Б. Б. Ахметов Редакциялық алқа

226 
 
УДК 82-3 
 
СЕМАНТИКА ОБРАЗА КОЛОДЦЕКОПАТЕЛЯ (ПО РАССКАЗУ 
А.КЕКИЛЬБАЕВА «КОЛОДЕЦ») 
 
Толысбаева Ж.Ж. 
Казахская национальная академия хореографии, г.Нур-Султан 
 
Аннотация.
  Объектом  исследования    в  настоящей  статье  является  семантика  образа 
колодцекопателя как один из ярких национальных культурных кодов, нашедших  отражение 
в  одноименном  рассказе  Абиша  Кекильбаева.  От  интерпретации  словообразов  «колодец», 
«колодцекопатель»  автор  выходит  на  понимание  уникальности  художественного 
мировоззрения  писателя,  проявившегося  в  этом  тексте  в  синтезе  достоверной  эпики  с 
ассоциативностью поэтического сознания. 
Ключевые слова:
 семантика, колодцекопатель, национальный, культурный код.  
 
«Удивительное дело – песок,  
извлеченный из глубины колодца…»  
А.Кекильбаев [1, c.429] 
 
Абиш  Кекильбаев  –  писатель,  выполнивший  уникальную  культурную  миссию:  он 
вывел  художественную  формулу  мировоззрения,  миропонимания,  мироотношения 
казахского  народа  на  высочайшем  уровне  мастерства.  И  несмотря  на  богатую  мировую 
традицию  художественной  национальной  репрезентации  опыт  А.Кекильбаева  – 
современника непростого в национальном вопросе ХХ столетия – особенный.  
Значимость  вклада  Абиша  Кекильбаева  в  развитие  толерантного,  уважительного 
поликультурного сообщества  становится еще более зримым и осязаемым, когда начинаешь 
вычитывать  его  переводные  тексты.  Инерция  другой  культуры  (русской,  европейской, 
азиатской)  переносит  национальные  стереотипы,  образность,  поэтику  в  другую  плоскость 
понимания и обнаруживает нечто абсолютно новое и непостижимое с точки зрения «чужого» 
воспринимающего сознания. Эти трансформации восприятия происходят далеко не со всеми 
писателями. Представлять культуру своего народа дано только тем, кто в своем творчестве 
шел  не  за  подражанием  заграничным  тенденциям,  а  поиски  своей  самобытности  начинал с 
познания  своего  же  собственного  народа,  его  языка,  его  культуры,  докапываясь  до  самых 
истоков и основ – как колодцекопатель-кудукшы… 
Рассказ  А.Кекильбаева  «Колодцекопатель»  написан  в  1978  году.  По  признанию 
известного  казахского  писателя  Дулата  Исабекова,  «…это  произведение  подняло  планку 
художественного  мастерства  казахстанской  прозы  до  уровня  крупнейших  мастеров 
современной прозы – таких, как Кафка, Белль, Сартр, Фриш, КобоАбэ» [1]. 
Сюжет  произведения  собран  рефлексией  кудукшы  Есепа  (главного  героя  рассказа), 
который в свой последний день (действие рассказа занимает один световой день) вспоминает 
и историю народа, и свою бедную на события жизнь. Взаимодействие символичных понятий 
«жизнь  –  смерть»,  «свет  –  тьма»,  «безбрежная  степь  –  узкий  колодец»,  ритмичность 
повторяющихся  действий  «вверх  -  вниз»  (работа  кудукшы),  «восток  –  запад,  юг  -  север» 
(движение  кочевья)  подводят  к  главной  философеме  рассказа  –  к  стремлению  понять  тот 
самый пресловутый смысл жизни человека.  
Кудукшы  –  ремесло,  которое  должно  быть  практически  в  любой  части  земли.  Но  в 
зависимости от этногенеза того или иного народа значение труда колодцекопателя, его место 
в иерархии ремесел меняется. Одно дело – копать колодцы в пространстве, изобилующем на 
водные источники, совсем другое – в условиях вечного кочевья. 
Генезис  культуры  кочевого  народа  наложил  свой  отпечаток  на  символику  колодца. 
Колодец  сулит  отдых,  утоление  жажды,  передышку  в  пути,  а  значит  жизнь.  Но  за  этими 

227 
 
абсолютно позитивными понятиями в рассказе А.Кекильбаева встает очень противоречивый 
и глубокий образ кудукшы-колодцекопателя.  
Невозможно  не  обратить  внимания  на  пространственную  антиномичность 
художественного мира рассказа. Здесь верх всегда противопоставлен низу, горизонтальное – 
вертикальному,  статичное  –  подвижному,  живое  -  мертвому.  При  этом  ни  низ,  ни  верх  не 
отличаются  бережно-любовным  отношением  к  человеку:  «нутро  колодца  черно  и 
беспросветно»  [2,  с.431],  «небо  выжжено  добела  нещадным  солнцем»  [2,  с.431],  даже 
каменные стены колодца, «ощерившиеся» [2, с.432]. 
Колодцекопатель – очень амбивалетная метафора творчества А.Кекильбаева, которая 
вбирает  в  себя  множество  знакомых  понятий  и  в  то  же  время  перерастает  их,  принадлежа 
своей историко-культурной парадигме. 
Какие  круги  смыслов  рождает  образ  кудукшы?  Выпишем  весь  семантический  ряд, 
коррелирующий значениям «колодец» и «колодцекопатель». 
Наиболее богат на ассоциации словообраз колодца. К семантическому ряду «колодец» 
принадлежат  следующие  слова:  преисподняя  [2,  с.429],  нутро,  зияющая  пустота  [2,  с.431], 
безмолвное  чрево  земли,  жуткое  ледяное  подземелье,  каменный  мешок  [2,  с.433],  яма  [2, 
с.446],  оазис,  грудь  матери,  черная  бездна  [2,  с.460],  тлен,  белый  саван,  кладбищенская 
тишина  [2,  с.461],  алчный  зев  земли  [2,  с.471],  тесный  склеп  [2,  с.477].Хочется  обратить 
внимание на то, что понятию «низ» в художественном пространстве рассказа не характерна 
статика,  оно  множится,  распадается:  это  не  только  устрашающая  могила  (люди  верят  в  то, 
что из колодца, выкопанного Енсепом,  демоны выходят), но это вода как источник жизни, 
это подземная река как символ другой потаенной жизни; это море, часть мирового океана, в 
который впадает подземная река, унесшая жизнь Енсепа. 
Словообраз «колодцекопатель» более устойчив в оценочной характеристике автора и 
Енсепа,  коррелирует  с  понятиями  «пленник  каменного  мешка»  [2,  с.433],  «обездоленная 
бедная  судьба»  [2,  с.434],  «горемыка»  [2,  с.438],  «одинокое  замкнутое  существование»  [2, 
с.446].  
Эмоционально  данные  словообразы  сопровождаются  достаточно  выразительными 
состояниями  Есепа:  страха,  тоски,  смятения,  терзаний,  сомнений,  ожиданий,  приближения 
старости,  возрастания  суеверности,  мнительности,  подозрительности,  отсутствия  радости, 
ожидания беды. 
Из  всего  многообразия  приведенных  значений  образа  кудукши-колодцекопателя 
образам  и  традициям  мировой  литературы  соответствуют  узнаваемые  образы  и  мотивы 
экзистенциального одиночества, творчества, творца, памятника, прочитывается даже сюжет 
взаимоотношений Моцарта и Сальери. Но при этом по другую сторону осознания остается 
посредническая  суть  колодцекопателя,  его  миссионерская  избранность  на  постоянный 
контакт  с  «чревом»  земли,  с  потусторонним,  замогильным  миром.  В  то  же  время  в 
обреченности  Есепа  на  нахождение  под  землей  читается  и  другая,  неудобная  аллегория: 
«…кудукшы  –  нет,  не  горазд  на  слово.  Да  и  зачем  ему,  кто  оценит  его  слово  под  семью 
пластами земли?» [2, с.431]. Не о немотствующем ли рабском терпении писал А.Кекильбаев 
в те недавние 1970-е годы?  
Кудукшы  – медиатор  между двумя  мирами:  миром верхним (человечьим) и нижним 
(подземным, смертным). Поочередно посещая то один, то другой, Есеп везде чувствует себя 
неуютно.    Но  не  только  эти  миры  посещает  кудукшы.  Он  также  не  принадлежит  ни 
пространству  кочевого  народа,  ни  оседлого.  Достаточно  вспомнить  тоску  Есепа  по 
оживленной  жизни  аула,  кочевью,  празднествам.  Рабочая  темная  юрта,  в  которой  живут 
кудукшы,  пока  копают  колодец,  бедность  и  неуют,  олицетворяет  бренность  и  тщету  всей 
жизни  человека:  «Вот  она  стоит,  прокопченая  жалкая  юртишка  степного  ремесленника. 
Сколько  бы  ни  заработал  он  голов  скота,  или  денег,  не  обновится  ее  прелая  кошма, 
почерневшая от времени, дождей и жары…» [2, с.430]. За этими словами встает не столько 
недовольство  Енсепа  собственным  положением,  сколько  читается  авторское  обличение 
безнадежной смиренности простого степного человека.  

228 
 
Наверное,  поэтому  кудукшы  так  чуток  ко  всем  проявлениям  человеческих  страстей. 
Он  как  весы,  как  проводник  основных  сущностных  проявлений  человека,  его  сути.  Он 
избран  испытать  одиночество,  лишения,  страх  и  холод,  изнурительный  труд,  чтобы  дать 
народу  возможность  безбедной  жизни.  Кто-то  должен  пропустить  это  через  себя,  чтобы 
избыть  суетную,  нервически  тщетную  природу  человеческих  страстей…  не  есть  ли  это 
предназначение  художника?  Удержать  равновесие  трудно,  поэтому  кудукшы  обречен  быть 
одиночкой.  Даже  живя  среди  людей,  в  семье,  с  детьми,  колодцекопатель  одинок,  ибо  он 
всегда не здесь и не там – а в процессе погружения в Нечто. 
Логика  мысли,  логика  жизни  колодцекопателя  обнажает  саму  суть  человеческой 
жизни.  Свой  тяжелый  изнурительный  труд,  нищенские  условия  жизни  он  оправдывает  
поставленной  целью,  полуматериальной  («…бай  Байсал  закатит  той  на  всю  округу,  не 
пожалеет  богатства…»  [1,  с.430])  ,  полудуховной  («Колодец  этот  будет  самым  глубоким  и 
самым  обильным  в  Устюрте…»  [1,  с.430]).    В  самые  тяжелые  времена  колодцекопатель 
клянет  свою  жизнь    и  обещает  изменить  ее  так,  чтобы  уже  никогда  по  доброй  воле  не 
опускаться  в  жерло  колодца,  в  эту  «преисподнюю»  [1,  с.429]  –  смысл  этой  метафоры 
прозрачен  и  не  требует  отдельного  объяснения.  Но,  оставшись  на  земле,  среди  людей 
невостребованным,  в  положении  «равный  среди  равных»,  кудукшы  вновь  стремится  взять 
заказ  на  тяжелую  работу,  не  из  жадности,  не  из  желания  заработать,  а  «…предвкушая 
долгожданный  миг  своего  величия  и  торжества»  [1,  с.477],  из  стремления  удовлетворить 
свои  человеческие  амбиции…  Нетрудно  заметить,  что  образ  колодца  превращается  в 
перевертыш образа памятника. 
…Воздвиг я памятник вечнее меди прочной 
И зданий царственных превыше пирамид, 
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный, 
Ни ряд бесчисленных годов не истребит… [3] 
Это  цитата  из  стихотворения  Горация  «Возвиг  я  памятник…»,  заложившего  основу 
долгой  традиции  создания  “памятников”  в  поэзии.  Если  со  времен  древних  греков  в 
историко-культурном пространстве оседлых народов Памятник высился вверх и нанизывал 
на  себя  разные  проявления  человеческой  натуры,  в  том  числе  человеческих  амбиций,  то  в 
художественном  мире  рассказа  А.Кекильбаева    аналогом  ему  становится  колодец.  Только 
нерукотворности поэтического памятника противопоставлена пустота, устремленная вниз, в 
темноту,  в  не-жизнь.  Вещной,  осязаемой  стреле  памятника,  возносящегося    в  облака, 
вызывающего 
восхищение 
и 
восторг 
публики, 
найден, 
на 
первый 
взгляд, 
антиномичныйобраз колодца, созидаемого таким же тружеником-отшельником, как Поэт, не 
принадлежащим ни себе, ни миру.  Колодец – та же инсталляция, но не вещная, а пустая. Это 
памятник,  не  мозолящий  глаз  потомков  своим  величием.  Да,  он  символизирует 
амбициозность его создателя. А также является символом временного отрешения и забвения, 
постмодернистской пустоты, оборачивающейся обретением новой жизни.  
Таких  откровений  не  позволит  традиционный  Памятник.  Из  однажды  сотворенного 
каменного  изваяния  не  добыть  нового,  если  только  не  разрушить  его.  Колодец  же  –  тайна 
тайн.  Он  может  оскудеть,  пересохнуть,  а  может  и  подарить  «…чистую  воду…»,  может 
соединить с Мировым Океаном. 
Развитие  темы  рассказа  в  сопровождении  мотивов  «переменного  успеха  жизни»  [2, 
с.435],  «преходящего  и  скоротечного»  [2,  с.435]  доводит  до  откровения  понимание 
тщетности  человеческих  амбиций:  высота  памятника  равна  глубине  колодца,  глубина 
колодца  прямо  пропорциональна  быстротечности  жизни  кудукшы-колодцекопателя.  Чем 
глубже  колодец,  тем  больше  вероятность  ухода-гибели  его  творца  (так  и  случилось  с 
Есепом).  Эта  аллегория  абсолютно  не  работает  в  семантическом  поле  традиционного 
литературного Памятника. 
Не могу не отметить того, что непревзойденный лирик и мастер поэтической формы, 
Абиш  Кекильбаев  проявил  себя  в  рассказе  через  искусство  поэтической  недосказанности. 
Так, на глубинном уровне подтекста работают  усеченные  до метафор, до мифопоэтических 

229 
 
осколков,  до  образов-символов    история  отношений  рода  караш  и  Кулжана  (отца  Енсепа); 
Кулжана  и  его  сына  Енсепа  (кузнец  и  кудукшы,  строптивый  и  бунтарь);  сюжеты  ранней 
смерти  отца  Енсепа,  невостребованного  песенного  таланта  Енсепа,  невыстроенных 
отношений с отцом и матерью (не матери посвящены его теплые воспоминания о детстве, а 
тете и дяде),  утраченных отношений с братьями и сестрами, отсутствие любовной линии в 
жизни Енсепа, одиночества и неприкаянности в собственной семье. 
Исключительно поэтический прием использует А.Кекильбаев, когда как бы случайно 
сравнивает  аркан,  поднимающийся  из  колодца  вверх,  со  змеей.  И  тот  же  образ  использует 
автор  при  описании  сцены  самоубийства  отца  Енсепа:  «…Пропитанная  терпким  конским 
потом, маслянистая, скользкая, словно змея, камча медленно поползла в глотку…» [2, с.437]. 
В обоих случаях задействован образ змеи и некоего узкого пространства (колодец - глотка), 
дарующего  или  отнимающего  жизнь.  К  каким  смыслам,  обобщениям  направляют  эти 
приемы, - решит только вдумчивый читатель…  
Хотелось  бы  завершить  свой  доклад  словами  Адольфа  Арцишевского,  сверстника  и 
соратника  А.Кекильбаева:  «Он,  Абиш  Кекильбаев,  верный  сын  Мангистау,  неким 
сверхчутьем и провидением осознал… свое главное предназначение, свою высокую миссию: 
не  допустить  погибель  речестроя  предков,  не  дать  иссохнуть  родникам  святого  слова  и 
вопреки всему вернуть их к жизни, сделать достоянием новых времен» [1]. 
 
ЛИТЕРАТУРА 
 
1.
 
Абиш Кекильбаев: жизнь и легенда. // CentralAsiaMonitor. – 2016. – 13 января. 
http://camonitor.com/20507-abish-kekilbaev-zhizn-i-legenda.html
. 
2.
 
Кекильбаев А. Колодцекопатель. // А.Кекильбаев. Конец легенды. Роман и 
повести. Перевод с казахского. – Астана: Аударма, 2009. – С.429-479. 
3.
 
Гораций. Воздвиг я памятник… // 
https://ru.wikisource.org/wiki/
. 

жүктеу/скачать 2,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: