Богач, бедняк

На третьем стуле сидела какая-то характерная актриса в меховом
боа, хотя даже в тени на улице было не менее восьмидесяти восьми
градусов по Фаренгейту.
Не пропуская ни одной буковки на своей машинке, секретарша
автоматически говорила «хелло, дорогуша!» каждый раз, когда двери в
контору открывались и на пороге появлялся новый кандидат. Пролетел
слушок, что Николс набирает актеров для новой пьесы — шесть
человек: четверых мужчин и двух женщин.
Мэри-Джейн Хэкетт, высокая, стройная блондинка, плоская, как
доска, почти без грудей, зарабатывала деньги, в основном работая
моделью. Гретхен не могла стать моделью — у нее оказалась фигура не
модели. Мэри-Джейн Хэкетт уже поучаствовала в двух спектаклях на
Бродвее, которые закончились полным провалом, поиграла полсезона в
летней театральной труппе и теперь судила о театре со знанием дела,
как настоящий ветеран сцены.
Она изучающе-внимательным взглядом смотрела на актеров,
стоявших прижавшись спинами к афишам, рассказывающих о славном
театральном прошлом Бейарда Николса и о его театральных
постановках.

— Подумать только, — возмущалась Мэри-Джейн, — со всеми
этими хитами, которые гремели в самые темные времена, начиная с
1935 года, Николс мог позволить себе что-то более солидное, чем эта
крысиная нора, по крайней мере, хотя бы установить здесь
кондиционер. У него должен ведь остаться хотя бы тот первый никель,
который он когда-то, лет сто назад, заработал. Сомневаюсь, что он
заплатит кому-то чуть больше минимума, но даже если и заплатит, то
небось не преминет прочитать вам длинную лекцию на тему, почему,
на его взгляд, Франклин Д. Рузвельт угробил нашу страну.
Гретхен то и дело нетерпеливо поглядывала на секретаршу. Офис
был таким крошечным, что она волей-неволей должна была
выслушивать стенания Мэри-Джейн. Но секретарша, не проявляя к
ним никакого интереса, упорно продолжала бороться с машинкой,
наносить ей ощутимое поражение.
— Ты только посмотри на их габариты, — Мэри возмущенно
кивала в сторону стоявших у стен молодых людей, — они ниже моего
плеча! Если бы драматурги писали сценарии, в которых в течение всех
трех актов актрисы играли бы, стоя на коленях, то мне наверняка
перепала бы хорошая роль. У меня был бы шанс. Американский театр,
боже мой! Не мужчины, а какие-то карлики, а если встретишь такого,
рост у которого выше пяти футов, то он — точно педик!
— Нехорошо так говорить, Мэри-Джейн, это гадко! — упрекнул ее
какой-то высокий юноша.
— Когда в последний раз ты целовал девчонку? — огрызнулась
Мэри-Джейн.
— В двадцать восьмом году, — ответил парень. — В честь выборов
президента Герберта Гувера.
Все в офисе добродушно рассмеялись. Все, кроме секретарши. Она
продолжала борьбу с печатной машинкой.
Хотя Гретхен еще предстояло получить первую свою работу, ей
нравилась атмосфера этого нового мира, в который она была вброшена
центробежными силами. Все разговаривали друг с другом на «ты», без
церемоний, обращались сразу же по имени. Альфред Лант
[18]
становился сразу же Альфредом для всех, кто играл на сцене вместе с
ним в пьесе, даже если актер произносил всего пару строчек, да и то в
начале первого акта. Если какая-то девушка узнавала, что будет
происходить набор актеров, она немедленно оповещала об этом всех

своих друзей и знакомых и запросто могла предложить кому-то свое
платье для собеседования. Все они, казалось, были членами какого-то
богатого клуба, условия вступления в который определялись не
происхождением или большими деньгами, а молодостью, амбициями и
горячей верой в талант друг друга.
В подвале аптеки Уолгрина
[19]
, где они всегда собирались и вели
бесконечные разговоры за чашечкой кофе, сверяли свои записи,
праздновали чей-то успех, язвительно копировали идолов утренних
спектаклей, оплакивали гибель «Группового театра»
[20]
, Гретхен
принимали на равных, и она теперь так же легко и свободно пускалась
в рассуждения об этих идиотах — театральных критиках, о том, как
нужно по-настоящему играть роль Тригорина в «Чайке», о том, что
никто по своей игре не мог сравниться с Лореттой Тейлор
[21]
, о том,
что ни один продюсер не пропустит ни одну появившуюся в его
кабинете смазливую девушку, не отпустит, не трахнув ее. Всего за два
месяца в этом потоке молодых, звонких голосов, в котором
смешивались акценты таких разных штатов, как Джорджия, Мэн,
Техас, Оклахома, утонули очертания Порт-Филипа, он превращался в
неясную точку на новом горизонте памяти.
По утрам без угрызений совести она спала до десяти часов. Она
запросто приходила к молодым людям в их квартиры и оставалась там
до любого часа, репетируя роли, и ей было абсолютно наплевать, что о
ней могут подумать. Одна лесбиянка в общежитии Ассоциации
молодых христианок, где жила Гретхен, пока не нашла работу,
попыталась поприставать к ней, и, хотя у нее ничего не вышло, они
оставались с ней подругами, иногда вместе обедали и ходили в кино.
Гретхен посещала балетный класс, где занималась по три часа в
неделю. Ее учили грациозно передвигаться по сцене, и она
совершенно изменила свою обычную походку. Теперь она ходила,
высоко подняв голову, так что могла пронести на ней стакан с водой
вниз или вверх по лестнице и не расплескать ни капли.
«Непринужденная безмятежность» — так называла эту манеру бывшая
балерина, у которой брала уроки Гретхен.
По взглядам окружающих она чувствовала, что ее принимают за
уроженку этого громадного города. С прежней робостью,
застенчивостью давно было покончено. Она ходила обедать с
молодыми актерами и будущими режиссерами, с которыми

познакомилась в подвале аптеки Уолгрина, запросто появлялась в
офисах продюсеров, в репетиционных залах и сама платила за еду.
Теперь ей нравился сигаретный дым, и она не протестовала против его
запаха. У нее не было любовников. Она решила с этим повременить:
не все сразу, сначала надо найти работу. Нужно все проблемы решать
вовремя, одну за другой.
Однажды она даже решилась написать Тедди Бойлану с просьбой
прислать ее красное платье, которое он купил для нее. Но она, конечно,
не знала, когда ее пригласят на такую вечеринку, где она наконец
сможет надеть это дорогое, сногсшибательное платье.
Дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел Бейард Николс с
коротеньким, худеньким офицером в коричневой форме капитана ВВС.
— Ну, если что-то появится, Вилли, — говорил Николс, — я
обязательно дам тебе знать. — У него был голос печального,
покорившегося своей судьбе человека, помнящего только о своих
театральных провалах. Его глаза обшаривали ожидающих его приема
кандидатов, словно невидящие огни маяка.
— Я зайду на следующей неделе, и ты угостишь меня обедом, —
сказал капитан. Какой у него приятный, низкий баритон, который
никак не вязался с его худощавой фигурой. Он весил никак не более
ста тридцати фунтов, и рост у него не выше пяти футов и шести
дюймов. Он держался свободно, очень прямо, словно до сих пор
учился в летной школе для кадетов. Отнюдь не военное лицо,
непослушные волосы, слишком длинные для простого солдата, что
порождало сомнение в принадлежности ему этой капитанской формы.
Высокий, чуть выпуклый лоб, с отдаленным сходством с бетховенским
лицом, мрачным, крупным и мясистым, с глазами небесной голубизны.
— Тебе пока все еще платит Дядюшка Сэм
[22]
, — говорил Николс
капитану. — Из моих налогов. Так что тебе придется угощать меня
обедом.
Он производил впечатление человека, прокормить которого — не
такая уж непосильная обуза. Каждый вечер в его пищеварительном
тракте разыгрывалась трагедия елизаветинской эпохи. Острые
кинжалы убийц кололи его двенадцатиперстную кишку. Язвы, как
привидения, то возникали, то пропадали. Он всегда, каждый
понедельник давал твердое обещание бросить пить. Теперь ему могли
реально помочь только новая молодая жена или врач-психиатр.

— Мистер Николс, — высокий молодой человек, обменявшийся
острыми репликами с Мэри-Джейн, отделился от стены.
— На следующей неделе, Берни, — осадил его Николс. Он снова
обвел глазами кандидатов, ожидавших аудиенции, пустыми
безжизненными глазами. — Мисс Сандерс, — обратился он к
секретарше, — зайдите ко мне на минутку. — Махнув безразлично
рукой, жестом страдальца, мучимого диспепсией, он исчез за дверью
своего кабинета. Секретарша сделала последний смертоносный залп
по клавиатуре машинки, обстреляв нестройные ряды американской
Гильдии драматургов, которой был адресован печатавшийся материал,
живо поднявшись с места, последовала за шефом, зажав
стенографический блокнот в руке. Дверь за ней закрылась.
— Леди и джентльмены, — обратился капитан к присутствующим
в приемной, не выбирая никакого особого объекта для своего
списка. — По-моему, все мы с вами выбрали не тот бизнес. Предлагаю
заняться излишками военного имущества. Потрясающий спрос на
подержанные базуки. Хелло, крошка!
Последние слова предназначались Мэри-Джейн. Она сразу же
встала со своего стула и, маяча над ним, словно каланча, наклонилась
и поцеловала его в щеку.
— Как я рада, что ты вернулся живым и здоровым с той вечеринки,
Вилли, — сказала Мэри-Джейн.
— Думаю, пьянка сильно затянулась, — ответил капитан. — Мы
занимались большой стиркой — смывали мрачные воспоминания о
боях из нашей памяти, лечили наши больные души.
— Вы их топили в виски, смею доложить, — сказала Мэри-Джейн.
— Для чего упрекать всех нас за маленькие шалости, связанные с
развлечениями? И не забывай, когда ты здесь демонстрировала модные
пояса, мы продирались через плотный огонь зениток в этом ужасном
берлинском небе.
— Неужели ты летал в берлинском небе, Вилли? — спросила
Мэри-Джейн.
— Конечно нет, — широко улыбаясь, признался он, разглядывая
Гретхен. — Крошка, разве ты не видишь, что я теряю терпение?
— Ах, — спохватилась Мэри-Джейн. — Позвольте вас представить
друг другу. Гретхен Джордах — Вилли Эбботт.

— Как мне повезло, что я сегодня утром решил прогуляться по
Сорок второй улице!
— Хелло, — поздоровалась Гретхен. Она начала подниматься со
стула. Как-никак перед ней капитан.
— Мне кажется, вы — актриса, — сказал Эбботт.
— Пытаюсь ею стать.
— Какая ужасная профессия, — заметил Эбботт. — Может,
процитировать Шекспира по поводу…
— Не выпендривайся, Вилли, — одернула его Мэри-Джейн.
— Вы, мисс Джордах, обязательно осчастливите какого-нибудь
мужчину, станете образцовой женой и превосходной матерью.
Помяните мои слова. Почему я вас прежде не видел?
— Потому что она недавно приехала в город, — поспешила
объяснить Мэри-Джейн, не давая Гретхен раскрыть рта. Что это,
предостережение или знак не форсировать события? Может, ревность?
— Ах, эти милые девушки, которые недавно приехали в наш
город, — продолжал в том же духе Эбботт. — Нельзя ли посидеть у вас
на коленях?
— Вилли! — снова одернула капитана Мэри-Джейн.
Гретхен засмеялась, вместе с ней за компанию и Эбботт. Какие у
него ровные, маленькие зубки.
— Когда я был мальчиком, мне так не хватало материнской ласки.
Дверь кабинета вновь отворилась, вышла мисс Сандерс.
— Мисс Джордах, мистер Николс примет вас сейчас.
Гретхен встала, удивившись, как это секретарша запомнила ее
фамилию. Она в офисе Николса всего третий раз. А с самим Бейардом
Николсом вообще никогда не разговаривала. Она нервно расправила
морщинки на платье. Мисс Сандерс придержала перед ней
вращающуюся низкую дверь перегородки.
— Просите тысячу долларов в неделю и плюс десять процентов от
общей прибыли, — напутствовал ее Эбботт.
Гретхен направилась к двери кабинета Николса.
— Все остальные свободны, — громко объявила мисс Сандерс. —
У мистера Николса деловое свидание за ланчем. Через пятнадцать
минут.
— Скотина! — взорвалась характерная актриса в меховом боа.

— Ну а я тут при чем? — возмутилась секретарша. — Я просто
здесь работаю, вот и все.
Гретхен испытывала наплыв смешанных чувств. Удовольствие,
страх. Сейчас перед ней открывалась реальная перспектива получить
наконец работу. Пройти тест. Чувство вины. Всех отправили по домам,
выбрали почему-то одну ее. Еще чувство утраты. Ведь Мэри-Джейн
наверняка сейчас уйдет и уведет с собой этого привлекательного
Вилли Эбботта, летавшего под зенитным огнем Берлина.
— Увидимся позже, — бросила ей Мэри-Джейн. Но не уточнила
когда. Эбботт промолчал.
Кабинет Николса оказался чуть побольше приемной. Голые стены,
на письменном столе — горы рукописей пьес в кожаных переплетах.
Три деревянных пожелтевших кресла, на стеклах окон — слой
пыли. Его кабинет производил впечатление офиса бизнесмена, не
очень твердо стоявшего на ногах и который постоянно в первых
числах сталкивается с одной и той же проблемой — чем заплатить за
аренду.
Когда Гретхен вошла, он поднялся навстречу ей.
— Как хорошо, что вы дождались и не ушли, мисс Джордах. — Он
жестом указал на стул, стоявший рядом с его столом, подождал, когда
она сядет, потом сел сам. Долго и молча разглядывал ее с таким
кислым выражением на лице, словно покупатель, которому собирались
всучить картину с весьма сомнительной подписью автора. Гретхен
чувствовала, как волнуется, как нервничает, ей казалось, что у нее
дрожат колени, и это не ускользнуло от взгляда Николса.
— Насколько я понимаю, — взяла она на себя инициативу, — вы
хотите узнать о моем предыдущем опыте. Но, к сожалению, мне нечем
особо…
— Нет, — наконец вымолвил он. — Сейчас мы не станем обращать
на это особого внимания. Мисс Джордах, та роль, которую я хочу
предложить вам, откровенно говоря, весьма абсурдная. — Он печально
покачал головой, словно жалея самого себя за то, что ему приходится
волей-неволей совершать такие гротескные, из ряда вон выходящие
поступки, ибо их ему навязывает его профессия. — Скажите, скажите
мне откровенно, вы согласитесь играть на сцене в купальнике? Вернее,
если быть точным, в трех купальниках.

— Ну… — она засмеялась, хотя сейчас ей было не до смеха. —
Полагаю, все зависит… — Идиотка! От чего все зависит? От размера
купальника? От объема роли? От размера ее лифчика? Она вдруг
вспомнила мать. Она никогда не была в театре. Какая счастливица!
— Боюсь, что это роль без текста, — продолжал Николс. —
Девушка просто проходит трижды по сцене, по разу в каждом акте, и
каждый раз в другом купальнике. Действие пьесы разворачивается в
пляжном клубе.
— Понятно, — сказала Гретхен. Как она сейчас сердилась на этого
Николса. Из-за него Мэри-Джейн увела у нее из-под носа Вилли
Эбботта, пошла с ним гулять по городу. Капитан, капитан… В городе
Нью-Йорке — шесть миллионов жителей. Стоит сесть в лифт, и ты
пропадаешь навсегда. И всего из-за того, чтобы трижды пройтись
молча по цене. Практически обнаженной.
— Эта девушка является определенным символом. По крайней
мере, в этом меня убеждает драматург, — говорил Николс. Сколько же
долгих часов приходилось ему проводить, чтобы преодолеть
казуистику артистов, звучащую как погребальный звон по погибшим в
кораблекрушении, когда он приводил им фразы автора. — «Молодая.
Разрывающая на части сердце эфемерность плоти!» Я цитирую автора.
«Чувственная красота. Женщина-тайна. Каждый сидящий в зале
мужчина должен непременно что-то почувствовать особое в себе,
когда она идет по сцене. Боже, для чего я женился?» Я опять цитирую
автора. Скажите, у вас есть купальник?
— Думаю… думаю, что есть. — Она покачала головой. Теперь она
злилась на саму себя. — Конечно есть.
— Не могли бы вы прийти в театр «Беласко»
[23]
в пять часов,
захватив с собой купальник? Там будут и автор и режиссер.
— Значит, в пять? — Она кивнула головой. Ну все, прощай
Станиславский! Она чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо.
Что за ханжество. Работа есть работа!
— Вы очень любезны, мисс Джордах. — Николс с мрачным видом
поднялся. Она встала вместе с ним. Он проводил ее до двери,
распахнул ее перед ней. В приемной никого не было, кроме мисс
Сандерс, которая успокаивалась, отходя от битвы с пишущей
машинкой.

— Прошу меня простить, — прошептал чуть слышно Николс,
возвращаясь в свой кабинет.
— Пока! — сказала Гретхен, проходя мимо мисс Сандерс.
— Гуд-бай, дорогуша, — отозвалась секретарша, не поднимая
головы. От нее разило потом. «Вот вам и эфемерность плоти». Я
цитирую автора.
Гретхен вышла в коридор. Она не торопилась нажимать кнопку
вызова лифта. Пусть сойдет краска с лица.
Наконец кабина пришла, в ней стоял молодой человек с формой
конфедерата в руках и кавалерийской саблей в ножнах… На голове у
него была шляпа для этой униформы — необычная, с широкими
полями, с большим пером. Под ней его остроносое, жесткое лицо,
такой тип постоянно встречался в Нью-Йорке в 1945 году. По-
видимому, он напялил ее по ошибке.
— Скажите, войны когда-нибудь закончатся, мисс? Как вы
думаете? — любезно обратился он к ней, когда она сделала шаг в
кабину. В этом небольшом лифте с решетками было душно, и Гретхен
почувствовала, как у нее на лбу выступили капли пота. Она
промокнула его салфеткой «клинекса».
Она вышла на улицу, к этим геометрически расчерченным,
накаленным солнцем блокам из светлого стекла и темного, покрытого
тенями бетона. Эбботт с Мэри-Джейн ждали ее возле одного из
высотных зданий. Она улыбнулась. Шесть миллионов жителей в этом
громадном городе. Ну и пусть спокойно живут. Главное, что вот эти
двое дождались ее.
— Вы знаете, о чем я здесь думал? — спросил Вилли. — О ланче, о
чем же еще, — сказал он, не дождавшись от нее ответа.
— Я просто умираю от голода, — призналась Гретхен.
Они пошли вместе по теневой стороне улицы туда, где могли им
предложить вкусный ланч, — две высокие девушки и стройный,
низенький военный между ними, веселый и бойкий, который, может, в
эту минуту вспоминал, что и другие отважные воины были
коротышками — Наполеон, Троцкий, Цезарь и даже, может быть,
Тамерлан.
Гретхен стояла обнаженная, глядя на себя в зеркало в
артистической гримуборной. Они с Мэри-Джейн и с двумя парнями

съездили в прошлое воскресенье на пляж Джоунз-Бич, и теперь ее
кожа на плечах, руках и ногах слегка порозовела от солнца.
Она больше не носила пояс с резинками и вообще летом не
надевала 
чулки, 
чтобы 
наконец 
избавиться 
от 
таких
малопривлекательных, прозаических белых полосок от эластика на
своих выпуклых, гладких бедрах.
Гретхен внимательно разглядывала свои груди. «Хочу узнать вкус
твоей груди, когда на ней виски». За ланчем с Мэри-Джейн и Вилли
она выпила две «кровавых Мэри», потом они еще «раздавили»
бутылку вина. Вилли нравилось пить. Она натянула на себя черный
купальник. В нижней части купальника еще остались песчинки.
Отошла от зеркала, потом снова подошла к нему поближе, окидывая
себя оценивающим, критическим взглядом. Да… Женщина-тайна. Нет,
она ходит как очень скромная девушка. Непринужденная
безмятежность.
Вилли и Мэри-Джейн ждали ее в баре «Алгонкин» — им не
терпелось узнать, чем у нее все закончится. В дверь постучали.
— Мисс Джордах, — раздался голос менеджера, — если вы готовы,
мы вас ждем.
Когда он открыл двери, краска бросилась ей в лицо. К счастью для
нее, в тусклом рабочем свете на сцене никто ее смущения не заметит.
Она пошла следом за менеджером.
— Ничего особенного, — пытался ободрить он ее. — Нужно всего
пройти пару раз туда-сюда по сцене, вот и все!
Гретхен видела темные фигуры людей, сидящих до десятого
приблизительно ряда в темном зале. Сцену никто не подмел, а
неоштукатуренные кирпичи задника казались ей развалинами
Древнего Рима. Она сейчас была уверена, что ее покрасневшее,
пунцовое лицо видят не только зрители, но и прохожие на улице…
— Мисс Гретхен Джордах, — крикнул менеджер в пустоту
похожего на темную пещеру зала.
Словно бросил бутылку с запиской на охваченные непроглядной
теменью вздымающиеся волны заходивших ходуном кресел. Боже,
кажется, меня куда-то несет по течению. Может, убежать?
Гретхен, преодолев свое желание сбежать, пошла по сцене. Ей
казалось, что, спотыкаясь и пошатываясь, она взбирается на высокую
гору. Зомби в купальнике.

Из зала до нее не доносилось ни звука. Она пошла назад. Тишина.
Она прошлась туда-обратно еще пару раз, опасаясь, как бы не занозить
голые ступни.
— Замечательно! Зайдите завтра ко мне в офис, мы обговорим с
вами условия контракта.
Ну вот. Все так просто. И вдруг краска отлила у нее от лица.
В маленьком баре «Алгонкин» Вилли сидел один, держа в руке
стаканчик с виски. В баре царили зеленоватые, словно на морской
глубине, сумерки, и, когда она вошла с небольшой сумочкой с
купальником в ней, Вилли повернулся на вращающемся стуле.
— Эта красивая девушка выглядит, как и подобает красивой
девушке, только что получившей роль женщины-тайны в театре
«Беласко», — сказал он. — Я цитирую. — Как они здорово
посмеялись, когда Гретхен рассказала им о собеседовании с Николсом.
Она взобралась на высокий стул рядом с ним.
— Да, ты прав. Перед тобой новая Сара Бернар.
— Нет, Саре Бернар такая роль не по зубам, — заверил ее
Вилли. — У нее была вместо правой ноги деревяшка. Ну что, по
шампанскому?
— А где Мэри-Джейн?
— Ушла. На свидание.
— Ладно, ударим по шампанскому. — Оба они рассмеялись.
Подошел бармен, поставил бокалы перед ними. Они выпили за
здоровье Мэри-Джейн. Как хорошо, что ее нет, просто восхитительно!
Гретхен пила шампанское второй раз в жизни. Первый раз — в
аляповатой комнате в четырехэтажном доме на боковой улочке, с
большим, во всю стену зеркалом-стеклом, через которое можно было
наблюдать, что происходит в соседней комнате. Великолепная,
красивая проститутка с великолепным телом и лицом ребенка, с
торжествующим видом раскинувшаяся на широкой кровати.
— Предлагаю на выбор, — сказал Вилли. — Можем остаться здесь
и пить всю ночь шампанское. Можем поехать пообедать. Можем
заняться любовью. Можно отправиться на вечеринку на Пятьдесят
шестую улицу. Тебе нравятся вечеринки?
— Да, хотелось бы побывать на вечеринке, — ответила Гретхен,
проигнорировав его предложение «заняться любовью». По-видимому,

он пошутил. Вилли, человек веселый, постоянно шутил надо всем. Ей
казалось, что он даже на войне, в дни самых трудных испытаний,
откалывал шутки по поводу разрывающихся перед носом снарядов,
уходящих в пике самолетов, объятых пламенем стальных крыльев. Все
это — кадры из кинохроники «Новостей дня», картин на военную тему
«Старина Джонни сегодня сделал свой прикуп, ребята. Теперь — моя
очередь». Что эта фраза означает? Нужно будет узнать у него, только
потом, когда она лучше его узнает.
— Вечеринка так вечеринка, — сказал он. — Но спешить некуда.
Они будут веселиться там всю ночь. А теперь, прежде чем мы
окунемся в безумный водоворот удовольствий, не расскажешь ли
немного о себе? Я ведь должен это знать. — Он налил себе еще один
бокал шампанского. Рука у него слегка дрожала, и бутылка мелодично
постукивала о стеклянный край.
— Что тебя интересует?
— Начни с самого начала, — предложил он. — Где ты живешь?
— В общежитии Ассоциации молодых христианок.
— О боже, — застонал он. — Если я наряжусь в платье со
шлейфом, то смогу ли сойти за молодую христианку и снять комнатку
рядом с твоей? Ростом я не вышел, да и бороды у меня, по сути дела,
нет, так, пушок. Могу взять напрокат парик. К тому же мой отец всегда
хотел иметь дочь.
— Думаю, ничего не получится, — разочаровала его Гретхен. —
Эта старуха, которая сидит у входа за столом, запросто отличит
мужчину от женщины на расстоянии ста ярдов.
— Выкладывай другие факты. Парни есть?
— В данный момент нет, — сказала она, чуть поколебавшись.
— Ну а что скажешь о себе? Согласно Женевской конвенции,
военнопленный должен назвать противнику свое имя, звание и номер
личного жетона. — Он, широко улыбнувшись, положил свою руку на
ее ладони. — У меня тоже никого нет, — сказал он. — Хорошо, я
расскажу тебе все. Обнажу перед тобой свою душу. Я расскажу тебе,
правда не сразу, а постепенно, о том, как замышлял убить родного
отца, когда был младенцем и лежал в колыбели, расскажу о том, как я
не хотел отрываться от сиськи матери до трехлетнего возраста, и о том,
чем мы, мальчишки, занимались за амбаром с дочерью соседа в старые
добрые времена летом. — Он вдруг посерьезнел, отбросил прядь волос

со лба, и он у него стал еще более выпуклым. — Но об одном ты
можешь узнать сейчас или потом, мне все равно, — сказал он. — Я
женат.
Глоток шампанского обжег ей горло.
— Мне ты нравился больше, когда шутил, — сказала она.
— То же могу сказать и о тебе, — спокойно ответил он. — Но тем
не менее в этом мрачном деле есть и своя светлая сторона. Я
добиваюсь сейчас развода. Женушка нашла себе другие развлечения,
когда ее муженек играл в солдатики в Европе.
— Где же сейчас она, твоя жена? — Слова с трудом вырывались у
нее изо рта, словно налились свинцом. Чепуха, абсурд, подумала она.
Ведь мы знакомы всего несколько часов.
— В Калифорнии, — сказал он. — В Голливуде. Кажется, я
чокнулся на артистках.
Далеко, по существу, на другой планете. Там — раскаленные
солнцем пустыни, непреодолимые пики высоких гор, пахнущие
фруктами плодородные долины. Прекрасно. Ах, как все же необъятна
эта Америка!
— Сколько лет ты женат?
— Пять.
— И сколько тебе все же лет?
— А ты обещаешь не бросать меня, если узнаешь правду?
— Не пори чушь! Ну, сколько же?
— Двадцать девять, черт бы их побрал! Боже!
— Тебе можно дать не больше двадцати трех. — Гретхен удивленно
покачала головой. — В чем же секрет твоей молодости?
— В пьянке и безалаберной жизни, — пояснил Вилли. — Мое лицо
— мое несчастье. Я выгляжу как мальчишка, рекламирующий детскую
одежду в магазине «Сакс». Женщины, которым двадцать два, стыдятся
показываться со мной на людях, в общественных местах. Когда я
получал звание капитана, командующий нашей авиагруппой сказал:
«Вилли, вот тебе золотые звезды за то, что ты весь этот месяц вел себя
примерно в школе». Может, отрастить усы?
— Вилли Эбботт, — официально обратилась к нему Гретхен. Его
притворная юность вселяла в нее уверенность. Она с отвращением
сейчас вспоминала пожилую, доминирующую зрелость Тедди

Бойлана. — Чем ты занимался до войны? — Ей хотелось знать всю его
подноготную. — Откуда ты знаешь Бейарда Николса?
— Я работал на него в паре шоу. Я постоянно нахожусь под
обстрелом зениток. Я занимаюсь самым отвратительным бизнесом в
мире. Я — агент по рекламе. Хочешь, моя девочка, чтобы твоя рожица
появилась в газете? — Она не испытывала к нему никакой неприязни.
Если ему хотелось выглядеть старше своих лет, то вовсе не
обязательно отращивать усы. Пусть почаще говорит о своей
профессии. — Когда меня призвали в армию, мне казалось, что я
наконец навсегда распрощался со своим ремеслом. Но они там,
заглянув в мое личное дело, отправили меня в отдел по общественным
связям. Меня нужно арестовать за то, что я работаю под офицера. Еще
шампанского? — Он наполнил их бокалы, и его пальцы, пожелтевшие
от никотина, мелко дрожали на стекле бутылки.
— Но ведь ты был в других странах. Ты летал, — сказала она. Во
время их первого ланча он много рассказывал им об Англии.
— Всего несколько боевых вылетов. Их хватило, чтобы получить
Авиационную медаль
[24]
, чтобы в Лондоне не чувствовать себя
неуютно, словно голый на улице. По сути дела, я там был пассажиром.
Я восхищался другими, теми, кто на самом деле умел воевать.
— Все равно, тебя ведь тоже могли убить. — Его мрачное
настроение не нравилось Гретхен, и она пыталась вывести его из этого
состояния.
— Я слишком молод, полковник, и мне еще рано умирать! —
Широкая улыбка заиграла у него на губах. — Ладно, кончай с этими
пузырьками. Нас уже ждут. А это далеко, на другом конце города.
— Когда ты демобилизуешься из ВВС?
— Сейчас я в бессрочном отпуске, — объяснил он. — Я ношу
военную форму, потому что в ней меня бесплатно пропускают на
представления. К тому же дважды в неделю я должен посещать
госпиталь на Стейтен-Айленд, там я прохожу курс терапевтического
лечения травмы позвоночника. И никто там не поверил бы, что я на
самом деле капитан, не будь у меня на плечах погон.
— Курс лечения? Тебя что, ранили?
— Не совсем. Просто мы совершили безрассудную посадку, и нас
несколько раз подбросило. Я перенес операцию на позвоночнике. Лет
через двадцать буду всем говорить, что это шрам от немецкой

шрапнели. Ну, ты все выпила, как и подобает хорошей, послушной
девочке?
— Да, — ответила Гретхен, — все. — Где только нет этих раненых?
Арнольд Симмс в своем бордово-красном халате сидит рядом с ней на
столе в комнате отдыха и глядит на свою изуродованную ступню,
понимая, что теперь он уже никогда не побегает. Тэлбот Хьюз, с
изувеченным горлом, тихо, без слов, умирает на своей кровати в углу
палаты. Ее отец, охромевший на другой, предыдущей войне.
Вилли заплатил за выпивку, и они вышли из бара. Гретхен только
удивлялась, как это он может с больной спиной ходить и держаться как
струна.
Они вышли на улицу. Густые, сиреневые сумерки, опустившиеся на
Нью-Йорк, превратили город в нечто загадочное, расплывчатое.
Невыносимая дневная жара спала, смягчилась пахучим, словно
цветущий луг, бальзамом легкого бриза. Они шли, держась за руки.
Воздух был похож на текущую потоком цветочную пыльцу. Луна в три
четверти, бледная, как китайский фарфор, плыла над высокими
зданиями офисов в теряющем окраску, линяющем небе.
— Знаешь, что мне в тебе понравилось? — спросил Вилли.
— Что же?
— Когда я предложил тебе пойти на вечеринку, ты не сказала, что
тебе нужно поехать домой переодеться.
Нужно ли говорить ему, что на ней сейчас — ее лучшее платье и у
нее нет другого, чтобы сменить наряд. Льняное платье василькового
цвета, с пуговичками спереди, с короткими рукавами, перехваченное
на талии крепко затянутым матерчатым красным поясом. Гретхен
надела его, когда вернулась после ланча в общежитие, чтобы взять
купальник. Она заплатила за него шесть долларов девяносто пять
центов в магазине Орбаха. Это — единственное платье, которое она
купила после приезда в Нью-Йорк.
— Ты думаешь, мое платье — слишком дешевый и простой наряд
перед модными и дорогими нарядами твоих друзей?
— С дюжину моих разнаряженных друзей сегодня вечером станут
приставать к тебе, просить номер твоего телефона, — ответил он.
— Так что же мне делать? Дать им телефон?
— Только под страхом смертной казни, — рассердился Вилли.

Они медленно шли по Пятой авеню, разглядывая на ходу витрины.
«Финчли» демонстрировал набор спортивных твидовых пиджаков.
— Могу представить, как бы я выглядел в одном из них, — сказал
задумчиво Вилли. — Он придаст мне веса. Эбботт, отвиденный
эсквайр.
— Ты вовсе не такой шероховатый, как твид, ты такой гладкий, —
заметила Гретхен.
— И таким буду всегда!
Они долго простояли перед витриной книжного магазина
Брентано, разглядывая книги. Целый набор современных, написанных
совсем недавно пьес: Одетс, Хеллман, Шервуд, Кауфман, Гарт
[25]
.
— Вот она, литературная жизнь, — сказал Вилли. — Хочу сделать
тебе одно признание. Я сам пишу пьесу. Ну, как и любой другой агент
по рекламе.
— Ее наверняка выставят в витрине.
— Если Богу будет угодно, то непременно выставят, — отозвался
Вилли. — А ты сможешь сыграть в ней?
— Ты же знаешь, что я актриса, умеющая играть только одну роль.
Женщины-тайны.
— Я цитирую, — подхватил он. Они рассмеялись. Они понимали,
что, конечно, глупо смеяться, но как пропустить такой случай, ведь
они смеялись над своей шуткой.
С Пятьдесят пятой улицы они свернули на Пятую авеню. Под
навесом храма Сент-Риджиса из нескольких машин такси вышли
новобрачные с многочисленной свитой. Невеста — молоденькая,
стройная, с белым тюльпаном на груди. Жених — юный лейтенант-
пехотинец, без следов шрамов на отлично выбритом, девственном
лице, с розовыми, как персик, щечками, без орденских ленточек за
боевую кампанию.
— Да благословит вас Бог, дети мои, — громко и торжественно
произнес Вилли, когда они проходили мимо.
Невеста — воплощение радости, вся в белом, улыбнувшись,
послала им воздушный поцелуй.
— Благодарю вас, сэр, — сказал жених, воздерживаясь от военного
приветствия, как это и полагается в подобных случаях.
— 
Сегодня 
отличный 
вечер! 
Самый 
хороший 
для
бракосочетания, — сказал Вилли, когда они прошли дальше. —

Температура — ниже восьмидесяти, видимость — миллион на
миллион — никакой войны в данный момент. Красота!
Вечеринка была где-то в районе между Сентрал-парком и
Лексингтоном. Когда они вышли из Сентрал-парка на Пятьдесят пятой
улице, из-за угла выскочило такси и пролетело мимо, дальше, по
направлению к Лексингтону. В машине сидела Мэри-Джейн. Такси
остановилось в самом конце улицы, из него выпорхнула Мэри-Джейн
и стремительно вбежала в подъезд пятиэтажного дома.
— Мэри-Джейн, — сказал Вилли. — Ты видела?
— Угу. — Теперь они замедлили шаг и шли не торопясь.
Вилли то и дело поглядывал на Гретхен, словно изучая ее лицо.
— Послушай, у меня возникла идея, — наконец сказал он. —
Давай организуем собственную вечеринку.
— Я давно жду такого предложения, — тут же откликнулась
Гретхен.
— Я хочу избежать позора перед компанией, спасти свою
репутацию, — отрывисто произнес он, словно пролаял. Он, щелкнув
каблуками, сделал молодцеватый по-военному поворот. Они пошли
обратно по Пятой авеню.
— Все эти ребята начнут приставать к тебе, клянчить номер
телефона, и мысль об этом не дает мне покоя, — сказал он.
Гретхен крепко сжала его руку. Она теперь была абсолютно
уверена, что он спал с Мэри-Джейн, но от этого ее рукопожатие не
стало слабее.
Они зашли в бар отеля «Плаза», в дубовом зале заказали
джулеп
[26]
. Им его принесли в холодных оловянных, покрытых
изморозью снаружи кружках.
— Только ради штата Кентукки, — сказал Вилли. Он смешивал
различные напитки и ничего не имел против таких смесей:
шотландское виски, шампанское, бурбон. — Я против всяких легенд, я
подрываю всякие мифы, — с гордостью сказал он.
Выпив виски, они сели на Пятой авеню в автобус, следующий до
Даунтауна, заняв места на верхнем этаже. Там над головой не было
никакой крыши. Вилли снял свою фуражку заморской армии с двумя
серебряными нашивками и офицерским плетеным шнурком. Ветер,
усиленный скоростью автобуса, взъерошил ему волосы, и от этого он

казался еще моложе. Гретхен сейчас так хотелось притянуть руками
его голову к себе, положить себе на грудь, поцеловать его в затылок, но
вокруг сидело много пассажиров — она постеснялась и поэтому, взяв у
него фуражку, стала поглаживать серебряные полоски и шнурок.
Они вышли из автобуса на Восьмой улице и отыскали свободный
столик на тротуаре, в открытом кафе «Бревурт». Вилли заказал
мартини.
— Это улучшает аппетит, — объяснил он. — Нужно позаботиться о
правильном отделении желудочного сока. Он уже подает знак тревоги.
Зажглась красная лампочка.
Сначала бар «Алгонкин», потом «Плаза», вот это кафе «Бревурт»,
контракт на работу, встреча с капитаном. Как много событий, и все за
один день. Все впервые. Сегодня сыплется на нее как из рога
изобилия. На обед они заказали дыню, жареного цыпленка и бутылку
красного калифорнийского вина из долины Нейп.
— Из чувства патриотизма, — объяснил Вилли. — И еще потому,
что мы выиграли войну. — Он сам выпил почти всю бутылку. Но глаза
у него оставались такими же ясными, не затуманенными алкоголем, а
речь — четкая.
Они больше ни о чем не говорили, просто сидели за столиком и
смотрели друг на друга. Если она в самое ближайшее время его не
поцелует, то ее отправят в психиатрическую больницу в Бельвью.
После кофе Вилли заказал им по бренди. Сколько же все это
должно стоить? — подумала Гретхен. Если учесть сегодняшний ланч и
потом всю эту выпивку и еду за целый день, то Вилли наверняка за все
пришлось заплатить не меньше полсотни. Когда он рассчитывался с
официантом, она спросила:
— Ты богач?
— Я богат только духом. — Он показал ей бумажник. На стол
выпали шесть купюр. Две сотенные, а остальные по пять долларов. —
Вот перед тобой все состояние Эбботта, до последнего цента, —
сказал он. — Мне внести твое имя в завещание?
Двести двадцать долларов. Она поразилась, как это мало. Даже у
нее на счету в банке лежало больше: остаток от восьмисот долларов,
подаренных ей Бойланом. Она никогда не тратила на еду больше
девяносто пяти центов за раз. Может, это в ней играет кровь ее отца-
скряги? Ей стало не по себе от такой мысли.

Гретхен наблюдала за действиями Вилли, как он небрежно
запихивал деньги обратно в бумажник.
— Война научила меня ценить деньги, — сказал он.
— Ты рос в богатой семье?
— Отец мой был таможенным инспектором, работал на канадской
границе. К тому же еще и честным человеком. А в семье было нас
шестеро. Но мы жили как короли. Мясо трижды в неделю на столе.
— Я всегда беспокоюсь из-за денег, — призналась она. — Я видела
собственными глазами, во что превратила нищета мою мать.
— Выпей лучше, дорогая, — посоветовал ей Вилли. — Ты никогда
не будешь дочерью своей матери. Очень скоро я возвращаюсь к своей
пишущей машинке, к этой курице, несущей золотые яйца.
Они выпили бренди. Гретхен почувствовала воздушную легкость в
голове, но не опьянела. Абсолютно точно.
— Подведем итог нашей встречи, — сказал Вилли, поднимаясь из-
за столика, — что у нас с выпивкой? Все в порядке? — Они, минуя
заросшие живыми изгородями кабинки на террасе, вышли на улицу.
— Я сегодня больше пить не буду, — сказала Гретхен.
— Вот, прислушивайтесь всегда к женщинам, если хотите
почерпнуть мудрости. Женщина — это мать Земли. Жрица оракула.
Дельфийские пророчества, истины, спрятанные в загадках. Сегодня
больше не пьем, идет! Такси!
— Отсюда можно дойти и пешком до моего общежития, —
заметила она. — Это займет не больше пятнадцати минут.
Такси резко затормозило перед ними. Вилли галантно открыл перед
ней дверцу. Она села.
— Седьмая авеню, отель «Стэнли», — сказал Вилли, садясь рядом
с ней.
Они поцеловались. Оазис благоухающих ароматов, слившихся в
поцелуе губ: шампанского, шотландского виски, кентуккский бурбон с
мятой, красное вино из долины Нейп в Калифорнии, бренди, дар
Франции. Гретхен, притянув его голову к себе на грудь, уткнулась
носом в его густые шелковистые волосы.
— Боже! Я мечтала об этом весь день! — прошептала она. Она все
сильнее прижимала его голову к груди, гладила ее, как солдата-
подростка. Вилли быстро расстегнул две верхние пуговички на ее
платье, поцеловал ее в ложбинку между грудей. Через его лежавшую

удобно, как в колыбели, голову она видела спину водителя. Он был
занят своими красными, зелеными, желтыми светофорами,
спешившими, как всегда, пешеходами, и что делают позади него
пассажиры, ему было безразлично — это их личное дело. Он в упор
смотрел на нее с фотографии освещенной таблички. Мужчина лет
сорока, с блестящими, бросающими ей вызов глазами, наверняка с
больными почками человек, видевший все на свете, знавший всех в
этом громадном городе. Илай Лефкович — большими буквами
написано на картонке, таково было распоряжение полиции. Гретхен
никогда не забудет ни его имени, ни фамилии. Ах, Илай Лефкович,
никогда не подглядывающий возничий любви. В этот час движение на
улицах не было столь оживленным, и он на большой скорости гнал
свою машину в верхнюю часть города. Еще один последний поцелуй
ради Илая Лефковича, и она застегнула платье, вполне приличное,
даже если она вдруг окажется в свите невесты.
Импозантный фасад отеля «Стэнли» производил ошеломляющее
впечатление. Создавший его архитектор или побывал в Италии, или же
по фотографиям изучал итальянское зодчество и создавал что-то
среднее между дворцом дожей и аптекой Уолгрина. На Седьмой авеню
повеяло морским воздухом Адриатического моря.
Гретхен стояла в сторонке в холле, а Вилли подошел к портье за
ключом. Вокруг в бочках развесистые пальмы; темные деревянные
стулья на итальянский манер, яркий свет. Женщины с лицами
сержантов полиции, с курчавыми жесткими белокурыми волосами, как
у дешевых кукол. Любители грубых развлечений расселись по углам.
Солдаты с железнодорожными литерами в кармане, две девицы из
варьете, с высоко задранными задницами, с длинными ресницами,
старуха 
в 
мужских 
рабочих 
ботинках 
читает 
журнал
«Семнадцатилетние», наверняка чья-то мать; коммивояжеры,
недовольные неудачным днем, детективы, готовые сразу же пресечь
порок и безнравственность.
Гретхен с безразличным видом направилась к лифту, будто она
здесь одна, без сопровождающего чичероне, не оглядываясь на Вилли.
Она даже не посмотрела на него, когда он подошел с ключами в руке.
Такое притворство давалось ей легко. В кабине лифта они молчали.
— Седьмой, — сказал Вилли лифтеру.

На седьмом этаже не было и признаков итальянского антуража.
Узкие коридоры, обшарпанные, облупившиеся металлические темно-
коричневые двери, некогда бывшие белыми, не застланные коврами
плиточные полы. Извините, ребята, больше не станем вас дурачить.
Лучше, в конце концов, знать правду: вы — в Америке.
Они шли по узкому коридору; она постукивала своими каблучками,
как пони, идущий трусцой. Тени их фигур волнами пробегали по
потемневшим стенам — расплывчатые призраки, снующие здесь до
сих пор после бума двадцать пятого года. Они остановились перед
дверью, абсолютно похожей на все остальные. Номер 777. Седьмой
этаж, Седьмая авеню. Магия чисел.
Вилли, повернув ключ в замочной скважине, вошел в номер 777
отеля «Стэнли» на Седьмой авеню.
— Думаю, не стоит включать свет, чтобы ты не расстроилась, —
сказал Вилли. — Это — настоящая нора. Но я не мог снять ничего
лучше. Даже здесь они позволили мне жить только пять дней. В городе
полно приезжих.
Но свет ярко освещенного Нью-Йорка проникал сюда, через эти
жестяные с зазубринами жалюзи, света было достаточно, чтобы
разглядеть, что же представляла из себя эта комната. Небольшой
подвальчик. Откидной столик возле одной-единственной кровати, один
деревянный стул с высокой спинкой, умывальник, без ванной комнаты,
на бюро — куча офицерских рубашек.
Со знанием дела, не торопясь, Вилли начал ее раздевать. Сначала
снял красный пояс, потом расстегнул верхнюю пуговичку на платье,
потом остальные, медленно, одну за другой. Он опускался перед ней
на колени, а она мысленно считала: семь, восемь, девять, десять,
одиннадцать. Все. Какие творческие замыслы дизайнеров и какие
чувства обуревали портних, когда они приняли эту модель —
одиннадцать пуговиц на платье, не десять и не двенадцать.
ОДИННАДЦАТЬ!
— На это нужно затратить целый рабочий день, — вздохнул Вилли.
Он снял с нее платье и аккуратно повесил его на спинку стула. Ну,
настоящий офицер и джентльмен в придачу. Она повернулась к нему
спиной, чтобы он расстегнул ей крючки на бюстгальтере. Школа
Бойлана. Свет, льющийся в комнату через жалюзи, превратил ее тело в

тело полосатого тигра. Вилли долго теребил пальцами крючочки на
застежке лифчика.
— Нет, пора бы уже изобрести что-нибудь получше, — сказал он.
Рассмеявшись, она помогла ему справиться с лифчиком. Он упал на
пол. Гретхен снова повернулась к нему, и он мягким жестом двумя
руками опустил ей на лодыжки ее белые невинные хлопчатобумажные
трусики. Она сбросила туфли с ног, потом, подойдя к кровати, одним
движением руки сорвала покрывало, одеяло и верхнюю простыню.
Постельное белье, конечно, оказалось не первой свежести. Может, в
этой кровати с ним спала и Мэри-Джейн? Ну и ладно, плевать!
Гретхен вытянулась на кровати: ноги прямые, красивые выпуклые
лодыжки, руки по швам. Он коснулся рукой ее бедер. Она затрепетала
от его опытных движений.
— Долина восторга! — бросил он.
— Раздевайся!
Она смотрела на него пристально. Наблюдала, как он сорвал
галстук, расстегнул рубашку, когда он ее снял, то она увидела, что он в
медицинском корсете, с его шнурочками и металлическими крючками.
Корсет вверх доходил чуть ли не до плеч, а снизу — до талии. Вот
почему у него такая прямая походка! — догадалась она. «Мы просто
совершили безрассудную посадку, и нас несколько раз подбросило», —
вспомнила она его слова. Вот она, понесшая кару солдатская плоть.
— Неужели тебе никогда не приходилось заниматься любовью с
мужчиной в корсете? — спросил Вилли, дергая его за шнурки.
— Нет, не приходилось, насколько я помню, — ответила она.
— Ну, это временное затруднение, — сказал он. Вилли явно был
смущен сделанным ею открытием. — Еще пара месяцев, не больше.
Так мне сказали в госпитале. Он по-прежнему пытался развязать
шнурки. Но те путались, оказывали сопротивление.
— Может, включить свет?
— Нет, не выношу в такой ситуации света.
И в это время внезапно зазвонил телефон.
Они переглянулись. Никто из них не сдвинулся с места. Им
казалось, что если они не шелохнутся, то телефон больше не зазвонит.
Но он продолжал звонить.
— Наверное, все же лучше ответить, — сказал Вилли. — Думаю,
что так будет лучше. — Он поднял трубку с телефонного аппарата,

стоявшего на ночном столике рядом с кроватью.
— Слушаю.
— Капитан Эбботт? — Вилли держал трубку, не прижимая к уху, и
Гретхен услышала сердитый мужской голос.
— Я слушаю, — повторил Вилли.
— Нам кажется, что в вашем номере находится молодая
девушка. — Да, королевское «нам», донесшееся до них из тронного
зала Средиземноморья.
— Кажется, находится, — ответил он. — Ну и что из этого?
— Вы сняли номер на одного человека, — продолжал сердитый
голос, — и поэтому там может находиться только один человек.
— Хорошо, — сказал Вилли. — Дайте мне двухместный номер!
Какой это номер?
— Сожалею, но все номера в отеле заняты, — продолжал сердитый
голос, — у нас броня до ноября.
— Послушай, приятель, давай на минутку представим, что у меня
двухместный номер, — сказал Вилли. — Соответствующую надбавку
за эту услугу внесите в мой счет.
— Боюсь, мы не можем этого сделать, — ответил сердитый
голос. — Номер 777 — это одноместный номер, и там может
находиться только один постоялец. Вашей даме придется уйти.
— Но молодая дама здесь не живет, — не сдавался Вилли. — Она
не занимает никакой площади. Она у меня в гостях. Вообще-то она —
моя жена!
— У вас есть свидетельство о браке, капитан?
— Дорогая, — громко обратился к Гретхен Вилли, поднеся телефон
ко рту Гретхен. — Ты захватила с собой свидетельство о браке?
— Оно дома, — ответила Гретхен почти в трубку.
— Ну, сколько раз я говорил тебе, что нельзя путешествовать, не
имея такого документа при себе. — Он изображал из себя
рассерженного супруга.
— Прости меня, дорогой, — робко сказала Гретхен.
— Вы слышали? Оно у нее дома, — повторил ее слова в трубку
Вилли. — Мы предъявим его вам завтра.
— Капитан, в нашем отеле не разрешается находиться дамам, это
противоречит правилам нашего отеля, — сказал сердитый голос.

— С каких это пор? — осведомился Вилли, закипая от
охватывающей его злости. — Ваш притон славится повсюду, от Нью-
Йорка до Бангкока, как пристанище сводников, букмекеров,
карманников, мелких торговцев наркотиками и скупщиков краденого.
Одного честного полицейского достаточно, чтобы вашими
постояльцами заполнить все камеры городской тюрьмы.
— У нас сменилось руководство, — ответил сердитый голос. —
Теперь мы входим в число респектабельных отелей. И заботимся о
своей репутации. Если ваша дама не уйдет через пять минут, мне
придется подняться к вам.
Гретхен, выпрыгнув из кровати, уже натягивала на себя трусики.
— Не нужно, прошу тебя, — умоляюще произнес Вилли.
Гретхен только нежно ему улыбнулась.
— Да пошел ты… — бросил Вилли в трубку. Он начал завязывать
шнурки корсета, свирепо дергая их в стороны. — Вот, сражайся за
этих подонков, — бормотал он. — В этот час нигде, ни за какие
деньги, не найти другого номера, хоть тресни!

Вилли бросил на нее гневный взгляд, но тут же расхохотался.
— Ладно, — примирительно сказал он. — В другой раз. Но только
в следующий раз, ради бога, не забудь захватить свое брачное
свидетельство.
Они с высокомерным видом, держась за руки, прошли через весь
холл, всем своим видом давая понять, что они не сломлены, не
побеждены. Половина людей здесь была похожа на местных
детективов, поди разберись, кто из них говорил с ними по телефону,
чей это был голос.
Им не хотелось расставаться, и они пошли на Бродвей. У стойки
бара «Недик» выпили по бутылочке оранжада, ощутив во рту слабый
вкус тропиков здесь, в этих северных широтах, потом вышли на Сорок
вторую улицу, вошли в круглосуточный кинотеатр, сели среди публики
— уклоняющихся от призыва юнцов, стариков, страдающих
бессонницей, развратников и солдат, коротающих время в ожидании
своего автобуса, и стали смотреть Хамфри Богарта в роли герцога
Манти в фильме «Окаменевший лес».
Картина закончилась, а им не хотелось расставаться, и они
остались еще на один сеанс «Окаменевшего леса».
Когда они вышли из кинотеатра, то по-прежнему не испытывали ни
малейшего желания расставаться и пошли пешком до общежития
Ассоциации молодых христианок. Они шли мимо затихших, бурлящих
жизнью только днем высотных зданий, которые казались им павшими
крепостями. До их квартала было еще далеко.
Расстались они только на рассвете, поцеловавшись на прощанье у
общежития Ассоциации молодых христианок. Вилли с отвращением
взирал на массивное здание с единственной горевшей тусклой
лампочкой над входом, бросавшей свет на молодых девушек,
возвращающихся с прогулок из центра и мечтающих поскорее
добраться до своей кровати.
— По-моему, за всю славную историю этой громадины, — сказал
вдруг он, — здесь так никого и не трахнули. Как ты думаешь?
— Сильно в этом сомневаюсь.
— От одной такой мысли мурашки бегут по коже, — мрачно
заметил он, покачав головой. — Ну а ты, Дон Жуан? Любовник в
корсете. Ну-ка, назови меня дерьмом!

— Не принимай все так близко к сердцу, — сказала Гретхен. — У
нас впереди не одна ночь.
— Когда, например?
— Да хоть сегодня, — насмешливо сказала она.
— Сегодня, — машинально, спокойно повторил он. — Ладно.
Думаю, как-нибудь переживу денек. Займусь делом, затрачу на него
несколько часов. Например, стану искать по городу номер в гостинице.
Где угодно. Пусть на Кони-Айленде, в Вавилоне, Палм-Бей, но, черт
подери, я найду такой номер. Для капитана Эбботта и миссис Эбботт.
Захвати свой чемодан, чтобы не вызвать подозрения всяческих королев
Викторий. Набей его до отказа старыми номерами журнала «Тайм»,
если вдруг мы заскучаем и захотим что-то почитать.
Последний поцелуй, и он большими шагами пошел прочь:
маленькая, понесшая поражение фигурка в белесом свете
зарождающегося рассвета. Хорошо, что сегодня вечером он был в
военной форме. Будь он в гражданской одежде, ни один портье в отеле
никогда не поверил бы, что он уже достиг брачного возраста и мог
жениться. Никаких сомнений.
Когда Вилли скрылся из виду, Гретхен поднялась на крыльцо,
вошла в общежитие. Старуха, сидевшая за столом у двери, бросила на
нее укоризненный, злой взгляд, словно говоря, что она в курсе дела, но
Гретхен, взяв ключ, как ни в чем не бывало сказала:
— Спокойной ночи.
Пробивавшийся через окна слабый свет зари был всего лишь
хитроумным оптическим обманом.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: