  была  горячая  и
ярко-красная.
—  Гас,  боюсь,  это  какая-то  инфекция,  мне  этого  не  поправить.  Ты
почему  здесь?  Чего  тебе  дома  не  сидится?  —  Его  снова  вырвало,  причем
сил  у  него  не  осталось  даже  отвернуться.  Все  попало  ему  на  колени.  —
Мальчик мой, — прошептала я.
— Я хотел купить сигарет, — кое-как выговорил он. — Я потерял свою
пачку. Или ее у меня забрали, не знаю. Сказали, принесут мне другую, но я
хотел… купить сам. Хоть одну мелочь хотел сделать сам.
Он смотрел прямо перед собой. Я тихо достала мобильный и опустила
глаза, чтобы вызвать «скорую».
—  Прости  меня,  —  сказала  я  Гасу.  «Девять-один-один,  какая  у  вас
проблема?» — Здравствуйте, я на скоростном шоссе у Восемьдесят шестой
и  Дитч,  срочно  нужна  «скорая».  У  самой  большой  любви  моей  жизни
отказала гастростома.
Он поднял на меня глаза. Это было ужасно. Я с трудом заставляла себя
глядеть  на  него.  Огастус  Уотерс,  улыбавшийся  уголком  губ  и  сосавший
незажженные  сигареты,  исчез;  вместо  него  в  машине  сидело  отчаявшееся,

униженное создание.
— Вот и все. Я даже курить больше не могу.
— Гас, я люблю тебя.
—  Где  же  мой  шанс  стать  для  кого-нибудь  Питером  ван  Хутеном?  —
Он  слабо  ударил  по  рулю,  и  в  тишине  прозвучал  резкий  сигнал.  Гас
заплакал.  Он  откинул  голову  назад  и  уставился  на  потолок.  —  Ненавижу
себя,  ненавижу  себя,  ненавижу  все  это,  ненавижу  все  это,  я  сам  себе
противен,  ненавижу  это,  ненавижу,  ненавижу,  дайте,  блин,  мне  умереть
спокойно!
По  законам  жанра,  Огастусу  Уотерсу  полагалось  до  конца  сохранять
чувство  юмора,  не  дрогнув  ни  на  мгновение,  а  его  дух  должен  был
неукротимым орлом парить в эфире до того, как радостно слиться с миром.
Но  правда  была  передо  мной  —  жалкий  юноша,  отчаянно  желающий
не  быть  жалким,  кричащий,  плачущий,  отравленный  инфицированной
гастростомой, помогающей ему оставаться в живых, но не жить.
Я  вытерла  ему  подбородок,  взяла  лицо  ладонями  и  опустилась  на
колени совсем рядом, чтобы видеть его глаза, которые еще жили.
—  Мне  очень  жаль.  Я  хотела  бы  жить,  как  в  том  фильме  о  персах  и
спартанцах.
— Я тоже, — ответил он.
— Но жизнь — это не фильм, — продолжила я.
— Я знаю, — сказал он.
— Тут нет плохих парней.
— Да уж.
— Даже рак нельзя назвать плохим парнем. Рак тоже жить хочет.
— Да.
— С тобой все будет в порядке. Ладно?
Вдалеке взвыла сирена «скорой».
— Ладно, — сказал Гас. Он уже терял сознание.
—  Гас,  обещай  мне  не  пытаться  снова  уезжать.  Я  принесу  тебе
сигареты,  ладно?  —  Он  посмотрел  на  меня.  Его  глаза  плавали  в
глазницах. — Ты должен мне обещать.
Он слабо кивнул. Глаза закрылись, голова свесилась на шее набок.
— Гас, — позвала я. — Останься со мной.
—  Почитай  мне  что-нибудь,  —  попросил  он,  когда  чертова  «скорая»
пронеслась мимо. В ожидании, пока они развернутся и все-таки найдут нас,
я начала читать единственное, что пришло на память, — «Красную тачку»
Уильяма Карлоса Уильямса.
— Как много зависит / От / Красной ручной тачки, / Блестящей / после

дождя, / Стоящей / Среди белых цыплят.
Уильямс был врачом, и это произведение показалось мне чем-то вроде
врачебной  поэмы.  Стих  закончился,  но  «скорая»  по-прежнему  удалялась,
поэтому я начала импровизировать.
Как  много  зависит,  сказала  я  Огастусу  от  синего  неба,  разрезанного
ветками деревьев, над нашими головами. Как много зависит от прозрачной
гастростомы,  рвущейся  из  чрева  юноши  с  посиневшими  губами.  И  как
много зависит от наблюдателя Вселенной.
[15]
Находясь  уже  в  полубессознательном  состоянии,  он  окинул  меня
взглядом и пробормотал:
— И ты говоришь, что не умеешь сочинять стихов?

жүктеу/скачать 1,17 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: