Гиярова Е.Е. (Москва). Творчество Ивайло Петрова 1960‑1980-х годов

Карцева З.И. (Москва). «Женский штурм» в болгарском романе последнего десятилетия

Строго говоря, столь массированное наступление «женской прозы» – отнюдь не только болгарское явление. И в России мы стали свидетелями самовыражения наших «grandes dames» (М. Ремизова) современной романистики – Т. Толстой и Л. Улицкой, а также представительниц «среднего стиля» (Е. Датнова) женского письма. У всех на слуху и удачливые А. Маринина, Д. Донцова, Т. Устинова, популярные авторы криминальных бестселлеров. Есть у нас и совсем юная «писательница» И. Денежкина, представляющая (вместе с С. Шаргуновым) так называемый «новый, аутентичный реализм» – «субъективную», «искреннюю» документалистику, в «прямых зеркалах» которой отражается жизнь современной молодежи «как она есть», точнее – как она видится И. Денежкиной. И в России, и в Болгарии тут же заговорили о «женской прозе», ее специфике, ее связях с феминистской литературой и критикой, ратующей за «женское начало» в литературе, направленное против материального логоса и фаллоцентрической культуры и выступающей за «женский», т.е. интуитивно-бессознательный способ осмысления мира, за востребованность духовности и телесности современной женщины и их выход из «сферы молчания».

Яркие романы Э. Дворяновой («Госпожа Г.»), Т. Димовой («Эмине»), Р. Марковой («Фани на опасных дорогах свободы») и А. Стамболовой («Всё как обычно») появились в самом начале нового столетия далеко не случайно. После довольно продолжительной паузы, знаменовавшей завершение литературного века, уже почти «переболевшего» пост-соцреализмом, поздним модернизмом, неоавангардизмом, соц-артом, постмодернизмом, аутентизмом и Интернет-литературой; после исторической и эпистемологической пустоты эпохи постмодерна, равнодушно и безжалостно оставившей нас наедине со своими бедами и комплексами, после состояния «тяжелого похмелья» (П. Дойнов) настал, наконец, момент долгожданного освобождения «от чувства тревоги и пафоса, от иллюзий и безутешности, от апокалиптических ожиданий и просветленного отчаяния»², пришло время повышенного интереса к новым бытийным и экзистенциальным пластам жизни, раскрывающим сущность человека в мире и в истории. Если прибавить к уже названным «женским» сочинениям не менее яркие романы А. Попова, Б. Минкова, В. Зарева, Д. Киркова, Л. Станева, С. Цанева, И. Голева и многих других, то, пожалуй, можно согласиться с болгарскими критиками, утверждающими, что болгарская проза «вроде бы приходит в себя» (Р. Леонидов), а роман по праву становится в Болгарии «королем литературных жанров» (П. Дойнов). И отрадно, что в этом внушающем надежду потоке женские романы, к счастью, не затерялись. Как скажет критик С. Чолева, «…женщины написали настолько хорошие романы, что мужчинам не оставалось ничего другого, как их признать»².

В самом деле, мы стали, наконец, свидетелями прихода в болгарскую литературу «новой романной волны», видимого оживления жанра, обратившегося к старой/новой теме поисков (и защиты) себя, своего «я», своей идентичности. Онтологическая по своей сути, проблема самоидентификации, поисков идентичности – вне всякого сомнения, была и остается центральной в болгарском обществе последних 10-15 лет (причем по всему спектру: от этнической, языковой, религиозной, социально-государственной до экзистенциальной, личностной, гендерной). Общество, нация, государство, личность мучительно ищут себя в современном пространстве. Вопросы «кто мы?» и «кто я?» очень популярны и в литературе, переживающей «муки самоидентификации» и воспринимающей самоидентификацию «я» как протест против полного и всеобъемлющего контроля над индивидуумом в эпоху глобализма.

Вообще-то, идентичность – это соотнесение себя: с этносом, нацией, языком, культурой, полом, с самим собой, т.е. некими установками базовых состояний традиции, с матрицами канона. Однако новая болгарская «женская проза» воюет и за освобождение линости женщины из-под власти обстоятельств – путем погружения в интимно-телесную и духовную сферу частной жизни; она ищет первичное, восстанавливая таким образом гендерную идентичность женщины. Но идентичность – это еще и «суверенитет тайного пространства» человека (Св. Игов), его «тайна». И заниматься поисками этой тайны – значит отстаивать право на свое «я» перед лицом нового мира, право быть собой в ситуации и среде, ставящей под угрозу или сомнение целостность человеческой личности и ценность жизни вообще.

Героини всех четырех романов – глубоко несчастны. Провоцируемые этой враждебной к ним средой, убеждающей в иллюзорности, несбыточности земного счастья, они ищут за реальной видимостью мира его скрытый смысл – тайны Бытия, Вечности. Как за спасением, они погружаются в любовь или творчество, надеясь хотя бы здесь постичь единство духа и тела. И не найдя его, убедившись в кратковременности этого состояния блаженства в страсти и искусстве, убегают… в мистику, иллюзию, сказку; в маргинальную грязь современного города; в смерть, освобождающую, наконец-то, их души от раздражающих, мучительных для них оков телесности, от тоски, одиночества и безнадежности.

Новые романы привлекают прежде всего своей проблематикой – экзистенциальной, философской. Авторов интересуют онтологические основы личности женщины в экзистенциях враждебной ей современности. Одиночество, отчуждение, невостребованность вынуждают ее бороться: искать, отстаивать, собирать из осколков рушащейся жизни себя, свою идентичность. Эта главная проблема напрямую связана с новым пониманием женщины своей сущности – в единстве духовности и телесности, которого никому из героинь этих романов так и не удалось найти. Не помогла ни любовь, ни искусство. Гармония, земное счастье недостижимы – и трагический финал предопределен. Характер проблематики повлиял и на форму этих романов, структура которых прежде всего соотносится с характером экзистенциального «исчезновения» героинь, с метафорой «бегства». Эскейпизм, как следствие очевидной невостребованности духовной и телесной сути женщин, стал структуроопределяющим отличием всех этих романов, повествующих о реальных или иллюзорных, почти мистических исчезновениях своих героинь в их скитаниях «по опасным дорогам» жизни. При этом все подробности «бегства» героинь этих камерных романах вплетены в их исповедь, «поток сознания», ставший в большинстве из них основной формой великолепной повествовательной техники.

Все болгарские критики, успевшие отреагировать на появление новых женских романов, отмечали их антитрадиционность – в самом широком смысле: новизну проблематики и поэтики, а также оригинальное использование мистического, иллюзорного, трансцендентного (причем показательно, что победу на поле сражения за душу героинь одерживает именно мистика, сказка, иллюзия).

Интересный факт: эти новые романы – вне болгарской традиции, вне болгарского канона. Как заметила М. Кирова, здесь «нет и намека на фольклорную образность и стилистику», нет и «реминисценций из мифологического арсенала балканского региона». Эти тексты «навязчиво отчуждены от болгарских традиций в прозе»³.

В рамках рассуждений о традиционности/нетрадиционности новой болгарской женской романистики принципиально важным представляется и вопрос о ее отношении к канону феминистскому, о связях с европейской «женской прозой». Так случилось, что с появлением этих романов болгарская «женская проза», проскочив в своем развитии этапы и феминистского радикализма, и идеологического эмансипаторства, и модного родового (гендерного) бунта, сразу вышла на позиции ПОСТ-феминизма – и это при очевидном отсутствии какой-либо традиции феминизма в женской прозе. К тому же эта проза, более или менее осознанно отказавшаяся от нормативных моделей традиционного эстетического и психологического переживания, характерного для феминистской литературы, обладает рядом особенностей, которые, как полагает М. Кирова, «выталкивают» ее за пределы расхожих представлений о «женской литературе» (это, в частности, «тихое» вызревание в болгарской женской прозе перемен, далекое от несколько инфантильной позы «бунтарского порыва», изначально свойственного феминистской литературе и так заметное, например, в «скандалах» очень агрессивной современной болгарской женской поэзии).

Да и повышенный интерес к особенностям «женского начала» и «женского письма» вполне мог быть самостоятельным, спонтанным и естественным у болгарок, память которых на генетическом уровне сохранила воспоминания о месте женщины в ориентальском балканском мире, о том, как трудно давалась ей свобода от непробиваемых (и к тому же подкрепленных реальной властью мужчин) стереотипов патриархальной цивилизации и патерналистских устоев общества, которые «тихо» или «агрессивно громко» разрушаются теперь, буквально на наших глазах.

В заключение заметим все же, что даже шумный и заслуженный успех болгарской «женской прозы» последних лет не дает нам права на ее вычленение из общего потока литературы. Да, у женщин-авторов есть свой «ареал» – свои темы, свои больные вопросы. Но их произведения, в конечном счете, вполне укладываются в общую, внушающую оптимизм панораму «всечеловеческой» литературы, вновь, на новом витке истории обратившейся к экзистенциальным вопросам Бытия.

Литература

1. Дойнов П. Литература в междувековието // Литературен вестник.20-26.03.2002.

2. Цит. по: http://www.newpublicity.org/debat_bg.htm.

3. М. Кирова. В сянката на канона или женското писане на 90-те години // Литературен вестник.11.07-17.07.2001.