1. Фабула повести «Бедная Лиза» Н. Карамзина

«Бедная Лиза» – это повесть, поражающая нас глубиной своих чувств. Н. Карамзин не ставит своей целью изобразить реалистично картину из жизни крестьянской девушке. Главное для него – это возбудить в читателе ощущение причастности к этой картине, возбудить в нем искренние чувства по отношению к героям романа, прежде всего к Лизе.

Это небольшое произведение описывает нам историю любви между бедной крестьянской девушкой Лизой и дворянином Эрастом. Лиза мгновенно полюбила этого доброго, молодого человека. И ее чувство не осталось безответным. Когда Эраст сказал, что сам будет приходить к Лизе, «в глазах ее блеснула радость, которую она тщетно сокрыть хотела; щеки ее пылали, как заря в летний ясный вечер; она смотрела на левый рукав свой и щипала его правою рукой». Любовь мгновенно вскружила голову Лизе, и она окунулась полностью в этот омут.

Каждый вечер встречались молодые люди, тайно от Лизиной матушки. Эраст «был любим, любим страстно новым, чистым, откровенным чувством». Их любовь Карамзиным изображается идеальной. Сегодня, как кажется, редко можно встретить такую робкую, и в то же время страстную любовь всем сердцем. Но именно поэтому сама повесть и главная ее героиня не могут оставить нас равнодушными.

Лиза отдается полностью своему любимому. И в эту роковую минуту, когда «ни одной звездочки не сияло на небе, никакой луч не мог осветить заблуждения», и когда «мрак питал желания», Лиза теряет свою непорочность.

Лиза, в которой все чувства накалены до предела, и которая прекрасно ощущает природу, чувствует себя «преступницей». Она боится грозы, боится ее как кары за свершенный грех.

Наконец, момент кульминации заканчивается. Любовь, которая питала души героев, больше не выдерживает испытаний. Эраст больше не любит Лизу так же нежно, как прежде. Но Лиза остается ему верной. 

В конце концов, Эраст вынужден отказаться от своей любви к Лизе. Он предает ее и выходит замуж за старую богатую женщину. Любовь, которая уже стала смыслом жизни Лизы, рушится о бездушие Эраста. Бедная Лиза не имеет больше другого выхода, кроме как умереть.

И Лиза, потеряв любовь, потеряв смысл своей жизни, кончает с собой. И в том самом месте, где однажды они с Эрастом любили друг друга, Лиза бросается в пруд. «На берегу глубокого пруда, под тенью древних дубов, которые когда-то были безмолвными свидетелями ее восторгов». Этот трагический выход возбуждает в читателе сострадание к Бедной Лизе.

Трагически заканчивается повесть Н. Карамзина. Но именно эта трагичность не может не оставить равнодушным ни одного читателя.

Фабула «Бедной Лизы» максимально обобщена и сжата. Возможные линии развития содержатся в зародышевом состоянии, многоточия и тире подчас заменяют собой текст, становятся его «эквивалентом», «значимым минусом». Подобная конспективность отражается и на уровне персонажей. Образ Лизы намечен пунктиром, каждая черта ее характера — тема для рассказа, но еще не сам рассказ. Это не мешает дуэту Лизы и Эраста оставаться сюжетным центром повести, вокруг которого организованы все остальные персонажи. Для расстановки персонажей в повести существенно и то, что повествователь узнает историю бедной Лизы непосредственно от Эраста и сам нередко приходит грустить на «Лизину могилу». Сосуществование автора и его героя в одном повествовательном пространстве до Карамзина не было знакомо русской литературе.

Автор не был свидетелем происходившего, он всего лишь пересказывает историю Лизы со слов Эраста. Значит, мы видим происходящее в повести одновременно глазами двух героев: Эраста и повествователя. Эраст присутствовал непосредственно во многих описываемых эпизодах, видел выражение лица Лизы, запомнил ее жесты, слова и передал их автору. А автор, пропустив его рассказ через свое личное восприятие, поделился им с читателем.

Каким образом автору удается представить читателю те моменты в жизни Лизы, когда Эраста не было рядом? Например, откуда он узнал о переживаниях Лизы в момент расставания с Эрастом? Вспомним данный эпизод: «Она пришла в себя  и свет показался ей уныл и печален. Все приятности натуры сокрылись для нее вместе с любезным ее сердцу. "Ах!  думала она.  Для чего я осталась в этой пустыне? Что удерживает меня лететь вслед за милым Эрастом? Война не страшна для меня; страшно там, где нет моего друга. С ним жить, с ним умереть хочу или смертию своею спасти его драгоценную жизнь. Постой, постой, любезный! Я лечу к тебе!"  Уже хотела она бежать за Эрастом, но мысль: "У меня есть мать!"  остановила ее. Лиза вздохнула и, преклонив голову, тихими шагами пошла к своей хижине» (618). Ведь впоследствии у Лизы уже не было возможности поделиться с возлюбленным своими мыслями и чувствами?

Еще более характерен в данном отношении эпизод самоубийства: «Лиза очутилась на улице и в таком положении, которого никакое перо описать не может. "Он, он выгнал меня? Он любит другую? Я погибла!"  вот ее мысли, ее чувства! Жестокий обморок перервал их на время. Одна добрая женщина, которая шла по улице, остановилась над Лизою, лежавшею на земле, и старалась привести ее в память. Несчастная открыла глаза  встала с помощию сей доброй женщины,  благодарила ее и пошла, сама не зная куда. "Мне нельзя жить,  думала Лиза,  нельзя!.. О, если бы упало на меня небо! Если бы земля поглотила бедную!.. Нет! небо не падает; земля не колеблется! Горе мне!"» (620).

С нашей точки зрения, в подобных эпизодах повествователь как бы додумывает, домысливает, фантазирует, восполняя недостаток информации, и представляет нам не столько реальную картину, имевшую место в действительности, сколько образы, возникшие в его сознании. «В этом отношении вся повесть оказывается в значительной степени плодом фантазии повествователя, а исповедь Эраста выполняет роль импульса, спровоцировавшего его творческую инициативу». Следовательно, Лиза и Эраст предстают перед читателями одновременно и как не зависимые от повествователя персонажи, объективированные от него в достаточной степени, чтобы самостоятельно выстраивать свою жизнь, и как плод его воображения, его мечты, творческой фантазии. Благодаря этому все произведение в большой степени оказывается «зеркалом души» повествователя.

Но есть в повести моменты, когда автор останавливает порыв своего воображения и умолкает, давая читателю возможность самостоятельно поразмышлять над происходящим, всмотреться и, так сказать, «вчувствоваться» в него, ощутить особую эмоциональную близость с героями.

Прием умолчания оказывается весьма эффективным в том случае, когда Карамзин стремится раскрыть особо сложные для изображения эмоциональные состояния героев: «Лиза стояла подле матери и не смела взглянуть на неё. Читатель легко может вообразить себе, что она чувствовала в эту минуту» (618).

Иногда повествователь может открыто отказаться от словесного обозначения переживаний героев: «Она едва смела верить ушам своим и ... Но я бросаю кисть. Скажу только, что в сию минуту восторга исчезла Лизина робость  Эраст узнал, что он любим, любим страстно новым, чистым, открытым сердцем» (612). Далее читатель волен представить себе мизансцену, сам придумывать и выбирать те способы, которыми Лиза дала понять Эрасту, как сильно она любит его.

Как отмечает О.Павлова, обращение к воображению и опыту читателя позволяет сделать изображение психологических моментов более сложным, поскольку характер ассоциаций воспринимающего художественный текст сознания весьма индивидуален. Благодаря такой субъективизации восприятия художественных образов активизируются эмоции читателя  он начинает сочувствовать героям.

С этой точки зрения, принципиально показателен, на наш взгляд, финал повести. Перечитаем его внимательно: «Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и привел меня к Лизиной могиле. Теперь, может быть, они уже примирились!» (621).

Почему автор-повествователь ни словом не обмолвился о том, каким образом Эраст узнал о самоубийстве Лизы, когда и при каких обстоятельствах это произошло?

Нам думается, что данное умолчание несет в себе глубокий психологический смысл. Читатель получает возможность сам поразмышлять над ситуацией. Опираясь на некоторое знание человеческой психологии, например, можно предположить, что, дав Лизе деньги, Эраст какое-то время считал, что «позаботился» о благополучии бывшей возлюбленной (испорченный средой мальчишка-дворянин придает деньгам определяющее значение в решении любого вопроса).

Однако муки совести, принимаемые за желание убедиться в том, что все действительно улажено, и Лиза, например, вышла замуж, или, на худой конец, живет, ни в чем не нуждаясь, по прошествии времени, достаточного, по расчетам Эраста, для обретения ею душевного спокойствия, побуждают его «прогуляться» в знакомых местах. Можно даже заглянуть еще глубже в душу одного из самых сложных героев в русской литературе XVIII века и предположить, что Эраст лишь убеждает себя, что заботится о благополучии Лизы, на самом же деле не желает признаться себе в том, что жаждет доказательств ее верности. Таков лишь один из возможных психологических сценариев. Читатель имеет право нарисовать в собственном воображении иные его варианты. Например, через того самого слугу, которому было приказано «выпроводить» Лизу со двора, до Эраста донеслись городские слухи о том, что на днях какая-то девушка бросилась в пруд, и неясное чувство тревоги погнало его в знакомые места, где его ждало ужасное открытие.

В любом случае, по прошествии некоторого времени Эраст оказался недалеко от дома Лизы и увидел его заколоченным, опустевшим. Что испытал герой в ту минуту? Какое душевное потрясение? У кого попытался узнать об исчезнувших обитательницах? Очевидно, у соседей  добрых «поселян», похоронивших и Лизу, и ее мать? Какие чувства хлынули в его душу, когда он услышал о самоубийстве героини? Кто показал ему могилу Лизы? Что пережил он, стоя возле нее? Как часто он впоследствии приходил на эту могилу? Личный повествователь умолчал об этом.

Возможно, причина в том, что сам Эраст не смог выразить свои чувства. Но ведь мы знаем, что автор в таких случаях обычно давал волю своему воображению и додумывал, домысливал недостающие звенья в цепочке изображаемых душевных движений. Ему удалось донести до читателя даже переживания Лизы в последние минуты ее жизни, когда героиня находилась в состоянии сильнейшего аффекта. Почему же о переживаниях Эраста не сказано ни слова?

Мы можем предположить, что потрясение, которое испытал Эраст, было столь сильным, что рассказ о нем оказался абсолютно невозможным и для него самого, и для личного повествователя, и для автора произведения. В самом деле, какими средствами в момент работы над повестью мог воспользоваться Карамзин? Написать о том, что герой побледнел, залился слезами, даже упал в обморок? Придумать ему внутренний монолог, в котором он клянет себя как убийцу любимой девушки? Скорее всего, Эраст в тот страшный момент не смог связать мелькавшие в его голове обрывки мыслей, а потому внутренний монолог выглядел бы искусственно, психологически недостоверно. Все привычные и хорошо освоенные Карамзиным приемы оказываются слишком скудными, они не удовлетворяют писателя, поскольку не способны передать глубину и силу пережитого героем потрясения. Но если его нельзя «изобразить», «передать», то на него можно намекнуть многозначительным молчанием. Наконец, умалчивает автор и об обстоятельствах смерти Эраста.

Таким образом, найденный писателем прием умолчания позволяет блестяще справиться со сложнейшей психологической задачей. Интуитивно прозревая глубины психологической драмы героя, читатель вольно или невольно начинает сочувствовать ему и смягчает собственное сердце: становится возможным не только загробное примирение любящих, но и примирение читателя и Эраста.