Александр Мелихов Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея

Я бы запустил к черту эти безвыходные противоречия и жил как живется, если бы мне хоть как-то жилось. Жилось само собой, по инерции. Но у меня не было никакой инерции, я должен был набирать ее сам, ежедневно принимая решения и оправдываясь в них перед кем-то. Перед кем-то невидимым, но очень строгим. Сын Яков Абрамовича, я совершенно не выношу, когда меня за что-то ненавидят - ведь я такой хороший, я так всех люблю.

Отправляясь на свидание с фагоцитами, я четыре с половиной часа выбирал костюм. Что бы их могло расположить? Огромные, подшитые кожей валенки на склоне июля? В пандан им - дымарь, полушубок с горбом и добродушное старческое поперхивание (в более обаятельном варианте буква "ха" заменяется на "дэ"): костюм "пасечник". Или резиновые ботфорты, распахнутая на груди роба, открывающая миру вольно синеющую клятву: "Не забуду мать р-родную!"? К комплекту прилагается багор, - костюм "сплавщик". Или костюм "казак"? Видели бы вы, что за стройная талия схвачена моей черкеской, каким червонным золотом струится чуб из-под моей кубанки! А костюм "гусар"? Подбоченясь, промчаться в венгерке мимо Гостиного двора на тройке пейсатых евреев в лапсердаках! (Венгерку я представляю куда лучше, чем лапсердак.) А попробуйте наглядеться на меня в костюме "купец": в красной рубахе, красив и румян, я так и прошусь в картину "Какую Россию мы потеряли". Рубаху, струящуюся, подобно незабвенному красному флагу над Кремлем, можно не переодевать, переходя к костюму "палач" - топором я поигрываю, как настоящий маэстро, сигарету разрубаю вдоль со всего маху. "Кулак" с прямым пробором, в жилетке и смазных сапогах бутылками из меня тоже загляденье, да и "батрак" - пальчики оближешь, когда я в драной рубахе, спущенной с могутного плеча, в обнимку с подругой-гармоникой вприпляску иду вдоль по улице: "Бобыль гол, как сокол, поет-веселится".

Как вы думаете - ради чего я так беспардонно бахвалюсь? А чтоб вы видели, что без одного пустячка, как у дочерей царя Никиты, никакие Божии дары не идут человеку впрок.

Я восхищенно оглядываю себя в зеркало (в два приема: чтобы разглядеть притоптывающие лапти, приходится забираться на стул), но под неподкупным взглядом фагоцита райское оперение стекает с меня разноцветной лужицей расплавленного пластилина, и я остаюсь самим собой - голым пархатым жидом, дрожащим в ожидании душа, вместо которого сейчас начнет струиться благословенный, умиротворяющий газ с блеющим названием - "циклон-бэ", после которого уже ни бэ, ни мэ, ни кукареку.

И - законный плод отвергнутой любви - моя грудь наполняется бешенством и - ура! - Правотой, Правотой! Я разваливаюсь в "мерседесе", персонально выделенном мне президентом Израиля, наклеиваю на ветровое стекло мандат депутата демократического Петросовета (комиссия по свободе печати и правам человека), корреспондентское удостоверение журнала "Огонек" и с метровым антихристовым знаком - "Моген-довидом" - на радиаторе притормаживаю перед патриотическими гостинодворцами.

Глумливо расшвыривая по заплеванному асфальту проклятые шекели и доллары, я нанимаю десяток вдов и сирот, обобранных сионистским правительством (для оживления расцветки припрягаю и нищего с фиолетовым после воскресного отдыха подглазьем, отдавшего ноги ради спасения евреев от фашизма) и, заложив их в свой "мерседес", с гиканьем качу вдоль по Невскому, переименованному в Иорданский, со свистом вращая над ермолкой русский (а сало русское едят) пятифунтовый кнут, мерцающе-прозрачный, словно трепетный круг над кабиной вертолета.

Но, увы, мировое еврейство никак не желает преподнести мне хотя бы инвалидную трехколеску, - взамен этого я натягиваю приобретенную специально для антирусских манифестаций черную рэкетирскую майку, обнажающую мои бронзовые руки (объем бицепса - 39 см) и облегающую мой атлетический торс (объем груди - 108, талии - 79 см), многозначительно, как кобуру, застегиваю молнию на фирменных (подачки за зарубежные публикации) джинсах, размер которых у меня не менялся со дня совершеннолетия, и походкой Юла Бриннера из "Великолепной семерки" отправляюсь исполнять завет отца: знакомиться с каверзной книжонкой о погромах, без которой отцовское наследство, вероятно, казалось ему неполным. На пути к завещанной цели Публичной библиотеке - мне, словно Одиссею скалы Симплегады (в переводе с английского - "простые гады"), приходится миновать забор, поставленный скрывать от посторонних глаз тот факт, что универмаг Гостиный Двор вот уже лет десять как не ремонтируется. Под этой-то стеной плача и разбивают свой ежедневный растянутый бивуак наиболее последовательные русские фагоциты. Если бы у них в бочке национальной гордости была хоть ложка национального стыда, то они с открытой чужеземцам витрины великого города укрылись бы куда-нибудь в крысиные подвалы, а на витрину выставили бы образцовый продукт стиля "рюсс" - последнего витязя Льва Янкелевича Каценеленбогена.

В порыве нежности жена часто говорит мне, что я похож на викинга (рост шесть футов), но это чистое низкопоклонство, - викингов в Голливуде играет другой еврей, Керк Дуглас, а я похож на витязя (рост два аршина, девять с гаком вершков). Шрамы - следы моих былых подвигов - только усугубляют это сходство, рассекая парикмахерский глянец.

А фагоциты... Они не Народ, умоляет меня примириться с ни в ком не нуждающейся Россией моя бедная кустодиевская супруга, и я согласен, что они не весь Народ, а лишь его погранвойска. Если ты одобряешь существование государств, значит должен одобрять и охрану их границ; если считаешь желательным существование Народов, значит должен одобрять и неустанный труд фагоцитов. Труд очень тяжкий и даже непереносимый для рядового человека - изо дня в день и из минуты в минуту торчать на казарменном положении, высматривая повсюду происки инородцев, без продыху жевать безвитаминную пайку злобы, зависти и подозрительности - для этого требуется либо недоступное простому смертному самоотвержение, либо полная непригодность к какой-либо другой деятельности. Из красивых и талантливых ни за что не выйдет надежных пограничников: они рано или поздно разбредутся по более приятным делам: блаженны уродливые и бездарные, ибо они наследуют Единство.

Мне никак не взглянуть в лицо этому Вию: впечатление оттискивается во мне обобщенно, как социологическая характеристика "служащие без высшего образования". Лица, тряпки - все как будто донашивается третий срок какая-то смесь очереди за бормотухой и за чем-то очень дешевым - за выменем, легкими, - словом, за какими-то субпродуктами. Вид нечестной бедности. Бросьте, бросьте, быть просто бедным далеко не достаточно (да я и сам сейчас не кто иной, как безработный, - ну и что?), - надо быть еще и злобным, завистливым, а следовательно тупым и лживым, но только таким и может быть вверена линия невидимого фронта.

К ним ничем не подмажешься: все равно где-то какой-то еврей что-то отмочит, из-за чего я, заложник, буду расплачиваться с ним заодно. Но если даже среди - скольких там? - миллионов евреев каким-то чудом не окажется ни одного нехорошего человека, так и это не поможет - эти орлы разжалуют в евреи любого, кто им не угодил. "Горбачев со своей Хайкой", "Борис Элькин", "сионистское правительство" - вот в чем секрет их вечных незадач. Вот только зачем они лгут - ведь для разжигания национальной вражды вполне достаточно рассказывать народам правду друг о друге? Ну... коренному эдемчанину следовало бы знать, для чего требуется брехня именно несусветная - для Единства: чтоб доходила до последнего дебила (раешник).

Тут я с почти мистическим ужасом увидел в патриотической толкучке вокруг торгующих патриотическими газетами женщин - одна необыкновенно увядшая, другая необыкновенно широколицая (лицо словно нарисовано на гораздо более обширном круге - членов Политбюро на таких таскали по демонстрациям) - самого настоящего дебила, пораженного болезнью Дауна. "Рлоссия, рлусские... - возбужденно гомонил он вместе со всеми, - борлоться за прлава рлусских..." Значит, национальная идея действительно всенародна!

"Катехизис еврея! Достоевский о еврейском вопросе! Процент евреев в Академии наук! Доходы евреев!" - зазывала безнадежно увядшая газетчица-зазывала самыми лакомыми изюминками из газетного теста.

И все равно каждый раз при этом проклятом слове что-то екает внутри... Все-то я вам мешаю, как плохому танцору - сережки его партнерши. Мешаю не своими трудами и дарованиями, таких материй вообще не существует, а моими чинами и доходами. Зато вы мне совершенно не мешаете и не можете помешать, ибо главное мое достояние не в том, что я имею, а в том, чем являюсь, что люблю. И если бы я свою любовь к великому не измыливал на ненависть к мелкому, а в целости передал своим детям, то они на тысячу голов превзошли бы ваших, которым вы не оставите ничего, кроме злобы и зависти к чужому успеху, кроме веры в то, что всего на свете люди добиваются пронырством и гавканьем, "борьбой за права".

Я понимаю, зачем вам Единство: в нем кто был ничем, разом становится всем. Но я-то, я, который в угоду вам сделался ничем!.. Вас терзает то, чего вы не получили, а меня - чего я не сделал, и этого безнадежно упущенного я не прощу СЕБЕ, а не вам. Вы, наоборот, старались помочь мне: вы коленкой под зад подталкивали меня к одинокому творчеству, одиноким поискам и обретениям - а я все рвался к вам, где галдят и кучкуются. Отняв у меня упоительный Гнев Вместе Со Всеми, вы подарили мне Самоконтроль, Зоркость и Неподкупность - не ваша вина, что я ими не воспользовался.

Изгнав меня из Эдема, где царит вечная Правота, вы подарили мне Умение Задавать Вопросы, - кто виноват, что я употребил его на разборки с вами? Отбив у меня охоту к Верности, вы наградили меня страстью к Правде. Вытеснив меня из Отчего Дома, за пределами которого жили нелюди, способные сомневаться, что моя мама лучше всех, вы вручили мне Умение Понимать Чужих, - кто виноват, что я еще двадцать лет скулил у вас под окнами?

Да, я могу быть сильным и великодушным только в каком-то Единстве но почему это должно быть Единство, очерченное Алькой Катковым? Может быть, это Алька научил меня складывать дроби? Или играть на рояле? Или преклонять колени перед Микеланджело, Шекспиром, Бетховеном, Пушкиным, Мусоргским? Или испытывать головокружение, стараясь окинуть взором скрывающийся в тучах гений француза Пуанкаре или обокравшего его еврея Эйнштейна?

Чего вы меня (но и себя тоже!) лишили - это распахнутости каждому встречному, уверенности, что он гораздо лучше меня (про себя мне кое-что все-таки было известно), - теперь я в каждом встречном подозреваю бациллу фагоцитоза. Но в обмен вы оставили мне гордую возможность любить и прощать с открытыми глазами. Вы отняли у меня трепет в груди, слезы, наворачивающиеся при звуках государственного гимна, при струении государственного флага, - теперь при словах "Россия", "русские" я невольно втягиваю голову в плечи: я знаю - всех русских без разбора их достоинств скликают скорее всего против меня.

Зато сам я теперь против "борьбы за права" хотя бы и евреев: требовать прав со стороны, не использовав десятой доли личных возможностей... Ведь именно так - по клеточкам, по частичкам, глядишь, и рассасываются самые тугие нарывы. А прессуясь в сплошные ядра Общей Судьбы, огромные, будто планеты, мы несем погибель миру: сталкиваясь с космическим грохотом, мы дробим в осколки, растираем в порошок, в слизь и себя, и других. Сравните: столкнулись два ядра и столкнулись два облака.

Превращать ядра в облака - вот дело, достойное отщепенца! Дело не легкое: я пытался оторваться всего лишь от почти несуществующего Народа, от которого остался один только знак - "Евреи", - но меня едва не вплющили обратно в него, вернее, в память о нем, в то место, где, по мнению плющивших, он должен был находиться. Расплющенный о память, я почти стал тем Евреем, которым меня хотели видеть фагоциты - себе на уме, с грошовой расчетливостью и куриной дальновидностью. Но больше вы уже не дождетесь, чтобы я вам назло принимал свинский облик - это животное нечисто для еврея, - лучше я буду облачком. В джинсах.

Только время, время, время... Оно утекло безвозвратно.

Миновав шеренгу борцов за национальные права, я спустился с гордых вершин Общего Дела в подземный переход, в коммерческое кишение одиночек. Подвергнутое дегазации шампанское для буровиков, эликсир для волос, выдаваемый за коньяк, и коньяк, выдаваемый за эликсир жизни, голые девки и поношенные презервативы для онанистов, музыка для тугоухих и зачерствевшие (не иначе - вскрыли стратегические запасы) тени и румяна (свет и тени), - все здесь служило не Единству, а человеку. Вот это меня всегда и отпугивало: люди, суетящиеся из-за собственной шкуры, противны, охваченные Единством - ужасны. Иногда кажется, что удел человека в этом мире выбор между упоительной гибельностью Общей Судьбы и одиноким прозябанием, что для человечества возможны лишь два фазовых состояния - или пушечных ядер, или облаков мошкары. А может быть, так оно и есть? Тогда я выбираю мошкару. Закон сознательного социального выбора - как ни поступи, все равно раскаешься.

- Какое правительство - такой и народ, - мудро рычала продиравшаяся за мной старуха. "Народ никогда ни в чем не виноват, он всегда чья-то жертва", - снова плеснулась жидкость во мне.

Но я еще с полным самообладанием вручил библиотечной деве за прилавком заявку на еврейские погромы: да, дескать, еврейские-с. С тем и примите-с. А кстати, что же возвестил миру насчет еврейского вопроса великий пророк-с русской идеи-с, изобретатель всемирной отзывчивости-с русского человека-с?

Что меня всегда покоряет - это благородство тона. По-простому, по-доброму, не выходя из портрета работы Перова, Федор Михайлович обращался к потомкам с неподдельной горечью за ту Правду, которую ему приходилось высказывать, с логической последовательностью человека, чья Правота не нуждается в пафосе.

Не надо обижаться на слово "жид", а тем более - "жидовское царство", "жидовская идея", - это характеристика века, идеи, а не каких-то конкретных личностей.

Евреи уже кричали о правах, когда русские вообще жили в крепостном праве. Вдобавок евреи и без прав находят больше возможностей, чем русские. (Что чистая правда - главные возможности в нас самих.)

Если на евреев даже и лгут из ненависти, то ведь откуда-то же взялась эта ненависть. (У нас зря не сажают.)

Евреи сами сторонятся русских. А будь они в большинстве, так и вовсе извели бы подчистую, как у них это было принято в древности.

Раз евреи выжили за сорок веков гонений, значит имели какую-то руководящую идею. Тайна этой идеи еще недораскрылась, но внешние признаки налицо: всех истребляй или эксплуатируй и жди, пока все покорится тебе. Движет евреем одна безжалостность ко всему, что не есть еврей, желание напитаться чужим потом и кровью. Общее падение нравов в Европе, торжество шкурного принципа "каждый сам за себя" - это их победа, близится их царство, полное их царство, в котором поникнет человеколюбие, жажда правды и даже народная гордость. Это не о частных лицах, которые могут быть и бедняками (но еврейская бедность, в отличие от бедности других народов, - сама наказание за их подлость), и добряками - но дело не в том, кто добр и кто зол, а об идее жидовской, вытесняющей неудавшееся христианство.

И тем не менее, все, чего требует гуманность, должно быть для них сделано, заключает пророк русской идеи, ясно доказав, что гуманность по отношению к евреям несовместима с жалостью к человечеству. Но русский пророк все равно стоит за братство с этими пиявками - пусть только еврей покажет, насколько он сам способен к делу единения с чужаками.

По себе скажу - не способен. Я не способен к братскому единению с тем, кто считает, что мною движет желание напитаться чужим потом и кровью. Ах, я ведь и забыл - это же не обо мне лично, и не о моем папе, не о деде-бабе - и вообще, это не о присутствующих, а только об идее. Но я настолько безжалостен ко всему, что не есть еврей, что все равно не способен правильно понять русского пророка, с таким великодушием и любовью протягивающего мне руку. Моему ядовитому еврейскому воображению представляется какой-то другой мудрец - хохом, что ли? - тоже очень скорбный и изможденный (годится рембрандтовский "Портрет старика", во всех каталогах мира именуемый "Портретом старика-еврея", но обретший эту позорную добавку на эрмитажной этикетке лишь в годы перестройки, осуществляемой по еврейским чертежам).

Еврейский мудрец тоже просит не обижаться - никого персонально он тоже не имеет в виду: "русская" - или лучше "кацапская"? - это характеристика не личности, а идеи, это только название, для удобства. Так вот, удобства ради будем называть русской идеей желание благоденствовать, не обременяя себя ни трудом, ни предусмотрительностью (любимый фольклорный образ - Иванушка-дурачок). Что вы, что вы, это ни о ком лично - это просто признаки идеи. Русским свойственно со времен Святополка беспрерывно резать своих братьев - даже перед лицом азиатских полчищ они не в силах отказаться от братоубийственных войн. Россия - страна рабов, сверху донизу все рабы, - это признавали их же собственные мыслители и поэты, которых русские истребляли, не пропуская ну буквально ни одного, и даже самого великого пророка русской идеи сначала чуть не расстреляли, а потом на каторге довели до эпилепсии. Русские целый век служили армейским резервом реакции в Европе и тюремными надзирателями в собственной империи - "тюрьме народов". Русские набрались в Европе самых дрянных лжеучений, от которых отвернулись европейские народы и довели их до чудовищной (но для русской истории типичной) тирании, затмевающей всю бесчеловечность древней Ассирии и Египта. Русские...

Мой скорбящий, но справедливый хохом мог бы еще перечислять и перечислять, но мне омерзительна, слышите, ОМЕРЗИТЕЛЬНА эта пропитанная желчью блевотина!!!

Однако на месте мудреца-еврея возникает англичанин-мудрец, несущий бремя белых, утонченный китаец, посылающий делегацию в Англию, дабы приобщить варваров к культуре, гордый германец, желающий во имя справедливости освободить для своего народа жизненное пространство от славянских недочеловеков, чистый духом и телом имам... Народы-планеты величаво плывут по собственным орбитам, и с каждой что-то вещает свой мудрец - живое воплощение Правды Народной. Мудрецы белые, мудрецы желтые, мудрецы красные... Синие, серые, карие, черные... Каждый изрекает Свою Правду, не слыша никаких инопланетных соседей, которых и людьми-то можно назвать не иначе как формально...

Господи Боже милосердный, куда мне бежать из этого мира, в котором ВСЕ ПРАВЫ?!

У меня больше нет сил метаться вечно неправой мошкой (еврейское имя) среди величавого течения вечно правых Народов! Хоть бы состукнулись они, что ли, еще разок своими вечно ясными лбами, растерев меня между ними смазочной пленкой, чтобы их пограничники могли поменьше цепляться друг за друга!.. Ей-богу, мой Боже, это было бы приятней (по крайней мере короче), чем вечным жидом вечно, против воли собирать монбланы материалов для многосерийного сборника "Из-под крыс", складывая их на свою же голову, на свою и без того перегруженную душу.

Вот и сейчас - подумать страшно - придется навалить на себя еще какую-то книжную глыбу, разумеется, русофобскую, ибо для разжигания национальной вражды, повторяю, достаточно рассказывать народам правду друг о друге. А я больше не хочу, не хочу, нехочунехочунехочу никого ненавидеть, зашить бы веки, свернуться обратно в эмбриона, зажавши уши собственными коленями...

Завещанная отцом книга о работе пограничников во время межпланетных столкновений 1918-1921 гг. оказалась тусклым фотоальбомом, составленным Евобществом по архивам Евотдела Наркомнаца в 1926 г. Краткий текст подкупал истинно эпическим, неспешным слогом, утраченным нынешним измельчавшим искусством: "Погромы описываемого периода резко отличаются от предшествующих погромов царского периода целым рядом характерных штрихов. Прежние погромы происходили в мирной обстановке и производились с таким расчетом, чтобы это не наносило серьезного ущерба торговле и промышленности и не нарушало нормального течения жизни."

"Совершенно иную картину (очевидно, уже нарушающую нормальное течение жизни. - Л.К.) представляли собой погромы описываемого периода, являвшиеся непременной частью военно-стратегической программы. При таких условиях уже самый характер, размеры и темп погромов резко отличаются от предшествующих: здесь мы встречаемся не только с грабежом, но и с массовым истреблением еврейского населения на дому при помощи ручных гранат и холодного оружия (как, напр., в Елисаветграде, Проскурове, Умани и др.). В других случаях убивают только глав семейств (напр., в колонии Трудолюбовке и др.). Далее, вырезывается поголовно одно только мужское население без различия возраста (Тростинец и др.). Наконец, во многих местах убивают женщин, стариков, детей и больных, т.е. всех тех, кто менее способен скрыться или убежать.

Что касается методов физической пытки, то следует отметить, во-первых, наиболее часто применявшееся прижигание огнем наиболее нежных органов, затем идет примерное повешение, с многократным извлечением из петли, далее следует медленное удушение веревкой, отрезывание отдельных членов и органов - носа, ушей, языка, конечностей и половых органов; выкалывание глаз, выдергивание волос из бороды, жестокая порка и избиение нагайками до полусмерти.

Последние три вида пытки особенно широко применялись поляками в Белоруссии. Наконец, петлюровцами и бандитами еще практиковалось потопление в реках и колодцах, сожжение и погребение заживо. К числу пыток можно отнести также массовые насилия над женщинами, чаще всего над подростками и совсем малолетними девочками. Выжившие обыкновенно заболевали тяжкими венерическими болезнями и часто кончали самоубийством. Изнасилование особенно часто применялось деникинцами и нередко принимало характер массового бедствия, как, напр., в Екатеринославе, Киеве и др. городах.

По установившейся традиции, при отступлении евреев обвиняли в шпионаже, предательстве ("?" - "!"), стрельбе из окон. При наступлении данный пункт заранее отдавался на поток и разграбление в качестве стимула для наступательных операций. Что касается погромов, происходивших в мирной обстановке, то в этих случаях появлялись на сцену экономико-политические и религиозные аргументы: жиды - спекулянты, они прячут необходимейшие товары; они враги христовы, они осквернили, якобы, Киевскую лавру; они отравляют колодцы, нагоняют болезни; они стремятся захватить власть и господствовать; они все коммунисты и т.д. Выступление приурочивается к базарному или праздничному дню, когда крестьянство из окружающих деревень съезжается в город или местечко.

Многочисленные факты..." - но довольно слов, взглянем на героев-мстителей. Итак, на целый лист (формат "Огонька") - черепаховая мозаика фотографий, тоже вполне годящихся в альбом "Какую Россию мы потеряли": бравые бескозырки, усы и усики, папахи, фуражки с гумилевской кокардой, морские кортики... И фамилии очень природные, простые, располагающие: Мацыга, Потапенко, Проценко, Дынька - можно вынести то же впечатление, что из романов Агаты Кристи: на убийство способен каждый (ну, а на дезинфекцию - тем более). Мне очень неприятно быть в ссоре с такими милыми людьми - я очень понимаю Петлюру, ответившего одной еврейской делегации: "Не ссорьте меня с моей армией".

То же самое, наверно, сказали бы гуманнейшие духовные вожди, осуждающие за антисемитизм какую-нибудь подзаборную газетенку и почтительно именующие Достоевского Совестью Русского Народа, предсказавшей "бесов", которые, благодарение Богу, уже не опасны: "Не ссорьте меня с тем, кто по-настоящему силен, а тем более - свят". Подслеповатого очкарика Чернышевского только ленивый не называет предтечей большевизма, но лишь отпетому еврею придет в голову назвать предтечей - романтиком! - фашизма (fascio - пучок, единство) пострадавшего от большевиков Федора Михайловича.

Пока одни евреи поддерживают большевиков, на чем же хлопцам и отвести душу, как не на других евреях, - социал-демократ и прозаик Винниченко хорошо понимал глубоко народный, неостановимый сверху погромный порыв, неотъемлемый от всякого пароксизма Единения. Благородный монархист Шульгин горестно размышлял: "Научатся ли евреи чему-нибудь за эти ужасные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государства, которые они не создавали? Поймут ли они, что значит, по рецепту "Великого учителя Карла Маркса", натравливать один класс против другого? Поймут ли они, что такое социализм, из лона которого вышли большевики?.. Покается ли еврейство, бия себя в грудь и посыпав главу пеплом, покается ли оно, что такой-то и такой-то грех совершили сыны Израилевы в большевистском безумии?.. Пред евреями два пути: один путь - покаяния, другой - отрицания, обвинения всех, кроме себя. И оттого, каким путем они пойдут, зависит их судьба".