Джона Лерер – Вообрази
жүктеу/скачать 1,28 Mb.
|
Dzhona Lerer Voobrazi Kak Rabotaet Kreativnost
- Бұл бет үшін навигация:
- Мартин
| Neurology 51 (1998): 978-82.
рая сдерживает шепот нашего воображения. При лобновисочной деменции эта область мозга разрушается с пугающей скоростью. В результате она ничего не подавляет: сырое восприятие, обрабатываемое в правой височной доле коры — зоне, отданной под многосенсорную интеграцию, — внезапно превращается в несдерживаемый поток сознания. Искусство становится попыткой справиться с этой новой реальностью. Как бы это странно ни звучало, но каждую ночь наш разум оказывается в своем самом ненормальном состоянии. Как только мы засыпаем, префронтальная кора отключается, цензор начинает вести себя подозрительно тихо, а нейроны по всему мозгу впрыскивают ацетилхолин. Но это не обычное возбуждение, эта активность лишь наполовину случайна и непредсказуема. Наш разум словно развлекает сам себя импровизацией, заполняя ночные грезы мелкими деталями, подвернувшимися под руку. Вопрос, конечно, в том, почему мы видим сны. Почему мозг транжирит столько энергии на эти бессмысленные драмы? Хотя точная функция сновидений остается неясной, есть много научных доказательств того, что они “включают” наше творчество, позволяя нам делать множество удивительных вещей. Возьмем статью, опубликованную в 2004 году в Nature. Ее написали нейробиологи Ульрих Вагнер и Ян Борн1. Ученые дали группе студентов скучное задание преобразовать один длинный столбик цифр в другой. Вагнер и Борн составили тест так, чтобы у него было элегантное решение, но чтобы он не мог быть решен с помощью озарения. Когда люди оказались один на один с заданием, решение нашли меньше 20% из них, даже если им давали по нескольку часов на раздумья. Однако сон из менил все: после того как испытуемые погружались в фазу быстрого сна, около 6о% могли выявить скрытый паттерн. Кьеркегор был прав: сон есть высшее достижение гения. Или возьмем недавнюю статью, опубликованную нейробиологом Калифорнийского университета Сан-Диего Сарой Медник1. Она дала испытуемым несколько головоломок на отдаленные ассоциации, а затем велела лечь спать. Любопытно, что, проснувшись, они решили на 40% больше загадок, чем до того. (Испытуемые, которым не удалось подремать, показали незначительное снижение производительности.) По словам Медник, сновидения так важны для нашего творчества, потому что после самопроизвольного отключения взбудораженной префронтальной коры к нам приходят странные идеи и понимание удивительных ассоциаций. Большинство этих идей будут, конечно, бесполезными, бессвязным лепетом спящего мозга. Но иногда, если повезет, мы найдем нужные ответы посреди ночи. Именно это произошло с гитаристом Rolling Stones Китом Ричардсом. Однажды майской ночью 1965 года Ричардс рано заснул, завалившись вместе с гитарой и кассетным магнитофоном в гостиничную постель. “Проснувшись утром, я увидел, что кассета [в магнитофоне] прокручена до конца, — рассказывал Ричардс в интервью Терри Гроссу в 2010 году. — Я подумал: странно, я же ничего не делал. Знаете, может, нажал на кнопку во сне. Я перемотал кассету и нажал на play. И там, как какой-то призрачный шепот, было записано начало песни. Целая строфа, а затем мой храп на сорок минут”. Песня, которую Ричардс записал той ночью, получила название (I Can't Get No) Satisfaction и стала одной из самых известных рок-композиций всех времен. 1 Denise Cai et al, REM, Not Incubation, Improves Creativity by Priming Associative Networks. PNAS 106 (2009): 10130-34. Нейробиология сна подтверждает, что каждую ночь мы превращаемся в импровизаторов. Стоит нам заснуть, как мы перестаем думать, что есть истина, или логика, или здравый смысл. Вместо того чтобы отвернуться от блуждающих мыслей, мы с радостью принимаем абсолютную свободу наших ассоциаций. Мы веселим себя придуманными историями и мелодиями, находя новые связи среди всей этой путаницы. Трагедия пациентов с лобно-височной деменцией в том, что их болезнь не поддается лечению. Вскоре их высшие когнитивные функции начинают сбоить, а потом исчезают вовсе. Тем не менее в этом страшном несчастье есть свой духоподъемный смысл: каждый из нас — бездонный колодец для творчества. Желание сделать что-то красивое, выразить наши блестящие идеи не является редким для людей с художественной подготовкой. Но то же самое желание есть у клеточных биологов и биржевых маклеров, дворников и домохозяек. Мы не замечаем этой потребности, поскольку безостановочно подавляем ее, так как хрупкие схемы нашей префронтальной коры удерживают нас от рисков, связанных с самовыражением. Алан Снайдер, нейробиолог из Сиднейского университета, провел несколько лет, документируя это сонное творчество1. Он полагался на транскраниальную магнитную стимуляцию (ТМС), которая может временно утихомиривать отдельные зоны мозга ударной волной магнитной энергии. Больше всего Снайдера интересовала возможность роста творческих способностей, появляющаяся после отключения некоторых областей мозга, как в случае с пианистами, выключавшими свою ДЛПК. (Ученый называет ТМС “машиной, стимулирую- 1 Allan Snyder. Savant-Like Skills Exposed in Normal People by Suppressing the Left Fronto-Temporal Lobe. Journal of Integrative Neuroscience 2 (2003): 149-58. щей творчество”.) В последние годы Снайдер использовал ТМС, выборочно отключая у испытуемых левую лобную и височную доли на несколько минут. Затем он просил сделать что-нибудь креативное — например, нарисовать животное или решить головоломку. Пока люди были подключены к машине, около 40% из них демонстрировали странные новые таланты. В частности, в художественном эксперименте Снайдер давал людям минуту на то, чтобы по памяти нарисовать животное или чье-то лицо. До подключения к ТМС испытуемые изображали странные, ни на что не похожие фигуры. Однако после того как они получили “лекарство для творчества”, их рисунки преображались, картины внезапно наполнялись художественным смыслом. (Один из испытуемых сказал, что ему “было трудно признать рисунок своим, хотя он видел, как сам его рисовал”.) По словам Снайдера, объяснение этого чудесного эффекта возвращает нас к запретительным механизмам мозга, постоянно сдерживающим наши скрытые таланты53. Пикассо однажды так объяснил этот парадокс: “Каждый ребенок — художник. Трудность в том, чтобы остаться художником и в зрелости”. С точки зрения мозга Пикассо был прав, поскольку ДЛПК полностью развивается позже других областей. Это объясняет, почему маленькие дети занимаются творчеством без усилий — у них нет внутренних цензоров. Но потом мозг взрослеет, а мы становимся слишком застенчивыми, чтобы импровизировать, слишком беспокоящимися о том, как бы не сказать лишнего, не сыграть не ту ноту, не упасть с доски для серфинга. Именно в этот момент в творчестве происходит знаменитый “спад четвероклассника”, поскольку школьники внезапно отказываются заниматься искусством на уроке54. Это не значит, что нам было бы лучше без наших лобных долей, для жизни данные области необходимы. Тем не менее каждый ментальный талант требует компромисса. Научившись останавливать свои порывы, мы запрещаем себе импровизировать. Вот почему так важно периодически давать себе волю. Посмотрите на чудесный эксперимент Майкла Робинсона и Дарьи Забелиной55. Они случайным образом распределили несколько сотен студентов на две разные группы. Первая получила следующие инструкции: “Вам семь лет, занятия в школе отменены. Целый день вы будете предоставлены самим себе. Что вы будете делать? Куда пойдете? Что бы вам хотелось увидеть?” Вторая группа получила такую же инструкцию, только в ней отсутствовало первое предложение. Поэтому студенты второй группы не воображали себя семилетними детьми. После десятиминутного письменного задания испытуемым обеих групп раздали творческие тесты. Например, студентам нужно было придумать варианты использования старых автомобильных покрышек или перечислить все, что можно сделать из кирпича. Любопытно, что испытуемые, воображавшие себя детьми, выдали в два раза больше идей и справились с творческим заданием заметно лучше участников второй группы. Оказывается, мы можем восстановить свою способность к творчеству, утраченную в процессе взросления. Для этого нам нужно всего лишь притвориться детьми. С этим согласен и Йо-Йо Ма: “Когда люди спрашивают меня, как им выстроить свое выступление, я отвечаю, что профессиональный музыкант должен постоянно возвращаться к началу, к моменту, когда был новичком. Чтобы стать профессионалом, на обучение нужно потратить годы. Вас будут критиковать учителя, и эта критика будет нервировать. Вас будут постоянно оценивать. Но если во время выступления все ваши мысли будут обращены к тому, что скажут критики, и вы сами начнете переживать, то выступите вы чудовищно. Вы будете напряжены и дадите плохой концерт. Вместо этого вам нужно постоянно напоминать себе, что вы ребенок, только что взявший в руки виолончель. Зачем он играет? Он играет ради удовольствия. Он играет потому, что извлекает звуки — мелодию, которая делает его счастливым. Вот единственная стоящая причина быть музыкантом55. Глава 5 Аутсайдеры Несмотря на отсутствие способностей, к началу творческого пути у меня было одно необходимое качество: наивность, эта сказочная вещь, не дающая вам узнать, насколько вы подходите для того, чем собираетесь заниматься. Стив Мартин, “Рожденный для комедии” (Born Standing Up) Творческое путешествие Дона Ли началось с разбитого сердца. Зимой 2005 года Дон работал программистом в большой страховой компании. Он проводил по девять часов день в небоскребе на Манхэттене, где пялился в мерцающий монитор и писал новый код. “Это была довольно приятная жизнь, — говорит он. — После работы мы вместе с моей девушкой и котом сидели на диване и смотрели телевизор”1. Но затем девушка ушла — “она даже кота забрала”, — и Дон обнаружил, что у него слишком много свободного времени и одиноких вечеров. И он обратился к тому, что уже давно считается клеем для разбитых сердец, — к алкого- 1 Из интервью автора с Доном Ли. Калвер-Сити, 28 ноября и 14 декабря 2009 года. лю. Он наведывался в местный бар после работы, сидел там у стойки и заказывал крепкие напитки. “Я никогда не ходил туда, чтобы напиться, — говорит Дон. — Я пил очень медленно. Думаю, мне просто хотелось побыть среди людей”. Поначалу Дон не знал, что заказывать, и потому следил за работой бармена. Его быстро очаровали коктейльные ритуалы, способы крошения льда, выжимания лимона и смешивания шотов. Затем Дон начал обращать внимание на вкус и пытался запомнить тонкие ароматы дорогих напитков. Он оценил копченую дымку ржи, торфяной привкус хорошего скотча и медицинский дух джина. А еще он наблюдал, как смешивались коктейли, как алкоголь встряхивали, перемешивали, процеживали и наливали в стакан. “Мне ничего не оставалось, кроме как наблюдать. И, поскольку поболтать было не с кем, я разговаривал с барменом”, — говорит Дон. Дону повезло: он ходил в Pegu Club — шикарное нью- йоркское заведение, славящееся своими отличными (по пятнадцать долларов) коктейлями. Одри Сандерс, главный местный специалист по смешиванию напитков, была полна решимости вернуть популярность классическим коктейлям, находя вдохновение в рецептах из старых книг. Вместо того чтобы привлекать внимание неоново-зелеными “яблочными мартини” и “маргаритами”, коктейльная карта Сандерс пестрела такими названиями, как Gin-gin mule, Burra-peg и Тот and Jerry. “Я только потом осознал, как мне повезло, что я учился в Pegu Club. Я понял, насколько важны хорошая техника и качественные ингредиенты, как важно пробовать, и пробовать, и пробовать. Те коктейли [в Pegu Club] научили меня, какими должны быть напитки”, — говорит Дон. Через полгода познавательных попоек Дон понял, что готов делать собственные коктейли. И хотя у него не было опыта, он попросился на работу в Death and Company — новый бар в Ист-Виллидж. (Брайан Миллер, главный бармен заведения, был в восторге от энтузиазма Дона.) Прошло несколько месяцев, и количество смен увеличилось — Дон работал пять вечеров в неделю, продолжая ходить на службу в страховую компанию. Это было изнурительно: целый день он программировал, а потом добирался на метро в центр и до двух часов ночи смешивал напитки. Потом, закрыв бар, он ехал на такси домой, где падал в кровать около четырех часов утра. После нескольких месяцев в Death and Company Дона попросили помочь с открытием PDT (Please Don't Tell) — модного подвальчика, вход в который располагался в телефонной будке на задах дешевой закусочной. “Сначала бар прославился благодаря всей этой таинственности, — рассказывает Дон. — Но затем мы стали серьезно относиться к выпивке. Я хотел работать в заведении, в основе которого лежала прекрасная техника. Поэтому наши классические коктейли были лучше, чем у конкурентов”1. Хотя Дон все еще работал в страховой компании, о его барменских талантах поползли слухи. Коктейльные снобы стали выстраиваться в очередь у телефонной будки. Правда, Дон нервничал: стремление к алкогольному совершенству стало утомлять его: “Думаю, я понял, что не хочу провести остаток жизни, смешивая одни и те же коктейли снова и снова. Я мог сделать необыкновенный мартини, но, понимаете, это был бы всего лишь мартини. В какой-то момент перестало иметь значения, что я использую лучший джин, лучший вермут и лучшие оливки. Я все еще следовал чьим-то рецептам. В этом не было ничего интересного. Это было скучно”. Но Дону не пришлось долго скучать. Его разочарование в нерушимых традициях барменского дела — был только один способ приготовить тот или иной коктейль — вскоре при- 1 Труд Дона и его коллег был вознагражден: в июле 2009 года PDT признали лучшим коктейль-баром мира по версии Cocktail Spirit Awards. вело к творческому озарению. Он в точности помнит этот момент: “Я готовил бар к открытию. Нарезал лайм, делал сироп и все такое. Я смотрел на бутылки, на все эти прекрасные бутылки за барной стойкой, и вдруг понял, что могу сделать новый напиток. Могу создать собственный коктейль. Сейчас это так очевидно, но тогда казалось потрясающей идеей”. Дон тут же принялся работать над новым коктейльным проектом. По понедельникам и вторникам он устраивал в PDT вечера экспериментов, проверяя свои странные придумки на клиентах. Большинство опытов провалилось, как, например, его попытка карбонизовать вишню. “Разве не круто получить “Манхэттен”, но с шипучей вишенкой внутри? — спрашивает Дон. — Единственной проблемой было то, что фрукты взрывались”. В другом эксперименте участвовала капсула с гелем, сама по себе крутившаяся внутри бокала с напитком — “словно маленькая подводная лодка”, по словам Дона, — из-за чего коктейль долго сохранялся в должном виде. К сожалению, это влияло на напиток — у мартини появлялся привкус пищевой соды. Но Дон не собирался сдаваться. “Я развлекался, — говорит он. —Я был как маленький ребенок в кондитерской, только мои конфеты предназначались для взрослых”. Так что он продолжил экспериментировать в поисках новых техник и ингредиентов для своих авангардных коктейлей. Его изыскания были для него возможностью объединить давний интерес к химии — он учился на инженерном факультете Колумбийского университета — с новым увлечением. “Я действительно был новичком за барной стойкой. В отличие от барменов, у меня не было энциклопедических знаний о водке или односолодовом виски. Я знал намного меньше них об алкоголе как таковом. Но я неплохо разбирался в химии и в результате мог посмотреть на работу бармена немного под другим углом”, — говорит Дон. Взгляните, к примеру, на одно из его успешных изобретений — олд-фэшн с беконом. Напиток основан на фэту- ошинге56 — процессе, в ходе которого расплавленный жир (вытопившийся, например, из бекона) соединяется с алкоголем. Затем смесь охлаждается (капли жира поднимаются на поверхность) и процеживается, чтобы жир не попал в напиток. Хотя фэтуошинг может кому-то показаться странным, Дон посмотрел на эксперимент с точки зрения элементарной химии. “Я был уверен, что это сработает, — говорит он. — Алкоголь и жир обладают очень специфичными атомными свойствами”. Дон пускается в лекцию по химической полярности, вызванной разделением электрических зарядов в молекуле. “Полярность объясняет, почему вода и масло не смешиваются. Жир неполярен, вода полярна, поэтому молекулы находятся так далеко друг от друга. Я знал, что тот же принцип применим и к алкоголю, который тоже полярен”. При этом у жира есть и вкусовые компоненты, тоже полярные, — отдельные молекулы, придающие бекону солоноватый привкус, — потому они легко могут смешаться с бурбоном. Новый коктейль потребовал нескольких недель кропотливых опытов. Дону нужно было найти правильное соотношение жира и алкоголя, а также выяснить, как долго смесь должна храниться в холодильнике. В результате он придумал коктейль, от которого у него потекли слюнки: “Это был идеальный напиток, совершенная комбинация бурбона из дубовой бочки с соленым беконом. К сожалению, он был крепковат даже со льдом”. Так что Дону пришлось экспериментировать с рецептами коктейлей, смешивая ароматный виски с различными компонентами. Добавив для баланса несколько капель горькой настойки, он начал размышлять, чем бы подсластить коктейль, поскольку обычный сироп казался ему слишком примитивным. Откровение пришло к нему во время завтрака: “Я ел блины и вдруг подумал, что, завтракая, можно случайно капнуть кленовым сиропом и на бекон. И это чертовски вкусно. Поэтому я решил использовать кленовый сироп вместо стандартного сахарного. И это сработало. Получилось по-настоящему здорово”. Дон добавил новый коктейль в меню PDT, подавая его самым смелым своим клиентам во время экспериментальных вечеров. Напиток мгновенно стал хитом, фирменным коктейлем заведения, получившим изысканную похвалу в журналах Gourmet, Saveur и New York. Сейчас Дон возглавляет команду барменов сети ресторанов Momofuku, принадлежащих шеф-повару Дэвиду Чангу. Новые коктейли Дона заставляют думать об олд-фэшн с беконом как о чем-то обыденном. Есть например, сельдереевый нори — Дон кладет сушеные морские водоросли в яблочный бренди, а затем вынимает их и добавляет каплю сельдереевого сиропа. “Не знаю, чем он так нравится публике, но она обожает его. Иногда вы должны приглушить здравый смысл и просто рискнуть”, — говорит Дон. Также можно попробовать его кунжутно-леденцовый коктейль, в основе которого коньяк, обжаренные семена кунжута и карамельный сироп. Или маринованный мартини, в котором вместо оливкового рассола используется острый луковый сок. А еще есть оригинальная версия ром-колы, где также используется фэтуошинг, — светлый ром смешивается с топленым маслом и к тому же в напитке вымачивается свежий попкорн. В конце — кола. “Я называю этот коктейль “кинотеатром”, — говорит Дон. — С одной стороны, в нем много знакомых вкусов, с другой — все они в одном напитке. Мне нравится изобретать вещи, которые достаточно причудливы для того, чтобы вы задумались”. Успех Дона Ли — это история творчества аутсайдера, парня с периферии. В меньшей степени это притча о пользе знания, ведь Дон был всего лишь страстным любителем. Скорее, история о пользе новых идей для старых понятий. В конце концов, когда Дон придумал олд-фэшн с беконом, он не был экспертом по коктейлям. Он не учился на барменских курсах, не изучал премудрости профессии на вискокурнях Кентукки и не был знаком с историей олд-фэшнов. (На самом деле он продолжал работать программистом.) “В принципе я экспериментировал с фэту- ошингом, потому что мне было скучно, а меня никто не отговорил, — говорит Дон. — Уверен, большинство барменов сказали бы, что мне в голову пришла кошмарная идея, которую ни за что не продать, что я только зря перевожу отличный бурбон. Но, если законы химии утверждают, что это может сработать, почему бы не попробовать? Думаю, мой единственный секрет в том, что я не придумал ничего лучшего”. 1 В конце 1990-х Алфеус Бингхэм был вице-президентом Eli Lilly — крупнейшей фармацевтической компании в мире. Он отвечал за исследовательскую стратегию, управляя тысячами ученых, решающих сотни разных задач. В те времена бизнес Eli Lilly был на подъеме благодаря прозаку, но Бингхэм переживал о будущем. Компания выбрасывала огромные суммы на научные изыскания, отчаянно пытаясь создать очередной лекарственный блокбастер. К сожалению, колоссальные инвестиции не приносили никаких результатов. Бингхэм задумался, нет ли более эффективного подхода к исследованию различных лекарственных форм. “Потратив годы на поиски решения проблем, мы зачастую принимали то, которое было далеко не лучшим или даже бесполезным, — говорит он. — А такие неудачи стоят недешево”57. В производстве лекарств Бингхэма больше всего пугала полнейшая непредсказуемость. Он понятия не имел, какие проблемы можно было решить, а какие нет, он не мог предвидеть, как долго вопросы будут оставаться без ответов или где эти ответы взять. “Это по-настоящему меня напрягало, я не представлял, как управлять НИОКР2. Я не знал, кто над чем работает. И тогда я начал представлять, что все эти якобы неразрешимые проблемы на самом деле можно решить. Может, над ними трудятся не те люди? Может, кто-то еще мог бы с ними справиться? Я всегда считал, что мы нанимаем лучших профессионалов и что трудное задание по зубам человеку с богатым техническим опытом. Но что, если в этом была наша ошибка?” — говорит Бингхэм. Беспокойство заставило его пойти на радикальные меры: если Eli Lilly не может предсказать, кто из ученых ответит на вопрос, значит, этот вопрос стоит задать всем сразу. Вместо того чтобы повесить проблему на конкретных специалистов, работающих на компанию, нужно сделать ее достоянием общественности. “Излишне говорить, что эта стратегия в корне расходилась с корпоративными правилами НИОКР, — говорит Бингхэм. — Как и любая другая компания, Eli Lilly свои исследовательские проекты из-за конкуренции держала в секрете. Вам не захочется, чтобы кто-то знал, над чем вы работаете”. Однако Бингхэм полагал, что такая секретность обходится компании слишком дорого. Поэтому в 2001 году он запустил интернет-проект ІппоСепйѵе. Сайт был устроен довольно просто: Eli Lilly описывала свои самые трудные научные задачи и предлагала вознаграждение за их решение. Если проблема решалась успешно, деньги получал тот, кто с ней справился. (Это был серьезный стимул для подписчиков InnoCentive.) “В основном мы выкладывали туда самые трудные задачи из органической химии, — рассказывает Бингхэм. — Я чувствовал, что рискую, поскольку над некоторыми из этих проблем бились также и наши конкуренты. Но, честно говоря, я не ожидал, что хоть одна из них будет в конечном итоге решена”. Прошло несколько недель. Сайт InnoCentive по большей части безмолвствовал. Бингхэм думал, что его эксперимент провалился. Но затем, спустя месяц, потраченный впустую, одна из задач была решена. И следующая. И еще одна. “Нас завалили ответами, — вспоминает Бингхэм. — Замечательные идеи принадлежали исследователям, о которых мы никогда не слышали и которые рассматривали проблему под таким углом, под каким мы ее никогда не рассматривали. Их творческий подход просто поражал”. Меньше чем за год работы сайт стал важнейшим звеном в процессе НИОКР в Eli Lilly, а местные ученые только выигрывали от вмешательства посторонних. К 2003 году сайт был уже настолько успешным, что отделился от основной компании и начал размещать задачки от других корпораций, таких как Procter&Gamble и General Electric. “Все они делали то же самое, что и Lilly, — рассказывали о проблеме, с которой не могли справиться, и обещали вознаграждение, — говорит Бингхэм. — Как и мы, они не думали, что из этого выйдет толк. Но затем какой-нибудь ученый, живущий за полмира от них, выдавал решение. Это было захватывающе. Мы чувствовали себя так, будто получили доступ к кладезю талантов”. жүктеу/скачать 1,28 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|