Женский портрет

27
Нет надобности подробно описывать, как отозвалось в душе моей
героини величие Рима, с каким трепетом ступала она по мостовой
Форума и как билось ее сердце на пороге храма Св. Петра. Достаточно
сказать, что вечный город вызвал у нее именно те чувства, какие и
следовало ожидать от столь впечатлительной и непосредственной
натуры. Изабелла всегда любила историю – здесь же история жила в
камнях мостовой, в брызгах солнечного света. Ее воображение
воспламенялось от одного упоминания о великих деяниях – здесь же
всюду, куда ни повернись, стояли свидетели этих деяний. Все это не
могло не волновать Изабеллу, но ее волнение не выливалось наружу.
Прежде словоохотливая, Изабелла теперь часто молчала, что не
укрылось от ее спутников, и Ральф Тачит, который, казалось, с
равнодушным и рассеянным видом посматривал по сторонам, на
самом деле с удвоенным вниманием наблюдал за ней. По собственным
своим меркам Изабелла была очень счастлива и, наверно, охотно
признала бы эти часы счастливейшими в своей жизни. Мысли о
страшном человеческом прошлом бременили ей душу, но порою в них
врывалось ощущение живого сегодняшнего дня, и тогда у нее словно
вырастали крылья, готовые поднять ее в поднебесье. В ее голове все
так перепуталось, что она и сама вряд ли знала, какое из этих двух
настроений овладеет ею в следующую минуту, и непрерывно
пребывала в безмолвном экстазе созерцания, зачастую видя в тех
предметах, на которые смотрела, куда больше, чем в них заключалось,
и не видя многие достопримечательности, отмеченные в ее Марри.
[114]
Недаром Ральф говорил, что Рим открывает свои тайны только тем,
кому доступны минуты особого душевного подъема. Толпы
перекликавшихся туристов рассеялись, и величавые памятники Рима
вновь обрели свое величие. Небо полыхало синевой, и шелест
фонтанов в поросших мхом мраморных нишах уже не сулил прохлады,
но звучал особенно мелодично. На уличных перекрестках, залитых и
прогретых солнцем, валялись букетики цветов. В тот день – третий по
приезде в Рим – наши друзья отправились на Форум осмотреть
раскопки, которые уже давно велись там, захватив немалую

территорию. Спустившись по современной улице к Священной дороге,
они пошли по ней, с разной долей почтения взирая вокруг. Генриетта
Стэкпол, например, поражалась тому обстоятельству, что мостовые
древнего Рима мало чем отличались от нью-йоркских, и даже находила
сходство между все еще различимыми, некогда глубокими бороздами,
проложенными посреди старинных улочек античными колесницами, и
оглушительно звонкими рельсовыми колеями, воплощавшими всю
стремительность американской жизни. Солнце клонилось к западу, в
воздухе таяла золотистая дымка, и длинные тени от полуразбитых
колонн с еле обозначенными основаниями прорезали неоглядное поле
руин. Генриетта пошла бродить с мистером Бентлингом, который таял
от восторга, когда она называла Цезаря «прытким молодчиком», а
Ральф принялся давать Изабелле подробные объяснения, специально
подготовленные им для ее внимательные ушей. Один из археологов –
из той нищей братии, что всегда снует по Форуму, – не замедлил
навязать им свои услуги и отрапортовал положенный урок с
беглостью, которая нимало не пострадала оттого, что сезон подходил к
концу. Он не преминул привлечь внимание наших друзей к раскопкам,
шедшим в дальнем конце Форума, присовокупив, что, если signori
будет угодно пройти и взглянуть на них поближе, они, несомненно,
увидят там много примечательного. Предложение это соблазнило
больше Ральфа, нежели Изабеллу, утомившуюся от долгой прогулки, и,
уговорив кузена удовлетворить свое любопытство и пройти туда
одному, она осталась ждать его возвращения. И это место, и это время
дня отвечали настрою ее души, и ей хотелось насладиться ими в
одиночестве. Ральф послушно последовал за чичероне, а Изабелла
присела на опрокинутую колонну, лежащую неподалеку от подножья
Капитолия. Ей хотелось немного побыть одной, но наслаждаться
уединением довелось ей недолго. При всем интересе нашей героини к
обступавшим ее щербатым останкам древнего Рима, изъеденным
веками и все же сохранившим столько живого своеобразия, мысли ее,
поблуждав недолго среди этих реликвий, перенеслись в силу
сцеплений и связей, которые не легко проследить, на области и
предметы, обладавшие большей притягательностью. От канувшего в
прошлое Рима до будущего мисс Арчер – расстояние огромное, но
воображение Изабеллы перемахнуло его единым скачком и теперь
витало в более близких и многообещающих пределах. Потупив взор на

уложенные в ряд, растрескавшиеся, но по-прежнему крепко вбитые в
землю плиты, простиравшиеся у ее ног, она так увлеклась своими
мыслями, что не расслышала шума приближавшихся шагов и только
тогда очнулась от раздумий, когда чья-то тень упала на площадку, к
которой был прикован ее взгляд. Подняв глаза, она увидела
джентльмена – но это был не Ральф, который, осмотрев раскопки,
вернулся бы со словами «какая адская скука!». Господин, представший
ее взору, был поражен не меньше, чем она: обнажив голову, он замер,
взирая на ее заметно побледневшее от изумления лицо.
– Лорд Уорбертон?! – вырвалось у Изабеллы, и она встала.
– Я никак не ожидал, что это вы. Забрести сюда совсем случайно –
и вот, встретить вас!
– Я не одна! Мои спутники только что отлучились, – как бы
объясняя, сказала Изабелла и посмотрела вокруг. – Ральфу захотелось
взглянуть на раскопки.
– Вот как, – произнес лорд Уорбертон, обращая рассеянный взор в
ту сторону, куда она показала. Он уже оправился от неожиданности и,
вновь обретя душевное равновесие, видимо, хотел пусть мягко, но дать
ей это почувствовать.
– Не хочу мешать вам, – закончил он, опуская взгляд на простертую
колонну, на которой она только что сидела. – Вы, наверно, устали.
– Да, немного устала, – и, помолчав, Изабелла снова присела на
колонну. – Не хочу нарушать ваши планы.
– Помилуйте, я здесь один, а дел и вовсе никаких. Мне, знаете ли, и
в голову не могло прийти, что вы – в Риме. Я и сам тут проездом –
возвращаюсь с Востока.
– Да, ведь вы давно путешествуете, – сказала Изабелла, знавшая об
этом от Ральфа.
– Уже с полгода. Я уехал из Англии вскоре после нашей последней
встречи. Был в Турции, в Малой Азии и вот позавчера приехал сюда из
Афин. – Он уже избавился от скованности, но держался все же
недостаточно свободно и, только посмотрев на нее долгим изучающим
взглядом, заговорил в присущей ему естественной манере. – Мне
лучше уйти? Или можно побыть с вами?
– Зачем же уходить, – милостиво проронила Изабелла. – Я очень
рада видеть вас, лорд Уорбертон.
– Благодарю вас, вы очень добры. Позволите сесть?

На каннелированном стволе колонны, облюбованном Изабеллой,
достало бы места для нескольких человек, вполне хватило его и для
одного, даже обремененного столь многими достоинствами
англичанина. Этот великолепный представитель блистательной касты
поместился возле нашей героини и в следующие пять минут задал ей
наугад несколько вопросов, ответы на которые, судя по тому, как часто
он переспрашивал, не всегда достигали его слуха; он также сообщил
кое-какие сведения о себе, которые отнюдь не прошли мимо ее более
уравновешенного женского ума. Он повторял, что не ожидал ее
встретить – признание, несомненно говорившее о том, как полезно ему
было бы подготовиться к такому волнующему свиданию. Сказав что-то
о произвольности иных совпадений, он тут же стал говорить о
глубоком их смысле, признав их пленительность, но заметил, что они
все равно ни к чему не ведут. Он превосходно загорел, даже в густой
его бороде играли отблески жаркого аравийского солнца. Свободная,
разномастная одежда, характерная для путешествующего англичанина,
имеющего обыкновение руководствоваться только соображениями
комфорта и ни при каких обстоятельствах не поступаться
национальным своеобразием, была ему к лицу; спокойный взгляд
красивых глаз, золотистый оттенок кожи, проступавший даже под
темным загаром, мужественная осанка, сдержанные манеры – весь
этот облик джентльмена-исследователя чуждых стран обличал в нем
достойный образец британской расы, который в любых широтах не
посрамил бы высокой репутации своих соотечественников в глазах
тех, кто к ним привержен. Все это не ускользнуло от внимательных
глаз Изабеллы, и она не без удовольствия отметила про себя, что он ей
всегда нравился. Несмотря на постигший его удар, он не утратил ни
одного из тех достоинств, что составляют, так сказать, неотъемлемую
собственность старинных родов – собственность, чей состав, равно как
и атрибуты, не подвластен обычным житейским невзгодам и может
быть сокрушен разве что мировым катаклизмом. Разговор,
естественно, коснулся всего по порядку: смерти мистера Тачита,
здоровья Ральфа, того, как Изабелла провела зиму, ее поездки в Рим и
скорого возвращения во Флоренцию, ее планов на лето и гостиницы,
где она стояла; в свою очередь, лорд Уорбертон рассказал о своих
приключениях, путешествиях, намерениях, впечатлениях и нынешнем
пристанище. Затем наступила пауза, более красноречивая, чем

предшествовавшая беседа, – пауза, после которой заключительная
фраза лорда Уорбертона была, пожалуй, излишней:
– Я много раз писал вам.
– Писали? Я не получила ни одного письма. 
ч
– Я ни одного не отослал. Все их сжег.
– Вот это мило! – рассмеялась Изабелла. – Вы предпочли избавить
меня даже от этой заботы.
– Мне казалось, они вам ни к чему, – сказал он с такой простотой,
что это не могло не тронуть Изабеллу. – Я полагал, что не вправе
докучать вам моими письмами.
– Напротив, я была бы только рада. Вы же знаете, как я желала,
чтобы… – и она осеклась: облеченная в слова, ее мысль прозвучала бы
слишком банально.
– Я знаю, что вы хотели сказать: «как я желала, чтобы мы навсегда
остались друзьями», – эта фраза прозвучала в его устах необычайно
ходульно, но он как раз и стремился подчеркнуть ее банальность.
Изабелла не нашлась сказать ничего лучшего, чем: – Пожалуйста,
не нужно об этом… – хотя и понимала, что вряд ли исправила
положение.
– Согласитесь, это слабое для меня утешение! – с глубоким
чувством воскликнул лорд Уорбертон.
– А я и не думаю вас утешать! – ответила она и, внешне
невозмутимая, не без торжества мысленно вернулась к тому дню,
полгода назад, когда ее ответ так сильно задел его. Да, пусть он
подкупающее мил, влиятелен, полон рыцарских чувств, пусть лучше
него никого не сыскать, но ответ ему остается прежним.
– И хорошо делаете: вам все равно меня не утешить, – донеслось
до Изабеллы сквозь волну подымающегося в ее душе неизъяснимого
ликования.
– Мне хотелось снова встретить вас, потому что я считала, что могу
быть уверенной – кто-кто, а вы не станете пытаться дать мне
почувствовать, будто я сделала вас несчастным. Но раз вы взяли этот
тон, право, мне скорее больно, чем приятно видеть вас. – И она встала
– маленькая королева! – ища глазами своих спутников.
– У меня и в мыслях не было вас в чем-то обвинять, да мне и не в
чем вас обвинять. Я только хочу, чтобы вы знали… я должен вам это
сказать, хотя бы из чувства справедливости к самому себе. Больше я к

этой теме не вернусь. Мое признание в прошлом году не было сделано
под влиянием минуты; чувство к вам захватило меня целиком. Я
пытался забыть вас – всеми силами, всеми средствами. Пытался
увлечься другой женщиной. Я говорю вам об этом, чтобы вы не
думали, будто я не делал того, что должно. Но попытки мои не
увенчались успехом. Я ведь и за границу поехал для того, чтобы быть
как можно дальше от вас. Говорят, в путешествиях рассеиваешься, но
меня они не рассеяли. С тех пор как мы расстались, я не переставал
думать о вас. Чувства мои не изменились. Я по-прежнему люблю вас и
готов слово в слово повторить то, что сказал тогда. И сейчас,
разговаривая с вами, я ловлю себя на том, что, к несчастью, ваше
очарование имеет надо мной необоримую власть. Вот и все…
Простите, я не могу вам это не сказать. И больше не стану докучать
вам. Я все сказал. Позволю себе только добавить, что, когда четверть
часа назад неожиданно наткнулся на вас, я, сознаюсь, как раз думал,
где вы и как бы мне об этом узнать.
Он уже овладел собой, а к концу своей речи обрел полное
спокойствие. Можно было подумать, что он выступает в одном из
парламентских комитетов и, докладывая о важном деле, изредка
справляется с запиской, спрятанной в шляпе, которую все еще держал
в руке. И будь перед ним комитет, его доводы, надо полагать, возымели
бы должное действие.
– Я тоже часто вспоминаю вас, лорд Уорбертон, – отвечала
Изабелла. – И поверьте, всегда буду вспоминать, – и помедлив,
добавила любезным тоном, стараясь позолотить пилюлю: – В этом же
нет никакого вреда ни для той, ни для другой стороны.
Они прошлись немного; Изабелла не преминула осведомиться о его
сестрах, попросив передать им, что интересовалась ими. Он больше не
касался больного для обоих места, переведя разговор на менее
скользкие и более спокойные темы, но между прочим спросил, когда
Изабелла уезжает из Рима и, услышав, что это произойдет еще не
очень скоро, откровенно обрадовался.
– Что-то я не пойму, – удивилась Изабелла. – Вы же сказали, что
здесь только проездом.
– Да, но я вовсе не имел в виду миновать Рим, как какой-нибудь
йоркширский железнодорожный узел. Проехать через Рим – значит
остановиться на неделю, на две.

– Скажите уж прямо, что никуда не уедете, пока не уеду я.
В его глазах мелькнула улыбка, секунду он словно изучающе
вглядывался в ее лицо.
– А вам это не по вкусу. Боитесь, что придется видеть меня
слишком часто.
– Мало ли что мне не по вкусу. Не могу же я требовать, чтобы из-за
меня вы покинули этот дивный город. Но, признаться, я вас боюсь.
– Боитесь, что я вновь примусь за старое? Клянусь вам, буду
держать себя в узде.
Замедлив шаг, они остановились и постояли, повернувшись друг к
Другу.
– Бедный лорд Уорбертон! – сказала Изабелла с сочувствием,
которое в равной мере относилось к ним обоим.
– Воистину бедный! Но он будет держать себя в узде!
– Если вам угодно страдать – на здоровье, но не смейте заставлять
страдать 
меня. 
Я все равно вам не поддамся.
– Если бы я думал, что сумею заставить вас страдать, то, пожалуй,
дерзнул бы попробовать. – Она шагнула вперед; он вслед за ней: – Не
сердитесь, я больше не скажу вам ничего такого.
– Хорошо. Но если нарушите слово – нашей дружбе конец.
– Может быть, когда-нибудь… погодя… вы позволите мне?…
– Позволю заставить меня страдать?
Он не сразу ответил:
– Позволите снова сказать вам… – но оборвал фразу. – Простите,
не буду больше, никогда не буду…
Осматривая раскопки, Ральф встретил там мисс Стэкпол с ее
поклонником, и теперь, вынырнув из-за земляного вала и груды
камней, окаймлявших широкую яму, все трое предстали перед
Изабеллой и ее спутником. При виде приятеля Ральф не смог сдержать
возглас радостного удивления, а Генриетта в полный голос
воскликнула: «Ба! Да это тот самый лорд!». Пока Ральф и его сосед
обменивались 
сдержанными 
приветствиями, 
какими 
обычно
обмениваются после долгой разлуки англичане, мисс Стэкпол не
сводила с загорелого путешественника своих широко распахнутых
умных глаз. Наконец она решила, что настало время заявить о себе:
– А меня вы, наверно, не помните, сэр.

– Разумеется, помню, – сказал лорд Уорбертон. – Я приглашал вас
посетить мой дом, но вы так и не пожаловали.
– Я езжу не во все дома, куда меня зовут, – холодно отрезала мисс
Стэкпол.
– Что ж, не смею настаивать, – рассмеялся хозяин Локли.
– А вы посмейте, и я приеду к вам. Можете не сомневаться!
Лорд Уорбертон, при всей своей показной веселости, по-видимому,
и не сомневался. Теперь и мистер Бентлинг, до сих пор стоявший в
стороне, воспользовался случаем, чтобы поздороваться с его
светлостью.
– О, и вы здесь, Бентлинг! – радушно откликнулся лорд Уорбертон
и протянул ему руку.
– Вот как! – удивилась Генриетта. – Не знала, что вы знакомы.
– А вы полагаете, что знаете всех, с кем я знаком? – шутливо
осведомился Бентлинг.
– Я полагала, англичанин не упустит случая объявить, что знаком с
настоящим лордом.
– Просто Бентлинг меня стыдится, – снова рассмеялся лорд
Уорбертон.
Изабелла порадовалась этой перемене в его настроении и с
облегчением вздохнула, когда компания направилась домой.
На следующий день было воскресенье, и она провела утро, сочиняя
два длинных письма – одно сестре Лили, другое мадам Мерль, но ни в
одном из этих посланий не обмолвилась и словом о том, что
отвергнутый ею поклонник вновь появился на ее горизонте. По
воскресеньям все истые римляне (а самые истые римляне – это, как
правило, северные варвары) обыкновенно отправляются к вечерне в
собор Св. Петра, и наши друзья тоже решили всем обществом
посетить этот прославленный храм. Днем, за час до прибытия
экипажа, в Hótel de Paris явился с визитом лорд Уорбертон, застав там
только дам; Ральф Тачит и мистер Бентлинг вышли пройтись вдвоем.
Лорд Уорбертон, по-видимому, желал показать Изабелле, что намерен
блюсти данное накануне слово, и держался открыто и ровно – без тени
настойчивости, без намека на затаенное упорство, – предоставляя ей
судить самой, способен ли он быть ей просто другом. Он рассказывал
о своих путешествиях, о Персии и Турции, и на вопрос мисс Стэкпол,
«стоит» ли ей посетить эти страны, отвечал, что, по его убеждению,

она найдет там благодатную почву для женской предприимчивости.
Изабелла не могла не отдать ему должное, хотя и недоумевала, зачем
он так старается и чего мнит добиться, доказывая ей высшую меру
своей искренности. Если он полагал растопить лед ее сердца,
демонстрируя, какой он славный малый, то тратил время зря. Она и без
того знала, что он обладает всем в высшей мере, и ему нет нужды
усердствовать, чтобы дорисовать ей свой портрет. Напротив, его
пребывание в Риме только досадно все усложняло, а она не любила
сложностей, которые ей досаждали. Тем не менее, когда в конце визита
он заявил, что тоже непременно будет у Св. Петра и непременно
разыщет там Изабеллу и ее спутников, ей только и оставалось ответить
ему любезным «как вам будет угодно».
Едва ступив на неоглядные мозаичные полы святого храма,
Изабелла столкнулась с лордом Уорбертоном. Наша героиня не
принадлежала к сонму рафинированных туристов, утверждающих, что
собор «разочаровывает» и что он куда меньше, чем о том говорят; в
первый же раз, когда она прошла под огромной кожаной завесой в
центральном проеме, натянутой и колышущейся, в первый же раз,
когда очутилась под высоко взнесенной полусферой купола среди
рассеянного света, сочащегося сквозь марево ладана и рассыпающего
блики на мраморе, позолоте, мозаиках и бронзе, ее представление о
том, что такое величие, поднялось на головокружительную высоту. И
поднявшись, уже навсегда осталось в этом необъятном просторе.
Изабелла смотрела и смотрела во все глаза и дивилась, словно ребенок,
словно простая крестьянка, отдавая молчаливую дань восхищения
возведенному в камне идеалу возвышенного. Лорд Уорбертон не
отходил от нее ни на шаг и, не переставая, рассказывал о
константинопольской Св. Софии, Изабелла же со страхом ждала, что
он вот-вот скажет: «Видите, как примерно я веду себя». Служба еще не
началась, но в соборе было на чем остановить глаз, а при огромном,
чуть ли не святотатственном, размере нефа, предназначенного, надо
полагать, столько же для мирских, сколько и духовных утех,
находившиеся в нем богомольцы – кто в одиночку, кто группами, –
равно как и праздные зеваки, могли каждый следовать своим
побуждениям, не раздражая и не задевая друг друга. В этой
величественной безмерности тонут любые всплески крикливой
суетности. Впрочем, Изабелла и ее спутники ничем подобным не

согрешили, и если Генриетта в силу честности своей натуры не могла
не заявить, что творение Микеланджело
[115]
уступает куполу
вашингтонского Капитолия, она сообщила об этом открытии на ухо
мистеру Бентлингу, воздержавшись от броских выражений, которые
решила приберечь для полосы в «Интервьюере». Обойдя весь собор в
сопровождении лорда Уорбертона, Изабелла приблизилась к хорам
слева от входа и остановилась послушать папских певчих, чьи голоса
взлетали даже над теснившейся за дверьми толпой. Они стояли с краю,
не смешиваясь с людской массой, состоявшей из римских
простолюдинов вперемежку с любопытствующими иностранцами, и
слушали молитвенное пение. Ральф вместе с Генриеттой и мистером
Бентлингом находился, по-видимому, внутри собора, где над морем
колыхавшихся голов трепетали полосы дневного света, посеребренные
клубами ладана, который, словно напитавшись торжественным
гимном, устремлялся к высоким лепным оконным нишам. Наконец
певчие умолкли, и лорд Уорбертон повернулся к Изабелле, приглашая
ее совершить с ним еще один круг. Изабелле оставалось лишь
исполнить его желание, но не успела она сделать и шага, как оказалась
лицом к лицу с Гилбертом Озмондом, который, по-видимому, уже
некоторое время стоял неподалеку от нее. Теперь он приблизился во
всеоружии светской учтивости, особенно утонченной ввиду столь
торжественного случая и места.
– Итак, вы все-таки решились приехать, – сказала она, протягивая
ему руку.
– Да, я приехал вчера вечером и сегодня пополудни справлялся о
вас в вашей гостинице. Мне сказали, что вы отправились сюда, и вот я
здесь.
– Все наши тоже здесь, – поспешила сообщить Изабелла.
– Я приехал не ради них, – быстро проговорил Озмонд.
Изабелла отвела взгляд; лорд Уорбертон не сводил с них глаз;
возможно, он слышал последнюю фразу. Изабелла вдруг вспомнила,
что точно то же сказал ей он сам в то утро в Гарденкорте, когда явился
просить ее Руки. Слова Озмонда вызвали краску на ее щеках, и
воспоминание о Гарденкорте отнюдь не согнало с них румянец. Чтобы
никого никому не выдать, она поспешила представить джентльменов
друг другу; к счастью, в этот момент с хоров спустился мистер
Бентлинг, с истинно британской доблестью расчищая путь для мисс

Стэкпол и Ральфа Тачита, следовавших за ним. Мое «к счастью»,
боюсь, здесь не совсем уместно, ибо, узрев джентльмена из
Флоренции, Ральф Тачит не выказал особого удовольствия. Правда, он
не нарушил приличия, не повернулся спиной и лишь заметил Изабелле
с должной мягкостью, что вскоре сюда съедутся все ее друзья. Мисс
Стэкпол, встречавшая мистера Озмонда во Флоренции, уже имела
случай заявить Изабелле, что этот ее воздыхатель ничем не лучше всех
остальных – мистера Тачита, лорда Уорбертона, вкупе с парижским
ничтожеством, мистером Розьером.
– Не знаю, твоя ли тут вина, – не без удовольствия комментировала
она, – но, при всей твоей привлекательности, тобой прельщаются
весьма странные люди. Из всех твоих поклонников один мистер Гудвуд
внушает мне симпатию, но именно его ты ни во что не ставишь.
– Как вам понравился собор? – осведомился тем временем мистер
Озмонд у корреспондентки «Интервьюера».
– Огромен и великолепен, – соблаговолила ответить она.
– Даже чересчур огромен; в нем чувствуешь себя ничтожной
пылинкой.
– А как еще может чувствовать себя человек в величайшем из
храмов? – спросила она, довольная удачной фразой.
– Несомненно. Именно так и должен чувствовать себя везде тот,
кто и сам есть ничтожество. Но, на мой вкус, чувствовать себя
ничтожеством так же тягостно в церкви, как и в любом другом месте.
– О, вам, действительно, следует быть папой! – воскликнула
Изабелла, припоминая кое-какие его прежние речи.
– Ничего не имею против! – ответил Гилберт Озмонд.
Меж тем лорд Уорбертон подошел к Ральфу Тачиту, и они отошли в
сторону.
– Что это за господин беседует с мисс Арчер? – спросил он.
– Некто Гилберт Озмонд; он живет во Флоренции, – ответил Ральф.
– А что он еще?
– Ровным счетом ничего. Ах да! Он – американец. Я как-то всегда
забываю об этом: уж очень непохож.
– Мисс Арчер с ним давно знакома?
– Около месяца.
– И он ей нравится?
– Она как раз пытается себе это уяснить.

– Думаете, она способна?…
– Уяснить себе? – спросил Ральф.
– Увлечься им?
Вы хотите сказать – принять его предложение.
– Да, – подтвердил лорд Уорбертон после паузы – Именно эту
ужасную возможность я имел в виду.
– Пожалуй, нет, если оставить ее в покое, – ответил Ральф.
Его светлость с удивлением уставился на него, стараясь понять.
– Значит, мы должны быть немы?
– Как могила. А там что будет, то будет, – добавил Ральф.
– Но она может сказать «да»!
– Но она может сказать «нет»!
Лорд Уорбертон помолчал, затем начал снова:
– Он, что же, чрезвычайно умен?
– Чрезвычайно, – сказал Ральф.
Лорд Уорбертон задумался.
– А сверх этого?
– А что еще вам нужно? – вздохнул Ральф.
– Вы хотите сказать – что 
ей 
еще нужно?
Ральф взял его под руку: пора было возвратиться к остальным.
– То, что мы с вами можем дать, ей не нужно.
– Ну, если она отвергает даже вас!.. – великодушно посочувствовал
его светлость, когда они двинулись к остальным.

28
Вечером следующего дня лорд Уорбертон вновь отправился в
гостиницу навестить своих друзей, но ему сказали, что они уехали в
оперу. Он поспешил за ними следом, полагая, что при
непринужденности итальянских нравов вполне может нанести им
визит в ложе, и, войдя в театр – один из второразрядных, – тут же
принялся оглядывать большой, голый, тускло освещенный зал. Первый
акт как раз кончился, и ничто не мешало ему в этом занятии. Обозрев
два или три яруса лож, он наконец в одной из лучших увидел
знакомый женский профиль. Мисс Арчер сидела лицом к сцене,
наполовину скрытая портьерой; рядом откинулся в кресле Гилберт
Озмонд. В ложе они, по-видимому, были одни, их спутники, наверное,
воспользовались антрактом и поспешили окунуться в относительную
прохладу фойэ. Лорд Уорбертон стоял, устремив взгляд на
занимавшую его пару, и раздумывал, следует ли ему подняться в ложу,
нарушив тем самым идиллию. Вдруг ему показалось, что Изабелла его
заметила, и это решило дело. Она не должна думать, будто он
намеренно ее избегает! Поднимаясь по лестнице, он столкнулся с
медленно спускавшимся Ральфом; цилиндр его уныло глядел вниз,
руки по обыкновению были засунуты в карманы.
– Я только что увидел вас в партере и вот иду к вам. Мне адски
одиноко, не с кем словом перемолвиться, – сказал он вместо
приветствия.
– Помилуйте! А приятнейшее общество, которое вы только что
покинули?
– Вы имеете в виду мою кузину? Она занята своим гостем, и я ей
ни к чему. Ну, а мисс Стэкпол с Бентлингом отправились в кафе
лакомиться мороженым: мисс Стэкпол до него большая охотница.
Этим 
двум 
я, по-моему, тоже ни к чему. Опера ужасная: певицы
похожи на прачек, а голоса у них павлиньи. Они нагнали на меня
смертельную тоску.
– Так возвращайтесь в гостиницу, – предложил лорд Уорбертон.
– Оставив мою прелестную кузину в этом мрачном месте? А кто
будет ее стеречь?

– Но у нее, кажется, нет недостатка в друзьях.
– Тем больше оснований ее стеречь, – возразил Ральф все в том же
наигранно-меланхолическом тоне.
– Если вы ей ни к чему, то я, надо думать, и подавно.
– Вы – другое дело. Подымитесь в ложу и побудьте там, а я тем
временем немного пройдусь.
Когда лорд Уорбертон вошел в ложу, Изабелла встретила его с
таким радушием, словно он был ее старинный закадычный друг, и он
несколько смешался, не понимая, зачем ей понадобилось вторгаться в
столь чуждую для себя область. Он раскланялся с мистером Озмондом,
который был представлен ему накануне, а сейчас, при появлении его
светлости, тотчас устранился и замолчал, как бы давая понять, что те
темы, каких могут коснуться в беседе лорд Уорбертон и мисс Арчер,
вне его компетенции. Лорда Уорбертона же поразило, что здесь, в
театре, мисс Арчер вся так и сияла и была даже несколько возбуждена;
впрочем, может быть, он и ошибался: такая девушка, как Изабелла, –
при живости ее глаз и стремительности движений – всегда казалась
полной огня. Да и разговор ее не наводил на мысль о душевном
смятении: она осыпала его изысканными, хорошо обдуманными
любезностями, которые явно показывали, что ум и находчивость ей ни
в коей мере не изменили. Бедный лорд Уорбертон был совершенно
ошеломлен! Она решительно – настолько, насколько это доступно
женщине, – отвергла его; зачем же теперь пускать в ход все эти
ухищрения и уловки, зачем прибегать к этому тону «заглаживания-
привораживания»? В ее голосе проскальзывали нежные нотки, но с
какой стати испытывать их на 
нем? 
Антракт кончился, ложа
заполнилась; со сцены вновь зазвучала знакомая, плоская, ничем не
примечательная опера. В обширной ложе нашлось место и для лорда
Уорбертона – правда, в дальнем и темном углу. С полчаса он томился
за спиной Озмонда, который, уперев локти в колени и подавшись
вперед, сидел прямо за Изабеллой. Из своего погруженного во тьму
угла лорд Уорбертон ничего не слышал и ничего не видел, кроме
точеного профиля молодой женщины, вырисовывавшегося в
полумраке зрительного зала. Кончился второй акт, но в ложе никто не
двинулся с места. Мистер Озмонд беседовал с Изабеллой, а лорд
Уорбертон по-прежнему оставался в своем кресле; однако некоторое
время спустя он поднялся и простился, пожелав дамам приятного

вечера. Изабелла не стала его удерживать, и это снова вызвало в нем
недоумение. Почему она так старательно подчеркивает в нем то, что не
имеет никакого значения, и не желает ничего знать о том, что поистине
значительно? Он рассердился на себя за это свое недоумение, а затем
на то, что позволяет себе сердиться. Музыка Верди доставляла ему
мало удовольствия; он покинул театр и, не помня дороги домой, еще
долго блуждал по извилистым, впитавшим в себя столько трагедий
римским улицам, свидетелям печалей куда более безысходных, чем та,
которую испытывал он.
– Что представляет собой этот господин? – спросил Озмонд у
Изабеллы, когда тот откланялся.
– Безупречный джентльмен. Разве вы не видите?
– Он владеет чуть ли не половиной Англии – вот что он собой
представляет, – вмешалась Генриетта. – И эти англичане еще толкуют
о свободе!
– Так он помещик? Вот счастливец! – воскликнул Гилберт Озмонд.
– Счастливец? Потому что владеет несчастными бедняками? –
возмутилась мисс Стэкпол. – Да, он владеет своими арендаторами, а у
него их тысячи. Владеть чем-нибудь, конечно, приятно, но с меня
достаточно неодушевленных предметов. Я не жажду распоряжаться
живыми людьми из плоти и крови, их умами и душами.
– Одной душой, по крайней мере, вы, по-моему, владеете, –
шутливо заявил мистер Бентлинг. – Вряд ли Уорбертон так
распоряжается своими арендаторами, как вы мной.
– Лорд Уорбертон придерживается очень передовых взглядов, –
сказала Изабелла. – Он радикал, и притом твердокаменный.
– Ну, что у него твердокаменное, так это стены вокруг замка. А
парк обнесен железной решеткой, миль тридцать в окружности, –
пояснила Генриетта специально для сведения Озмонда. – Хотела бы я
свести его с нашими бостонскими радикалами.
[116]
Они бы ему
показали!
– А что, они не одобряют железных решеток? – осведомился
мистер Бентлинг.
– Только когда за ними сидят закоснелые ретрограды, – отрезала
мисс Стэкпол. – Признаться, разговаривая с 

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: