282
283
Яко едва ж есть и нам у Бога милости место,
Коль тяжко от боях народу и тесно,
Только умножив гордости и кривды,
Яко же и отнюдь не знают суда и правды
130
.
В данном случае нас интересуют не лексические параметры
текста и не его смысловая расплывчатость, а лишь ритмическая
его организация: возникающий ритм с большим трудом можно
определить как стихотворный, настолько слабо он выражен. Имен-
но с таких виршей и начиналась в середине XVII в. русская сил-
лабика
131
. А к 30-м гг. XVIII в. она имела уже совершенно другой
характер:
Уме слабый, плод трудов недолгой науки!
Покойся, если хочешь прожить жизнь без скуки:
Не писав дни летящи века проводити
Можно и хвалу достать, хоть творцом не слыти
132
.
— писал А. Д. Кантемир в самом начале первой своей сатиры
«На хулящих учение. К уму своему». С точки зрения ритмической
выразительности этот текст несоизмеримо превосходит первоначаль-
ные силлабические опыты, что свидетельствует о неуклонном со-
вершенствовании силлабики на русской почве. А это значит, что
силлабика все же не была для русского языка (и тем самым — для
русской культуры) неорганичным явлением в той мере, которая бы
препятствовала дальнейшему развитию поэзии.
Тезис о несоответствии силлабики русскому языку вызывает со-
мнения еще и потому, что накануне реформы русского стиха возмож-
ности силлабики были далеко не исчерпаны. Об этом, в частности,
свидетельствует реакция Кантемира на предложенную в 1735 г.
В. К. Тредиаковским реформу. Как известно, прочитав трактат Тре-
диаковского, Кантемир откликнулся на него собственным стиховед-
ческим сочинением — «Письмо Харитона Макентина к приятелю о
сложении стихов российских» (см. о нем подробнее ниже, в главе,
посвященной А. Д. Кантемиру). В нем Кантемир предлагает не пере-
ход от силлабики к силлаботонике, а развитие самой силлабики. И за-
130
Достарыңызбен бөлісу: