Академик Ќ
Секция 5 Құжаттар мен материалдар
жүктеу/скачать 1,64 Mb.
|
b383 (1)
| Секция 5
Құжаттар мен материалдар Документы и материалы Письмо А.М. Панкратовой К.И. Сатпаеву с просьбой просмотреть рукопись глав книги «История Казахской ССР» 11 марта 1941 г. Дорогой Каныш Имантаевич, посылаю Вам, как мы условились, главы, посвященные советскому периоду: гражданской войне, восстановительному периоду, индустриализации. Завтра пришлю остальные: коллективизация, вторая и третья пятилетки. Особенно мне важно, чтобы Вы посмотрели последнюю. Там, кстати, речь идет также о Джезказгане и о Вас лично. Если у Вас нет времени, чтобы прочесть все подряд, прочтите то, что Вас заинтересует, но главу о пятилетках прочтите всю. Я работу редакционную закончила. Сейчас пишу предисловие и тоже прошу Вас посмотреть. Я хочу 15 марта уехать, но до отъезда хотела бы' заглянуть к Вам. Сообщите, когда Вам удобнее. А. ПАНКРАТОВА Оп. 4. Д. 103. Л. 28. Подлинник. Автограф. Публикуется впервые. Докладная записка К.И. Сатпаева и директора института языка, литературы и истории КазФан Н.Т. Сауранбаева председателю СНК КазССР тов. Н.У. Ундасынову о необходимости стенографической записи сказаний Мурун-Жирау (Сенгирбаева) 12 января 1942 г. Из отчетов диалектологической экспедиции 1939 г. Казахстанскому филиалу Академии наук СССР было известно имя старейшего сказителя песен о сорока крымских богатырях. Но по известной причине никаких мер со стороны филиала по записи этих песен не было принято. В начале ноября 1941 г. с одобрения секретаря ЦК КП(б) Казахстана тов. Бузурбаева Казфилиалом совместно с Обществом изучения Казахстана был послан в Мангышлак опытный собиратель народной литературы т. Хангельдин А. Цель посылки заключалась в том, чтобы проверить реальность этого факта и при возможности организовать на месте полную запись песен. Тов. Хангельдин после полуторамесячного пребывания в г. Шевченко вернулся в Алма-Ату и привез исчерпывающие сведения об этом сказителе и его сказаниях. 1. Сказителю Муруну Сенгирбаеву сейчас 81 год. В настоящее время он живет в г. Шевченко. Частично занимается зергерством. 2. Сенгирбаев Мурун в 18-летнем возрасте становится известным профессиональным сказителем-певцом «Песен о сорока крымских богатырях». Исполняя эти песни в течение многих лет, он объездил бывшие бухарские, хивинские эмираты и народы, населяющие территорию между Аму- и Сыр-Дарьей, южное побережье Каспийского и Черного морей. Сенгирбаев в зрелом возрасте завоевывает себе почетное звание Мурун-Жирау, которым он пользуется и до сегодняшнего дня. Достигнув преклонного возраста, Мурун-Жирау постепенно становится малоизвестным. О происхождении песен о сорока крымских богатырях старый Мурун-Жирау сообщает следующее: первым творцом этих песен был известный в истории казахского народа легендарный Сыпра-Жирау, живший приблизительно 500 лет тому назад. Сыпра-Жирау передает свое творение представителю нового поколения Абиль-Жи-рау; от него они стали известны Нурун-Жирау, у которого перенял их представитель четвертого поколения Мурун-Жирау, но у него нет последователей. По словам очевидцев (т. Хангельдина, Жакыпбаева), «Песни о сорока крымских богатырях» представляют собой документ исключительной ценности и объема. Об этом говорят следующие факты: «Песни о сорока крымских богатырях» состоят из 40 частей, каждая из которых посвящается одному богатырю, причем в большинстве случаев каждый богатырь представляется потомком другого богатыря. Поэтому весь цикл песен органически и композиционно тесно связан. Он составляет законченное целое, напоминающее по своей структуре известный киргизский эпос «Манас», но. по объему в два раза большее. Судя по тому, что песня о каждом богатыре поется от 7 до 10 дней, можно себе представить фактический объем всех сорока песен. Особого внимания заслуживает содержание, сюжет и композиция этих песен. В каждой песне воспеваются; подвиги богатырей при защите своего народа от иноземных захватчиков, поработителей. Богатырь - защитник и освободитель народа, наделенный самыми лучшими качествами - бесстрашием, справедливостью, сообразительностью, любовью к своему народу и т. д. Немалое внимание привлекает высокий лиризм этих песен: т. Хангельдин, Жакыпбаев и др., слушавшие некоторые песни в исполнении самого сказителя Муруна-Жирау, видели, например, что при исполнении песни о Карасай Казы ни один из слушателей не ушел без слез. Основные герои песен: 1) Ала Тайлы Алтыбай батыр; 2) его сын Баба тукти Шашты Азиз и Ер Кокше и Ер Косай; 3) Пап-Пария батыр; 4) его сын Хутты Кия батыр; 5) его сын Едиге батыр; 6) - » - Вурадин батыр; 7) - » - Муса батыр; 8) - » - Мамай батыр; 9) - » - Орак батыр; 10) Сын Орак батыра Карасай; 11) Сын его Казы батыр; 12 [Сын его] Карадун батыр; 13) его сын Жубаныш батыр; 14) его сын Суйниш батыр; 15 —»— Ер Бе-гис батыр; 16) - » - Ер Когис батыр; 17) —»— Тама батыр; 18) - » - Така батыр; 19) - » - Нарик батыр; 20) —»— Шора батыр; 21) Акжонас батыр; 22) его сын Кенес батыр; 23) - » - Жанбай батыр; 24) Жанбурши батыр; 25) его сын Тюле Агус батыр; 26) Шинтас батыр; 27) его сын Тюре хан батыр; 28) Кара бойлы батыр; 29) Казтуган батыр; 30) его сын Макаш батыр; 31) его сын Тулакбай батыр; 32) Айса батыр; 33) его сын Ахмет батыр; 34) Алату батыр; 35) Тоган батыр; 36) Темирхан батыр; 37) Адил батыр; 38) султан Карим батыр; 39) его сын Шиман батыр; 40) Кобланды батыр. Как видно из этого перечня, известные нам до сих пор сказания о казахских богатырях представляются лишь в виде отдельных фрагментов этого уникального цикла песен о 40 богатырях. Потерять навсегда такой исключительной ценности документ - большая утрата. Необходимо, пока жив сказитель, записать эти песни в полном объеме и сделать их культурным достоянием как казахского, так и других народов Союза ССР. Поездка т. Хангельдина показала, что запись сказаний Мурун-Жирау обычным способом ничего не даст, так как он без домбры не может воспроизводить ни одной песни. Единственным путем полной записи сказаний Мурун-Жирау является стенограмма, но необходимых условий для этого в г. Шевченко нет. Это нужно сделать немедленно, учитывая преклонный возраст сказителя и уникальную ценность его сказаний. Расходы по переезду Мурун-Жирау в Алма-Ату (с проводником) и по организации записи его сказаний составят около 8-10 тыс. руб. (срок записи не менее 10 месяцев). Осуществление этого дела считаем необходимым и оправданным даже сейчас, в условиях военного времени, поскольку имеется реальная угроза утери навек такой исключительно ценной, уникальной сокровищницы народного эпоса. Поэтому просим Вас: 1. Поддержать мнение Каз[ахского] филиала Академии наук о необходимости срочного вызова Мурун-Жирау в Алма-Ату и дать от имени СНК Каз[ахской] ССР телеграмму на имя председателя Мангыстауского райсовета о немедленной и бережной отправке Мурун-Жирау с надежным проводником в Алма-Ату. 2. Поручить НКФ КазССР отпустить Казфилиалу АН в 1942 г. 10 тыс. руб. дополнительных средств на расходы по организации записи уникального казахского эпоса «Сказание о сорока крымских богатырях». Зам. председателя Президиума КазФАН К. И. CATПАЕВ Директор Института языка, литературы и истории КазФАН Н. Т. САУРЛАНБАЕВ Оп. 4. Д. 91. Л. 22-27. Отпуск. Машинопись. Из докладной записки К. И. Сатпаева секретарю ЦК КП(б) Казахстана тов. С. И. Круглову о составе редакционной коллегии 3-го издания 1-го тома «Истории Казахской ССР» Во исполнение постановления бюро ЦК КП(б) Казахстана от 10/IV-1951 г. «О статье в газете «Правда» "За марксистско-ленинское освещение вопросов истории Казахстана"» Президиумом Академии наук КазССР 10 мая с.г. было принято развернутое решение о ликвидации в ближайшее время последствий буржуазно-националистических ошибок в освещении вопроса феодально-монархического движения султана Кенесары Касымова. На том же заседании Президиумом АН КазССР был утвержден представленный Институтом истории, археологии и этнографии АН КазССР план подготовки 3-го издания 1-го тома «Истории Казахской ССР» и персональный состав его авторского коллектива. Президиум АН КазССР обязал Институт истории, археологии и этнографии издать к концу т.г. краткий проспект 1-го тома «Истории КазССР», организовав его обсуждение с привлечением научных учреждений Москвы, Ленинграда и других научных центров Союза. Подготовка к изданию 1-го тома должна быть закончена к июлю 1952 г. К сведению сообщаем, что состав редакционной коллегии 2-го издания 1-го тома «Истории КазССР» был утвержден бюро ЦК КП(б) Казахстана в количестве 9-ти человек, из них 5 чел. (тт. С. Б. Баишев, И. О. Омаров, А. М. Панкратова, С. Н. Покровский, С. В. Юшков) оставлены в рекомендуемом нами составе редакционной коллегии 3-го издания 1-го тома «Истории». Тов. Нусупбеков А. Н., который был в составе ред. коллегии 2-го издания 1 тома «Истории КазССР» не рекомендуется нами исключительно по деловым соображениям, поскольку его основной научной тематикой является период Великой Отечественной войны. Кроме А. М. Панкратовой и С. В. Юшкова все остальные члены ред. коллегии постоянно работают в Алма-Ата. Ответственными редакторами 3-го издания 1 тома «Истории Казахской ССР» рекомендуются тт. И. О. Омаров, С. Н. Покровский и С. В. Юшков. Прежний состав ответственных редакторов состоял из 2-х человек (тт. И. О. Омаров, А. М. Панкратова). Новый состав ответственных редакторов нами рекомендуются из 3-х человек, исходя из деловых соображений, а именно: И. О. Омаров — обеспечит необходимое партийное-политическое направление нового издания и повседневную связь ред. коллегии с аппаратом ЦК КП(б) Казахстана, С. М. Покровский — как руководитель Института и непосредственный организатор авторского коллектива, С. В. Юшков — как высококвалифицированный специалист по дореволюционному периоду истории Казахстана. 1951 год, 31 июля Директору Института хирургии Академии наук Казахской ССР члену-корреспонденту Академии наук тов. Сызганову А. Н. копия: Начальнику хирургического республиканского госпиталя для инвалидов Отечественной войны тов. Гинзбург Я.Е. Ко мне обратился с ходатайством инвалид Отечественной войны Иманкулов А. А. На войне он был контужен в лицо, и ему ампутировали нижнюю челюсть. В результате отсутствия зубов, как он пишет, у него начались болезни желудка. Облздрав Южно-Казахстанской области, куда он обратился, направил письмо в республиканский госпиталь для инвалидов Отечественной войны для принятия необходимых мер. Как пишет тов. Иманкулов, до сих пор нет вызова на него от вышеуказанного госпиталя. Прошу оказать возможную помощь тов. Иманкулову А. А. путем вызова его на лечение в республиканский хирургический госпиталь, согласно представления Облздравотдела Южно-Казахстанской области. Адрес тов. Иманкулова: ст. Туркестан, ул. Широкая, дом № 5. О принятых Вами мерах прошу поставить в известность меня и тов. Иманкулова. К. И. Сатпаев Уважаемый товарищ Иманкулов! Сообщаю, что Ваше письмо я получил. В ответ на Вашу просьбу мною послано письмо директору Института хирургии Академии наук КазССР и начальнику хирургического госпиталя для оказания Вам помощи в лечении (копия письма прилагается). В случае задержки вызова со стороны начальника хирургического республиканского госпиталя, прошу Вас поставить меня в известность для ускорения разрешения Вашей просьбы. Депутат К. И. Сатпаев 1951 год, 3 октября Секретарю ЦК КП(б) Казахстана тов. Ж. Шаяхметову: За последнее время некоторыми товарищами поднимается вопрос относительно моего участия в переизданном в 1927 году Центральным издательством народов СССР, в г. Москве варианта Сказания об Едиге на казахском языке... Причиной, побудившей меня заняться тогда Сказанием об Едиге, было мое общее увлечение материалами устного народного творчества в 1920-1924 гг., в период моей работы народным судьей в Баян-Аульском районе и в ранние годы студенчества. Бывая часто и подолгу в степи в годы судейства (1920-1921), по болезни и студенческим практикам (1922-1924), я в те годы с значительным интересом собирал и записывал образцы устного народного творчества казахов. О некоторых из них писал даже статьи в газетах. В эти же годы я урывал время и для ознакомления с некоторыми из выдающихся образцов народного фольклора, по материалам, хранящимся в Сибири и богатой библиотеке Томского государственного университета. Среди них, своим богатством языка, образностью стихотворных форм и обилием историко-этнографического материала меня особенно поразило Сказание об Едиге, в варианте, записанном Ч. Валихановым и позже опубликованным проф. П. М. Мелиоранским. Особо примечательно было при этом то, что в этом варианте совершенно опущены эпизоды войн Едиге против Руси и Литвы, и весь сюжет Сказания целиком посвящается междоусобной борьбе внутри Золотой орды, между ханом Тохтамышом и Едиге. Предисловие к рассматриваемому Сказанию об Едиге, изданному в 1927 году, было составлено мною на казахском языке. Я его сейчас с возможной точностью и полнотой перевел также и на русский язык. Таким образом, можно полностью ознакомиться с его содержанием, как в оригинале, так и в переводе на русский язык. Как можно легко увидеть, в нем я старался, сколько возможно, осветить историю собирания и опубликования рассматриваемого варианта Сказания об Едиге, значение его для языковедения, литературы и истории, сравнение образов истории, сравнение образов исторического и фольклорного Едиге в варианте рассматриваемого Сказания, сопоставление ряда фактов и эпизодов, упоминаемых в Сказании с историческими фактами, равно, как старался дать анализ образа фольклорного Едиге (а не исторического Едиге, как о том специально подчеркнуто в тексте Предисловия) — как образа положительного героя в устном народном творчестве казахов. К. И. Сатпаев 1951 год, 8 октября Из письма К. И. Сатпаева секретарю Алма-Атинского горкома КП(б) Казахстана тов. Т. Искакову с пояснениями вопросов, возникших в связи с проверкой комиссией горкома деятельности парткома АН Казахской ССР Считаю своим долгом дать в Вашем лице бюро горкома партии некоторые необходимые пояснения по вопросам, которые были подняты 17/VIII-с.г. на заседании бюро горкома в связи с обсуждением доклада секретаря парткома АН КазССР тов. Ефимова С.Я. Эти пояснения я был лишен возможности дать на самом заседании бюро горкома, поскольку вплоть до заседания бюро горкома я абсолютно не знал не только о выводах, но и о существовании самой комиссии горкома партии по проверке деятельности парткома Академии наук КазССР. Хотя эта комиссия (по-видимому под руководством т. Попова) и занималась комплексной проверкой деятельности всей Академии наук, но никто из членов этой комиссии почему-то не счел нужным хотя бы кратко побеседовать со мной, как с руководителем Академии наук. Это в то время, когда, как правильно указывал в своем выступлении тов. Багаев, весь содоклад тов. Попова целиком посвящался по существу анализу недостатков только научно-исследовательской и научно-организационной деятельности Академии наук КазССР. Начну с вопроса о себе. Проведя беспримерную проверку деятельности Академии наук («комплексную», как Вы характеризовали ее в своем заключительном слове) без ведома и объяснений ее руководителя, тов. Попов, как видно из его содоклада, проявил беспримерную же скрупулезность в подсчете того, на скольких заседаниях парткома в 1951г. принимал личное участие Президент Академии наук. Эти цифры тов. Попов приводил, по-видимому, в качестве своеобразного критерия якобы зазнайства Президента. Пишу «своеобразным» потому, что насколько я понимал до сих пор мерой оценки морального облика человека является его отношение к работе и к окружающим людям, т.е. его конкретные дела, а не голый статистический подсчет числа посещенных им заседаний, даже и парткома, во-вторых, тов. Попову следовало, раз он решил серьезно заняться этим вопросом, получить и мое личное объяснение по нему. Тогда бы он узнал, что из 7-ми месяцев т/г (1/1-1/VIII) я в общей сложности только 76 дней находился в Алма-Ата, а 135 дней находился вне Алма-Ата (в Москве, Рудном Алтае, Таджикистане). Следовательно, из 24 заседаний парткома за 1-й месяцев текущего года - по крайней мере 13 заседаний проходили в период моего отсутствия в Алма-Ата. Из 8-ми заседаний парткома, проходивших в дни моего пребывания в Алма-Ата, на 4-х из них я присутствовал по данным самого тов. Попова (лично я счета этому делу, признаться, не вел). С другой стороны, помимо руководства Академией я одновременно являюсь и директором крупнейшего ее Института геологических наук, где непосредственно руковожу разработкой 3-х крупных комплексных научных тем (изучение железорудных и марганцевых месторождении, медистых песчаников и свинцовых месторождений Казахстана). Ввиду перегруженности моего времени, а также ввиду того, что партийная организация Академии наук имеет, как известно, «наркоматский», а не «производственный» тип, мы имели договоренность с тов. Ефимовым (причем, по его же инициативе) о том, что он ставит меня в известность о тех заседаниях парткома, где мое присутствие является необходимым. Я не знаю, почему об этом не сказал на бюро сам тов. Ефимов. До сих пор я в точности соблюдал эту договоренность и считал, что поступаю правильно. Как я уже сказал на бюро горкома, критику по этому вопросу я полностью учту в дальнейшем, цель же моего объяснения по этому вопросу заключается единственно в том, чтобы в свете изложенных выше объективных фактов, указать на полное отсутствие с моей стороны элементов какого-либо игнорирования партийной организации Академии наук. 1951 год, 21 августа Секретарю ЦК ВКП(б) товарищу М.А. Суслову Секретарю ЦК КП(б) Казахстана товарищу Ж. Шаяхметову Вчера, 11/Х-с/г., в отделе науки и вузов ЦК КП(б)К меня ознакомили с письмом неизвестного лица на имя секретаря ЦК ВКП(б) тов. М. А. Суслова и секретаря ЦК КП(б)К тов. Ж. Шаяхметова, где буквально вылиты на меня ушаты самых тяжелых политических обвинений в контреволюционном национализме, принадлежности к партии Алаш-орда, в пантюркизме и прочих гнусных вещах. Я, прежде всего, категорически отметаю все эти обвинения, как грязную клевету и ложь. Членом или агентом партии Алаш-орда я никогда не состоял. Что написано про меня в указываемой автором письма газете «Сары-Арка» — я не знаю. Но зато совершенно ясно помню, как сейчас, хотя речь и идет здесь о событиях 34-х летней давности, что в качестве агитатора партии Алаш-орда я никогда и нигде не выступал. Должен отметить, что в 1917-18 гг. я действительно жил, так сказать, в окружении буржуазных националистов. Но от алашординского смрада меня в те годы, к моему величайшему счастью в дальнейшем, спасло мое фанатическое стремление тогда к получению высшего образования. Все свободное мое время уходило тогда на усиленную самоподготовку к экзамену на «аттестат зрелости», что, после семинарского образования, требовало весьма солидного пополнения моих знаний по математике, латыни и иностранным языкам. Когда и почему я занимался изучением устного народного творчества казахов, как и где была опубликована указываемая автором книжка об Едиге, где имеется мое предисловие, — я уже указал в своем предыдущем письме на имя тов. Ж. Шаяхметова от 8/Х-с/г, написанном еще до ознакомления с текстов клеветнического письма, на которое и даю ниже необходимое объяснение. Книжка об Едиге с моим предисловием издана «не почти сразу же по установлении Советской власти», как пишет автор письма, а спустя целых десять лет после этого события; издана была эта книжка не «украдкой» и не где-нибудь «на периферии», а в Центральном издательстве народов СССР в г. Москва. Как я указывал и в предыдущем своем письме — эта книжка явилась плодом моего, в общем, кратковременного увлечения фольклором казахского народа в ранние годы. Сказание об Едиге, как об этом ясно сказано в составленном мною предисловии, привлекло тогда мое внимание, главным образом, богатством и образностью своего языка. Меня также увлекала и та высокая оценка, которая давалась этому сказанию со стороны таких авторитетов, как Ч. Валиханов и проф. П. М. Мелиоранский. Я лишь переписал, строго по варианту Валиханова-Мелиоранского, это сказание на основе современной казахской орфографии, исправил концовки некоторых стихов, снабдил предисловием и прислал рукопись в Москву, в адрес Центрального издательства народов СССР. Там ее и опубликовали в 1927 г. С тех пор и поныне, по причинам, указанным в предыдущем письме, я больше уже не возвращался к вопросам казахского фольклора. Я никогда и не пытался «скрывать» эту книжку. Считаю смешным и глупым утверждение автора письма об этом. Считаю так по той простой причине, что она, эта книжка, издана в советское время и в одном из центральных советских издательств. В перечне своих научных и научно-популярных работ, составляемых мною до 1944 г., я вообще не указывал свои работы, не относящиеся к проблемам геологии. О том же, что никогда эта книжка «не замалчивалась» и «не скрывалась» ясно видно, например, из трудов Юбилейной сессии Казахского филиала АН СССР, изданных в 1943 г., где на стр. 202, в докладе И. И. Мещанинова и Е. Исмаилова «Об итогах изучения казахского языка и литературы за 25 лет», написано буквально следующее: «Большую ценность представляет научное издание поэмы «Ер-Едиге» под редакцией и с предисловием Каныша Сатпаева (издано в Москве в 1927 г.), где он дает впервые после Чокана Валиханова обстоятельный анализ и научные оценки гениальному созданию казахского народа — поэмы «Едиге». О крупных ошибках, имеющихся в составленном мною предисловии к этой книжке, я уже указал в предыдущем своем письме. Следует подчеркнуть, что они, эти ошибки, особенно ясны и рельефны сегодня, в свете исторических решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, в частности после решения ЦК ВКП(б) от 1944 г. о работе Татарского обкома партии, где конкретно осуждена реакционность поэмы об Едиге, в особенности в свете ленинских указаний о двух культурах в культуре любого классового общества. Но в те годы я, исключительно в результате незнания ленинских указаний, не увидел этих ошибок в своем предисловии к сказанию об Едиге. Крупнейшей же ошибкой в этом предисловии, как указано в предыдущем моем письме, было выделение какой-то группы мудрых ханов и причисление сюда султана Кенесары Касымова. В те годы, когда писалось мое предисловие, вопросы истории Казахстана совершенно не были разработаны с позиции марксистско-ленинской науки, что приводило к тому, что указанные выше ханы Едиге, Аблай, Кенесары Касымов — многими трактовались как положительные деятели. Что в этом моем предисловии не имелось какой-то «преднамеренной и сознательной контрреволюционной идеологии», как пишет автор письма, неопровержимо доказывает, как мне представляется, — вся моя последующая 25-летняя трудовая жизнь как специалиста и советского гражданина. Я переехал на работу в Алма-Ату не в 1939 г., а только с началом Великой Отечественной войны, 1-го июля 1941 года. Такая странная забывчивость автора письма даже на близкие даты, меня насторожила. Я навел справку о том, не вышло ли в свет в 1939-40 гг., т.е. до моего приезда в Алма-Ату, чего-либо нового о казахском фольклоре и, в частности, об Едиге. Оказалось, что именно в 1939 г. был выпущен в свет 1 том «Героического эпоса казахов», составленный сектором литературы и народного творчества Казахского филиала АН СССР, которым тогда руководили Е. Исмаилов и С. Аманжолов. В этом первом томе оказалась напечатанной как раз и поэма об Едиге, притом в точности в варианте того же Валиханова-Мелиоранского. Последующая моя работа в Алма-Ата в качестве руководителя Казахского филиала АН СССР, позже — Академии наук КазССР, проходила буквально на виду всей общественности столицы Республики. Она была всецело направлена на рост и укрепление этого научного центра Республики. Благодаря повседневному руководству и заботливой помощи со стороны ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б), за истекшие с тех пор 10 лет создана в Республике достаточно мощная советская наука, соразмерная в ряде ведущих отраслей с гигантским ростом народного хозяйства Казахстана. Наряду с положительными итогами, Академия наук КазССР имела и имеет и ряд ошибок и недостатков в своей деятельности. В борьбе за их преодоление верным компасом для Академии наук всегда служили руководящие решения ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)К. Одной из крупных ошибок в работе Академии, особенно в военные годы, явилось засорение кадров Академии значительным количеством политически сомнительных и случайных в науке людей. Эта ошибка, благодаря руководству и помощи со стороны ЦК КП(б)К в основном уже исправлена к настоящему времени. Руководство Академии, в частности и я лично, отлично сознает сейчас — в чем был основной корень допущенных им ошибок, приведших к значительному засорению кадров Академии в прошлом. Этот корень заключался, в основном, в недооценке сталинского принципа в подборе кадров и притом — вне зависимости от национальной принадлежности засорявших кадры и ныне уволенных из Академии людей. Более подробно причины, приведшие к подобному засорению кадров, были изложены в 1950 г. в нашем письме на имя секретаря ЦК КП(б)К тов. Ж. Шаяхметова и зам. зав. отделом пропаганды ЦК ВКП(б) тов. Б. С. Кружкова. Следующая ошибка в деятельности Академии имеет место в ее учреждениях Отделения общественных наук и выражается в буржуазно-националистических извращениях в трактовке некоторых вопросов истории и истории литературы КазССР, а также в виде вульгаризаторских, марровских извращений — в области языкознания. Эти ошибки также в результате прямой помощи со стороны ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)К, хотя и с трудом, но упорно исправляются сейчас Академией наук. В этом деле Академия все еще нуждается в повседневной помощи со стороны ЦК КП(б)К. Руководство Академии наук КазССР, в частности лично я, как ее Президент, всегда оказывало возможную и равную помощь в научном росте всем своим кадрам. Проводилось это, конечно, в соответствии с исторической важностью этого дела и при повседневном руководстве и помощи со стороны ЦК КП(б)К. Я отвергаю поэтому, как грязную инсинуацию, утверждение автора письма о том, что руководство Академии и я лично будто бы заботились только лишь о подготовке какой-то немногочисленной «особой» кучки лиц. Абсурдность этого утверждения доказывается десятками уже защищенных докторских и сотнями кандидатских диссертаций научными сотрудниками Академии наук, среди которых, конечно, буквально тонут те несколько фамилий, которые почему-то выпячиваются автором. Спрашивается, — где же остались другие десятки докторов и сотни кандидатов наук, подготовленных хотя бы за последние пять лет в стенах Академии наук КазССР. Я также категорически отметаю, как гнусную ложь и инсинуацию, утверждение автора письма о том, что я при вступлении в партию будто бы что-то скрыл из моей биографии и социального происхождения. Я удостоился быть принятым в состав партии уже в преклонном возрасте, на 44 году своей жизни. Это не являлось в сущности какой-то случайностью, хотя ничто принципиальное никогда не отделяло мою жизнь и работу от линии партии. Только Советская власть открыла передо мной двери высшей школы и позволила мне достичь заветной мечты моего юношества — высшего образования. Без льгот Советской власти я — «семинарист-недоучка» никогда не смог бы переступить порога вуза, тем более в то время, когда упорная моя самоподготовка на аттестат зрелости в 1918-19 гг. закончилась тяжелым заболеванием - туберкулезом легких, а отсюда и - крушением всех своих надежд. Будучи молодым специалистом-геологом, я с восторгом воспринял линию партии на индустриализацию страны, в ее числе и родного Казахстана. Первая Сталинская пятилетка прошла в моей жизни, как замечательный период раскрытия богатейших недр Джезказгана и параллельного раскрытия моей личности, как геолога, инженера и гражданина. Первые 15 лет своей творческой жизни и деятельности я целиком отдал делу раскрытия многогранных и богатейших недр Джезказганского района, упорной и страстной борьбе за создание «Большого Джезказгана», за мощную социалистическую индустриализацию всего Центрального Казахстана. В одной из ранних своих статей, посвященной перспективам развития Джезказгана и написанной, кстати, в том же 1927 г., когда вышла в Москве в свет и книжка об Едиге, и опубликованной в 1-м (январском) номере журнала «Народное хозяйство Казахстана» за 1928 г., я также несколько возвращался к мотивам народного творчества казахов и писал: «Когда над Улутау впервые пронесется гудок заводской сирены, то он, несомненно, найдет свой мощный отклик далеко во всех уголках Казахстана. Усилителями же этого «эха» будут: историческая популярность Улутау, его центральное местоположение, трудолюбие и любознательность казахского народа и даже его природная склонность к песнетворчеству, причем в новых песнях их несомненно будут звучать уже не былые ноты тоски и отчаяния, а другие, бодрые ноты, полные мощи и отваги. То будут песни нового нарождающегося индустриального Казахстана. (Последние слова в тексте статьи набраны жирным шрифтом. - К. С. См. журнал «Народное хозяйство Казахстана», № 1, 1928 г., г. Кзыл-Орда, стр. 109). Могу отметить, что эти 15 лет упорной борьбы за Большой Джезказган, проходившей в условиях жестоких схваток с вредителями, орудовавшими до 1938 г. в руководстве цветной металлургии и геологии СССР, в упорном преодолении кадровых, организационно-технических и прочих трудностей роста закалили и меня, как специалиста и гражданина. В особо трудных и критических условиях этой борьбы я постоянно обращался к помощи партии, ее вождей и находил в них всегда неизменную моральную и материальную поддержку (встреча с покойным С. Орджоникидзе в 1934 г., встреча с Л. М. Кагановичем - в 1938 г.). Мне верили и поддерживали, враги Джезказгана — вредители — обезвреживались. Вполне понятно, что такая материнская забота партии и отеческое внимание ее вождей всегда усиливали во мне чувство своего неоплатного долга перед партией и народом. Уже тогда я мог со всей открытой совестью стучаться в двери партии. Но меня всегда удерживало от этого шага сознание именно того тяжелого груза, который лежал на моем соцпроисхождении и на факте репрессированности ряда моих близких и дальних родственников. (Кстати, отмечу, что Карим Сатпаев, о котором пишет автор письма, приходится мне двоюродным братом. Автор неверно пишет, что он будто расстрелян в 1922 г. Он в том году был действительно арестован, но был вскорости же выпущен на свободу. Затем в течение следующих лет он работал на различных должностях бухгалтера и др. в пределах Акмолинской и Карагандинской областей и был репрессирован вновь в 1937 г. Дальнейшая его судьба мне неизвестна). Я вполне понимал и внутренне разделял справедливость проявляемой партией строгой разборчивости в приеме членов в свои ряды, особенно из так называемых социально-чуждых слоев. Что, если я постучусь в двери партии и меня не примут из-за изъянов в моем соцпроисхождении и в родственниках — думал я про себя — ведь морально я буду тогда убит. Нет, лучше, пожалуй, продолжать и дальше работать в качестве ценимого и уважаемого специалиста и непартийного большевика, имея возможность обращаться в нужных случаях к помощи партии с открытой душой и спокойной совестью, чем рисковать потерей всего своего душевного равновесия из-за возможного официального отказа со стороны партии в приеме меня в число своих членов. Ничто кроме этого чувства тревоги, повторяю, не отделяло меня от партии большевиков: ни ее генеральная линия, ни ее великие задачи и цели и ни ее неизменно благосклонное отношение ко мне как к специалисту и общественному деятелю. У меня была своя заветная мечта в жизни — дожить до момента пуска в эксплуатацию нового гиганта медной металлургии страны — Большого Джезказгана, осуществлению которого я отдавал в сущности всю свою жизнь, и придти в партию в этот исторический для Джезказгана день. Только такой, полностью завершенный и крупный вклад общего коллектива энтузиастов Джезкагана — думал я — может в какой-то мере уравновесить мои изъяны в соцпроисхождении и т.д. Но мне не удалось прожить в Джезказгане до этого светлого дня. И произошло это отнюдь не по моей собственной инициативе. Осенью 1940 г. состоялось решение ЦК КП(б)К об утверждении меня в качестве директора вновь созданного первого Института — геологии в составе Казахского филиала Академии наук СССР. Мне было нелегко оставить Джезказган, и я медлил со своим переездом в Алма-Ата. Тов. Ж. Шаяхметов, тогда второй секретарь ЦК КП(б)К, может быть не забыл, как уже весной следующего 1941 года, тогдашний Первый секретарь ЦК КП(б)К тов. Н. А. Скворцов, в своем рабочем кабинете в ЦК, вежливо и вместе с тем строго «пропекал» меня за то, что я слишком медлю с переездом в Алма-Ата, что партия и ее ЦК планируют для интересов государства работу не только партийных, но непартийных большевиков, что решение ЦК КП(б)К в этой связи имеет обязательную силу и для меня, как непартийного большевика. Эта теплая беседа и советы руководителей партии Казахстана окончательно определили и ускорили мой переезд в Алма-Ату, который состоялся 1-го июля того же 1941 г., как раз в первые же дни Великой Отечественной войны. Вскоре же по приезде в Алма-Ату я был удостоен и следующего знака высокого доверия ко мне — назначения заместителем Председателя Президиума, т.е. фактическим руководителем всего Казахского филиала АН СССР, поскольку формальный его Председатель постоянно проживал в Москве. Я (тотчас же и) целиком окунулся в дела коренной перестройки работы филиала в соответствии с нуждами военного времени. (В этой, крайне сложной и напряженной работе я также постоянно чувствовал на себе заботливую помощь и повседневное руководство со стороны ЦК КП(б)К. Филиал сумел перестроить в короткий срок свою работу на оказание практической помощи нуждам фронта, стал неуклонно и бурно развиваться и сам на этой благодарной основе. Стали давать фронту полновесную помощь: Джезказган, руды которого потекли мощными эшелонами на Балхаш и Джезды, марганец которого встал на смену никопольскому в работе Магнитогорского комбината. Это были объекты, в выявлении и разведке которых был запечатлен и мой личный творческий труд. Стало реализовываться строительство передельного металлургического завода на Темиртау. Часто по поручениям ЦК КП(б)К и Правительства КазССР я выезжал в Центральный Казахстан. И вот в один из майских дней 1942 г., во время личного доклада об одной из очередных моих поездок в Центральный Казахстан, тов. Ж. Шаяхметов вдруг неожиданно поставил вопрос о том, почему я не вступаю в ряды партии. Не скрою, что этот вопрос секретаря ЦК партии Казахстана тогда взволновал меня до глубины души. То, о чем я мечтал и не смел открыто сказать в течение многих лет, было сказано просто и ясно устами секретаря ЦК партии. Помню, что тогда же со всей откровенностью я высказал ему все свои тревоги по этому вопросу, равно как и то, что с партией я фактически сроднился уже давно, что ничто внутренне не отделяет меня от партии. Затем, своевременно не опознанная и длительная болезнь (гнойный аппендицит, который долго путали с туберкулезом кишек), закончившаяся операцией, приковала меня в течение нескольких месяцев к больничной койке. Осенью я был вызван в Свердловск для участия на юбилейной, и первой за годы войны, научной сессии Академии наук СССР. По возвращении оттуда я с помощью товарищей из ЦК КП(б)К и партийной организации Казахского филиала АН ССР подыскал необходимых поручителей, подготовил нужные материалы. В начале апреля 1943 г. я был, наконец, принят в число кандидатов партии, а через год — уже в ее члены. Такова по необходимости несколько длинная, некоторая исповедь моей жизни. О ней я пишу здесь потому, чтобы показать, как довлел в моем внутреннем сознании тот тяжелый груз соцпроисхождения, родственников и др., который висел и, по-видимому, будет еще продолжать висеть над моей жизнью, ибо только лишь наличие этого груза дает, очевидно, некоторые объективные основания к тому, чтобы лить на мою голову любому клеветнику любые гнусные инсинуации вроде тех, которые написаны в рассматриваемом клеветническом письме безымянного автора. В заключение скажу, что вся моя сознательная творческая жизнь проходила в период советской власти (и проходила, следовательно) на глазах всей общественности Республики. Во всей своей жизни я руководствовался девизом о том, что «правда всегда торжествует в жизни», что «из всех политик — самая правильная — принципиальная политика», что «именно тот подлинный большевик, который своим реальным трудом вносит практический вклад в строительство коммунизма. Эти же принципы останутся неизменными (как думаю) и во всей моей дальнейшей жизни. Таково мое объяснение по существу рассматриваемого клеветнического пасквиля по моему адресу. Могу заверить Центральный Комитет партии Казахстана, что я, как коммунист и гражданин, восприму как должное любое его решение по моему персональному вопросу. Для полного и объективного рассмотрения вопроса, я счел полезным приложить к настоящему письму перевод на русский язык: 1) текста самого сказания об Едиге, в варианте, опубликованном с моим предисловием в 1927 г. на казахском языке (перевод сделан Ч. Валихановым, 2) текста моего предисловия к опубликованному в 1927 г. варианту сказания об Едиге на казахском языке (перевод сделан мною и охватывает полностью существо содержания предисловия), 3) письмо мое на имя секретаря ЦК КП(б)К тов. Ж. Шаяхметова, написанное 8/Х-1951 г., до моего ознакомления с текстом клеветнического письма против меня. К. И. Сатпаев 1951 год, 12 октября ЦК КП(б) тов. К Джангельдину Ниже даю справку по поводу поставленных Вами сегодня вопросов. 1. Кто такой Бокан Сатпаев? — Бокана Сатпаева нет в нашей фамилии. Если имеется в виду здесь Бокеш Сатпаев, то он приходится мне родным братом. Его настоящее имя — Газиз, а Бокеш — ласкательное прозвище, данное с детства. Подробная справка о нем дана в моей автобиографии. О намерении моего отца ехать в 1927 году в Мекку и кто такой Тугельбай? — Осенью 1927 г., возвращаясь из очередной экспедиционной поездки в Центральный Казахстан, я заехал на несколько дней в родной аул. Мой отец — Имантай, услышав откуда-то, что Советская власть объявила о разрешении желающим свободно ехать в Мекку, настойчиво просил меня помочь ему съездить в Мекку. На мои уговоры не делать этого, он остался неумолим. Из уважения к его глубокой старости я ему дал обещание разузнать об этом и если такое разрешение действительно имеется, то оказать возможную помощь в его поездке. Поскольку отцу тогда было свыше 82 лет, то он намеревался ехать вместе еще с одним казахом из соседнего аула, более молодым по возрасту и тоже желающим ехать в Мекку. Имя этого казаха я сейчас совершенно забыл. Может быть он и есть этот самый Тугельбай. По приезде в Москву, я навел справки в соответствующем учреждении (кажется, оно называется «Доброфлот») и написал отцу, как помнится, в общем уклончивый ответ. Через несколько месяцев после этого, ранней весной 1928 г., мне сообщили из аула о кончине отца, чем естественно и закончилась вся эта «история». О моей книжке об Едиге. — О том, что книжка моя об Едиге вообще мной не скрывалась, можно убедиться, как уже указывалось раньше, хотя бы из трудов Юбилейной сессии Казахского филиала АН СССР, опубликованных в 1943 г. Через год или два после этого вышло постановление ЦК ВКП(б) о работе Татарского обкома партии, где были осуждены поэмы об Едиге. До этого исторического постановления ЦК ВКП(б), имя Едиге, как известно, имело широкое хождение везде, в том числе в Казахстане на страницах периодической, художественной и научной печати. Насколько мне известно, это постановление ЦК ВКП(б) было везде принято к неуклонному исполнению без каких-либо публичных обсуждений и созывов актива. В частности, такого обсуждения не было и в Казахстане. Никто из писавших раньше об Едиге многочисленных лиц не выступил нигде с публичным обсуждением своих ошибок. В их числе был и я, тем более, что моя ошибка имела тогда почти двадцатилетнюю давность, кстати говоря, до краев заполненную уже не фольклорным, а совершенно иным творческим содержанием. О появлении моего имени на страницах газеты «Сары-Арка» от 9/XI-1917 г. — Как попало мое имя в списки агитаторов, отправленных от партии Алаш-Орда в различные уезды Семипалатинской губернии по выборам в Учредительное собрание, мне совершенно неизвестно. В 1917 я являлся учащимся Семипалатинской учительской семинарии. Как писал и раньше, в те годы я практически жил в окружении буржуазных националистов. Пытаясь втянуть в свою орбиту возможно широкий круг казахской интеллигенции, в частности учащейся молодежи, буржуазные националисты, возможно, рассчитывали привлечь и использовать тогда и меня, как одного из учащихся-казахов. Только этим я могу объяснить появление своего имени в номере газеты «Сары-Арка» от 9/XI-1917 г., который кстати, я увидел сегодня впервые, хотя и прошло с тех пор 34 года. Как указывал в своем письме от 12/Х-1951 г., я в 1917-19 гг. не принимал никакого участия в политической жизни, так как эти годы были как раз периодом моей усиленной самоподготовки к экзаменам на аттестат зрелости, отнимавшей целиком все мое внимание и время. Мне не было в те годы и 20-ти лет, и все мои желания и силы были тогда всецело направлены на получение высшего образования. Именно такая чрезмерная перегрузка своей самоподготовкой и привела меня тогда к тяжелому заболеванию туберкулезом легких и, как казалось, — к полному крушению всех своих надежд. Вообще же я могу с чистой совестью заверить, что в своей жизни я никогда и нигде агитатором партии Алаш-Орда не выступал. 5. О составителях первого тома сборника «Героический эпос казахов», изданного в 1939 г. — В качестве фактических составителей этого сборника я в своем письме от 12/Х-1951 указывал на Исмаилова и Аманжолова. Хотя С. Муканов и являлся официальным ответственным редактором указанного сборника, по существу вся работа по подбору материалов и подготовке сборника к печати могла быть выполнена, по моему мнению, только лишь силами сектора литературы и народного творчества Каз. фил. АН СССР, в составе которого и работали тогда Исмаилов и Аманжолов. К. И. Сатпаев 1951 год, 24 октября Справка
В издании эпоса «Едиге» я был не первым и не последним участником. Хронология издания этого эпоса такова: Текст этого эпоса был записан на казахском языке и впервые был переведен на русский язык Чоканом Валихановым. Этот перевод был опубликован в однотомнике сочинений Чокана Валиханова в 1904 году, стр. 233-264. Эпос об Едиге, под названием «Сказание об Едиге и Токтамыше», вышел отдельной книгой на казахском языке с предисловием П. М. Мелиоранского в 1905 году. Эпос «Едиге» на казахском языке вышел отдельным изданием в городе Ташкенте, в 1925 году, с предисловием Абубакира Диваева. Эпос «Едиге» с моим предисловием вышел в г. Москве, в 1927 году. «Едиге батыр» был включен в однотомник казахского богатырского эпоса в 1939 году, за два года до моего приезда в г. Алма-Ата. Этот том вышел с предисловием и комментариями Сабита Муканова. Начиная с 1938 года вплоть до опубликования постановления ЦК ВКП(б) о работе Татарского обкома партии, эпос «Едиге» публиковался в хрестоматиях С. Муканова и X. Бекхожина, подвергался разбору в учебниках для средней школы Джумалиева, Исмаилова. Как известно, в составлении этих учебников и учебных пособий я лично не принимал никакого участия. Что касается вопроса пропаганды этого эпоса в советские годы, то я могу признать своей виной мое предисловие к изданию 1927 года. Еще тогда, когда я находился в Джезказгане и не принимал никакого участия в вопросах разработки истории казахской литературы, писали об этом эпосе следующие литературоведы: Муканов Сабит в своем предисловии к однотомнику богатырского эпоса, в 1939 году, эпос «Едиге батыр» считает одним из ценных наследий прошлого, в свой сборник включает этот эпос первым (стр. 25-58). Ауэзов Мухтар в своей статье «Казахский эпос и дореволюционный фольклор», вошедшей в книгу «Песни степей», в 1939 году писал, что былина об Едиге является одним из исторических документов периода распада Золотой орды (стр. 11). Тажибаев Абдильда в своей статье «Мы растем», вошедшей в книгу «Сборник современной казахской литературы» (Москва, 1940 г.) писал, что первоначальный создатель «Едиге» является предком современных народных акынов (стр. 378). Академик А. С. Орлов в своей книге «Казахский героический эпос», вышедшей в Москве в 1945 году, разбору эпоса «Едиге батыр» посвящает целую главу (стр. 128-147). В 1943 году, по заданию Управления по делам искусств при Совнаркоме КазССР (начальник Управления С. Е. Толыбеков) писатель Джума-лиев написал пьесу «Едиге», где личность Едиге выводится как казахский национальный герой. Имя Едиге, как батыра, защищавшего интересы народных масс, упоминается в «Письме казахского народа фронтовикам-казахам», опубликованном в 1943 году (стр. 9). Список этих документов можно было бы продолжить до двух десятков, но я считаю достаточным и этих для доказательства того, что не я являюсь первым, тем более последовательным пропагандистом эпоса «Едиге». Моя ошибка является частью общей ошибки исследователей истории литературы, существовавшей вплоть до постановления ЦК ВКП(б) от 1945 г. о работе Татарского обкома партии, осудившее поэмы об Едиге, как реакционные, после которого ни один из исследователей литературоведов Казахстана, ни тем более я — уже больше не возвращались к теме Едиге. К. И. Сатпаев 1951 год, 21 ноября Сопроводительное письмо Сатпаева К. И. к письму, адресованному Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. И. В. Сталину с просьбой объективно рассмотреть его дело Дорогой Иосиф Виссарионович! Чрезвычайные обстоятельства последнего периода моей жизни заставили меня обратиться к Вам, как к вождю партии и советского народа с прилагаемым, по необходимости, длинным письмом. В этом письме изложены основные этапы и итоги всей моей сознательной жизни, а также обстоятельства, приведшие меня в последний период времени в тяжелое моральное состояние. Я свыше 32 лет своей жизни верой и правдой служил интересам партии и народа, в том числе, 15 лет в качестве геолога в пределах Центрального Казахстана и около 11 лет руководителем науки в Казахстане. Последние 6 лет я был удостоен чести нести почетный и ответственный пост президента Академии наук Казахской ССР. Всего через 2 месяца повторного избрания меня на пост президента, решением закрытого Бюро ЦК КП(б)К от 23.11.51 г. я неожиданно был снят с поста президента с объявлением строгого выговора и с занесением его в личное дело. Мотивом для этого сурового решения послужили следующие обвинения: 1) скрытие, якобы, мной своего социального происхождения при вступлении в партию в 1943 году. 2) Неосуждение мною после 1945 года изданной в 1927 году с моим предисловием книжки об Едиге. 3) Засорение кадров Академии чуждыми элементами. Уже после этого решения ЦК КП(б)К, судя по материалам периодической печати, зав. отделом пропаганды ЦК КП(б)К тов. Храмков предъявил мне на V съезде Коммунистической партии Казахстана заочное обвинение в том, что я будто бы «опекал националистов». Мои объяснения по каждому из этих пунктов обвинения изложены в прилагаемом более подробном письме. Как видно из них, первое обвинение по моему адресу представляет результат простого недоразумения, так как своего социального происхождения я никогда не скрывал. Второй пункт обвинения, вообще говоря, правильный, является по существу своему общим для многих работников Казахстана, в их числе и самих секретарей ЦК КП(б)К, подписавших опубликованное 09.02.43 г. на страницах «Правды» «Письмо казахского народа фронтовикам-казахстанцам», где Едиге также ошибочно восхваляется в качестве «народного героя». Третий же пункт обвинения, действительно, имевший место в Академии наук Казахстана и возникший в результате сложных обстоятельств первых этапов бурного роста науки в Казахстане, особенно, в годы Отечественной войны, был исправлен Академией при помощи партии и правительства уже к концу 1950 года и к моменту решения ЦК КП(б)К от 23.11.51 г. имел лишь чисто исторический интерес. Что касается последнего пункта обвинения меня в «опекании националистов», то насколько можно предполагать, он связан в основном с историком Е. Бекмахановым... В последние годы Бекмаханов, действительно, работал в Академии наук КазССР, но разработку своей... концепции о реакционном феодально-монархическом восстании хана Кенесары Касымова он полностью закончил еще в то время, когда никакого отношения к Академии наук не имел, а работал инструктором в отделе пропаганды ЦК КП(б)К... Широкое выращивание научных кадров являлось одной из государственных задач в условиях Казахстана с его крайней отсталостью в культурном отношении в дореволюционном прошлом и имевшей место нетерпимой диспропорцией между уровнем науки и бурно развивающимся народным хозяйством республики в советский период. Памятуя Ваш мудрый наказ о необходимости любовного и бережного выращивания кадров, я приветствовал и поддерживал каждого, кто стремился к науке, оказывая им всю помощь и содействие в научном и культурном росте. В результате этой кропотливой работы по подбору и выращиванию кадров, в настоящее время Академия наук КазССР располагает уже многочисленным крепким коллективом, в числе которого имеются 60 докторов наук (вместо 3 в 1941 г.) и 300 кандидатов наук (вместо 14 — в 1941 г.). Среди многочисленных вновь подготовленных научных кадров, к сожалению, оказались и отдельные порочные единицы... Но эти отдельные единицы ни в коей мере не могут снизить основные итоги огромной работы Академии в воспитании кадров молодых ученых, беззаветно преданных делу партии и народа... Из сказанного вытекает, что уж если меня называть «опекателем», то я действительно опекал и заботливо выращивал любого из молодежи, стремящегося к науке, и в этой чрезмерной широте и безграничной доверчивости к людям я вижу один из действительных недостатков в своем руководстве Академией наук КазССР. Но я категорически отвергаю приклеиваемый мне ярлык «опекателя националистов», считая его необъективным и в корне несправедливым в свете приведенных в приложенном более подробном письме неопровержимых фактических данных. В моей жизни и работе, разумеется, имели место серьезные ошибки и недостатки, особенно в период руководства Академией наук КазССР. Они проистекали в основном из-за сложности условий работы и недостаточного моего партийного опыта и знаний. В процессе работы они всегда исправлялись при помощи и руководстве партии и не отражались на общем подъеме науки в Казахстане. Не будучи, по своей природе, любителем «спокойной» жизни и «перестраховок» в работе, при решении отдельных принципиальных вопросов я смело шел иногда и на «рискованные» шаги, исходя при этом единственно из сознания государственного значения этих вопросов и моей глубокой уверенности в том, что благодаря мудрой прозорливости партии правое дело всегда восторжествует. Вся моя сознательная жизнь и деятельность до последних дней согревалась вниманием и заботой партии и Советского правительства, открывая мне своим высоким доверием и безграничной помощью необъятное поле для моей творческой деятельности как специалиста и ученого. Мне выпала великая честь трудиться по поднятию социалистической индустрии страны в самом отдаленном уголке крайне отсталого в прошлом Центрального Казахстана в период трех великих пятилеток... Второй этап моей жизни не менее счастливо проходил в вдохновленном труде и дерзаниях по созданию передовой советской науки в стране почти поголовно безграмотной в дооктябрьском прошлом — в Казахстане. Неиссякаемым источником моего творческого вдохновения и на этом поприще являлась, как и всегда, безграничная помощь и доверие со стороны моей родной партии, советского правительства... Я смотрю на свое настоящее положение, как на результат хотя и тяжелого, но случайного недоразумения в своей жизни. В этой связи я обращаюсь с глубокой своей просьбой к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, об оказании Вашей помощи и содействия в скорейшем объективном рассмотрении этого вопроса, в результате чего, как я твердо надеюсь, будет снято с меня незаслуженно позорящее клеймо «опекателя националистов» и наложенное на меня партийное взыскание. Я полон сил и желания и впредь со всей энергией и энтузиазмом отдавать всего себя на любом посту, куда меня поставит партия, на дело служения моей великой Родине в ее светлом пути к коммунизму... Моей страстной мечтой в данное время является желание принять непосредственное творческое участие в осуществлении тех поистине великих строек коммунизма, которые развернуты сейчас в стране. Просил бы Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, и в этом вопросе оказать Вашу помощь и содействие. С глубоким уважением к Вам академик К. Сатпаев. 1952 год, 20 января Из письма К. И. Сатпаева Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. И. В. Сталину о своей трудовой деятельности и просьбой объективно рассмотреть дело по обвинению в «опекунстве националистов» Дорогой Иосиф Виссарионович! Чрезвычайные обстоятельства последнего периода моей жизни заставляют меня настоящим, по необходимости длинным, письмом обратиться непосредственно к Вам. Я один из казахов, кому впервые посчастливилось поступить и окончить вуз в советское время. Свыше 32 лет своей сознательной жизни (включая и время учебы в вузе) я верой и правдой служил интересам партии и народа, в том числе 15 лет — в качестве геолога в пределах Центрального Казахстана и около 11 лет — в качестве руководителя науки в Казахстане. Под направляющим руководством партии, мне посчастливилось стоять во главе научного коллектива Казахстана в годы стремительного подъема науки в республике, когда за короткий срок всего в 5 лет (за период 1941-1946 гг.) практически на голом месте была создана зрелая Академия наук, ставшая в последующее пятилетие мощным и комплексным научным центром, соразмерным в ряде ведущих отраслей с гигантским размахом мощного индустриально-колхозного народного хозяйства Казахстана. В сентябре 1951 г., на очередных уставных выборах, я вновь единогласно был избран Президентом Академии наук Казахской ССР, после чего всего лишь через 2 месяца был освобожден решением Бюро ЦК(б) Казахстана от этого поста, с объявлением строгого выговора с занесением в личное дело. Если бы дело состояло только в освобождении меня от поста президента Академии, я, конечно, не позволил бы себе отнимать Ваше время своим настоящим письмом, ибо на любом посту, на котором сочтет нужным использовать меня партия, я приложу все силы и знания, чтобы оправдать ее доверие. Меня побуждают обратиться к Вам другие мотивы, а именно: сознание незаслуженности мною столь тяжелого наказания, а также совершенно несправедливо приклеенный мне на склоне жизни позорный ярлык «опекавшего националистов». В моей жизни и работе, разумеется, имели место серьезные ошибки и недостатки, особенно, в период руководства Академией наук Казахской ССР. Они проистекали из-за сложности условий работы и недостаточности моего партийного опыта и знаний. В процессе работы, под руководством партии, они всегда исправлялись и не отражались на общем подъеме науки в Казахстане. Не будучи, по своей природе, любителем «спокойной» жизни и «перестраховок» в работе, при решении отдельных принципиальных вопросов я шел иногда на «смелые» шаги, исходя при этом единственно из сознания государственного значения вопросов и моей глубокой уверенности в том, что благодаря мудрой прозорливости партии правое дело восторжествует. Поскольку выдвинутые против меня в последнее время обвинения не вытекают, по моему убеждению, из существа моей деятельности, я позволил себе ниже изложить Вам основные этапы и итоги всей своей сознательной жизни. Поступить в вуз помогла мне только Советская власть, ее широкие льготы в помощь молодежи, желающей получить высшее образование. Пишу так потому, что в детстве и юношестве мне не удалось из-за ограниченности средств моих родителей, являвшихся кочевниками-скотоводами, учиться в гимназии, или реальном училище, окончание которых только и открывало в дооктябрьские годы двери высшей школы для молодежи. Мне пришлось учиться вначале в двухклассном русско-киргизском училище, а затем в учительской семинарии в г. Семипалатинске. Осенью 1917 года, находясь на последнем курсе семинарии, я впервые заболел туберкулезом легких, пролежал некоторое время в переселенческой больнице г. Семипалатинска и по совету врачей был вынужден прервать учебу и выехать в степь, в родной аул, на лечение. Через год, т.е. осенью 1918 года, почувствовав некоторое улучшение в своем здоровье, я вновь прибыл в Семипалатинск и стал усиленно готовиться к экзаменам на аттестат зрелости за курс средней школы, изыскивая при этом средства на жизнь за счет работы в качестве учителя двухгодичных педагогических курсов для казахов, организованных по линии губернской земской управы. Но весной 1919 г. у меня вновь открылся активный туберкулез, и я был вынужден уехать на лечение в аул, на этот раз уже окончательно порвав со всеми моими мечтами о поступлении в вуз. Эти события в моей жизни происходили тогда, когда в Сибири и Восточном Казахстане не было еще Советской власти, а господствовала власть Колчака и алашординцев. В конце 1919 г. власть белогвардейцев была сметена Красной Армией, и в Восточном Казахстане была впервые установлена Советская власть. В это время я еще по болезни проживал в родном ауле. Местный орган новой советской власти - Павлодарский уездный ревком вызвал меня в начале 1920 г. к себе, и, учитывая состояние моего здоровья, назначил меня народным судьей в родной Баян-Аульский район, с его живительным для туберкулезника горным климатом. С начала 1920 г. по сентябрь 1921 г. я с энтузиазмом и преданностью нес почетную и ответственную должность впервые направленного в этот район народного судьи. Выезжая часто в качестве народного судьи в аулы кочевников-казахов, я со всей энергией боролся с конокрадством, барымтой, калымом и другими реакционно-бытовыми преступлениями в степи. Одновременно с обязанностями судьи, в периоды выездных сессий нарсуда, я организовал в степи читки советских газет и журналов, импровизированные вечера самодеятельности, путем объединения сил местного советского актива (учителей, народных акынов и др.), используя одновременно ставку нарсуда как кочевой агитпункт. Областные, уездные и местные органы молодой советской власти относились к деятельности руководимого мною народного суда с неизменным вниманием и поощрением. Опыт работы нашего нарсуда, в частности, его культурно-просветительная и пропагандистская работа, неоднократно освещалась на страницах областной и местной печати. Оценка моей деятельности за этот период со стороны местных органов советской власти видна из сохранившейся у меня справки Павлодарского уездного исполнительного комитета от 1923 г. (за подписью товарищей Капкова и Позняка -первых большевиков, кого я увидел в 1920 г., руководителей уездного ревкома в г. Павлодаре), которая подтверждает мою политическую благонадежность и добросовестность выполняемой мною работы. Кроме чувства огромного морального удовлетворения, эти годы работы народным судьей дали мне много ценного для роста гражданского самосознания, более глубокого знакомства с социально-правовой и экономической жизнью кочевого казахского аула, а также для укрепления моего здоровья. В связи с последним у меня вновь возникла надежда на получение высшего образования. Летом 1921 г. приехал в Баянаул, также для лечения от туберкулеза легких, профессор Томского технологического института геолог Михаил Антонович Усов (позже академик). Знакомство мое с ним, его советы окончательно определили всю мою дальнейшую судьбу. Я подал заявление в областную организацию нарсуда о разрешении мне уехать на учебу, и осенью того же года 1921, после приемных конкурсных испытаний я был принят в число студентов геолого-разведочного отделения горного факультета Томского технологического института. Период 1921-1926 гг. прошел для меня в процессе напряженной учебы. Особенно, благодаря глубоко содержательным лекциям и беседам проф. М. А. Усова, я с юношеским энтузиазмом овладевал основами геологии и ее методами исследования. Под руководством же Усова на производственной практике я знакомился с геологией и минеральными ресурсами Казахстана — этой «классической школой для геологов», как его образно определял тогда проф. Усов. В указанные годы я не замыкался лишь в кругу учебных интересов в вузе. В это же время был составлен мною первый учебник алгебры для средней школы на казахском языке, переданный Наркомпросу КазССР. В библиотеке Томского университета я знакомился с материалами по этнографии и фольклору Казахстана, в частности, читал первые труды ученого-казаха Ч. Валиханова, востоковедов Ю. В. Радлова, Мелиоранского и др. В числе таких материалов мое внимание тогда привлекло и старинное казахское сказание об Едиге, впервые записанное в 1842 г. Ч. Валихановым и переведенное им же на русский язык в нескольких вариантах, вошедших в собрание сочинений этого ученого, изданное Русским Географическим обществом в 1904 г. Вариант сказания об Едиге, записанный Валихановым, был опубликован на казахском языке в 1905 г. проф. Мелиоранским в качестве приложения к трудам Русского географического общества. В опубликованном проф. Мелиоранским тексте этого сказания было чрезвычайно много арабских и татарских слов. Мне тогда представилось необходимым очистить текст сказания от устаревших арабских и татарских слов, переписав сказание на основе новой казахской орфографии, что я и сделал, направив затем эту рукопись, вместе со своим предисловием в Москву — в адрес Центрального издательства народов СССР. Там эту рукопись сказания об Едиге с моим предисловием (как теперь ясно — ошибочным в ряде мест) — опубликовали в виде отдельной книги, в 1927 г. Должен отметить, что все эти мои занятия, как по составлению учебника алгебры на казахском языке для средней школы, так и по изучению материалов казахского фольклора, не отражались сколько-нибудь отрицательно на моей успеваемости в Технологическом институте, — я в те годы, будучи молодым, просто трудился несколько больше, чем это требовалось от рядового студента. В мае 1926 г., после зашиты дипломного проекта, я завершил курс геолого-разведочного отделения Томского технологического института, получив квалификацию горного инженера, с отличным отзывом профессора Усова и других преподавателей. В год моего окончания вуза Советская власть, завершив в основном восстановление народного хозяйства до довоенного уровня, намечала широкие планы социалистической индустриализации страны. В Казахстане, в частности, восстанавливался Риддерский (ныне Лениногорский) полиметаллический комбинат. Годом раньше, т.е. в 1925 г., согласно решению СТО, приступили к достройке и «Атбасарских медных промыслов» в Центральном Казахстане, принадлежавших в прошлом английским концессионерам. Эти «промыслы», расположенные в глубине пустыни Центрального Казахстана, находились на расстоянии 400 км от ближайшей железнодорожной станции (Джусалы Ташкентской ж/д). С 1904 по 1919 г. английские концессионеры разведывали здесь рудную базу — месторождение Джезказган, строили рудник, угольную копь (Байконур) и медеплавильный завод (Карсакпай), рассчитанные на производственную мощность 5000 т годовой выплавки меди. Завершить строительство англичане так и не смогли. Достройка этого медного комбината была поручена вновь организованному общесоюзному тресту «Атбасцветмет» при ВСНХ СССР. На этот же трест была возложена также задача восстановления в дальнейшем предприятия «Спасских медных промыслов» в составе Спасского медеплавильного завода, Карагандинской угольной копи и Успенского рудника, также принадлежавших в прошлом английским концессионерам. По окончании института я и был направлен, по собственному желанию, на работу в этот трест «Атбасцветмет». Первые три года своей работы в тресте летом я находился в Центральном Казахстане на геологических исследованиях Джезказгана, Успенского рудника и других медных месторождений, проводя камеральные работы в Москве при Правлении треста «Атбасцветмет». В те годы единственным геолого-разведочным учреждением в СССР был Геолком, находившийся в Ленинграде, располагавший небольшими кадрами геологов и буровиков. В связи с этим, в первые два-три года буровые работы на Джезказгане проводились силами Геолкома на Договорных началах с трестом «Атбасцветмет». Темпы разведок при этом были поистине черепашьими (в 1927 г. работал один буровой станок, в 1928 г. — 2 станка, и то только в летний период). Первое же мое ознакомление с Джезказганом показало, что англичане, хотя и возились здесь с разведками свыше 10 лет, прошли значительное количество буровых скважин (свыше 230), но выявили в итоге всего 60.000 тонн запасов меди в богатых рудах, и их разведки далеко не охватывали всех потенциальных рудоносных площадей этого месторождения. Результаты своих геологических наблюдений я уже в следующем 1927 году представил в виде обоснованной докладной записки в Правительство Казахстана и в Главметалл ВСНХ СССР. Она была также опубликована в январском номере журнала «Народное хозяйство Казахстана» в 1928 году. Я пытался доказать тогда, что Джезказган является одной из крупных по потенциальным запасам недр медных провинций мира, далеко превосходящей все медно-рудные районы СССР. На этой основе мною предлагался обширный план геолого-разведочных работ и необходимых государственных мероприятий по эффективному использованию Джезказгана в народном хозяйстве СССР. В том же 1928 г., в разгар составления в ВСНХ СССР окончательных наметок плана работ первой пятилетки индустриализации страны, мною были представлены в Правительство Казахстана и ВСНХ два обоснованных предложения. Одно из них обосновывало необходимость скорейшего проведения железной дороги до Караганды для широкого развития Карагандинского угольного бассейна; основные выводы этого предложения были опубликованы в том же 1928 г. в виде статьи в республиканской газете «Советская степь». Другое мое предложение, опубликованное также в виде статьи в январском номере журнала «Минеральное сырье СССР» в 1929 году, касалось вопросов широкого индустриального развития Джезказгана. Минимальные запасы меди в недрах Джезказгана исчислялись мною тогда свыше 1.000.000 тонн, и доказывалась необходимость строительства на базе руд Джезказгана уже в первой пятилетке крупнейшего по тому времени в СССР медного комбината мощностью в 30-40 тыс. тонн выплавки меди в год (для сравнения укажу, что крупнейший тогда в СССР Богомоловский медный комбинат на Урале проектировался на мощность всего 6000 тонн годовой выплавки меди). В это же время геологи Геолкома (руководитель проф. Катульский, позже разоблаченный как враг народа), также изучавшие Джезказган, исчисляли максимально возможные запасы меди в нем всего лишь не более 100 тыс. тонн, «считая в том числе и запасы, уже выявленные разведками англичан». Для того, чтобы быстрее доказать правоту моих взглядов и ошибочность взглядов Геолкома, необходимо было резко увеличить темпы геолого-разведочных работ на Джезказгане. План геолого-разведочных работ на Джезказгане на период первой пятилетки предусматривал в моем варианте разворот буровых работ до объема 15 станков в 1930 г. и до 20 станков в последующие годы. Геолком же в параллельно составленном им варианте плана геолого-разведочных работ на Джезказгане считал подобные темпы разворота разведок совершенно неоправданными и физически невозможными. Весь его план предусматривал работу на Джезказгане всего лишь 3-4 буровых станков, т.е. оставление объема разведок фактически в том виде, что было и в 1928 году. План разведок, предложенный Геолкомом, мог быть в какой-то части оправданным лишь в одном, а именно, в учете тех действительно огромных трудностей в деле резко крутого разворота объема буровых работ, имевших место в тогдашних условиях Джезказгана. Трудности эти действительно были огромны. Прежде всего совершенно отсутствовали на месте кадры буровиков и разведчиков. Залетавшие на Джезказган в погоне за длинным рублем немногочисленные кадры буровиков-сезонщиков не оставались здесь, как правило, дольше одного летнего сезона и тотчас же снимались в обратный путь. Это отчасти объяснялось природными и бытовыми трудностями жизни в те годы в Джезказгане. Совершенно отсутствовали далее и кадры средних и высших звеньев геолого-разведочного дела - коллекторы, лаборанты, прорабы, химики, инженеры и т.п. Совершенно отсутствовали на месте такие необходимые геолого-разведочные службы, как лаборатории, механические мастерские, гараж и др. Практически отсутствовало на месте и необходимое буровое оборудование, так как оставшиеся от англичан несколько комплектов буровых станков были сильно изношенными. Основным и ведущим звеном в этой цепи трудностей были, конечно, кадры. Переехав в начале 1929 года на постоянную работу в Джезказган, мне пришлось поэтому прежде всего начать с вопроса подбора и подготовки разведочных кадров из местного населения района. Джезказганский комбинат был в те годы единственным действующим индустриальным предприятием во всем Казахстане (кроме Риддера на Алтае). Сюда стягивалось тогда в поисках работы много крестьян — батраков из Акмолинской и Петропавловской областей Казахстана, а также из окрестных аулов Джезказган-Улутауского района. Среди этого-то контингента я и начал вербовку и подготовку первых пионеров геолого-разведочной службы Джезкагана. В качестве инструкторов были привлечены несколько инженеров, техников и даже студентов из Московской горной академии, а также несколько буровых мастеров, специально приглашенных мною на временную работу из Подмосковного бассейна. Состав каждой буровой бригады был удвоен, причем половина его состояла из местных рабочих-практикантов. Параллельно работала целая сеть курсов, начиная от ликбеза, до курсов буровых мастеров, коллекторов, лаборантов, токарей, слесарей, шоферов и других массовых квалификаций. Была разработана премиальная система поощрительной оплаты за подготовку каждого квалифицированного рабочего и мастера из местного населения. Местные кадры овладевали новыми производственными квалификациями со всей страстью и упорством. В итоге уже в том же 1929 г. удалось развернуть буровые работы в Джезказгане до 4-х буровых станков, работавших притом не сезонно, а круглый год. В следующем 1930 г. число стационарно работавших буровых станков дошло до 10, в 1931 г. — до 15, а в 1932 г. уже до 20 станков. При этом, начиная с того же 1929 года, одновременно были начаты разведочные работы на Байконурском и на вновь открытом нами Кияктинском угольных месторождениях, являвшихся местной топливной базой Джезказганского комбината. На этих угольных месторождениях работало 7 буровых станков. Кроме буровой разведки, были развернуты на Джезкагане детальные геолого-съемочные работы, а также все известные к тому времени методы геофизической разведки, начиная от различных видов электроразведки, вплоть до сейсмометрии и точной магнитометрии. Объем геолого-разведочных работ на Джезкагане рос и развивался буквально с каждым месяцем, давая, как правило, полновесные свои геологические результаты, в виде неуклонного роста разведочных запасов медных руд. Цифра запасов в 100 тыс. тонн меди, определенная Геолкомом, как максимально возможная для Джезказгана, была перекрыта только лишь за один 1929 год. Не далее, чем через два года, к концу 1931 г., нами были выявлены в недрах Джезказгана запасы меди уже свыше 2 млн. тонн, что поставило Джезказган на бесспорное первое место в СССР. Геологические материалы, обосновывающие эту огромную цифру запасов, были в январе 1932 года представлены нами на рассмотрение созданной к тому времени при ВСНХ СССР Центральной комиссии по запасам (ЦКЗ) и полностью утверждены последней. Оппортунистические установки Геолкома в отношении Джезказгана, таким образом, были целиком опрокинуты всего лишь за два-три года разведки неумолимым языком цифр. В начале 1932 года в Металлургиздате (Москва) вышла в свет моя работа «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы», подводившая итоги произведенным обширным геолого-разведочным работам в Джезказганском районе за 1929-1931 гг. В ней, наряду с окончательным установлением первого места Джезказгана среди основных меднорудных баз СССР, детально обосновывалось также и первое место Джезказгана в отношении технико-экономических преимуществ его руд, как по простоте переработки, так и по уникальной дешевизне выплавляемой из них меди. Казалось, что отныне Джезказган уже бесспорно и уверенно вышел на столбовую дорогу своего бурного развития. Расшевелился, наконец, и Главцветмет, решивший строить на Джезказгане большой металлургический комбинат, производственной мощностью в 75 тыс. тонн годовой выплавки меди. Уже начались и развивались полным ходом работы проектантов. На будущей стройплощадке комбината началась разработка бутового камня и других стройматериалов. Окрыленные началом работ по строительству «Большого Джезказгана», как они окрестили этот новый гигантский комбинат, коллектив геологоразведчиков Джезказгана развивал в 1932 году свои работы с удвоенным рвением и энтузиазмом. Сама геолого-разведочная служба Джезказгана представляла к этому времени тоже своеобразный и сложный комбинат в составе уже 27 действующих буровых станков, химической, минералого-петрографической и других лабораторий, первоклассной камеральной службы, кернохранилища, механической мастерской, гаража и большого количества легких геолого-поисковых отрядов, испещрявших обширную территорию Джезказган-Улутауского района. Эти отряды производили комплексное изучение многогранных минеральных богатств района, где были установлены, наряду с медью, также и крупные запасы марганца, железа, угля и др. Выявлялись и изучались запасы и технологические свойства месторождений разного рода песков, глин, известняка, гипса и других минеральных стройматериалов, необходимых для строительства и производственной жизни Большого Джезказганского комбината. К началу 1933 года коллектив Геологоразведчиков Джезказгана уже насчитывал в своем составе свыше 700 сотрудников, подготовленных в основной массе из местного населения и представляющих подлинных энтузиастов социалистической индустриализации Центрального Казахстана. Однако, вся эта кипучая работа геологоразведчиков Джезказгана была в феврале 1933 года вдруг парализована почти полностью, по причине неожиданного отказа со стороны Главцветмета в дальнейшем финансировании разведок на Джезказгане. Вместо запланированных на 1933 г. 3,5 млн руб. на геологоразведочные работы, Главцветмет отпустил всего 0,3 млн руб. Этих средств едва хватало на производство окончательного расчета с разведочным персоналом, при условии полной ликвидации всех работ. Нечего говорить о том, что нелепое распоряжение Главцветмета прозвучало для геологоразведчиков Джезказгана, как гром на ясном небе... Передав многие цеха разведки (гараж, мастерская, лаборатории) в ведение производственных предприятий комбината, уволив желающих или малоопытных людей, предоставив многим отпуска без сохранения содержания, но сохранив в разведке основное ядро ее наиболее ценных кадров (снизив при этом им, с их согласия, зарплату путем перевода мастеров в сменные, сменных в буровые рабочие), я немедленно выезжал на лошадях в условиях зимы в 400-километровый путь к ст. Джусалы, а оттуда в Москву, в надежде любыми путями предотвратить угрозу окончательной ликвидации геологоразведочной службы в Джезказгане. В Москве я обошел все инстанции в Главцветмете и Главном геологоразведочном управлении ВСНХ СССР, доказывая всю нелепость ликвидации столь эффективно развернутых геолого-разведочных работ на Джезказгане. В итоге удалось удвоить размер отпускавшихся Главцветметом мизерных ассигнований, подняв их до уровня 0,6 млн. руб. Далее пришлось обращаться ко всем тем трестам и предприятиям, кому могли пригодиться по профилю их работы те или иные из многообразных минеральных ресурсов Джезказганского района, выявленных нами за истекшие три года в результате комплексных геологических исследований. В итоге удалось завязать договорные отношения и получить средства на подрядное производство разведок на золото — от Треста «Золоторазведка», от Угольного института ГГРУ — на производство Кияктинского угольного месторождения, от треста «Лакокрассырье» на разведку богатых окисленных медных руд Джезказгана для производства краски ярьмедянка (трест «Лакокрассырье», кстати, действительно развернул в дальнейшем на базе руд Джезказгана достаточно крупное производство зеленых красок ярьмедянка). В результате, к маю 1933 года удалось собрать от всех этих разнородных заказчиков свыше 1 млн. руб. средств на геологоразведочные работы в Джезказганском районе и сохранить этим в течение 1933 года все основные кадры геологоразведочной службы Джезказгана. При этом значительная часть средств от подрядных работ направлялась нами на производство основных геологоразведочных работ непосредственно на Джезказганском месторождении по планомерному наращиванию его медных запасов. Следующий 1934 год начался еще более грозно для геологоразведочной службы Джезказгана. Главцветмет совершенно отказал в начале года в отпуске каких-либо средств на разведки Джезказгана. Опять все приходилось начинать сначала: вновь передача ряда цехов разведки производственным предприятиям комбината, предоставление длительных отпусков многим работникам без сохранения содержания, поиски в Москве очередных заказчиков на подрядные работы, настойчивые визиты в Главцветмет, ГГРУ и т.п. В итоге и на 1934 год удалось подобрать из самых разнообразных источников финансирования около 1 млн. руб. на геологоразведочные работы в Джезказгане, из них 0,4 млн. руб. по линии Главцветмета. Таким образом, и на этот год были сохранены от разгрома все основные кадры геологоразведчиков Джезказгана. Замечательно при этом то, что коллектив геологоразведчиков Джезказгана переносил все эти перетряски и невзгоды в основном стойко, без какой-либо паники или потери своей веры в будущее Большого Джезказгана. И в 1934 г. значительная часть средств, полученных на подрядные работы, направлялись на пламерное выявление меднорудных запасов Джезказгана. В итоге, несмотря на катастрофическое уменьшение Главцветметом ассигнований на разведку Джезказгана, запасы меди, открываемой в его недрах, неуклонно возрастали из года в год, притом, в значительных размерах. К концу 1934 года запасы меди в Джезказгане уже исчислялись более 3 млн. тонн, и в таком объеме они были представлены нами вновь на утверждение ЦКЗ. В 1934 году в Главцетмете нас окончательно предупредили, что деньги на разведку Джезказгана отпускаются в последний раз и что на 1935 год мы уже не должны рассчитывать на получение каких-либо средств на эти цели. Рассчитывать только на средства от одних лишь подрядных работ было явным безумием. Казалось, что вся эта двухлетняя лихорадочная борьба за существование геологоразведочной организации Джезказгана готова кончиться полной катастрофой. Оставался впереди лишь один путь — это апелляция непосредственно к руководителю ВСНХ СССР товарищу Сер-го Орджоникидзе. Прежде, чем решиться на такой ответственный шаг, необходимо было заручиться апробацией Большого Джезказгана со стороны штаба большой советской науки — Академии наук СССР. Так возникла идея созыва к осени 1934 года в Москве при Академии наук СССР специальной научной сессии, посвященной производительным силам Большого Джезказгана и Большого Алтая. Сессия эта состоялась в ноябре 1934 г. Здесь, перед светилами передовой русской науки академиками В. А. Обручевым, А. Д. Архангельским, А. А. Байковым, Б. Е. Веденеевым и многими другими, перед аудиторией, переполненной участниками сессии - учеными и специалистами Москвы и Ленинграда — было обстоятельно доложено нами о всех выявленных колоссальных минеральных богатствах Джезказгана, в первую очередь о богатствах его уникальных медных руд. Сессия признала бесспорное первенство Джезказгана в медной промышленности СССР и подчеркнула необходимость дальнейшего планомерного изучения его богатейших минеральных ресурсов. Журналист Д. Заславский, один из участников сессии, выступил на страницах газеты «Правда» с большой статьей под названием «Страна цветных металлов», где предсказал Джезказгану в скором же времени «известность Караганды». В итоге этой сессии Джезказган уже уверенно вышел на всесоюзную арену. Нужно подчеркнуть, что на этой исторической для Джезказгана научной сессии было подробно доложено нами не только о медных ресурсах Джезказгана, но и о железных рудах Центрального Казахстана (Атасу, Карсакпай), о марганцевых рудах (Джезды, ставшим с 1942 г. и поныне основной базой ферромарганцевых руд для Магнитогорского комбината), равно как и о месторождениях углей, золота, свинца, редких металлов, огнеупоров, флюсов и минеральных стройматериалов, установленных геологоразведчика ми Джезказгана на основе принятого нами не однобокого, а комплексного изучения всех богатств недр Джезказган-Улутауского района Центрального Казахстана. По окончании работы сессии, имея на руках ее решение по оценке научного и народнохозяйственного значения минеральных богатств Джезказгана, я с понятным трепетом и волнением начал принимать шаги к тому, чтобы попасть на прием к товарищу Орджоникидзе. Прием этот состоялся в декабре 1934 года в рабочем кабинете товарища Серго в ВСНХ. Оказалось, что товарищ Серго уже знает о Джезказгане. Тепло и подробно он расспросил о запасах и особенностях руд Джезказгана, о природных и транспортных условиях района, о людях Джезказгана и о многом другом. Узнав о злоключениях с финансированием геологоразведочных работ Джезказгана, он сказал, что необходимо максимально развернуть фронт геологоразведочных работ, планомерно выявлять все богатства района и что он даст указание, чтобы нас не стесняли в средствах. Главнейшим условием для широкого развития Джезказгана товарищ Серго считал проложение широколинейной железной дороги к нему от Караганды и сказал, что он будет поддерживать необходимость ее скорейшего осуществления. Излишне говорить, с какою радостью и восторгом смотрел я на мир, выходя из кабинета этого поистине обаятельного великого человека. После приема у Серго, в Главцветмете уже не грозились полностью закрыть финансирование геолого-разведочных работ на Джезказгане и «согласились» отпустить на эти цели в 1935 году испрошенную мною сумму средств. Несколько позже на очередной сессии ЦИК СССР в своем выступлении товарищ Серго посвятил несколько слов и Джезказгану. Вот его слова: «В ближайшем времени нам придется приступить к строительству Большого Джезказганского комбината. Там имеются богатейшие запасы медных руд. Они расположены в глубине Центрального Казахстана, вдали от железных дорог. Необходимо быстрее строить к Джезказгану железную дорогу от Караганды». И действительно, уже летом того же 1935 года, специалисты НКПС намечали изыскания трассы этой дороги. В следующем, 1936 году, уже было начато ее строительство, а к Октябрьским торжествам 1937 года коллективы джезказганцев и строителей торжественно отметили доведение широколинейной железной дороги до Джезказгана. В столь стремительном ходе строительства Железной дороги на Джезказган, когда меньше, чем в 2 года, были закончены все изыскательские работы и проложен широколинейный железнодорожный путь протяжением свыше 400 км, сказалась стальная воля другого выдающегося государственного деятеля страны... тогдашнего наркома путей сообщений СССР товарища Лазаря Моисеевича Кагановича. Параллельно с постановкой вопроса о строительстве железной дороги на Джезказган, товарищ Серго непосредственно за своей подписью издал приказ по ВСНХ СССР о начале подготовительных работ к строительству Большого Джезказганского комбината мощностью в 200 тыс. тонн годовой выплавки меди. Гипроцветмет получил срочное задание приступить к необходимым проектно-изыскательским работам по строительству этого гиганта. Главцветмет был обязан осуществлять руководство и контроль за всем ходом проектных и строительных работ. Так... мудро и смело, посвил и решил товарищ Серго вопросы надлежащего освоения мирового масштаба медных ресурсов Большого Джезказгана... В январе 1938 года я неожиданно получил приглашение от Л. М. Кагановича немедленно прибыть к нему в Москву для доклада. Такой же вызов от Наркома получил и Гулин. И вот в январе 1938 года мы с Гулиным, в присутствии нового руководства Главмеди, были приняты Наркомом тяжелой промышленности СССР. Тепло и внимательно выслушав мою информацию о минеральных богатствах Джезказгана, о приказе покойного Серго и о злоключениях по его реализации, Лазарь Моисеевич сказал: «Мы будем строить Большой Джезказган по очередям: сперва построим его первую секцию на 25.000 меди, затем вторую секцию и т.д., пока не доведем полной мощности комбината до цифры, указанной в приказе товарища Серго. Так осваивать будет и легче, и эффективнее для народного хозяйства СССР. Одновременно со строительством Большого Джезказганского комбината необходимо расширить путем некоторой реконструкции производственную мощность уже действующего Карсакпайского комбината, удвоив ее против современного уровня». Он поручил новому начальнику Главмеди товарищу П. А. Захарову в недельный срок разработать и представить ему на подпись проект соответствующего приказа по Наркомтяжпрому СССР. Неделя эта прошла в Главмеди в напряженных расчетах и планах работ, причем, позиция моя и Гулина по ряду основных вопросов оставались непримиримыми. Новый начальник Главмеди тов. Захаров находился в явном колебании и решил передать наш спор на личное рассмотрение Наркома. Через неделю, ровно в назначенный час, мы вновь были у Наркома. Внимательно выслушав сжатый доклад тов. Захарова, а также мнение мое и Гулина, Лазарь Моисеевич сказал: «Мы верим Сатпаеву, как геологу-энтузиасту Джезказгана. Надо принять его вариант. А тебе, Гулин, ставлю задачу — выполнить без колебания и кивков мой приказ по Джезказгану. Имей в виду, что это тебе последняя возможность оправдать себя перед партией и народом. Если сорвешь приказ, — пеняй на себя». На прощание Лазарь Моисеевич поручил мне со всей интенсивностью продолжать разведку Джезказгана («Деньги, сколько нужно, дадим») и сказал, что он намерен весной этого года созвать первый актив геологов Наркомтяжпрома и предложил мне обязательно приехать и принять участие в работе этого актива. ...Так же, как и после приема Серго, я вышел из кабинета Лазаря Моисеевича, полный восторга и энтузиазма. Нелишне отметить, что к осени того же 1938 года, за развал работы и невыполнение приказа Наркома, Гулин был снят с поста директора... Так был сокрушен третий и последний акт вредителей против Джезказгана и определилась, наконец, окончательная светлая дорога для развития Большого Джезказгана. К осени следующего 1939 года Наркомтяжпром был разукрупнен на ряд отраслевых Наркоматов. Джезказган прошел в систему вновь созданного Наркомцветмета. Лазарь Моисеевич отошел от прямого руководства цветной металлопромышленностью страны, что, не скроем, ввергало нас в некоторое уныние и тревогу за дальнейшую судьбу строительства Большого Джезказгана. Вскоре, в начале 1940 года, я был срочно вызван в Москву к новому Наркому цветной металлургии товарищу А. И. Самохвалову. По приезде моем в Москву Нарком тов. Самохвалов сказал, что Правительство намечает передать строительные работы Большого Джезказганского комбината в систему Министерства внутренних дел СССР, и в связи с этим товарищ Л. П. Берия предложил вызвать в Москву одного из работников Джезказгана, хорошо знающего местные условия, что мой вызов связан с этим предложением и что мне необходимо срочно повидаться с начальником ГУЛАГа МВД СССР тов. В. В. Чернышевым для подробного ознакомления его с Джезказганом. Комдив тов. Чернышев оказался весьма деятельным руководителем. После обстоятельной моей предварительной информации его и приглашенных им руководящих работников ГУЛАГа, я еще некоторое время оставался в Москве для разработки совместно с работниками ГУЛАГа плана неотложных мероприятий для разворота строительных работ на Джезказгане уже в том же 1940 году. Передача строительства Большого Джезказганского комбината такой сильной и опытной организации, как ГУЛАГ МВД СССР, явилась очередным мудрым актом советского Правительства. Взяв строительные работы всего комплекса предприятий Большого Джезказгана в свои руки, ГУЛАГ МВД уже в 1940 г. смог выполнить громадный объем подготовительных работ по строительству комбината. Помимо наземных сооружений, впервые в истории Джезказгана получили широкий размах также горно-капитальные и горно-подготовительные работы, так лимитировавшие в прошлом развитие эксплуатационных работ на руднике. Переменился в корне и весь стиль строительных работ в Джезказгане. Под руководством своего умного и волевого начальника тов. Б. Н. Чиркова вновь созданный Джезказган-строй МВД СССР, только за один 1940 год сделал, пожалуй, столько (если не больше), сколько было сделано его предшественниками за весь период их работы в Джезказгане. Работы Джезказганстроя МВД СССР позволили своевременно расширить эксплуатационные возможности рудника настолько, что в годы Великой Отечественной войны он оказался в состоянии бесперебойно снабжать своими богатыми рудами не только Карсакпайский завод, но и такой мощный завод, как Балхашский, позволив этим резко увеличить выплавку меди в стране, жизненно важной в условиях военного времени. Могу добавить к этому, что Наркомцветмет СССР, с моей точки зрения, совершил крупную ошибку, взяв с 1942 года строительство Большого Джезказганского комбината опять в свои руки. Последствия этой ошибки сказываются и сейчас и наглядно выражаются, например, в хронических срывах строительства против плана тех или иных производственных объектов этого крупнейшего комбината. В сентябре 1940 года я был срочно вызван в Алма-Ату к секретарю ЦК КП(б)К по пропаганде тов. Важник, где мне сообщили о том, что решением партии и правительства учреждается в составе Казахского филиала Академии наук СССР первый его институт — Институт геологии, и я намечен ЦК партии Казахстана в качестве директора этого института. Далее тов. Важник сообщил, что я утвержден официальным представителем от Казахстана для доклада в Москве и Ленинграде, в частности, в Президиуме Академии наук СССР о достижениях экономики, науки и культуры Советского Казахстана к юбилею его 20-летия, отмечавшегося в том же 1940 году. Я с большим удовлетворением принял это почетное и ответственное поручение ЦК партии и правительства Казахстана о поездке с докладом в Москву и Ленинград, и оно было мною выполнено. 6 ноября 1940 г. на страницах газеты «Правда» был обнародован указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями Союза ССР большой группы деятелей Советского Казахстана в связи с 20-летием Казахской ССР. В числе награжденных орденом Ленина находился и я. Эта высокая награда правительства была воспринята, как лично мной, так и коллективом геолого-разведчиков Джезказгана, не только с понятной радостью, но и с сознанием, что фактом этого награждения партия и правительство отметили патриотический труд всего коллектива геологоразведчиков Джезказгана, вынесшего на своих плечах такую тяжелую борьбу за осуществление идеи Большого Джезказгана. В Алма-Ате, куда я заехал в ноябре 1940 года для информации о результатах своей лекторской работы в Москве и Ленинграде, я был тепло принят первым секретарем ЦК партии Казахстана тов. Н. А. Скворцовым. В беседе он также подтвердил необходимость моего скорейшего переезда в Алма-Ату для работы в качестве директора вновь созданного Института геологии Казахского филиала Академии наук СССР. Не скрою, что с тяжелым сердцем я расставался с работой в Джезказгане и медлил своим переездом в Алма-Ату. В марте уже следующего 1941 года тов. Скворцов вновь вызвал меня в Алма-Ату и, хотя и вежливо, но в строгой форме предложил ускорить мой переезд на новую работу. «Партия планирует труд не только своих членов, но и труд непартийных большевиков», — сказал тов. Скворцов. — Проблема Джезказгана теперь в основном решена, поэтому партия и правительство Казахстана считают целесообразным и необходимым привлечь Вас к руководству новым геологическим институтом в Алма-Ате, призванным стать штабом геологической мысли в республике». Задержавшись в Джезказгане еще в течение трех месяцев после этой беседы с тов. Скворцовым, я 01.07.41 г. переехал на постоянную работу в Алма-Ату. В Джезказгане я оставил сильный и сплоченный коллектив геологоразведчиков, возглавляемый опытными геологами с многолетним стажем работы в Джезказгане. Запасы меди Джезказгана выражались к тому времени цифрой уже более 5 млн. тонн, что ставило его на второе место в мире. В итоге всесоюзного соревнования 1940 года коллектив геологоразведчиков Джезказгана вышел на первое место в системе Наркомцветмета СССР, и ему было присуждено переходящее знамя Наркомата и ВЦСПС. Для работы геологоразведчиков Джезказгана был характерен комплексный подход к изучению недр, углублявшийся с каждым годом. В результате этого, в пределах Джезказган-Улутауского района к 1941 году были выявлены не только мирового масштаба руды, но и значительные запасы руд свинца (Кургасын, Джезказган), марганца (Джезды, Найзатас, Каратас), железа (Карсакпай), углей (Киякты, Байконур, Бозинген), флюсов и стройматериалов (гипсы, известняки, доломиты, глины, песок, гравий), обеспечивавших нужды строительства и эксплуатации Большого Джезказганского комбината. При геологоразведке действовал сильный научно-исследовательский сектор с лабораториями: минераграфии, петрографии, микрофото, шлифов, аналитической химии, анализа грунтов, стройматериалов и т.п. Был создан геологический музей, отражавший в себе основы и детали геологического строения и минеральных богатств всего Джезказганского района. Имелась достаточная крупная научная библиотека, включавшая почти всю основную и периодическую научную геологическую литературу; ее новинки обычно тут же реализовывались на практике в тех или иных звеньях геологоразведочной службы Джезказгана. По единодушному отзыву всех специалистов геологов, приезжавших в Джезказган, в их числе и специальных геологов-ревизоров из Госконтроля СССР, геологоразведочная служба Джезказгана являлась одной из образцовых геологоразведочных организаций в Казахстане и СССР. Так завершился 15-летний итог моей деятельности, как главного геолога и руководителя геологоразведочной службой Джезказгана. В Алма-Ату, как указано выше, я переехал 1 июля 1941 г. Это были первые дни начала Великой Отечественной войны. В системе Казахского филиала Академии наук СССР — месте моей новой работы — я застал полную растерянность и отсутствие ясной перспективы дальнейшей работы. Здесь почему-то считали, что теперь, в период войны, будто бы должна быть неизбежно сокращена всякая научная работа («Не до науки, мол, теперь»). В частности, в Институте геологических наук уже до моего приезда, так сказать, в пожарном порядке, успели провести первый тур значительного сокращения штатов и работ и готовились к дальнейшим «турам» сокращения. Те же операции были произведены и в остальных секторах филиала. Ближайшее ознакомление с филиалом раскрыло основную причину создавшейся обстановки: она вытекала из факта полного отрыва деятельности филиала от практических нужд народного хозяйства Казахстана. В филиале полностью отсутствовали такие жизненно важные отрасли науки, как горное дело, обогащение руд, металлургия, энергетика, технология стройматериалов и др. Это имело место в то время, когда в результате успешного осуществления Сталинских пятилеток Казахстан уже стал мощной индустриально-аграрной республикой, с первоклассными по технической оснащенности рудниками и заводами, не имеющими в ряде случаев равных себе в СССР и Европе. Эта интенсивная индустриальная жизнь Казахстана, ее текущие и перспективные запросы к науке не находили никакого отражения себе в работе Казахского филиала АН СССР. Как итог подобной полной изолированности своей деятельности от жизни, филиал, несмотря на 9 лет своего существования, представлял к моменту моего приезда, по существу карликовое учреждение, имевшее в своем составе всего 3 доктора наук (из них ни одного казаха), 14 кандидатов наук (из них 3 казаха) и 70-80 человек остальных научных сотрудников без ученой степени. Причина подобной потрясающей отсталости филиала от роста социалистической экономики Казахстана заключалась прежде всего в отсутствии к нему необходимого внимания со стороны партийных и советских организаций республики... Среди немногочисленного состава научных кадров филиала было немало способных и подлинно советских людей, но было много и всякого хлама, в виде разного рода политически сомнительных и случайных в науке людей, нашедших себе уютное пристанище «в тихой заводи» филиала. Первое, с чего пришлось мне начать свою работу в качестве руководителя Геологического института, состояло в срочном анализе тематического плана и кадров института и немедленного переключения их на оказание практической помощи предприятиям угольной и металлургической промышленности республики в условиях военного времени; Все неактуальные темы были сняты с плана и заменены новыми, практически целеустремленными. Неизбежные в подобных случаях «недоразумения» и «споры» решались твердо и оперативно, как того требовали обстоятельства военного времени. Основное ядро геологов само понимало и разделяло необходимость подобной коренной перестройки в работе института. Пересмотренный план работы института был срочно рассмотрен и утвержден в Совнаркоме КазССР. Менее, чем через два месяца по приезде в Алма-Ату, постановлением Совнаркома КазССР на меня были возложены обязанности заместителя председателя Президиума Казахского филиала АН СССР по научной части, что фактически означало руководство всей деятельностью филиала, поскольку председатель Президиума филиала «по традиции» постоянно проживал в Москве. Вскоре же был кардинально пересмотрен и практически нацелен тематический план работы всего филиала. При этом сказался очевидным тот бесспорный факт, что наличные кадры филиала и объем его работы являются несоразмерно малыми против потребностей в научной помощи со стороны мощного и многоотраслевого народного хозяйства Казахской ССР. Жизнь ставила настойчиво вопрос уже не о сокращении штатов и работы филиала, а наоборот, о неотложности всемерного и форсированного их роста и развития. И действительно, начиная со второй половины 1941 года, филиал начал расти, при том в интенсивных темпах. Уже в том же 1941 году удалось создать при Институте геологии ряд новых лабораторий: минераграфии руд, металлургии цветных и редких металлов, углехимии, химии минеральных удобрений. Новые ячейки, вытекавшие из срочных практических нужд военного времени, были созданы и в биологических секторах филиала. Существовавшие разрозненно небольшие секторы истории, языка и литературы, были объединены в единый институт. За счет использования труда крупных астрономов и астрофизиков и оборудования, прибывших из Москвы и Ленинграда, для наблюдения полного солнечного затмения 1941 года и оставшихся в Алма-Ате, был создан при филиале новый Институт астрономии и физики, который также был переключен на оборонную тематику (проблемы демаскировки, изучение коэффициента прозрачности атмосферы и др.). В итоге уже в 1941 году филиал располагал тремя научно-исследовательскими институтами и целым рядом новых практически важных лабораторий в своей системе. В течение же второй половины 1941 года филиал дал для реализации свыше 40 важных практических предложений. Основными среди них были: предложение об использовании высокосортных марганцевых руд Джездинского месторождения в районе Джезказгана для нужд Магнитогорского комбината, работе которого угрожала тогда непосредственная опасность перебоев в связи с оккупацией немцами Никопольского марганцевого бассейна; предложение об использовании богатых медных руд Джезказгана на Балхашском заводе в целях резкого увеличения выплавки меди; технико-экономические обоснования строительства нового металлургического завода по выплавке стали в районе Карагандинского бассейна (ныне действующий Казахский металлургический завод в г. Темиртау); предложение о производстве фосфоритной муки и термофосфатов на базе Каратауских фосфоритов в качестве замены выпавших в связи с войной завозных фосфорных туков из Хибинских апатитов; предложения по увеличению выплавки свинца, олова, молибдена и других оборонных металлов в Казахстане и многие другие. Наряду с этими общесоюзного масштаба практическими предложениями, филиал дал ряд актуальных практических предложений и по линии местной промышленности республики. С помощью и под руководством партии и правительства, эти практические предложения филиала во многом быстро доводились до внедрения, что в свою очередь поднимало научный авторитет филиала и доверие к нему со стороны производственных кругов республики. Громадный толчок к росту филиала давали также срочные запросы на местные виды строительного и подсобно-металлургического минерального сырья со стороны эвакуировавшихся в Казахстан индустриальных предприятий, работавших на прямые нужды фронта. Правильности направления работы филиала и эффективности ее результатов неоценимую помощь оказывали временно эвакуированные в Казахстан крупнейшие ученые великого русского народа. Особенно огромную помощь оказали филиалу академики В. Л. Комаров, И. П. Бардин, А. А. Байков, В. А. Обручев и другие академики и ученые. Начатый в 1941 году строительный рост филиала неуклонно продолжался и во все последующие годы. В 1942 году были организованы в филиале два новых института: Химико-металлургический институт, куда отошли работы, связанные с проблемами обогащения и металлургии руд, химии и технологии стройматериалов, а также Институт почвоведения и ботаники. Осенью 1942 года Бюро ЦК КП(б)К приняло важное решение о создании при филиале мощной аспирантуры по подготовке новых научных кадров. В 1943 году структура филиала пополнилась еще двумя новыми институтами: Институтом по изучению тропических болезней, а также Зоологии и зоотехники и тремя новыми секторами - горного дела, энергетики и экономики. В августе 1944 г. было принято объединенное решение Бюро ЦК КП(б)К и СНК КазССР «О подготовительных мероприятиях к организации Академии наук Казахской ССР», определившее дальнейшие принципиальные задачи и необходимые мероприятия к росту филиала и созданию на базе Академии наук КазССР. В числе первоочередных задач Бюро ЦК и СНК КазССР поставили в этом решении перед филиалом всемерное усиление подготовки докторов наук из казахов. В качестве специального приложения к этому решению, Бюро ЦК КП(б)К и СНК КазССР утвердили и персональный список 24 докторантов-казахов, куда вошли не только кандидаты наук, работавшие непосредственно в филиале, но и другие кандидаты наук, работавшие в университете, в пединституте, аппарате самого ЦК, Казахском филиале Всесоюзной сельскохозяйственной академии им. Ленина и других учреждениях. За исключением 3-4 человек кандидатов наук, призванных с начала войны в ряды РККА, этот список докторантов целиком исчерпывал всех наличных к тому времени кандидатов наук казахов. Осенью того же 1944 года СНК КазССР утвердил новую структуру и штаты Казахского филиала АН СССР на 1945 г. уже в составе 16-ти институтов. Научные кадры и лабораторная база для новых институтов были уже в основном созданы в недрах ранее организованных институтов и секторов филиала, успевших к этому времени стать достаточно крупными и комплексными научными учреждениями. Эта структура и соответствующие ей крупные штаты филиала были утверждены в 1945 году, после горячих споров - и в Москве. Осенью же 1945 года, в год 25-летия Казахской ССР, наконец, было вынесено и историческое для Казахстана постановление СНК СССР за подписью товарища В. М. Молотова «О подготовительных мероприятиях к созданию Академии наук Казахской ССР». Торжественное открытие Академии наук КазССР состоялось 01.06.46 года при участии большого количества гостей из Академии наук СССР и других ведущих научных учреждений страны и из братских союзных республик. Делегация Академии наук СССР включала в своем составе более 20 академиков и членов-корреспондентов и возглавлялась первым вице-президентом Академии академиков И. П. Бардиным. К моменту открытия Академии наук КазССР кадры ее превышали уже 1.400 человек, среди которых имелись 57 докторов наук (против 3 чел. в 1941 г.) и 184 кандидата наук ( против 14 чел. в 1941 г.). Резко возросла и прослойка ученых-казахов. Уже имелись к открытию Академии наук 12 докторов наук казахов (против полного отсутствия их в 1941 г.) и более 30 кандидатов наук (против 3 человек в 1941 г.). При анализе итогов столь стремительного роста науки в Казахстане за 1941-1946 гг. невольно встают в памяти замечательные слова товарища И. В. Сталина из его речи на приеме металлургов в Кремле, в декабре 1931 г.: «У нас было слишком мало технически грамотных людей. Перед нами стояла дилемма: либо начать с обучения людей в школах технической грамотности и отложить на 10 лет производство и массовую эксплуатацию машин, пока в школах не вырабатываются технически грамотные кадры, либо приступить немедленно к созданию машин и развить массовую их эксплуатацию в народном хозяйстве, чтобы в самом процессе производства и эксплуатации машин обучать людей технике, выработать кадры. Мы выбрали второй путь. Мы пошли открыто и сознательно на неизбежные при этом издержки и перерасходы, связанные с недостатком технически подготовленных людей, умеющих обращаться с машинами. Правда, у нас наломали за это время немало машин. Но зато мы выиграли самое дорогое — время и создали самое ценное в хозяйстве — кадры. За 3-4 года мы создали кадры технически грамотных людей, как в области производства машин всякого рода (тракторы, автомобили, танки, самолеты и т.д.), так и в области их массовой эксплуатации. То, что было проделано в Европе в продолжении десятков лет, мы сумели проделать вчерне и в основном в течение 3-4 лет. Издержки и перерасходы, поломка машин и другие убытки окупились с лихвой. В этом основа быстрой индустриализации нашей страны». Этот смелый сталинский подход к решению особо назревших жизненных задач являлся путеводным маяком и в деле крутого подъема сил науки в Казахстане за 1941-1946 гг. И здесь «неизбежные поломки машин, издержки и перерасходы» окупились в итоге с лихвой и всего за 4-5 лет была создана в Казахстане основа большой советской науки, соразмерной в ряде ведущих отраслей с гигантскими масштабами социалистического народного хозяйства республики. Первое пятилетие своей жизни, завершившееся 1951 годом, молодая Академия наук КазССР прошла в обстановке своего дальнейшего неуклонного роста и развития. В составе своих четырех отделений: минеральных ресурсов, физико-математических наук, биолого-медицинских и общественных наук Академия наук КазССР объединяет теперь работу 47 научных учреждений. В их числе имеются 20 научно-исследовательских институтов, а именно институты: геологии, горного дела, металлургии и обогащения руд, химии, огнеупоров и стройматериалов, энергетики, Алтайский горно-металлургический, физико-техники, астрономии и астрофизики, почвоведения, ботаники, зоологии, изучения и освоения пустынь, экспериментальной биологии, физиологии, краевой патологии, экспериментальной хирургии, истории и археологии, языка и литературы, экономики. Кроме того, как первая стадия в собирании научных сил и организации в будущем соответствующих институтов, созданы и работают при Президиуме Академии наук 12 самостоятельных секторов; а именно сектора: географии, проблем транспорта, селевых потоков, антисейсмического строительства, астроботаники, математики и механики, микробиологии и вирусологии, права, философии, искусствоведения, архитектуры, культуры уйгуро-дунган. В целях приближения науки к непосредственному обслуживанию практических нужд народного хозяйства и отдельных экономических важных районах республики, созданы и работают 3 научно-исследовательские базы (филиалы) Академии наук на периферии, а именно базы: в Караганде, Джезказгане, Рудном Алтае, Гурьеве, Кзыл-Орде, Или, Бостандыке и Кормекты. Имеются 4 зональных ботанических сада: в Алма-Ате, Караганде, Лениногорске, Гурьеве; 2 музея — Геологический в Алма-Ате, литературоведения им. Абая в Семипалатинске, а также 1 завершающаяся строительством крупная горная астрофизическая обсерватория в районе г. Алма-Аты. Основным содержанием всей научной деятельности Академии наук Казахской ССР за истекшее пятилетие являлась глубокая разработка проблем, стоящих перед Казахстаном, в свете генерального плана экономического развития СССР, начертанного товарищем Сталиным в его историческом выступлении 9 февраля 1946 г. Пятилетний план научных учреждений Академии, разработанный в 1946 г., подвергался в дальнейшем пересмотру и изменениям в соответствии с историческими постановлениями ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, с решениями IV съезда КП(б) Казахстана, специальными решениями ЦК КП(б) Казахстана по основным вопросам развития науки в республике, итогами августовской сессии ВАСХНИЛ, объединенной сессии АН СССР и АМН СССР по проблемам павловской физиологии и дискуссии 1950 г., по проблемам языкознания... Пятилетние планы научных учреждений отделений минеральных ресурсов и биолого-медицинских наук пересматривались и уточнялись, кроме того, в связи с решениями выездных сессий Академии наук КазССР по изучению и освоению производительных сил Большого Алтая, Западного Казахстана и Центрального Казахстана, с историческими решениями союзного правительства о великих стройках коммунизма, а также и другими решениями союзного и республиканского правительства по вопросам развития отдельных важнейших отраслей промышленности, сельского хозяйства и культуры. За истекшие пять лет научные учреждения Академии наук КазССР закончили разработку в обшей сложности 1076 научных тем, из них закончены: в 1946 г. - 175 тем, в 1947 г. - 205 тем, в 1948 т. - 210 тем, в 1949 г. - 224 темы, в 1950 г. — 262 темы. По отделениям законченные научные темы распределяются следующим образом: отделение минеральных ресурсов закончило разработку 415 тем, отделение физико-математических наук — 131 темы, отделение биологических и медицинских наук — 397 тем и отделение общественных наук — 133 темы. Как видно из этих цифр, свыше 80% всех законченных тем относятся к отделениям минеральных ресурсов и биологических наук, изучавшим основные виды производительных сил Казахстана и пути их эффективного освоения в народном хозяйстве. Деятельность научных учреждений отделения минеральных ресурсов была подчинена изучению рудных, нерудных, водных и энергетических ресурсов республики и разработке эффективных технологических методов их использования в народном хозяйстве страны. Главное внимание институтов и секторов было сосредоточено на комплексном изучении геологии рудных месторождений — черных и цветных, редких и благородных металлов, угля, нефти и других полезных ископаемых республики; на вопросах водоснабжения основных промышленных и животноводческих районов Казахстана; на усовершенствовании методов разработки рудных месторождений, рациональных методов обогащения и металлургической переработки их руд; на вопросах развития энергетического хозяйства республики, создания химической промышленности и производства огнеупоров и строительных материалов в республике на базе местного сырья. В области топливной промышленности разрабатывались вопросы, связанные с дальнейшим развитием Карагандинского каменноугольного бассейна, Экибастуза, Эмбы, Кендырлыка и ряда других менее крупных, но важных для промышленности угля, нефти и сланцев в пределах Казахстана. При решении этих практически актуальных задач одновременно разрабатывались и вопросы теории, методологии и широкого научного обобщения результатов производимых исследований. В отделении физико-математических наук проводились исследования по основным проблемам астрономии, астрофизики, физики и математики. Научные учреждения отделения биологических и медицинских наук разрабатывали проблемы изучения и эффективного практического использования почв, растительного покрова и животного мира Казахстана, проблемы развития социалистического животноводства и сельского хозяйства в республике, проблемы изучения и установления методов борьбы с социально-опасными профессиональными и краевыми заболеваниями в республике и др. Научные учреждения этого отделения развивали комплексные исследования по акклиматизации в ряде экономически важных районов Казахстана различных ценных культур: древесных, плодовых, чайных, ягодных, зерновых, овоще-бахчевых, цветочных и ряда других ценных культур. Велись работы, связанные с лесоразведением, в частности, со строительством Уральской государственной лесной полосы. Проведены обширные исследования в направлении повышения урожайности и хозяйственных качеств каучуконосов, пшеницы, табака, картофеля, а также — изучения состава и полезных свойств эфирных, алкалоидных и многих других полезных диких растений республики. Разрабатывались проблемы создания новых высокопродуктивных пород сельскохозяйственных животных, в первую очередь, овец и коз. Уже создана новая порода овец — «казахский архаромеринос», принятая на государственную апробацию. Это новая ценная порода горных овец в ближайшие годы несомненно будет иметь широкое распространение не только в Казахстане, но и на Кавказе, на Карпатах и в других районах, где имеются высокогорные пастбища. Близки к завершению работы по созданию новой ценной породы овец для условий полупустынь и новой породы шерстных коз. Научные учреждения отделения общественных наук изучали проблемы языка и литературы, истории и археологии, архитектуры и искусства казахского народа и уйгуро-дунган, а также вопросы права и экономики Советского Казахстана. Такова вкратце была направленность тематики работы Академии наук Казахской ССР за истекшее первое пятилетие ее деятельности. Основным методологическим принципом научных исследований Академии являлся комплексный подход к разработке изучаемых проблем, при обязательной практической значимости исследуемых объектов. Этот принцип еще с 1941 г. был положен в основу научных исследований Казахского филиала Академии наук СССР и неуклонно развивался в последующем, уже в системе Академии наук Казахской ССР. В тематике научных работ Академии из года в год неуклонно повышался удельный вес крупных комплексных проблем, направленных на изучение вопросов всестороннего гармонического развития народного хозяйства отдельных экономически важных районов республики. Подобные комплексные исследования проводились Академией наук Казахской ССР в пределах Рудного Алтая, Большого Джезказгана, Караганды, Коунрада, Экибастуз-Вощекуля, Эмбы, низовий р. Сыр-Дарьи, р. Или и ряда других хозяйственно важных районов Казахстана. Выездные сессии Академии наук Казахской ССР, созванные в 1947-1949 гг. в центрах Большого Алтая, Западного Казахстана и Центрального Казахстана, также принесли огромную пользу Академии наук в деле усиления элементов комплексности в ее научной деятельности и еще большего приближения ее к практическим нуждам народного хозяйства этих трех важнейших районов Казахстана и СССР. Созданные Академией наук КазССР научно-исследовательскик базы в Гурьеве, Кзыл-Орде, Усть-Каменогорске, Лениногорске, Караганде, Джезказгане, а также в Бостандыкском, Кегенском, Илийском районах, также имели основной целью приближение науки к актуальным практическим нуждам комплексного экономического развития этих важнейших районов республики Таков был основной методологический принцип в организации научного процесса в системе Академии наук Казахской ССР. Нетрудно увидеть, что в основном он представлял всеобъемлющую диалектическую комплексность в постановке научных исследований, с ориентацией их на разработку практически важных народнохозяйственных проблем. Следует подчеркнуть, что подобные комплексные исследования, помимо своих актуальных народнохозяйственных результатов, дают, как правило, и ценнейший фактический научный материал, анализ которого позволяет делать крупные научные обобщения о закономерностях строения природы, о факторах, контролирующих размещение в ней тех или иных важнейших природных ресурсов, о методах наиболее рационального и комплексного народнохозяйственного использования последних, что чрезвычайно важно, конечно, не только для актуальной практики, но и для глубокой науки. Результаты обширного количества научных тем, законченных Академией наук КазССР в первом пятилетии ее деятельности, представляют не только определенный вклад в общую сокровищницу советской науки, но имеют и важное практическое значение в деле дальнейшего развития народного хозяйства и культуры республики. Результаты их систематически передавались Академией наук для практического внедрения в промышленных предприятиях, колхозах и совхозах республики. В этом, кстати, и заключалась одна из основных причин неуклонного укрепления научного авторитета Академии наук Казахстана среди производственных кругов и всей советской общественности республики. На это же красноречиво указывали и все усиливающиеся органические связи институтов Академии наук с производством, с инженерно-техническим составом и передовиками производства, а также размеры той огромной материальной помощи, которую получала Академия наук КазССР со стороны производственных предприятий многих министерств союзного и республиканского значения. В этой связи укажу лишь, что Академия наук КазССР ежегодно получала на научно-исследовательские свои работы свыше 10 миллионов рублей по линии различных министерств, на основе заключаемых ею договоров на производство тех или иных исследовательских работ, актуальных как в практическом, так и в научном отношениях. Особенно тесными и эффективными являлись творческие связи Академии наук КазССР с министерствами: цветной металлургии, черной металлургии, угольной, нефтяной промышленности и геологии СССР. Коллектив Академии наук КазССР, как и весь советский народ, с восторгом воспринял исторические постановления советского правительства о великих сталинских стройках коммунизма и со всей энергией включился в решение грандиозных научных задач, связанных с этими невиданными в истории человечества сооружениями. Свыше 30 экспедиционных отрядов Академии наук КазССР, включавших в своем составе свыше 200 сотрудников, работали в 1951 году в районах строительства Сталинградского и Главного Туркменского каналов. Этими отрядами были детально обследованы более 4 млн. га осваиваемых земель в отношении почвы и растительного покрова, а более 1,7 млн. га земель были исследованы в отношении химизма и баланса подземных вод. Результаты этих исследований составляют важный материал в деле проектирования наилучших путей хозяйственного использования этих обширных земель при предстоящем обводнении их волжскими водами. Экспедиционные отряды Академии наук КазССР открыли в районе Тахнаташского гидроузла крупные месторождения песков, гравия; глин и гипса, разработки которых были начаты со строительством Главного Туркменского канала уже в 1951 г. Эти месторождения обеспечивают нужды всего комплекса Тахнаташского гидроузла в местном сырье для бетонных и других строительных работ. Все указанные выше факты неопровержимо говорят о том, что Академия наук КазССР шла и развивалась, в общем, по правильному пути в деле дальнейшего расширения и подъема фронта науки в республике, органического сращивания науки с актуальными нуждами практики, комплексного и планомерного изучения природных ресурсов Казахстана и установления эффективных путей их скорейшего использования в социалистическом народном хозяйстве страны. Значительно выросли за истекшее пятилетие и научные кадры Академии наук КазССР. За этот период из научных кадров Академии защитили докторские диссертации 25 человек и кандидатские диссертации 294 чел., что характеризует весьма интенсивный темп роста научных кадров в Академии наук. Большое внимание уделялось выращиванию научных кадров из казахской национальности. Если ко дню открытия Академии в составе научных кадров имелись всего 42 чел. казахов с ученой степенью, то в настоящее время в Академии работают более 90 казахов с ученой степенью доктора или кандидата наук. Неуклонно повышался удельный вес и партийно-комсомольской прослойки в кадрах Академии. Среди них работали 475 коммунистов и 140 комсомольцев, причем наибольший процент коммунистов приходился на научные кадры с ученой степенью. Из сотрудников Академии 25 человек удостоились Сталинских премий, в их числе 8 казахов, а 26-ти ученым Академии было присвоено звание заслуженного деятеля науки КазССР. В середине сентября 1951 г. Академия наук Казахстана пополнилась новыми 10 вновь избранными действительными членами и членами-корреспондентами. В это же время решением ЦК ВКП(б) был учрежден Ученый секретариат при Президиуме Академии наук Казахской ССР. В соответствии с уставом, в сентябре же 1951 года были произведены перевыборы всех руководящих звеньев Академии, начиная от институтов и секторов, и кончая Президиумом Академии наук. При этих очередных уставных перевыборах президента я лично был удостоен повторного единогласного избрания Президентом Академии наук КазССР. К моменту очередных перевыборов членов Президиума и Президента в сентябре 1951 года, кадры Академии наук КазССР уже превышали 2200 чел., из которых более 250 чел. имели ученые степени доктора и кандидата наук. По объему своей научной деятельности Академия наук КазССР уже стояла на одном из первых мест среди Академий союзных республик, уступая только одной Академии наук Украинской ССР, имеющей, как известно, уже три десятилетия своего существования. Коллектив Академии наук ясно сознавал, что в условиях Казахстана, с его обширной территорией и огромными природными ресурсами, имеющиеся достижения в ее работе представляют всего лишь определенный преходящий этап в процессе дальнейшего развития науки в республике. Пополненный притоком новых свежих сил в составе своих членов, организационно укрепленный произведенными очередными перевыборами руководства всех своих звеньев, Академия наук КазССР после сентябрьской своей очередной сессии уверенно ступала вперед по пути своего дальнейшего роста и развития. И как раз в этот момент, спустя всего лишь 2 месяца после даты моего повторного избрания в Президенты, закрытым решением Бюро ЦК партии Казахстана от 23.11.51 г. я был неожиданно освобожден от поста Президента, получив при этом строгий выговор с занесением в личное дело. Так резко и печально для меня завершился последний, почти 11-летний этап моей жизни и деятельности в Алма-Ате в качестве руководителя советской науки в Казахстане. В своем решении от 23.11.51 г. закрытое заседание Бюро ЦК КП(б) Казахстана признало меня виновным в следующих трех фактах: 1) скрытие мною своего социального происхождения при вступлении в партию, 2) неосуждение мною после 1945 года ошибочности выпуска в 1927 году под моей редакцией и предисловием сказания об Едиге и 3) засорение кадров Академии наук чуждыми элементами. При этом последние два пункта обвинения были предъявлены мне несколько времени ранее, и я смог дать по ним письменное объяснение на Бюро ЦК, а первый пункт обвинения был предъявлен мне неожиданно, уже в ходе самого заседания Бюро ЦК КП(б)К. Кроме этих трех пунктов обвинения мне были предъявлены ранее и отпали на заседании Бюро ЦК КП(б)К, как не подтвердившиеся: 4) обвинение в скрывании мною до сих пор факта выпуска в 1927 г. под моей редакцией сказания об Едиге и 5) обвинение в скрывании того, что в 1917 г. я был, якобы, агитатором националистической партии «Алаш-Орда». Кроме указанных обвинений, уже после решения Бюро ЦК КП(б)К, на V съезде компартии Казахстана, судя по материалам периодической печати, зав. отделом пропаганды ЦК КП(б)К тов. Храмков предъявил мне еще одно обвинение в том, что я будто бы «опекал националистов». Фактическая сторона дела по каждому из этих шести пунктов обвинения представляется в следующем виде. 1) О скрытии мною своего социального происхождения при вступлении в партию. Этот пункт обвинения является плодом чистого недоразумения на основании следующих документальных данных. Описание своей автобиографии при вступлении в партию я начинаю прямо с того, что указываю, что мой дед — Сатпай, был крупный бай. У него было четыре сына: мой отец — Имантай, и трое его братьев, из которых один, самый младший, унаследовал по обычаю казахов состояние отца и был тоже баем, а двое других братьев были — бедняки. Что касается хозяйства моего отца, то я указывал в своей автобиографии, что он имел 100-150 голов мелкого скота, 40-50 лошадей, и далее писал, что «поскольку хозяйство моего отца было чисто скотоводческим, то, учитывая реальный баланс доходов и расходов, его хозяйство, с моей точки зрения, следует считать хозяйством зажиточного середняка». Справедливость этого моего определения вытекает из следующих фактов: 1) хозяйство моего отца Имантая, на основании сохранившейся у меня выписки из ордера на единый сельскохозяйственный налог за 1927-1928 гг., состоит из 78 голов мелкого скота, 21 головы лошадей и 12 голов рогатого скота. Весь годовой доход по его хозяйству определен в 586 руб. 20 копеек и предъявлено ему к уплате 72 руб. 98 копеек налога. Следует при этом подчеркнуть, что рассматриваемый 1927-1928 гг. являлся, как известно, годом особо тщательного учета поголовья скота в Казахстане со стороны налоговых органов, в связи с проведенным в том же году в Казахстане важнейшим политическим мероприятием — конфискацией скота и имущества баев-полуфеодалов. Как видно из указанного документа, хозяйство моего отца имело фактически гораздо меньшее поголовье скота, чем указано в моей автобиографии, и давало годовой доход менее 600 рублей (а месячный — менее 50 рублей), что, конечно, нельзя считать «байским». Справедливость подобного заключения подтверждается и историческим постановлением ЦК ВКП(б) от 1932 года о мерах по подъему животноводства Казахстана, где указано, что в чисто животноводческих районах Казахстана (как, например, Баян-Аульский, где проживал моей отец — К. С.) разрешается иметь в индивидуальном пользовании до 150 голов мелкого скота на хозяйство, что очевидно и надо рассматривать, как хозяйство середняка. Но, несмотря на то, что хозяйство моего отца было в действительности, в лучшем случае, хозяйством зажиточного середняка, я всегда считал и этого никогда не скрывал, что считаю себя фактически выходцем именно из среды, так называемых «социально чуждых» слоев населения по той простой причине, что дед мой был крупный бай, брат мой был в свое время репрессирован органами советской власти, а один из двоюродных моих братьев состоял ранее в партии «Алаш-Орда», причем обо всех этих фактах также было подробно написано в рассматриваемой моей автобиографии, в момент вступления в партию. Эти факты неопровержимо говорят о том, что обвинение меня в скрытии своего социального происхождения не соответствует истине. Отмечу, что именно сознание того, что я происхожу из социально-чуждых слоев населения, и удержало на долгое время мой приход в партию, хотя идейно я пришел к ней давно, еще в период своей работы в Джезказгане. 2) Неосуждение мной ошибочности выпуска в 1927 году под моей редакцией и предисловием сказания об Едиге. Сказание об Едиге, до выпуска в 1927 году книжки с моим предисловием, собиралось и опубликовывалось Валихановым, Мелиоранским, Потаниным, Диваевым, а после выхода моей книжки — также большим количеством людей, начиная от авторов и редакторов 1-го тома Героического эпоса казахов, составителей различных учебников, сборников и пьес. Едиге, как «народный герой», особо отмечался и в известном «Письме казахского народа к фронтовикам-казахстанцам», составленном в отделе пропаганды ЦК КП(б) Казахстана и подписанным вместе с другими и всеми секретарями ЦК КП(б)К. Эти данные подтверждают тот факт, что я не являлся и не являюсь первым и тем более последовательным пропагандистом реакционного эпоса об Едиге. Моя ошибка является частью общей ошибки исследователей истории казахской литературы, существовавшей как задолго до, так и после выпуска моей книжки в свет, вплоть до направляющего постановления ЦК ВКП(б) от 1945 г. После выхода в свет этого исторического постановления ЦК ВКП(б) — имя Едиге было предано в Казахстане забвению окончательно и навсегда. Следует отметить, что никто в Казахстане при этом не выступил публично с обсуждением допущенных им в прошлом ошибок об Едиге, в то время, как в числе их были и секретари ЦК КП(б) Казахстана, подписавшие указанное выше «Письмо казахского народа фронтовикам-казахстанцам». Точно также нигде не было проведено и публичного обсуждения этого вопроса. Только этим объясняется то, что и мне не приходила мысль о необходимости осуждения тогда почти уже 20-летней давности своей случайной ошибки об Едиге. 3) О засорении кадров Академии наук. В Казахском филиале Академии наук СССР, особенно в военные годы, когда решались отдельные конкретные задачи оборонного значения, когда интенсивно рос и общий подъем научных работ, внимание зачастую обращалось главным образом на деловые качества кадров, на квалификацию и способность их выполнять ту или иную конкретную тему народнохозяйственного или оборонного значения. Анкетные данные принимаемых на работу лиц оформлялись, как правило, по стандартным «листкам учета» кадров, где обычно не оговорены вопросы, касающиеся родителей и ближайших родственников принимаемого. Это позволило известной части вновь принятых кадров обходить и скрывать при приеме факты репрессированости их ближайших родственников; с другой стороны, среди значительного количества принятых в филиал, позже в Академию, молодых специалистов, за счет только что оканчивающих вузы, биографические данные также оказывались иногда запятнанными, что обнаруживалось потом, уже после оформления их на работу, обычно после получения отказа им в допуске на секретные материалы со стороны соответствующих органов. Ряд крупных специалистов и ученых, с прошлым политическим грузом, Академия наук сознательно использовала, с санкции директивных органов, на разработке отдельных, практически актуальных, научных тем, технологического или биологического профиля. Многие из политически сомнительных кадров, как оказалось, были приняты в филиал еще до 1941 г., до моего прихода к руководству в нем. В результате этих и других причин, кадры Академии оказались значительно засоренными разного рода политически сомнительными элементами. В своем решении от 09.09.1947 г. Бюро ЦК КП(б)К поставило перед Академией наук задачу очищения кадров Академии от этих нежелательных элементов. За период с 1947 по 1950 г. Академией наук КазССР была выполнена большая работа по планомерному очищению своих кадров от политически сомнительных людей с одновременным неуклонным ростом кадров Академии за счет привлечения на работу политически надежных, в основном молодых специалистов. В итоге всего было отчислено из Академии 161 сотрудник по политическим мотивам и в то же время было вновь принято в Академию 528 новых проверенных научных сотрудников. Отмечу, что из 161 уволенных из Академии по политическим мотивам, 94% (151 чел.) были приняты в Академию до 1947 года. Процесс очистки кадров Академии был в основном завершен нами к концу 1950 г. Приехавшая в Алма-Ату летом 1951 г. комиссия ЦК ВКП(б) в составе тт. Шишкина и Митрейкина, при ознакомлении с состоянием работ по очистке кадров Академии отметила даже некоторый перегиб, допущенный нами в этом вопросе. В настоящее время кадры Академии в основной массе представлены вновь подготовленными за последние годы, в стенах самой же Академии, вполне преданными делу партии и народа и творчески активными молодыми научными работниками. Эти факты говорят о том, что обвинение в отношении засорения кадров Академии имело к моменту решения Бюро ЦК КП(б)К по существу только лишь исторический интерес. К сказанному здесь остается еще добавить, что обвинения по всем этим пунктам, а также мои объяснения по ним были рассмотрены комиссией ЦК ВКП(б) совместно со вторым секретарем ЦК КП(б)К тов. Кругловым еще в июле 1951 г., т.е. задолго до повторных выборов меня президентом Академии наук КазССР. Считаю нелишним дать здесь свои объяснения также по тем двум пунктам, которые были мне предъявлены ранее и отпали в заседании Бюро ЦК КП(б)К, как не подтвердившиеся. 4) Скрывание мною факта выпуска в 1927 году под моей редакцией сказания об Едиге. Несерьезность этого обвинения вытекала уже из того, что эта книга, которую я будто бы скрывал, была издана уже в советское время, значительным тиражом и в одном из центральных издательств г. Москвы. О том, что эта книга не «скрывалась» мною также ясно видно, например, из опубликованных в г. Алма-Ате в 1943 году Трудов юбилейной научной сессии Казахского филиала Академии наук СССР (стр. 202), а также из того факта, что эта же моя книжка указана и в библиографических комментариях к первому тому «Героического эпоса казахского народа», изданного в 1939 году. На заседании Бюро ЦК КП(б)К этот пункт обвинения был признан не подтвердившимся. 5) Скрывание мною того, что в 1917 году я был, якобы, агитатором националистической партии «Алаш-Орда». Это обвинение было выдвинуто в связи с номером газеты «Сары-Арка» от 09.11.1917 г., где указан длинный перечень лиц, направленных в ноябре 1917 г. в качестве агитаторов партии «Алаш-Орда», в числе которых названа и моя фамилия. Этот номер газеты я впервые увидел осенью 1951 г. в Алма-Ате. Осенью 1917 г. я болел туберкулезом и находился в больнице, а в дальнейшем выехал к себе в аул на лечение. В то время мне едва исполнилось 18 лет, и я еще совершенно не думал не только о пропаганде, но и вообще о политике. Как и почему попала моя фамилия в указанный номер газеты алаш-ординцев, мне неизвестно. Могу только предполагать, что, пытаясь втянуть в свою работу возможно широкий круг немногочисленной тогда казахской интеллигенции, в частности, учащуюся молодежь, алаш-ординцы возможно рассчитывали привлечь и меня, как одного из учащихся-казахов; а может быть, здесь играл какую-то роль и мой двоюродный брат Абикей, состоявший тогда в партии «Алаш-Орда». Поскольку агитатором алаш-ординцев я никогда не был, и, имея в виду, что такая работа, как работа агитатора, может быть легко выявлена на основании просмотра архивных или литературных материалов того времени, я настоятельно просил тогда же произвести детальный просмотр этих материалов. На заседании Бюро ЦК КП(б) этот пункт обвинения был признан также не подтвердившимся. Перехожу теперь к последнему пункту обвинения, предъявленному мне заочно, уже после решения Бюро ЦК КП(б)К от 23.11.1951 г. 6) Обвинение меня в том, что я, якобы, будучи президентом Академии, «опекал националистов». Под этой туманной формулировкой, насколько я могу судить, имеется в виду как-то: притянуть и мою фамилию к тем грубым извращениям в трактовке некоторых вопросов истории и литературы в Казахстане, которые со всей принципиальностью и глубиной были вскрыты Центральным органом партии газетой «Правда» в статье «За марксистско-ленинское освещение вопросов истории Казахстана», опубликованной 26.12.1950 г. Как известно, в этой своей статье газета «Правда» указала на грубую политическую ошибочность трактовки восстания хана Кенесары Касымова, как якобы, народно-освободительного движения... Широкое обсуждение в Казахстане этой основополагающей статьи газеты «Правда» и связанного с ней специального решения Бюро ЦК КП(б)К от 10.04.1951 г. вскрыло, что националистические ошибки в толковании реакционного восстания Кенесары, равно как и другие грубейшие идеологические извращения, имели в Казахстане довольно широкое распространение среди историков, литераторов и литературоведов. Автор обвинения меня в «опекании националистов», вероятно, исходит из того факта, что Е. Бекмаханов некоторое время работал в Академии наук... На руководящую работу в Академии наук КазССР Е. Бекмаханов был зачислен только в мае 1947 г., уже после защиты им докторской диссертации, над которой он работал также будучи в основном сотрудником ЦК КП(б)К и пользуясь научной консультацией со стороны ученых Института истории Академии наук в Москве. В период с 22.05.1947 г. по 20.07.1948 г., т.е. в течение лишь одного года с небольшим Е. Бекмаханов работал в должности зам. директора Института истории Академии наук КазССР, одновременно занимая должность зав. кафедры в Казахском Государственном университете. Начиная же с 29.04.1949 г., он был переведен на основную работу в Университет, будучи оставлен в Академии лишь в качестве совместителя. Приведенные выше факты неопровержимо говорят о том, что Бекмаханову не удалось создать себе какого-либо прочного положения и научной карьеры в стенах Академии наук КазССР, что уже одно исключает факт проявления какой-либо «опеки» ему с моей стороны, как президента Академии. В трактовке исторического значения реакционного восстания Кенесары Касымова, вплоть до момента опубликования основополагающей статьи газеты «Правда» — «За марсистско-ленинское освещение вопросов истории Казахстана» существовало вообще какое-то недопонимание среди крупнейших ученых-историков Института истории АН СССР в Москве и руководящих работников отдела пропаганды ЦК КП(б)К, включая и самих секретарей ЦК КП(б)К по пропаганде. Такова фактическая сторона дела с возникновением порочной концепции в толковании исторического значения реакционного восстания хана Кенесары Касымова. Из других проявлений грубых идеологических извращений в Казахстане нужно указать на факты чрезмерной идеализации прошлого, восхваления творчества разных реакционных акынов, как например, Дулата, Шортанбая и др., воспевавших старину. Отмечу в этой связи, что распространяющиеся в основном из-за слабой разработанности с позиций марксистско-ленинской науки некоторых вопросов истории и литературы Казахстана, все эти и им подобные порочные концепции и извращения совершенно открыто проповедывались на страницах периодической печати, учебников и художественной литературы еще задолго до моего прихода к руководству наукой в Алма-Ате. Все перечисленные выше факты неопровержимо говорят о том, что обвинения меня в «опекании националистов» лишено всякого основания. Свою действительную вину я вижу в том, что будучи руководителем науки в Казахстане, я проявлял недостаточную заботу и внимание к вопросам идеологии, понадеясь в этом отношении всецело на авторитет отдела пропаганды ЦК КП(б)К, непосредственно руководившего все время работой идеологических научных учреждений Академии наук КазССР. В этой связи уместно отметить, что все свои решения по вопросам жизни и работы идеологических научных учреждений Академии наук КазССР отдел пропаганды ЦК КП(б)К обычно принимал без моего ведома и участия, забывая даже приглашать меня на такого рода свои заседания и совещания. Выращивание научных кадров, в особенности, из местного населения республики я считал одной из основных государственных задач в условиях Казахстана с его крайней отсталостью в культурном отношении в дореволюционном прошлом, имевшей место нетерпимой диспропорцией между уровнем науки и бурно развивающимся народным хозяйством республики в советский период. Памятуя Ваш мудрый наказ о необходимости любовного и бережного выращивания кадров, я приветствовал и поддерживал каждого стремящегося к науке, оказывая им всевозможную помощь и содействие в научном и культурном росте. В результате этой кропотливой работы по выращиванию кадров, в настоящее время, как отмечено было выше, Академия наук КазССР располагает уже крепким научным коллективом, в число которого входит 60 докторов наук и около 300 кандидатов наук. Среди многочисленных вновь подготовленных научных кадров, к сожалению, оказались и отдельные порочные элементы... Но эти отдельные единицы ни в какой мере не могут снизить основные итоги работы Академии в воспитании многочисленных молодых ученых, беззаветно преданных делу партии и народа... Из сказанного вытекает, что уж если меня называть «опекателем», то я действительно опекал и заботливо выращивал любого из молодежи, стремящегося к науке, и в этой чрезмерной широте и безграничной доверчивости к людям я вижу один из действительных недостатков в своем руководстве Академией наук КазССР, приведшим к просачиванию в среду научных кадров Академии и отдельных порочных людей... Но я категорически отвергаю приклеиваемый мне ярлык «опекателя националистов», считая его необъективным и в корне несправедливым в свете приведенных выше неопровержимых фактических данных. Таковы краткие итоги моей сознательной жизни и деятельности до последних дней. Вся она была согрета заботой и вниманием партии и советского правительства, открывших мне своим высоким доверием и безграничной помощью необъятное поле для моей творческой деятельности, как специалиста и ученого. Мне выпала великая честь трудиться по поднятию социалистической индустрии страны в самом отдаленном уголке Центрального Казахстана, в период первых трех великих пятилеток... Второй этап моей жизни не менее счастливо проходил в вдохновенном труде и дерзаниях по созданию передовой советской науки в Казахстане. Неиссякаемым источником моего творческого вдохновения и на этом поприще являлась, как и всегда, безграничная помощь и доверие со стороны партии, правительства... Я спокойно смотрю на свое настоящее положение, считая его результатом хотя и тяжелого, но случайного недоразумения в своей жизни. В этой связи я прошу Вас, товарищ Сталин, оказать Ваше содействие в скорейшем объективном рассмотрении этого вопроса, в результате чего, как я твердо надеюсь, будет снято с меня незаслуженное позорящее клеймо «опекавшего националистов» и наложенное на меня партийное взыскание. Я полон сил и желания и впредь со всей энергией и энтузиазмом отдавать всего себя на любом посту, куда поставит меня партия на дело служения моей Великой Родины в ее светлом пути к коммунизму. Моей страстной мечтой в данное время является желание принять непосредственное творческое участие в тех поистине великих стройках коммунизма, которые развернуты сейчас в стране. Просил бы Вас, товарищ Сталин, и в этом вопросе оказать мне Ваше содействие. С глубоким уважением к Вам академик Сатпаев. 1952 год, 20 января жүктеу/скачать 1,64 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|