Женский портрет

то ни другое не воспламеняло ее воображения. Она мечтала обрести
большие возможности, но не те, которые сейчас перед ней
открывались.
Миссис Тачит не любила менять свои планы, и коль скоро она, еще
до смерти мужа, решила провести часть зимы в Париже, то и не видела
оснований лишать себя – тем паче племянницу – такого удовольствия.
И хотя они предполагали жить уединенно, это не помешало ей ввести
Изабеллу без излишней помпы в небольшой круг соотечественников,
обитавших в соседстве Елисейских полей. С доброй половиной членов
этой милой американской колонии миссис Тачит состояла в самых
близких отношениях, разделяя их жизнь вдали от родины, взгляды,
времяпрепровождение и скуку. Изабелла видела, с каким усердием они
являлись к тетушке в отель, и осуждала их с беспощадностью, которую
следует, по всей вероятности, объяснить ее тогдашним возвышенным
представлением о человеческом долге. Она решила, что их
существование, при всей окружающей их роскоши, совершенно пусто,
и даже навлекла на себя неудовольствие, так как повторяла это каждое
воскресенье, когда американские добровольные изгнанники увлеченно
навещали друг друга. И хотя ее аудиторию составляли люди, слывшие
верхом добродушия у своих поваров и портных, кое-кто все же нашел,
что ее умные, по общему приговору, речи не шли ни в какое сравнение
с остротами из новых комедий.
– Вы очень мило здесь живете, но куда это вас приведет? –
вздумалось ей однажды спросить. – На мой взгляд – никуда, и, по-
моему, такая жизнь непременно должна наскучить.
Миссис Тачит сочла сей вопрос достойным Генриетты Стэкпол,
которую наши дамы застали в Париже. Изабелла постоянно
встречалась с ней, и миссис Тачит не без основания сказала себе, что,
не будь ее племянница достаточно умна, чтобы и не такое измыслить,
ее вполне можно было бы заподозрить в подражании своей
приятельнице-журналистке, нередко подававшей реплики в этом стиле.
Впервые Изабелла заговорила подобным образом в гостях у миссис
Льюс, давней приятельницы миссис Тачит и единственной ее
парижской знакомой, которой она отдавала визиты. Миссис Льюс жила
в Париже со времени Луи Филиппа и, посмеиваясь, любила говорить,
что принадлежит к людям 1830-х годов
[69]
– шутка, смысл которой
улавливался далеко не всеми. В таких случаях миссис Льюс поясняла:

«О да, я из когорты романтиков»; ей так и не удалось в совершенстве
овладеть французским языком. Воскресные дни она всегда проводила
дома в кругу любезных своих соотечественников, неизменно одних и
тех же. Впрочем, будние дни она тоже проводила дома, в этом
заполненном подушечками уголке блестящей столицы, где сумела с
удивительной точностью воспроизвести атмосферу своей родной
Балтиморы. И мистеру Льюсу, ее достойному супругу, высокому
сухопарому джентльмену с седоватой прилизанной головой, который
носил очки в золотой оправе и сдвигал шляпу на самый затылок,
оставалось только ограничиваться чисто платоническими похвалами
парижским «рассеяниям», говоря его высоким стилем; впрочем, от
каких именно забот они его отвлекали, понять было нелегко. В число
занятий мистера Льюса входило ежедневное посещение конторы
американского банка, где его интересовала почтовая экспедиция –
учреждение столь же общительное и болтливое, как любая почта в
любом американском захолустье. Около часа в день (в хорошую
погоду) он коротал, посиживая на Елисейских полях, а обедал, и
притом отменно, у себя дома, любуясь навощенным полом, которому,
как полагала к полному своему удовольствию миссис Льюс, не было
равных по блеску во всей французской столице. Иногда он
отправлялся обедать с одним-двумя приятелями в Cafe Anglais,
предоставляя им приятную возможность насладиться его талантом
составлять меню и вызывать восхищение самого метрдотеля. Других
занятий за ним не значилось, но и этих вполне хватало, чтобы
услаждать его дни на протяжении полувека и позволять ему без конца
и с полным основанием повторять, что в мире нет места лучше, чем
Париж. И действительно, в каком другом месте – при тех же условиях
– мог бы мистер Льюс считать, что он наслаждается жизнью? Нет, в
мире не было места лучше, чем Париж! Однако надобно сознаться, в
последнее время мистер Льюс стал менее похвально отзываться об
этой арене своих рассеяний. То ли было в прежние дни! Обозревая
времяпрепровождение мистера Льюса, нельзя упускать из виду его
раздумья на политические темы – источник, несомненно питавший
многие его часы, которые поверхностному взгляду могли бы
показаться праздными. Подобно многим своим соотечественникам,
осевшим в Париже, мистер Льюс был крайним – вернее, безграничным
– консерватором и не сочувствовал установившемуся во Франции

режиму.
[70]
Он не верил в его долговечность и уже который год
предрекал ему скорый конец. «Французов надо держать в узде, сэр,
держать сильной дланью – под железной пятой», – то и дело повторял
он, превознося свергнутую империю как образец подлинной –
блистательной и мудрой – власти. «Париж сейчас совсем не тот, что
при императоре;
[71]
 вот 
он 
умел придать городу блеск», – часто сетовал
он, беседуя с миссис Тачит, которая, полностью разделяя его мнение,
неизменно присовокупляла, что не знает, зачем им было пересекать эту
мерзкую Атлантику, если они все равно не избавились от республики.
– Ах, мадам, прежде, когда я сидел на Елисейских полях против
Дворца промышленности, я видел вереницы дворцовых карет, которые
мчались то в Тюильри,
[72]
то из Тюильри, не меньше семи раз в день. А
однажды даже все девять. А сейчас что я вижу? Да о чем тут говорить
– ни широты, ни величия. Наполеон знал, что нужно французам, и
пока они опять не установят империю, над Парижем, над 
нашим
Парижем, будет висеть темная туча.
Среди тех, кто по воскресеньям посещал миссис Льюс, Изабелла
встретила молодого человека и часто удостаивала его беседы, находя в
нем кладезь весьма полезных сведений. Эдвард Розьер – Нед Розьер,
как все его звали, – родился в Нью-Йорке, но вырос в Париже под
неусыпным оком отца, который, как оказалось, был давнишним и
близким другом покойного мистера Арчера. Эдвард Розьер помнил
Изабеллу девочкой: не кто иной, как его отец пришел на помощь трем
маленьким мисс Арчер в Невшательской гостинице (он случайно
остановился там со своим сынишкой, оказавшись проездом в этом
городе), когда их бонна исчезла с русским князем, а отец уже
несколько дней находился неведомо где. Изабелла хорошо помнила
изящного мальчика, чьи волосы сладко пахли помадой и чьей бонне,
приставленной к нему, было строго-настрого приказано ни под каким
видом не оставлять его одного. Изабелла пошла с ними на озеро и,
глядя на Эдварда, решила, что он красив, словно ангел, – сравнение,
как ей тогда казалось, не банальное, ибо, точно представляя себе,
какими должны быть ангельские черты, она воочию увидела их в
своем новом приятеле. И еще много лет спустя розовое личико,
увенчанное синим бархатным беретом, над крахмальным расшитым
воротничком оставалось для нее предметом ее детских мечтаний, и она
твердо верила, что и небожители объясняются друг с другом на таком

же странном диалекте – смеси французского с английским – и
изрекают такие же похвальные истины, как маленький Эдвард,
сообщивший ей, что бонна ограждает его подходить к краю озера» и
что бонну всегда надо слушаться. С тех пор Нед Розьер научился
лучше говорить по-английски; во всяком случае, в его речи
поубавилось французских выражений. Отец его умер, бонну
рассчитали, но он остался верен духу их поучений и никогда не
подходил к краю озера. В окружавшей его атмосфере что-то по-
прежнему ласкало ноздри, не уязвляя, однако, и другие более важные
органы чувств. Он был милый изящный юноша с изысканными, по
общему мнению, вкусами: понимал толк в старинном фарфоре,
хороших винах, книжных переплетах, листал «Almanach de Gotha»,
[73]
а также знал лучшие магазины, лучшие отели и расписание поездов.
По части умения заказать обед молодой Розьер не уступал, пожалуй,
самому мистеру Льюсу и подавал надежды, что с годами и опытом
станет достойным преемником этого джентльмена, чьи суровые
политические прогнозы он охотно повторял своим нежным невинным
голосом. В Париже он занимал прелестные апартаменты, украшенные
старинным испанским кружевом, которое некогда плели для алтарей, –
предмет зависти его приятельниц, уверявших, что каминная полка в
его гостиной убрана богаче, чем плечи иных герцогинь. Тем не менее

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: