Женский портрет

единого нелестного слова, и все же злой молчаливый протест Озмонда
вполне обоснован. Если Озмонд начнет возражать против их встреч,
если он прибегнет к супружеской власти, ей придется решать, и
решение будет не из легких. Стоило ей только подумать об этом, и у
нее, как я уже говорил, заранее начинало колотиться сердце и к щекам
приливала кровь; минутами желание избежать прямого разрыва
рождало другое желание: чтобы Ральф, даже с риском для жизни,
немедленно уехал из Рима. И хотя, поймав себя на такой мысли, она
возмущалась собственным слабодушием и трусостью, суть дела от
этого не менялась. А ведь любила она сейчас Ральфа ничуть не
меньше, и тем не менее она готова была согласиться почти на все,
только бы не отречься от самой серьезной, от единственной своей
священной обязанности. Жизнь, которая начнется после подобного
отречения, представлялась ей окончательно изуродованной. Раз порвав
отношения с Озмондом, она порвет с ним навсегда: открыто признать
несовместимость душевных нужд – значит расписаться в крушении их
общей попытки. Возвраты, примирения, легко давшееся забвение,
видимость благополучия – все это не для них. Попытка их
преследовала одну только цель – оказаться счастливой. И, коль скоро
счастливыми они не стали, тут уж ничем не поможешь; нет на свете
ничего, что можно было бы предложить взамен. Между тем Изабелла
посещала Hótel de Paris настолько часто, насколько считала
возможным: мерилом приличия служили правила хорошего тона –
какие еще нужны доказательства тому, что мораль была, так сказать,
плодом глубокого обдумывания? Нынешний свой визит Изабелла
отмерила себе щедрой рукой, ибо, помимо той очевидной истины, что
не могла же она бросить умирающего Ральфа, ей надо было кое-что
спросить у него. В конце концов это важно было не только для нее, в
такой же степени тут затронуты были интересы Гилберта.
Изабелла почти сразу заговорила о том, что занимало ее мысли.
– Я хочу задать вам один вопрос. Это касается лорда Уорбертона.
– Думаю, я угадал ваш вопрос, – ответил Ральф; он полулежал в
кресле, и его худые ноги казались еще длиннее, чем обычно.
– Очень может быть. В таком случае ответьте мне на него.
– Я ведь не сказал, что могу на него ответить.
– Вы такие с ним близкие друзья, – сказала она, – и сейчас он все
время у вас на глазах.

– Вы правы. Но не забывайте, что ему приходится скрывать свои
чувства.
– Зачем ему их скрывать? Это на него не похоже.
– Но вы должны помнить, что здесь примешиваются особые
обстоятельства, – сказал Ральф, и видно было по его лицу, что про себя
он посмеивается.
– До какой-то степени – да. Ну а все-таки, как вы думаете, он в
самом деле влюблен?
– Думаю, даже очень. Что-что, а это я разглядеть могу.
– Вот как! – сказала суховатым тоном Изабелла.
Ральф обратил к ней взгляд, по-прежнему чуть насмешливый, но с
оттенком недоумения.
– Вы сказали это так, будто вы разочарованы.
Изабелла поднялась и с задумчивым видом стала разглаживать
перчатки.
– Ну, в общем-то, меня это не касается.
– Вот уж поистине философское отношение, – сказал ее кузен и
через секунду спросил: – Могу я все же полюбопытствовать, о чем
идет речь?
Изабелла удивленно на него посмотрела.
– Я думала, вы знаете. Лорд Уорбертон сказал мне, что хочет
жениться, вообразите себе, на Пэнси. Да я уже говорила вам об этом и
не услышала в ответ ни слова. Быть может, сегодня вам угодно будет
как-то на это отозваться. Вы, правда, верите, что он в нее влюблен?
– В кого – в Пэнси? Нисколько! – воскликнул очень убежденно
Ральф.
– Но вы только что сами утверждали, что он влюблен.
Ральф помолчал.
– Он влюблен в вас, миссис Озмонд.
Изабелла покачала головой без тени улыбки.
– Ну согласитесь, это просто глупо.
– Конечно, глупо. Глупо со стороны Уорбертона, я тут ни при чем.
– До чего же это некстати, – обронила она, полагая, что держится,
как тонкий политик.
– Должен, между прочим, добавить, – сказал Ральф, – что в
разговоре со мной он это решительно отрицал.

– Как мило, что вы ведете между собой подобные разговоры! Ну а
сказал он вам при этом, что влюблен в Пэнси?
– Он говорил о ней очень тепло, очень одобрительно. И,
естественно, выразил надежду, что в Локли ей будет хорошо.
– Он в самом деле так думает?
– Ну, что Уорбертон думает в самом деле… – и Ральф развел
руками.
Изабелла снова принялась разглаживать перчатки – длинные,
просторные, они предоставляли ей обширное поле деятельности.
Вскоре, однако, она подняла глаза.
– Ах, Ральф, вы ничем не хотите мне помочь! – воскликнула она
горячо, порывисто.
Изабелла впервые признала, что нуждается в помощи, и кузен ее
был потрясен страстностью этого признания. У него вырвался
негромкий возглас – облегчения, жалости, нежности. Ему показалось,
что разделявшая их пропасть исчезла, оттого он в следующее
мгновение воскликнул:
– Как же вы, должно быть, несчастны!
Ральф не успел договорить, а Изабелла уже опомнилась и, овладев
собой, сочла за благо притвориться, будто не слышала его слов.
– До чего глупо с моей стороны просить вас о помощи, –
проговорила она с поспешной улыбкой, – Недоставало еще, чтобы я
докучала вам своими мелкими домашними затруднениями! В
сущности все обстоит очень просто. Придется лорду Уорбертону
действовать самостоятельно. Он не должен на меня рассчитывать.
– Думаю, ему это удастся без труда.
– Не скажите, – возразила Изабелла, – ему не всегда все удавалось.
– Вы правы. Но вы же знаете, как меня всегда это удивляло. А мисс
Озмонд тоже способна нас удивить?
– Скорее это следует ожидать от него. Я почему-то думаю, что он
так ничего и не предпримет.
– Он никогда не позволит себе поступить непорядочно.
– Я в этом ни секунды не сомневаюсь. Но с его стороны будет в
высшей степени порядочно оставить бедную девочку в покое. Пэнси
любит другого, и разве не жестоко подкупать ее блестящими
предложениями, чтобы она от него отказалась?

– Жестоко по отношению к другому, к тому, кого она любит, не
спорю, но лорд Уорбертон не обязан с этим считаться.
– Нет, жестоко по отношению к ней, – сказала Изабелла. – Она
будет очень несчастна, если покорится и откажет бедному мистеру
Розьеру. Вам, я вижу, все это смешно, но вы ведь не влюблены в него.
В глазах Пэнси он обладает тем несомненным достоинством, что
влюблен в нее, а ей совершенно ясно, что лорд Уорбертон в нее не
влюблен.
– Он будет очень добр к ней.
– Он и сейчас очень добр к ней. К счастью, однако, он ничем не
смутил ее покоя. Он мог бы завтра прийти и проститься с ней, не
нарушив притом приличий.
– А как это понравится вашему мужу?
– Совсем не понравится, и он будет по-своему прав. Но он должен
сам заботиться о своих интересах.
– Не поручил ли он этого вам? – рискнул спросить Ральф.
– Так как мы с лордом Уорбертоном давние друзья, во всяком
случае более давние, чем они с Гилбертом, то, зная о его намерениях,
я, разумеется, не осталась безучастна.
– То есть приняли участие в том, чтобы он от них отказался, вы это
имеете в виду?
Изабелла, слегка нахмурившись, помолчала.
– Следует ли понимать вас так, что вы ему сочувствуете?
– Ничуть. Я от души рад, что он не женится на вашей падчерице.
Это связало бы его с вами по меньшей мере странными
отношениями, – сказал, улыбаясь, Ральф. – Но меня беспокоит, как бы
ваш муж не счел, что вы недостаточно его на это подталкивали.
Изабелла нашла в себе силы улыбнуться.
– Мой муж достаточно хорошо меня знает и ничего подобного от
меня не ждет. Я полагаю, он и сам не склонен никого подталкивать.
Нет, я не боюсь, что не смогу перед ним оправдаться, – сказала она
легким тоном.
На мгновение она сбросила маску, но тут же к великому
разочарованию Ральфа надела ее снова. Перед ним промелькнуло
настоящее лице Изабеллы, и ему страстно хотелось заглянуть в него.
Он был буквально одержим желанием услышать, как она жалуется на
своего мужа, услышать из ее собственных уст, что за отступничество

лорда Уорбертона предстоит держать ответ ей. Ральф не сомневался,
что все обстоит именно так, и шестым чувством угадывал, в какой
форме проявится в этом случае недовольство Озмонда. В форме самой
мелкой, самой жестокой. Ему хотелось бы предостеречь Изабеллу или
хотя бы дать ей понять, как верно он все предугадывает – как много
знает. И неважно, что сама она знает все еще лучше, – он ведь не
столько ради нее, сколько ради собственного удовлетворения рвется
показать ей свою проницательность. Он снова и снова пытался
заставить ее предать Озмонда, и пусть он называл себя при этом
бесчувственным, жестоким, чуть ли даже не подлым, все это тоже
было неважно, коль скоро его попытки ни к чему не привели. Тогда
чего ради она пришла к нему, зачем поманила его возможностью
нарушить их молчаливый уговор? Зачем просит у него совета, если
лишает его права ответить? Разве могут они говорить о ее «мелких
домашних затруднениях», как она, словно в насмешку, изволила
выразиться, когда нельзя упомянуть главную их причину? Эти
противоречия уже сами по себе выдавали смятение Изабеллы; нет,
единственное, что он должен принимать в расчет, – это ее
прозвучавший только что крик о помощи.
– Все равно вам не избежать столкновения, – сказал Ральф
несколько секунд спустя, и поскольку она молчала с таким видом,
будто не понимает, о чем идет речь, он продолжал: – Увидите, вы
разойдетесь с ним во мнении.
– Это часто бывает даже у самых дружных супругов! – Она взяла в
руки зонтик; он видел, как она взволнована, как боится того, что он
может сказать еще. – Не думаю, что мы станем с ним по этому поводу
ссориться, – добавила она. – Здесь ведь главным образом затронуты
его интересы. Это вполне естественно. В конце концов Пэнси его дочь,
не моя.
Она протянула Ральфу руку, собираясь уйти.
Ральф твердо решил, что не отпустит ее, пока не доведет до
сведения, что все знает. Непростительно было бы упустить столь
благоприятный случай.
– А знаете, что он скажет вам, исходя из этих своих интересов? –
спросил он, беря ее протянутую руку. Изабелла покачала головой, не
столько протестующе, сколько холодно, и Ральф продолжал: – Он

скажет: ваше малое усердие объясняется ревностью. – Ральф на
мгновение запнулся, потрясенный выражением ее лица.
– Ревностью?
– Ревностью к его дочери.
Густо покраснев, она вскинула голову.
– Как же вы недобры, – сказала она; такого тона он никогда у нее не
слышал.
– Будьте откровенны со мной и вы увидите, – сказал он.
Но она ничего на это не ответила, она только высвободила руку из
его руки, все еще пытавшейся ее удержать, и поспешно ушла.
Изабелла решила поговорить с Пэнси и в тот же день, улучив
незадолго до обеда удобную минуту, вошла в комнату к падчерице.
Пэнси успела уже переодеться; эта способность все делать
заблаговременно являлась как бы еще одним свидетельством того
милого терпения, того изящного спокойствия, с каким она умела
сидеть и ждать. Сейчас она в наисвежайшем наряде сидела перед
камином; завершив туалет, она задула свечи, следуя привычке к
бережливости, привитой с детства и соблюдавшейся теперь с
особенной неуклонностью, поэтому в комнате всего и было света, что
от двух поленьев. Покои в палаццо Рокканера были столь же
просторны, сколь и многочисленны, и девическая спальня Пэнси
представляла собой огромную комнату с тяжелым, обшитым темным
деревом потолком. Миниатюрная хозяйка этой спальни казалась там не
более чем затерявшейся одушевленной пылинкой, и когда она с
живейшей почтительностью поднялась, приветствуя Изабеллу, та была
как никогда потрясена ее застенчивой искренностью. Перед Изабеллой
стояла трудная задача, и единственное, что ей оставалось, – выполнить
ее с наибольшей простотой. Она полна была раздражения, полна
горечи, но заранее внушала себе – главное, это сохранить
хладнокровие. Она боялась даже, как бы выражение ее лица не
показалось слишком серьезным или, во всяком случае, слишком
строгим, боялась вселить тревогу. Но Пэнси, как видно, сразу
догадалась, что Изабелла пришла к ней словно бы с намерением ее
исповедать, ибо, как только, пододвинув свое кресло поближе к огню,
усадила в него Изабеллу, она тут же оперлась коленями на маленькую
подушечку и замерла перед мачехой, подняв глаза, уронив сжатые руки
ей на колени. Изабелла хотела одного – услышать из уст самой Пэнси,

что лорд Уорбертон не занимает ее мыслей, но, как ни хотелось ей в
этом увериться, она ни в коей мере не считала себя вправе вынуждать
у Пэнси признание; отец девочки счел бы это гнусным
предательством. В общем Изабелла знала твердо, что, если Пэнси
обнаружит хотя бы в зачатке подобие желания поощрить лорда
Уорбертона, ее долг – помалкивать. Трудно, задавая вопросы, невольно
не подсказывать ответы; величайшее простодушие Пэнси, ее
наивность, даже большая, чем до сих пор думала Изабелла, придавали
самому беглому опросу характер некоего внушения. При слабом свете
камина стоящая на коленях девочка в смутно поблескивающем
очаровательном платье, то ли умоляюще, то ли смиренно сложившая
маленькие руки и неподвижно устремившая вверх кроткий взгляд,
исполненный понимания всей серьезности положения, казалась
Изабелле убранной для предстоящего жертвоприношения юной
мученицей, которая не смеет надеяться, что эта чаша ее минует. Когда
Изабелла сказала, что ни разу не говорила с ней по поводу замужества,
но что молчание ее объясняется не безразличием или неведением, а
стремлением не стеснять ничем ее свободы, Пэнси, все больше
наклоняясь и приближая лицо к Изабелле, с тихим возгласом,
показывающим, несомненно, как давно она об этом мечтает, ответила,
что очень хочет, чтобы Изабелла поговорила с ней, и просит помочь ей
советом.
– Мне трудно вам советовать, – сказала Изабелла. – Я не уверена,
что могу себе это позволить. Это дело вашего отца, спросите у него и,
разумеется, поступайте, как советует он.
Опустив глаза, Пэнси несколько секунд молчала.
– Думаю, ваш совет подойдет мне больше, чем папин.
– Вы не должны так думать, – сказала Изабелла сухо. – Я очень вас
люблю, но отец любит еще больше.
– Это не потому, что вы меня любите, а потому, что вы дама, –
ответила Пэнси, всем видом выражая уверенность в разумности своего
довода. – Дама всегда может лучше посоветовать девушке, чем
мужчина.
– В таком случае я советую вам во всем считаться с волей вашего
отца.
– Да, конечно, – сказала Пэнси с готовностью. – Это я знаю.

– Если я говорю с вами сейчас о замужестве, то делаю это скорее
для себя, чем для вас, – продолжала Изабелла. – И спрашиваю о ваших
надеждах, ваших желаниях только для того, чтобы вести себя согласно
с ними.
Широко открыв глаза, Пэнси быстро спросила:
– Вы сделаете все, о чем я вас попрошу?
– Прежде чем ответить «да», я должна знать, о чем вы меня
попросите.
Тогда Пэнси сказала, что у нее только одно желание – выйти замуж
за мистера Розьера. Он просил ее об этом, и она ему ответила, что
согласна, если папа ей разрешит. Но папа не разрешает.
– Что ж, значит, это невозможно, – объявила Изабелла.
– Значит, невозможно, – даже не вздохнув, подтвердила Пэнси с
тем же выражением глубокого внимания на ясном личике.
– В таком случае надо подумать о чем-нибудь другом, –
продолжала Изабелла, и Пэнси, вздохнув на сей раз, призналась, что,
как она ни старалась, у нее все равно ничего не получается.
– Мы думаем о тех, кто думает о нас, – добавила она с робкой
улыбкой. – А я знаю, что мистер Розьер обо мне думает.
– Ему не следует о вас думать, – заявила высокомерным тоном
Изабелла. – Ваш отец сказал ему вполне недвусмысленно, что он
должен вас забыть.
– Он не может меня забыть, он знает, что я гоже о нем думаю.
– Вы не должны о нем думать. Ему еще можно найти оправдание, а
вот вам – оправдания нет.
– Не могли бы вы подыскать и мне хоть какое-нибудь! – взмолилась
девочка так, словно обращалась к мадонне.
– Это было бы с моей стороны очень дурно, – ответила мадонна с
несвойственной ей суровостью. – Ну а если бы вы знали, что кто-то
другой о вас думает, стали бы вы о нем думать?
– Никто не может думать обо мне так, как мистер Розьер, никто не
имеет на это права.
– Но я не признаю этого права за мистером Розьером! – лицемерно
возмутилась Изабелла.
Озадаченная 
Пэнси 
безмолвно 
на 
нее 
смотрела, 
и,
воспользовавшись этим, Изабелла принялась рисовать самыми
зловещими красками, что ожидает ее, если она ослушается отца. Но

тут Пэнси, прервав Изабеллу, заверила ее, что никогда его не
ослушается, никогда без его согласия не выйдет замуж. И с
величайшей простотой и спокойствием сказала, что хоть она и не
выйдет замуж за мистера Розьера, но думать о нем никогда не
перестанет. По-видимому, она примирилась с мыслью о своем вечном
одиночестве, но Изабелла вольна была размышлять о том, что Пэнси
просто не понимает, каково это на самом деле. Пэнси была сама
искренность, она и вправду готова была отказаться от своего
возлюбленного. Казалось бы, это первый шаг к тому, чтобы
обзавестись другим, но, судя по всему, Пэнси он в этом направлении
не вел. Она не испытывала по отношению к отцу ни малейшей горечи,
в ее душе вообще не было горечи, лишь сладостная верность Эдварду
Розьеру и странное, ни с чем не сравнимое чувство, будто, обрекая
себя на одиночество, она еще лучше докажет ему свою верность, чем
даже если бы вышла за него замуж.
– Ваш отец мечтает о лучшей партии для вас, – сказала Изабелла. –
Мистер Розьер не очень богат.
– Зачем лучшая, раз и эта достаточно хорошая? У меня и у самой
мало денег. Мне не следует гоняться за богатством.
– Именно потому, что у вас их мало, вам следует стремиться к
большему, – сказала Изабелла, благославляя царящий в комнате
полумрак: она не могла отделаться от чувства, что по ее лицу видно,
как чудовищно она кривит душой. Вот что она делает ради Озмонда.
Вот что приходится делать ради Озмонда! Серьезные, не
отрывающиеся от ее собственных глаза Пэнси повергали ее в
смущение. Она не могла без стыда думать о том, как легко
отмахивается от сердечной склонности падчерицы.
– Как по-вашему я должна поступить? – кротко спросила Пэнси.
Вопрос был так страшен, что, спасаясь от него и трепеща, Изабелла
уклонилась от прямого ответа.
– Помнить о том, что в вашей власти порадовать отца.
– Выйти замуж за другого, если он мне это предложит, – вы это
хотите сказать?
Ответ Изабеллы заставил себя ждать, и наконец она услышала, как
в тишине, словно сгустившейся из-за напряженного внимания Пэнси,
раздался ее собственный голос:
– Да, выйти замуж за другого.

Глаза девочки смотрели на нее еще более испытующе; Изабелла
подумала, что Пэнси сомневается в ее искренности, и впечатление это
еще усилилось, когда Пэнси медленно поднялась с колен. Она
постояла, опустив маленькие руки, потом прерывающимся голоском
сказала:
– Что ж, надеюсь, никто мне этого не предложит.
– Речь об этом уже шла. Другой готов сделать вам предложение.
– Не думаю, что он готов, – сказала Пэнси.
– И все же, как будто бы это так… если бы только он был уверен в
успехе.
– Если бы он был уверен? Тогда он не готов.
Изабелла подумала, что это очень тонкое наблюдение; она тоже
поднялась и стояла несколько секунд, глядя в камин.
– Лорд Уорбертон оказывает вам большое внимание, – сказала
она. – Вы, конечно, поняли, что я говорю о нем. – Против ожидания
Изабелла вдруг почувствовала себя в положении человека, которому
приходится оправдываться, и поэтому заговорила о лорде Уорбертоне
куда более прямо, чем намеревалась.
– Он очень добр ко мне и очень мне нравится. Но, если вы имеете в
виду, что он хочет сделать мне предложение, думаю, вы ошибаетесь.
– Возможно. Но вашего отца это чрезвычайно порадовало бы.
С милой умудренной улыбкой Пэнси покачала головой.
– Лорд Уорбертон не станет делать предложение, чтобы порадовать
папу.
– Ваш отец хотел бы, чтобы вы его поощряли, – продолжала
машинально Изабелла.
– Как я должна поощрять его?
– Не знаю. Спросите об этом вашего отца.
Пэнси несколько секунд молчала; она не переставала улыбаться –
будто прониклась вдруг радужной уверенностью.
– Тут мне ничего не грозит! – объявила она наконец.
Пэнси говорила с такой убежденностью, ей так отрадно было в это
верить, что Изабелла пришла в еще большее замешательство. Ей
казалось, что ее уличили в нечестности, и мысль эта была ей
невыносима. Чтобы укрепить пошатнувшееся самоуважение, она чуть
было не сказала: угроза существует, сам лорд Уорбертон дал ей это
понять. Но она удержалась и лишь весьма некстати, просто от крайней

неловкости заметила, что он, безусловно, очень добрый и отзывчивый
человек.
– Да, он очень добр ко мне, – ответила Пэнси. – Тем он мне и
нравится.
– За чем же тогда дело стало?
– Я с самого начала чувствовала – он знает, что я не хочу – как вы
это назвали? – не хочу поощрять его. Он знает, я не хочу выходить
замуж, и хочет, чтобы я знала: раз так, он не станет меня понапрасну
тревожить. В этом и состоит его доброта. Он как будто говорит: «Вы
очень мне нравитесь, но, если вам не по душе, я никогда больше этого
не повторю». Что может быть добрее и благороднее? – продолжала с
еще большей убежденностью Пэнси. – Вот и все, что мы сказали друг
другу. И он тоже меня не любит. Нет, нет, мне ничего не грозит.
Изабелла не могла надивиться глубокому пониманию, которое
обнаружила вдруг эта смиренная девочка; устрашенная мудростью
Пэнси, она начала сдавать позиции.
– Вы должны сказать это вашему отцу, – сказала она сдержанно.
– Думаю, мне не стоит этого делать, – без всякой сдержанности
сказала Пэнси.
– Нехорошо, чтобы он тешил себя ложными надеждами.
– Наверное, нехорошо, но для меня лучше, чтобы он себя ими
тешил. Пока он верит, что лорд Уорбертон подумывает о том, о чем
говорите вы, папа никого другого не предложит, а это в моих
интересах, – сказала просто и ясно Пэнси.
В этой ясности было что-то поистине ослепительное, и
собеседница ее с облегчением вздохнула. Таким образом с нашей
героини снимался тяжкий груз ответственности. Пэнси, как оказалось,
сама в достаточной мере наделена светом разума, между тем как у
Изабеллы все было сейчас так беспросветно, что она не могла уделить
ей ни единого луча. И, однако, Изабеллой все еще владело чувство, что
она должна стоять на стороне Озмонда, должна честно соблюдать в
отношении его дочери принятые ею обязательства. Под влиянием
этого чувства Изабелла, прежде чем уйти, высказала еще одно
пожелание, после чего вправе была бы, положа руку на сердце,
сказать: «Я сделала все, что могла».
– Ваш отец не сомневается, что вы по крайней мере выйдете замуж
за аристократа.

– По-моему, мистер Розьер настоящий аристократ, – ответила с
величайшей серьезностью Пэнси, стоя на пороге и придерживая рукой
портьеру, пока Изабелла выходила из комнаты.

46
Лорд Уорбертон вот уже несколько дней не показывался в гостиной
миссис Озмонд, и она не могла не обратить внимание на то, что муж
ее, если и получил от него письмо, ни словом об этом не обмолвился.
Обратила она внимание и на то, как томится Озмонд ожиданием и,
хотя ему неприятно это обнаруживать, находит, что лорд Уорбертон
испытывает его терпение. На четвертый день вечером Озмонд
заговорил об исчезновении их знатного гостя.
– Куда пропал Уорбертон? Так сбегают от лавочника, который
собирается предъявить счет.
– Не имею представления, – ответила Изабелла. – В последний раз
я видела его в прошлую пятницу, на балу у немецкого посланника. Он
сказал, что хочет написать вам.
– Никаких писем я от него не получал.
– Так я и поняла, иначе вы сказали бы мне.
– А он, видно, с чудачествами, – заметил многозначительно Озмонд
и, поскольку Изабелла ничего ему не возразила, осведомился, неужели
его светлости требуется пять дней, чтобы сочинить письмо.
– Он с таким трудом выражает свои мысли?
– Не знаю, – вынуждена была ответить Изабелла. – Я ни разу не
получала от него писем.
– Ни разу? А у меня сложилось впечатление, что одно время вы
состояли с ним в сердечной переписке.
Она ответила, что впечатление его ошибочно, и прекратила
разговор. Назавтра, однако, муж ее, войдя под вечер к ней в гостиную,
опять его возобновил.
– Когда лорд Уорбертон сообщил вам о намерении написать мне,
что вы ему сказали?
На секунду она замялась.
– По-моему, я сказала ему, пусть только не забудет.
– Вам показалось, что такая опасность существует?
– Как вы сами говорите, он с чудачествами.
– Тем не менее он, очевидно, забыл, – сказал Озмонд. –
Потрудитесь, пожалуйста, ему напомнить.

– Вам угодно, чтобы я написала ему? – спросила Изабелла.
– Ничего не имею против.
– Вы ждете от меня слишком многого.
– О да, я многого от вас жду.
– Боюсь, я должна буду вас разочаровать.
– Я уже не раз бывал разочарован сверх всякого ожидания.
– Мне ли этого не знать! Но подумайте о том, какое разочарование
постигло меня. Если вы в самом деле так жаждете прибрать к рукам
лорда Уорбертона, придется вам делать это собственными руками.
Последовало долгое молчание; наконец Озмонд сказал:
– Это будет нелегко, если учесть, что вы действуете против меня.
Изабелла внутренне сжалась; ее стала бить дрожь. Он умел так
смотреть на нее из-под прикрытых век, будто, думая о ней, ее не видит;
Изабелле чудилось в этом что-то очень злонамеренное. Словно он
покорялся досадной необходимости думать о ней, но замечать ее
присутствие не желал. Сейчас он преуспел в этом, как никогда.
– По-моему, вы обвиняете меня в какой-то страшной низости, –
ответила она.
– Я обвиняю вас в том, что вы не заслуживаете доверия. Если он
так и не доведет начатое до конца, то лишь потому, что его удержали
вы. Не знаю, низость ли это; женщины обычно проделывают такого
рода вещи не задумываясь. Я не сомневаюсь, что вы приписываете
себе самые высокие побуждения.
– Я вам сказала, я сделаю все, что могу, – продолжала она.
– Да, чтобы выиграть время.
Как только он это произнес, ее вдруг пронзила мысль, что когда-то
он казался ей прекрасным.
– До чего же вам, должно быть, хочется завладеть им!
Не успев еще договорить, она поняла весь подспудный смысл
своих слов, хотя, начав фразу, еще сама его не понимала. Она как бы
невольно сопоставила себя с Озмондом, напомнила о том, что было
время, когда она держала это вожделенное сокровище в руках и сочла
себя достаточно богатой, чтобы его обронить. На миг она возликовала,
испытала какой-то безобразный восторг оттого, что удалось его
ранить, ибо лицо его сразу же сказало Изабелле, что ее восклицание
донеслось до него во всей своей полноте. Он не стал ее разубеждать, а
только быстро сказал:

– Да, мне хочется этого чрезвычайно.
В эту минуту в комнату вошел слуга и доложил о приходе гостя, а
следом за ним появился и лорд Уорбертон, который, увидев Озмонда,
приостановился. Он быстро перевел взгляд с хозяина дома на хозяйку,
будто не желал вторгаться в их разговор и даже отчасти понимал, как
зловеще накалена обстановка. Потом он подошел к ним со своей
английской приветливостью, с той мягкой застенчивостью, что служит
как бы порукой благовоспитанности, и поставить в упрек ей можно
лишь одно – трудность перехода к последующему общению. Озмонд
был смущен, он не нашелся что сказать, но Изабелла, быстро овладев
собой, воскликнула, что лорд Уорбертон легок на помине. После чего
муж ее добавил, что они гадали, куда он пропал, и подумали, уж не
уехал ли он, чего доброго.
– Нет, только еще собираюсь, – ответил тот, глядя с улыбкой на
Озмонда. И он сообщил им, что его срочно призвали в Англию;
придется ему выехать не позже, чем через день-два. – Я так огорчен,
что бросаю здесь беднягу Тачита! – заявил он в заключение.
Собеседники его какое-то время молчали. Озмонд, откинувшись на
спинку кресла, слушал; Изабелла не смотрела в его сторону, но она
очень ясно представляла себе, какой у него при этом вид. Глаза ее
были устремлены на лицо гостя, где им предоставлен был полный
простор, поскольку его светлость прилагал все старания, чтобы не
встретиться с ней взглядом. Но Изабелла ни минуты не сомневалась,
что, если бы встреча эта произошла, взгляд его оказался бы достаточно
красноречив.
– Захватили бы вы лучше беднягу Тачита с собой, – услышала она,
как сказал несколько секунд спустя ее муж довольно непринужденным
тоном.
– Ему лучше дождаться тепла, – ответил лорд Уорбертон. – Я не
рекомендовал бы ему пускаться в путь сейчас.
Он посидел у них с четверть часа, беседуя с ними так, словно не
предполагал их скоро увидеть, разве что они надумают приехать в
Англию, – он очень бы им это советовал. И правда, почему бы им не
приехать осенью в Англию? Какая счастливая мысль! Ему было бы так
приятно принять их, пригласить к себе, они провели бы у него, ну,
скажем, месяц. Озмонд, по его собственному признанию, был в
Англии всего лишь раз; для человека с его умом, с его досугом это

совершенно непростительно. Тем более что страна эта просто для него
создана – он готов поручиться, что Озмонд будет чувствовать себя там
превосходно. Тут лорд Уорбертон спросил у Изабеллы, помнит ли она,
как славно ей там жилось, и не хочется ли ей повторить это
удовольствие? Неужели ей не хочется снова увидеть Гарденкорт?
Гарденкорт по-настоящему хорош. Тачит, конечно, не заботится о нем
должным образом, но Гарденкорт такое место, что его даже и
беспечностью не испортишь. Почему они до сих пор не навестили
Тачита? Ведь он, безусловно, приглашал их к себе. Как! Не
приглашал? Ну и невежа! И лорд Уорбертон пообещал, что хозяин
Гарденкорта получит от него нагоняй. Это, разумеется, чистая
случайность – Тачит счастлив был бы видеть их у себя. Если они
месяц проведут у Тачита, а месяц у него и повидают всех, кто того
заслуживает, быть может, они и не умрут от скуки. И мисс Озмонд это
тоже развлечет, добавил лорд Уорбертон, она говорила ему, что никогда
в Англии не была, и он заверил ее, что страну эту стоит посмотреть.
Конечно, чтобы собрать дань восхищения, ей не надо ехать в Англию.
Мисс Озмонд самой судьбой предназначено повсюду вызывать восторг
– но там она будет, вне всякого сомнения, пользоваться огромным
успехом, быть может, это все же покажется ей приманчивым? Он
спросил, дома ли она и нельзя ли ему с ней попрощаться? В общем-то,
он не охотник до прощаний – он всегда их избегал. Уезжая нынче из
Англии, он не попрощался ни с одной живой душой. Он решил было
уехать из Рима, не докучая миссис Озмонд прощальным визитом. Что
может быть скучнее прощальных визитов? О чем собирался говорить,
все вылетает из головы – вспоминаешь об этом уже час спустя. А с
другой стороны, говоришь тьму вещей, которые говорить не
следовало, говоришь только от сознания, что надо же что-то
произносить. Сознание это сбивает с толку, от него просто теряешь
голову. Оно и сейчас в нем присутствует, и вот к чему это привело.
Если миссис Озмонд находит, что он говорит не то, что следует, пусть
отнесет это за счет его волнения; расстаться с миссис Озмонд нелегко.
Ему, право же, очень жаль, что он уезжает. Сначала он думал не
приходить, а написать ей, но это он сделает во всех случаях; он
напишет ей, чтобы сказать тьму вещей, которые, несомненно, придут
ему в голову, как только он ступит за порог их дома. Нет, они должны
серьезно подумать о том, чтобы приехать в Локли.

Если 
и 
была 
какая-то 
неловкость 
в 
обстоятельствах,
сопутствующих его визиту и сообщению об отъезде, наружу это не
вышло. Лорд Уорбертон, хоть и говорил о своем волнении, ничем
иным его не обнаружил, и Изабелла убедилась, что коль скоро он
решился на отступление, то произведет сей маневр самым доблестным
образом. Ее это радовало; она настолько была к нему расположена, что
желала ему успешно выйти из положения. Ничего иного и быть не
могло, но объяснялось это не беззастенчивостью лорда Уорбертона, а
вкоренившейся привычкой к успеху; и Изабелла прекрасно понимала,
что муж ее бессилен здесь что-либо изменить. В Изабелле шла все это
время сложная работа мысли. С одной стороны, она слушала гостя,
подавала уместные реплики, читала все, сказанное им более или менее
между строк, и думала о том, как бы он говорил, если бы застал ее
одну. С другой – она очень ясно представляла себе, каково приходится
Озмонду. Она чуть ли не жалела его: он обречен вынести всю боль
утраты, а облегчить душу проклятиями не может. Он лелеял высокие
мечты, и, когда сейчас они на глазах развеялись как дым, ему
приходится сидеть сложа руки и улыбаться! Правда, нельзя сказать,
что он утруждал себя слишком уж сияющей улыбкой – на обращенном
к их гостю лице хотя и было отсутствующее выражение, но, в общем,
лишь в той мере, в какой мог это позволить себе такой умный человек,
как Озмонд. Ум его, собственно говоря, отчасти и состоял в
способности выглядеть всегда совершенно неуязвимым. Так или иначе
его вид вовсе не свидетельствовал о разочаровании: Озмонд имел
обыкновение казаться тем незаинтересованнее, чем больше он был
целеустремлен. А в данном случае он с самого начала нацелился на
этот крупный приз, однако ни разу не допустил, чтобы его изысканное
лицо зажглось пылом нетерпения. Он обращался со своим возможным
зятем в точности так же, как и со всеми прочими, словно давая ему
понять, что если и проявляет к нему интерес, то делает это ради его, а
никак не ради собственного удовольствия, ибо какая может быть в ком-
то корысть человеку и вообще и в частности столь взысканному
судьбой, как Гилберт Озмонд? Нет, он ничем не выдаст сейчас, как из-
за улетучившихся надежд на выигрыш его душит ярость, ни единым
словом, ни единым жестом. В этом у Изабеллы не было сомнений,
если только подобна. : уверенность могла принести ей хоть каплю
удовлетворения. Как ни странно, но дело обстояло именно так. Ей

хотелось, чтобы лорд Уорбертон казался победителем ее мужу и
вместе с тем, чтобы муж ее казался лорду Уорбертону совершенно
безупречным. По-своему Озмонд был великолепен: подобно их гостю,
он тоже усвоил себе некую весьма полезную привычку. И пусть речь
идет не о привычке к успеху, а о привычке к отказу от посягательств на
него – в сущности, одна вполне стоит другой. Когда, откинувшись на
спинку кресла, он рассеянно слушал дружеские предложения и
сдержанные объяснения их гостя, точно они, как и следовало ожидать,
обращены были главным образом к его жене, он мог по крайней мере
утешаться (поскольку другого выбора у него не было) тем, что самому
ему удалось остаться в стороне и что написанное на его лице
безразличие имеет еще дополнительную прелесть оправданности. У
него все основания сидеть сейчас с таким видом, будто расшаркивания
явившегося распрощаться гостя никак не связаны с течением его
собственных мыслей, а это уже немало. Гость справился со своей
ролью прекрасно, но игра Озмонда по самой сути своей отличалась
большей законченностью. Положение лорда Уорбертона в конце
концов весьма просто – что, собственно говоря, мешает ему уехать из
Рима? Да, он был в известном смысле благорасположен, но
расположение его зашло не слишком далеко и не принесло плодов; он
не брал на себя никаких обязательств, и честь его незапятнана.
Озмонд, судя по его лицу, без особого интереса выслушал
приглашение лорда Уорбертона приехать к нему в гости и намек на
выгоды этого визита для Пэнси, которой гость их предрекал успех.
Пробормотав что-то в знак признательности, Озмонд предоставил
Изабелле объяснять, что вопрос этот требует серьезного обсуждения.
Но, говоря это, она очень ясно представляла себе, какая открылась
вдруг перед мысленным взором ее мужа перспектива с маленькой
фигуркой Пэнси на переднем плане.
Хотя лорд Уорбертон выразил желание попрощаться с Пэнси, ни
Изабелла, ни Озмонд не спешили за ней послать. Гость их вел себя, как
человек, пришедший с коротким визитом; присев на низенький стул,
он не выпускал из рук шляпы, точно собирался через минуту уйти. Тем
не менее он все сидел и сидел, и Изабелла недоумевала, чего он
дожидается. Едва ли он надеется увидеть Пэнси; скорей он предпочел
бы, казалось ей, так с Пэнси и не увидеться. Ну конечно же, это ее,
Изабеллу, он хочет увидеть наедине – ему надо что-то ей сказать. Но

она вовсе не жаждала это услышать, она боялась, что он пожелает
объясниться, а она прекрасно обойдется без объяснений. Но вот
Озмонд поднялся, как и приличествует воспитанному человеку,
которому пришло вдруг в голову, что столь упорствующий гость
желает, вероятно, сказать на прощание несколько слов дамам.
– Мне нужно успеть до обеда написать письмо, – сказал он, –
прошу меня извинить. Я посмотрю, что делает моя дочь, и, если она не
занята, передам ей, что вы здесь. Разумеется, когда бы вы ни приехали
в Рим, милости просим; миссис Озмонд поговорит с вами о поездке в
Англию, такие вещи решает она.
Кивок, которым вместо рукопожатия он заключил свою
немногословную речь, пожалуй, был несколько суховатой формой
прощального приветствия, но, в общем, это все, что при данных
обстоятельствах требовалось. Изабелла подумала, что после его ухода
у лорда Уорбертона не будет оснований задать более чем неприятный
вопрос: «Ваш муж очень сердится?». Но если бы он все же обратился к
ней с этим вопросом, она ответила бы: «Вам беспокоиться нечего. Он
не 
вас 
ненавидит, а меня».
Только когда они остались вдвоем, ее старый друг обнаружил
признаки неловкости: пересел на другой стул, повертел в руках две-
три попавшиеся на глаза безделушки.
– Надеюсь, он пришлет мисс Озмонд, – заметил он, помолчав. –
Мне очень хотелось бы ее увидеть.
– Я рада, что это в последний раз, – сказала Изабелла.
– Я тоже. Она ко мне равнодушна.
– Да, она к вам равнодушна.
– И неудивительно, – сказал он и тут же со всей
непоследовательностью добавил: – Так вы приедете в Англию?
– Думаю, не стоит.
– Но за вами остался визит. Разве вы не помните, что пообещали
мне когда-то приехать в Локли и так и не приехали?
– С тех пор все изменилось, – сказала Изабелла.
– Ну, разумеется, не к худшему же, если говорить о нас с вами.
Увидеть вас в моем доме было бы… – на миг он замялся, – очень
приятно.
Она напрасно боялась объяснений, потому что этим все и
ограничилось. Они поговорили немного о Ральфе, и тут появилась

успевшая уже переодеться к обеду Пэнси; щеки ее пылали. Она
протянула лорду Уорбертону руку и стояла, глядя ему в лицо с
застывшей улыбкой, предвещавшей – что было хорошо известно
Изабелле и чего совсем не подозревал лорд Уорбертон –
незамедлительный поток слез.
– Я уезжаю, – сказал он. – И хотел с вами проститься
– Прощайте, лорд Уорбертон. – Голос Пэнси заметно дрожал.
– И еще я хотел сказать, что желаю вам счастья.
– Спасибо, лорд Уорбертон, – ответила Пэнси.
Секунду он помедлил, бросив взгляд на Изабеллу.
– Вы должны быть очень счастливы, у вас есть ангел хранитель.
– Я не сомневаюсь, что буду счастлива, – сказала Пэнси тоном,
каким говорят, когда в-нереди все безоблачно.
– Такая уверенность уже сама по себе залог успеха. Но если когда-
нибудь она вам вдруг изменит, то помните… помните… – собеседник
Пэнси запнулся. – Думайте обо мне иногда – ладно? – сказал он со
смущенным смехом. Потом, молча пожав Изабелле руку, ушел.
Изабелла предполагала, что, как только гость их скроется за
дверью, у ее падчерицы хлынут слезы из глаз, но Пэнси, как оказалось,
готовила ей совсем другое.
– Вы и 

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: