Детство и юность на диком Западе
«Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено» - ч. 2
жүктеу/скачать 7,16 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Форт Донелсон, Грант. Шайло - ч. 10
- «Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено» - ч. 4
«Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено» - ч. 2Уильям Кэртис писал в еженедельнике «Харперс уикли» о Линкольне, что «...он видел дальше и глубже других, хотя в волнах смутного времени, в которые он был брошен, немногое можно было ясно рассмотреть...». Старая пословица, хорошо известная лесорубам, вполне здесь подходила: «Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено». История живого, действующего Линкольна кончилась. Теперь началась обширная эпопея в подлинной линкольнской традиции, в которой смешались легенды, мифы, фольклор. Верующие и атеисты, доктринеры и свободомыслящие — все они утверждали, что Линкольн принадлежит им. Письма и памфлеты изображали его то масоном, то спиритом, протестантом, католиком, евреем или человеком, у которого в жилах текла негритянская кровь. Трезвенники вполне резонно считали его своим, потому что он никогда не любил спиртного; а завсегдатаи салунов, проводившие свое время среди опилок и плевательниц, утверждали, что одни только его анекдоты доказывали, что он один из них. Но были и такие, кто предъявлял свои претензии в обобщающем утверждении: «Он был человечным». В огромном и все увеличивающемся хоре почтительности и преклонения нашлась все же кучка людей, которая соглашалась с высказываниями империалистической и консервативной лондонской «Стандарт»: «Он не был героем при жизни, следовательно, ужасное убийство не может превратить его в мученика». Но народ Англии, массы, чьи ярко выраженные симпатии сорвали желание правительства официально признать конфедерацию, искренне горевали о его смерти. Во французском сенате и палате депутатов монархисты и республиканцы объединились в формальном выражении соболезнования. На собранные по двухсантимовой подписке деньги была куплена массивная золотая медаль, которую комитет из либералов просил американского посла передать миссис Линкольн со словами: «Передайте ей, что в этой маленькой коробочке сердце Франции». Пожалуй, большее значение, с заглядом в будущее, имел марш тысячи студентов из Латинского квартала через мост Сан Мишель. Полиция устроила баррикаду, преградила путь демонстрантам, приказала им разойтись и арестовала вожаков. Однако группа из 30 студентов все-таки пробилась к миссии Соединенных Штатов и передала послу Байгелоу адрес. В нем содержался косвенный выпад против Луи Наполеона: «В президенте Линкольне мы оплакиваем согражданина. Нет больше стран, отгороженных своими границами. Наша родина — любая страна, в которой нет больше ни господ, ни рабов, там, где народы добились свободы или борются за нее. Мы сограждане Джона Брауна, Авраама Линкольна и Уильяма Сьюарда. Мы молодежь, которой принадлежит будущее; у нас огромная энергия, и мы ее употребим на то, чтобы добиться подлинной демократии. Тот, кого только что сразили, был гражданином республики, великие люди которой не покорители, нарушающие права и суверенность народа, а основатели и блюстители его независимости, такие, как Вашингтон и Линкольн». Форт Донелсон, Грант. Шайло - ч. 10Линкольн отозвал генерала Галлека с Запада, намереваясь назначить его главнокомандующим всех сухопутных вооруженных сил,— Галлек был загадкой для Линкольна. Галлеку в то время было сорок семь лет от роду. Он был уроженцем Нью-Йорка, выпускником Уэст-Пойнта. Во время мексиканской войны он был артиллерийским инженером; написал книгу «Элементы военного искусства и науки». Когда на чалась война, он руководил юридической конторой в Сан-Франциско и состоял генерал-майором в народном ополчении штата. После дела под Шайло он принял командование армией Гранта и продвигался медленно вперед, воюя киркой и лопатой: все время строил окопы, окружая ими войска конфедератов численностью в 50 тысяч, которые он намеревался взять в плен, так как у него, у Галлека, было 100 тысяч солдат. Через шесть недель он окружил Коринф, но выяснилось, что противник ускользнул из города и находился уже в 50 километрах от него. В рапорте Вашингтону он изобразил это как победу. Постепенно пришлось рассказать народу всю правду о семидневных боях. По всей стране вера в национальные силы сменилась сомнениями. Потомакская армия со всеми ранеными и больными, пушками и лошадьми, солдатами из батраков, приказчиков, студентов, конторщиков оставила полуостров и вернулась на старые позиции у реки Потомак, которые были видны из столицы. Мак-Клеллана освободили от командования действующей армией и приказали выехать в Александрию за новым назначением. Распространился анекдот о том, что Линкольн ругал Мак-Клеллана за прекращение присылки подробных, исчерпывающих докладов о продвижении армии. Однажды Мак-Клеллан прислал Линкольну телеграмму: «Захватил две коровы. Как прикажете с ними поступить?» Линкольн ответил: «Подоите их, Джордж».
Толстой смотрел на их сиявшие лица, на сверкавшие глаза. Он увидел грубых горцев, и это они жаждали услышать об Аврааме Линкольне. И Толстой им рассказал о мудрости Линкольна, о правителе, который вышел из самого простого народа, поднялся из нишеты. Толстого забросали вопросами. На каждые девять из десяти вопросов он не мог ответить. Они хотели знать о привычках Линкольна, о его влиянии на людей, о его росте, о том, какой вес он мог поднять. И с изумлением они узнали, что как наездник он представлял неважное зрелище. — Скажи нам, почему его убили? — спросил один. Толстой сообщил все, что знал. Его слушатели были очень довольны рассказами Толстого, «бурно благодарили», а на следующее утро, когда Толстой оставлял селение, вождь подвел ему прекрасного арабского коня в знак признательности за удивительные повествования. Вместе с Толстым в город поскакал и черкес — Толстой надеялся достать там портрет Линкольна. Ему удалось найти большую фотографию, которую он передал горцу. Тот посуровел, руки у него слегка дрожали. Со слезами на глазах он долго смотрел на портрет, как будто молился. Толстой считал, что Линкольн не был таким великим полководцем, как Наполеон, или таким искусным государственным деятелем, как Фридрих Великий. Почему же тогда Линкольн затмил многих знаменитых людей? Потому, полагал Толстой, что Линкольн превосходил их особой нравственной силой и величием духа. Многие испытания и большой жизненный опыт помогли ему осознать, что «величайшее достижение человека — любовь к ближнему». И пояснил: «Он был тем, чем Бетховен был в музыке Данте в поэзии, Рафаэль в живописи, Христос в философии жизни. Он хотел стать божественным и достиг этого». На большой дороге жизни, где ошибки неизбежны, он искренне следовал одному основному побудителю — заботе о благе человечества. И Толстой продолжал: «Мир первоначально обычно судит неправильно, и должны пройти века, прежде чем установится истина. Но с Линкольном все было верно с самого начала. Раньше или позже Линкольн стал бы великим человеком, даже если бы он не был американским президентом. Но лишь новые поколения, отдали бы ему должное». Любой вид героизма обречен на забвение, если в основе его не лежат четыре абстракции, конкретизированные поступками. Толстой их перечисляет: человечность, правдивость, справедливость, жалость. Величие Аристотеля и Канта он ставил ни во что по сравнению с величием Будды, Моисея и Христа. «Величие Наполеона, Цезаря и Вашингтона равносильно лунному лучу при свете линкольнского солнца. Его пример всеобъемлющ и будет жить тысячелетия. Вашингтон был типичным американцем, Наполеон — типичным французом, а Линкольн был гуманен, как сам мир. Он был более великим, чем вся его страна, более великим, чем все президенты, вместе взятые». жүктеу/скачать 7,16 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|