Джек Лондон Морской Волк Глава первая

обошлась с Томасом Магриджем. Она сыграла с ним скверную штуку, вылепив из него то, 
чем он был, и не переставала издеваться над ним. Мог ли он быть иным? И, будто в ответ на 
мои невысказанные мысли, кок прохныкал:
– Мне всегда, всегда не везло. Некому было послать меня в школу, некому было меня 
покормить   или   вытереть   мне   разбитый   нос,   когда   я   был   мальчонкой!   Разве   кто-нибудь 
заботился обо мне? Кто, когда, спрашиваю я?
– Не   огорчайся,   Томми, –   сказал   я,   успокаивающе   кладя   ему   руку   на   плечо. –   Не 
унывай! Все наладится. У тебя еще много впереди, ты всего можешь добиться.
– Вранье! Подлое вранье! – заорал он мне в лицо, стряхивая мою руку. – Вранье, сам 
знаешь. Меня не переделать! Меня уже сделали – из всяких отбросов! Такие рассуждения 
хороши для тебя, Хэмп. Ты родился джентльменом. Ты никогда не знал, что значит ходить 
голодным и засыпать в слезах оттого, что голод грызет твое пустое брюхо, точно крыса. Нет, 
мое дело пропащее.  Да если даже я проснусь  завтра  президентом  Соединенных  Штатов, 
разве я отъемся за то время, когда бегал по улицам голодным щенком? Разве это исправишь?
Не в добрый час я родился, вот на мою долю и выпало столько бед, что хватило бы на 
десятерых.   Полжизни   я   провалялся   по   больницам.   Хворал   лихорадкой   в   Аспинвале,   в 
Гаване, в Нью-Орлеане. На Барбадосе полгода мучился от цинги и чуть не сдох. В Гонолулу 
– оспа. В Шанхае – перелом обеих ног. В Уналашке – воспаление легких. Три сломанных 
ребра во Фриско. А теперь! Взгляни на меня! Взгляни! Ведь опять все ребра переломали! И 
посмотришь – буду харкать кровью. Кто же мне возместит все это, спрашиваю я? Кто? Бог, 
что ли? Видно, он здорово невзлюбил меня, когда отправил в плавание по этому проклятому 
свету!
Это   возмущение   против   судьбы   продолжалось   больше   часа,   после   чего   кок   снова 
принялся   за   работу,   хромая,   охая   и   дыша   ненавистью   ко   всему   живущему.   Его   диагноз 
оказался правильным, так как время от времени ему становилось дурно, он начинал харкать 
кровью и очень страдал. Но бог, казалось, и вправду возненавидел его и не хотел прибрать. 
Мало-помалу кок оправился и стал еще злее прежнего.
Прошло несколько  дней,  и Джонсон  тоже  выполз на  палубу  и  кое-как  принялся  за 
работу.  Но ему было еще далеко до поправки, и я нередко наблюдал украдкой, как он с 
трудом взбирается по вантам или устало склоняется над штурвалом. А хуже всего было то, 
что он совсем пал духом. Он пресмыкался перед Волком Ларсеном и перед помощником. 
Вот Лич – тот держался совсем иначе. Расхаживал по палубе, как молодой тигр, и не скрывал 
своей ненависти к капитану и к Иогансену.
– Я еще разделаюсь с тобой, косолапый швед! – услышал я как-то ночью на палубе его 
слова, обращенные к помощнику.
Иогансен выбранился в темноте, и в тот же миг что-то с силой ударилось о переборку 
камбуза. Снова послышалась ругань, потом насмешливый хохот, а когда все стихло, я вышел 
на палубу и увидел тяжелый нож, вонзившийся в переборку на целый дюйм. Почти тогда же 
появился помощник и принялся искать нож, но я уже  завладел им и на следующее утро 
тайком вернул его Личу. Матрос только осклабился при этом, но в его улыбке было больше 
искренней благодарности, чем в многословных излияниях, присущих представителям моего 
класса.
В противоположность остальным членам команды, я теперь ни с кем не был в ссоре, 
более   того,   отлично   ладил   со   всеми.   Охотники   относились   ко   мне,   должно   быть,   со 
снисходительным   презрением,   но,   во   всяком   случае,   не   враждебно.   Смок   и   Гендерсон, 
которые понемногу залечивали свои раны и целыми днями качались в подвесных койках под 
тентом, уверяли, что я ухаживаю за ними лучше всякой сиделки и что они не забудут меня в 
конце плавания, когда получат расчет. (Как будто мне нужны были их деньги! Я мог купить 
их со всеми их пожитками, мог купить всю шхуну,  даже двадцать таких шхун!)  Но мне 
выпала задача ухаживать за ними, перевязывать их раны, и я делал все, что мог.
У Волка Ларсена снова был приступ головной боли, длившийся два дня. Должно быть, 
он жестоко страдал, так как позвал меня и подчинялся моим указаниям, как больной ребенок. 

Но ничто не помогает ему. По моему совету он бросил курить и пить. Мне казалось просто 
невероятным, что это великолепное животное может страдать такими головными болями.
– Это божья кара, уверяю вас, – высказался по этому поводу Луис. – Кара за его черные 
дела. И это еще не все, иначе...
– Иначе что? – спросил я.
– Иначе бог, видать, только грозится, а дела не делает. Эх, вот слетит с языка...
Нет, зря я сказал, что нахожусь в добрых отношениях со всеми. Томас Магридж не 
только по-прежнему ненавидит меня, но даже нашел для своей ненависти новый повод. Я 
долго не понимал, в чем дело, но наконец догадался: он не мог простить мне, что я родился 
«джентльменом», как он выражается, то есть под более счастливой звездой, нежели он.
– А   покойников   что-то   не   видать! –   поддразнил   я   Луиса,   когда   Смок   и   Гендерсон, 
дружески беседуя, прогуливались рядом по палубе в первый раз после выздоровления.
Луис поднял на меня хитрые серые глазки и зловеще покачал головой.
– Шквал налетит, говорю вам, и тогда берите все рифы и держитесь крепче. Я чую, 
давно чую – быть буре. Я ее вижу – вот как такелаж над головой в темную ночь. Она уже 
близко, близко!
– И кто же будет первой жертвой? – спросил я.
– Только не старый толстый Луис, за это я поручусь, – рассмеялся он. – Я чую нутром, 
что через год буду глядеть в глаза моей старой матушке; ведь она заждалась своих сыновей – 
все пятеро ушли в море.
– Что он говорил тебе? – спросил меня потом Томас Магридж.
– Что он когда-нибудь съездит домой повидаться с матерью, – осторожно отвечал я.
– У меня никогда не было матери, – заявил кок, уставив на меня унылый взгляд своих 
тусклых, бесцветных глаз.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: