Глава 8 Последняя битва за скалу Мерфи

Одновременно я пытался оглянуться, надеясь, что, может быть,
Майки меня видит и сможет помочь, но внезапно на фоне горы я
увидел густой белый дым – след от выстрела из РПГ. Граната ударила в
ствол дерева рядом со мной и взорвалась с оглушительным взрывом, я
же отчаянно пытался увернуться от нее. Не знаю, что произошло
дальше, но взрыв сломал это проклятое дерево пополам и вытолкнул
меня прямо в пропасть.
Я приземлился где-то в пяти метрах от той точки, куда двигался
Акс, чтобы занять боевую позицию. Учитывая, что мной только что
выстрелило в воздух, словно пушечным ядром, и я упал со скалы, мне
еще повезло, что я мог стоять. Рядом со мной на земле лежало ружье,
которое приземлилось туда, словно управляемое рукой Господа Бога.
Я сбежал вниз, чтобы поднять оружие, и снова услышал Его голос.
Но на этот раз не было никакого голоса, только одна короткая секунда
тишины в моей голове среди хаоса и враждебности этой ужасающей
борьбы за превосходство, как ни странно, совершавшейся во имя
Святого Пророка Мухаммеда.
Я был не уверен, что хоть один из них одобрил бы все это. Хоть я
не так много знаю о Мухаммеде, не думаю, что мой собственный Бог
желал мне смерти. Если бы Ему было все равно, он бы не стал так
заботиться о моем ружье, ведь так? После стольких падений и взрывов
оно все еще было со мной – как такое возможно, я никогда не узнаю.
Это ружье уже до этого участвовало в трех отдельных битвах, уже
дважды его вырывало у меня из рук, его вынесло со скалы мощным
взрывом гранаты, оно упало со скалы уже почти на триста метров и
было все еще каким-то образом на расстоянии вытянутой руки от
меня. Удача? Считайте так, если хотите. Моя собственная вера
навсегда останется непоколебимой.
Тем не менее я поднял ружье и двинулся к скале, где талибы уже
обстреливали Акса. Но он был на хорошей огневой позиции и стрелял
в ответ, очищая левую сторону – фланг, за который он так долго и
отчаянно сражался. На самом деле от начала битвы прошло только
минут сорок, но нам казалось, будто прошло уже лет десять, и мы все
еще сопротивлялись.
Кстати, об этом: Майки и Дэнни тоже спрыгнули сюда, на нижний
уровень уступа, расположенный рядом с ручьем. Здесь атака талибов
была хотя бы не настолько мощной. Пока. Все мы были шокированы

происходящим – и особенно поражал Дэнни, который с ног до головы
был залит кровью. Акс был в порядке, но с кучей сильных ушибов,
Майки истекал кровью из-за раны в животе, не так ужасно, как Дэнни,
но довольно сильно.
Когда гранатой меня снесло со скалы, по идее, должно было убить,
но единственной новой травмой у меня был разбитый нос, и то разбил
я его, когда приземлялся, почти потеряв сознание. Честно говоря,
болел он жутко, как и спина, кровь из него лилась по всей одежде и
амуниции. Однако у меня не было серьезных пулевых ранений, как у
двоих парней из моей разведывательной группы.
Акс стрелял вверх, спокойно облокотившись на камень, и
сдерживал натиск дикарей, представляя собой истинную картину
элитного воина в разгар боя. Он не впадал в панику, был спокоен, как
скала, и стрелял невероятно метко, берег патроны и не промахнулся ни
разу. Я стоял рядом с ним в похожем положении, и мы оба неплохо
справлялись. Один талиб внезапно появился из ниоткуда, прыгнув со
скалы над нами, и я застрелил его где-то с расстояния в тридцать
метров.
Но мы снова были в ловушке. На нас все еще наступало около
восьмидесяти злобных маньяков, а это жуть как много противников. Я
не мог точно сказать, какие потери они понесли, но по нашим с Майки
подсчетам, Шармак направил сюда минимум 140 человек. Как бы то
ни было, талибы все еще стреляли по нам, и я не знал, сколько Дэнни
еще сможет продержаться.
Майки отбивал свой фланг, но стоял рядом со мной и сказал с
классическим юмором лейтенанта Мерфи: «Мужик, да это и правда
фигово».
Я повернулся и глянул ему в глаза: «Мы, блин, умрем здесь, если
не будем осторожны».
«Я знаю», – ответил он.
Битва продолжалась. Массированный, дикий огонь очень
настойчивого врага противостоял нашему, более точному огню,
отточенным действиям, великолепной концентрации и отличным
знаниям тактики ведения боевых действий. И снова сотни пуль
рикошетили от нашего каменного окружения. И снова талибы перешли
к стрельбе из гранат, взрывая землю вокруг нас на кусочки. Зажатые

между камнями, мы продолжали драться, но Дэнни был в очень
плохом состоянии, и я боялся, что он может потерять сознание.
И тут в него попали еще раз – прямо в основание шеи. Я в ужасе
наблюдал, как Дэнни упал. Этот красивый парень, верный муж Пэтси,
вот уже четыре года мой отличный друг, воин, отступающий
последним, товарищ, обеспечивающий нам огневое прикрытие до тех
пор, пока мог держать ружье.
А теперь он лежал на земле, и кровь струилась из пяти его ран. Я
должен был, мать твою, быть врачом SEAL, но я ни хрена не мог
сделать для него, не рискуя при этом жизнями остальных. Бросив
ружье, я перелез через камень, пробежал через открытое пространство,
чтобы добраться до Дэнни. Хорошо. Хорошо. Никакого бездумного
геройства. Но я ревел, как ребенок.
Дэнни лежал на земле, пропитанный кровью, и все еще был в
сознании, все еще пытался стрелять во врага. Но он лежал лицом вниз.
Я уговаривал его успокоиться, пока переворачивал его на спину.
«Давай, Дэн, все будет в порядке».
Он кивнул. Я знал, что он не может говорить и, вероятно, никогда
больше не сможет. Очень отчетливо я помню, что он ни на секунду не
выпускал из рук автомат. Я поднял его за плечи и подтянул почти в
сидячее положение. Потом, подхватив его под руки, начал тащить
назад, под прикрытие. И хотите верьте, хотите нет, этот маленький
стальной человек снова открыл огонь по врагу, практически лежа на
спине. Он покрывал выстрелами верх холма, пока я его тащил.
Мы отошли всего на несколько метров, когда случилось то, чего я
больше всего боялся. Я был практически беззащитен: пытался идти
задом наперед, а обе руки мои были заняты. Внезапно справа от нас
из-за камней появился один из талибов. Он стоял над нами и глядел
вниз с улыбкой на лице. Потом навел свой «АК» прямо на мою голову.
Ни один из нас не увидел его вовремя, чтобы открыть ответный
огонь. Я только произнес быструю молитву и уставился на него. В этот
момент Акс всадил две пули прямо ему между глаз. Он убил этого
дикаря на месте. У меня не было времени поблагодарить его, потому
что гранаты все еще взрывались рядом с нами, и я просто продолжил
тащить Дэнни в безопасное место. Как и Акс, он продолжал стрелять.
Я подтащил его к подножию скалы и посадил всего в нескольких
метрах от Майки. Было ясно, что врагам почти удалось окружить нас в

четвертый раз за день. Мы поняли это по направлению линий огня
автоматов и редким выстрелам из РПГ. Дэнни был все еще жив и хотел
сражаться, Майки же теперь дрался плечом к плечу с Аксом, и они
причиняли заметный ущерб противнику.
Я все еще считал, что у нас есть шанс выбраться, но единственным
вариантом, как и прежде, было идти вниз, к деревне, на ровную
местность. Вести сражение в горах, как мы делали до сих пор, говоря
словами нашего начальника операции, реально было хреново.
Я громко крикнул: «Акс! Двигаемся!», и он даже успел крикнуть
мне в ответ: «Принято!» прежде чем пуля попала ему в грудь. Ружье
упало из его рук. Он наклонился вперед, соскользнул вниз по камню,
на который опирался, и упал на землю.
Я замер. Этого просто не может быть. Мэтт Аксельсон, опора
семьи, лучший друг Моргана, огромная и важная часть наших жизней.
Я начал звать его по имени, снова и снова, хоть это и было глупо с
моей стороны. Лично я думал, что Дэнни умирает, а теперь все, что
видел, – это кровавое пятно, начавшая пропитываться кровью пыль,
там, где упал Акс. На короткий момент я подумал, что теряю рассудок.
Но потом Акс дотянулся до автомата и встал с земли. Он поднял
оружие, схватил еще один магазин, всадил его в патронник и снова
открыл огонь, хотя кровь и лилась из его груди. Он занял ту же
огневую позицию, опершись на скалу. Он показывал то же
хладнокровие, ту же твердую уверенность «морского котика», ту же
великолепную стойкость. Он внимательно глядел через свой прицел, и
его ярко-голубые глаза постоянно сканировали территорию.
Момент, когда Акс поднялся, был самой смелой картиной, которую
я когда-либо видел. За исключением Дэнни. И Майки. Ведь он все еще
командовал нами, поймав пулю в живот на раннем этапе битвы.
Теперь Мерф планировал отступление с уступа. Он выбрал
маршрут и позвал Акса последовать за ним. Пули все еще свистели
вокруг, и талибы не прекращали нас преследовать. Майки и Акс были
где-то в семидесяти метрах впереди, а я тащил Дэнни, который делал
все, что мог, чтобы помочь – пытался идти, пытался обеспечить
огневую поддержку.
«Все хорошо, Дэнни, – продолжал я его убеждать. – Нам только
нужно догнать остальных. Все будет хорошо».

И тут пуля попала в верхнюю часть его лица. Я услышал это,
повернулся, чтобы помочь, и кровь из раны в его голове залила нас
обоих. Я позвал Дэнни по имени. Но было слишком поздно. Он
больше не боролся с ужасной болью. И меня он уже не слышал. Дэнни
Дитц умер там, прямо на моих руках. Я не знаю, насколько быстро
разбиваются сердца – мое уже было разбито.
Стрельба все еще не ослаблялась. Я утащил Дэнни с открытого
пространства к укрытию – еще где-то пару метров, и потом
попрощался с ним, аккуратно опустив его на землю. Мне пришлось
уйти, иначе я умер бы рядом с его бездыханным телом. Одно я знал
наверняка: у меня все еще было ружье, и я не был в одиночестве, так
же, как и Дэнни. Убежденный католик, он остался с Богом.
Теперь мне было необходимо вернуться к своей команде и помочь
ей. Это была одна из самых тяжелых вещей, которые я когда-либо
делал.
До сих пор меня мучают кошмары о той минуте, страшные сны, где
Дэнни все еще разговаривает со мной. Повсюду я вижу кровь, и мне
приходится уходить, даже не зная, почему. Я всегда просыпаюсь со
слезами на глазах: эта картина преследует меня, и, вероятно, так будет
до конца моих дней.
Теперь я услышал, как Мерф меня зовет. Я схватил ружье, нырнул
вниз, проскользил по склону и побежал к ребятам, пока они
обеспечивали мне огневое прикрытие, целясь в скалистый редут
талибов где-то в сорока метрах позади.
Я добежал до края уступа, почти слепо врезался в дерево – меня
отшвырнуло назад, потом я спрыгнул с края, проехался по склону,
который оказался не слишком высоким, и приземлился головой вперед,
оказавшись прямо в чертовом ручье. Как любой хороший водолаз и
«морской котик», я был просто в ярости из-за того, что промочил
ботинки. Я это просто ненавижу.
Наконец я догнал своих парней. У Акса закончились патроны, и я
дал ему новый магазин. Майки спросил, где Дэнни, и пришлось
сказать ему, что Дэнни умер. Он был в ужасе, в абсолютном шоке, как
и Акс. Хотя Майки этого не сказал, я знал, что он хотел вернуться
обратно за телом. Но мы оба знали, что на это нет ни времени, ни
причин. Нам было некуда нести останки павшего товарища, и мы не
смогли бы продолжать отбиваться, неся его тело.

Дэнни погиб. Как ни странно, я первый взял себя в руки, внезапно
твердо объявив: «Вот что я вам скажу. Нам нужно спуститься с этой
чертовой горы, или мы все погибнем».
Будто для того, чтобы помочь нам с принятием решения, талибы
продолжали наступать, пытаясь снова взять нас в кольцо. У них даже
начало получаться. Пули летели теперь в нас еще и снизу. Мы видели,
что талибов все еще целая куча, и вот уже почти час я все пытался и не
мог их сосчитать.
Мне казалось, что теперь их только пятьдесят-шестьдесят человек,
но пули все еще дождем лились вокруг нас. Гранаты все еще
взрывались совсем рядом, посылая в воздух клубы дыма и пыли,
вместе с летающими осколками камней. До сих пор ослабления огня
или перерыва в атаке так и не было.
Теперь мы втроем затаились внизу, за камнями, так что могли
рассмотреть местность под нами. Деревня была всего в двух
километрах и оставалась нашей основной целью.
Снова я сказал Майки: «Если мы хотя бы просто доберемся туда и
найдем укрытие, то на ровной земле убьем их всех».
Я видел, что мы были не в самой лучшей форме. Но мы все еще
оставались офицерами SEAL. Никто и ничто не могло у нас этого
отнять. Мы все еще были уверены в себе и никогда бы не сдались.
Если придется, мы будем сражаться до самой смерти, даже с ножами
против автоматов.
«К черту капитуляцию», – сказал Майки. Больше ничего не нужно
было объяснять – ни Аксу, ни мне. Капитуляция была бы позором для
нашего братства, все равно что прозвенеть колоколом на краю плаца и
положить свою каску в ряд. Ни один из тех, кто зашел настолько
далеко, до этой безлюдной земли в афганских горах, даже не думал
сдаваться.
Помните философию Navy SEAL США: «Я никогда не брошу это
дело. Мой народ ждет, что я буду физически устойчивее и морально
сильнее, чем мои враги. И если меня свалят с ног, я буду вставать
каждый раз. Я соберу все остатки сил, чтобы защищать моих
соратников. Моя битва никогда не закончится».
Эти слова уже долгие годы придают силы многим смелым парням.
Они начертаны в сердце каждого «морского котика». А еще они
крутились в мыслях каждого из нас.

Майки внезапно сказал, перекрикивая рев битвы: «Помни, брат,
наша битва не закончится никогда!»
Я коротко кивнул. До пологой местности всего каких-то тысяча
метров. Если мы сможем хотя бы спуститься туда, у нас будет шанс.
Вот только проблема была в том, что мы не могли туда спуститься,
по крайней мере, не сейчас. Потому что нас снова прижали. Мы
столкнулись с той же проблемой: единственным выходом было
спуститься вниз, но единственной верной оборонительной стратегией
было идти вверх. И снова мы должны были убраться отсюда, подальше
от рикошета. Обратно вверх, по левому флангу.
Мы пытались вести сражение по-своему. Несмотря на то, что мы
все еще дрались, мы были изранены до полусмерти. Я старался
пробить нам путь наверх по скалам, стреляя и убивая всех, кого только
видел. Но талибы очень быстро поняли тактику и теперь еще больше
стреляли в нас из РПГ. Гранаты летели вниз с их правого фланга, для
нас – с левого.
Земля тряслась. Несколько растущих здесь деревьев покачнулись.
Шум был хуже, чем от любого взрыва в тот день. Даже стены этого
маленького каньона затряслись. Ручей вышел из своих берегов. Это
было одно огромное усилие талибов наконец прикончить нас. Мы
упали на землю, вжавшись в скалистую расщелину, и опустили
головы, чтобы избежать ранения летающими обломками и осколками
камней и шрапнелью. Как и раньше, талибам не удалось никого из нас
убить в этой громогласной бомбардировке. Как и раньше, они ждали,
пока пыль уляжется, и опять открыли огонь.
Я поднял голову и увидел над собой линию из деревьев. Она была
довольно далеко, хотя все же ближе, чем деревня. Но талибам была
известна наша цель, и пока мы пытались пробиться вперед, они
пытались откинуть нас назад плотными залпами огня.
Несмотря на их численный перевес, мы попробовали пройти вверх,
но просто не смогли этого сделать. Нас снова отбросили назад. И мы
отступили, очертив длинную жалкую петлю, отодвинувшись туда,
откуда пришли. Но снова мы отыскали хорошее укрытие, заняли
оборонительную позицию, защищенную скалами со всех сторон.
Снова мы попытались дать талибам бой, четко поражая цели и
отбрасывая их назад, на этот раз прокладывая себе путь к деревне.

Враги все приближались и по мере того, как бой стал почти
ближним, начали что-то нам орать. Мы кричали им в ответ и
продолжали сражаться. Но талибов все еще было очень много, они
быстро добрались до нашей позиции и выстрелом попали Майку
Мерфи в грудь.
Он подошел ко мне и спросил, могу ли я дать ему еще один
магазин. Потом я увидел, как Акс, спотыкаясь, бредет ко мне с
пробитой головой и кровь струится вниз по его лицу, пузырясь из
просто шокирующей раны на голове. «Они подстрелили меня, брат, –
сказал он. – Эти уроды меня подстрелили. Ты можешь помочь мне,
Маркус?»
Что я мог ответить? Что я мог сделать? И я уже ничем не мог
помочь – только постараться отбить атаку врага. Акс стоял прямо на
моей линии огня.
Я постарался помочь ему спрятаться за камень. Потом я
повернулся к Майки, который, очевидно, тоже был очень сильно ранен.
«Можешь двигаться, приятель?» – спросил я его.
Тут он полез в карман за мобильным телефоном, тем, который не
решался использовать раньше, потому что это бы сдало нашу
позицию. И потом лейтенант Мерфи вышел из укрытия. Он шагал до
тех пор, пока не оказался более-менее в центре. Пули кружили вокруг
него, но он сел на небольшой камень и начал набирать номер нашего
штаба.
Я слышал, как он говорил: «Мои люди попали под мощный
обстрел! Много ранений! Мои парни умирают тут! Нам нужна
помощь!»
В то же мгновение Майки получил пулю прямо в спину. Я видел,
как кровь фонтаном выстрелила из его груди. Он упал вперед, уронив
свой телефон и автомат. Но потом он подтянулся на руках, поднял все с
земли, снова сел прямо и приложил телефон к уху.
Я услышал, что он снова говорит. «Принято, сэр. Спасибо». Потом
Майки поднялся и, шатаясь, побрел на плохо защищенную позицию
слева и стал снова стрелять во врагов.
И он даже попадал в них, смертельно раненный. Только что он
сделал один последний, отчаянный звонок на базу, который еще может
спасти нас, если оттуда вышлют подкрепление, прежде чем мы здесь
погибнем.

Только я понимал, что сделал Майки. Он понимал: у нас был
только один реальный шанс, нужно было вызвать подкрепление. Он
знал: было только одно место, где ловил мобильный телефон: на
открытом пространстве, подальше от скал.
И вот, зная весь риск, понимая всю опасность, в полном осознании
того, что этот телефонный звонок мог стоить ему жизни, лейтенант
Майкл Патрик Мерфи, сын миссис Морин, жених прекрасной мисс
Хизер, вышел прямиком в огненный буран.
Его цель была мне ясна. Он сделал последнюю, отчаянную
попытку спасти двух своих товарищей, установив связь с базой. Майкл
доложил о нашем приблизительном расположении, о численности
врага и о всей серьезности ситуации. Даже когда он был ранен, как я
думал, смертельно, он все еще продолжал разговор.
«Принято, сэр. Спасибо». Погаснут ли эти слова когда-нибудь в
моей памяти, даже если я доживу до ста лет? Забуду ли я их когда-
нибудь? А вы забыли бы? Существовал ли когда-нибудь более великий
командир SEAL, другой офицер, который дрался до конца и принял
решение идти на верную смерть, рискнуть всем, чтобы спасти своих
оставшихся людей?
Я сомневаюсь, что жил когда-либо человек отважнее, чем Майки.
Он не терял самообладания под жесточайшим огнем, всегда оценивал
ситуацию и отдавал единственно верные приказы, даже если это было
практически невозможно. И потом этот финальный, чистой воды
героический акт. Не поступок, но акт великой доблести. Лейтенант
Майки был прекрасным человеком и великим офицером SEAL. Даже
если ему поставят памятник высотой с Эмпайр-Стейт-билдинг, для
меня он никогда не будет достаточно высок.
Майки все еще был жив и продолжал действовать, удерживать
левый фланг. Я оставался справа, мы оба стреляли точно и осторожно.
Я все еще пытался забраться хоть немного повыше. Но истощенная
армия талибов изо всех сил мне мешала, и каждый раз, когда я пытался
продвинуться даже на несколько метров, они отбрасывали меня назад.
Майки тоже все еще пытался взобраться выше, и у него это даже
получилось. Ему удалось протиснуться в известняковые пласты над
тем местом, где я стоял. Это была хорошая позиция для атаки, но
ужасная с точки зрения защиты. И я знал, что она наверняка станет
последним рубежом Майки.

Именно тогда Акс подошел прямо ко мне в каком-то непонятном
шоке, делая лишь минимальные усилия, чтобы оставаться под
прикрытием камней. Потом я увидел рану: правая сторона его головы
была почти снесена выстрелом. Я прокричал: «Акс! Акс! Давай, друг!
Иди-ка сюда, вот прямо сюда».
Я указывал на расщелину среди камней, где мы могли бы найти
укрытие. И он попытался поднять руку, в подтверждение того, что он
меня слышал. Но не смог. Акс продолжал идти, медленно,
наклонившись вперед, уже без автомата. У него остался только
пистолет, но я знал, что он не может держать его, целиться и стрелять.
По крайней мере, он двигался в укрытие, несмотря на то, что никто не
смог бы выжить с такой раной в голове. Я знал, что Акс умирает.
Майки все еще стрелял, но внезапно я услышал, как он прокричал
мое имя – это был пробирающий до костей, полный первобытного
ужаса крик: «Помоги мне, Маркус! Пожалуйста, помоги мне!» Он был
моим самым лучшим другом, но он находился в тридцати метрах выше
по горе, и я никак не мог подобраться к нему. Я едва мог идти, и если
бы вышел на два метра из моей защищенной позиции, в меня всадили
бы сотню пуль.
Тем не менее я осторожно выбрался из-за камней и попытался
обеспечить ему прикрывающий огонь, заставить этих уродов
отступить, дать ему небольшую передышку до тех пор, пока не смогу
найти способ подняться туда и при этом не лишиться способности
действовать.
Все это время он кричал, называя меня по имени, умоляя меня
помочь ему выжить. Я не мог ничего поделать, только умереть вместе
с ним. Даже когда у меня осталась лишь пара магазинов, я все еще
верил, что смогу убить всех этих придурков в тюрбанах и каким-то
образом спасти его и Акса. Я очень хотел, чтобы Майки перестал
кричать, чтобы его агония закончилась. Но с промежутками в
несколько секунд он снова и снова звал меня. И каждый раз, когда это
происходило, меня будто резали ножом по сердцу. Слезы
бесконтрольно полились из моих глаз, уже не в первый раз за этот
день. Я бы сделал что угодно для Майки, я бы положил за него свою
жизнь. Но моя смерть там, на этой обнаженной каменной породе, не
спасла бы его. Если я и мог спасти его, то только оставшись в живых.

Потом так же внезапно, как и начались, крики прекратились.
Несколько секунд стояла тишина, будто бы даже талибы поняли, что
Майки умер. Я двинулся немного вперед и посмотрел в его сторону. Я
увидел, как четверо дикарей спустились к расщелине и выпустили
несколько очередей в его мертвое тело.
Крик прекратился. Для всех, кроме меня. Я все еще слышу Майки
каждую ночь. Я все еще слышу возгласы, заглушающие все, даже
смерть Дэнни Дитца. Несколько недель я думал, что схожу с ума,
потому что так и не смог этого забыть. Пару раз я слышал его даже при
свете дня и, словно в полузабытьи, вжимался в стену, прикрывал уши
руками и плакал.
Я всегда считал, что от такого рода психических проблем страдали
другие люди, обыкновенные люди, но никак не бойцы SEAL. Теперь я
знаю реальность. А еще я сомневаюсь, что опять когда-нибудь буду
спокойно спать ночью.
Дэнни мертв. Майки тоже мертв. Акс умирает. Сейчас нас было
двое, но это продлится недолго. Я решил спуститься туда, где прятался
Акс, и погибнуть рядом с ним. Теперь я уже знал, что вряд ли есть еще
надежда на спасение. Сверху надвигалось еще человек пятьдесят, и,
возможно, к этому моменту они охотились только на меня.
Почти десять минут я стрелял в ответ им, крадущимся позади меня,
производя лишь редкие выстрелы, чтобы хоть немного откинуть их
назад – на всякий случай. Я стрелял ради той неправдоподобной
надежды, что у нас была еще возможность выжить, что каким-то
образом, благодаря звонку Майки, наше подкрепление прибудет сюда
вовремя для отчаянного спасения.
Когда я добрался до Акса, он сидел между камнями и пытался
наложить временную повязку на голову. Я посмотрел на него, пытаясь
понять, куда делись его холодные голубые глаза, всегда сиявшие на его
лице. Эти глаза, в которых сейчас я видел свое собственное отражение,
были кроваво-черными – глазные впадины наполнены кровью от
ужасной раны в черепе.
Я улыбнулся ему. Потому что знал: мы больше не пройдем с ним
этот путь, по крайней мере, не на этой земле. Аксу недолго осталось.
Даже если бы он был в самом лучшем госпитале Северной Америки,
Аксу оставалось бы недолго. Жизнь уходила из него, и я видел, как это
могучее сильное тело слабеет с каждой секундой.

«Эй, мужик, – сказал я, – ты совсем расклеился!» И сделал жалкую
попытку поправить повязку.
«Маркус, они нас побили, друг», – он говорил с трудом, как будто
пытаясь сосредоточиться. А потом он сказал: «Маркус, останься в
живых. И скажи Синди, что я люблю ее».
Это были его последние слова. Я сидел рядом и в этот момент
решил, что останусь здесь, с Аксом, чтобы он не был в одиночестве,
когда придет его конец. Что случится со мной? Теперь мне было все
равно. Я тихо примирился с Богом, поблагодарил Его за защиту и
спасение моей жизни. Ведь каким-то образом я все еще был жив. Я не
сводил глаз с Акса – он лежал почти без сознания, но все еще дышал.
Вместе с двумя уже погибшими друзьями Акс всегда будет для
меня героем. Всю эту небольшую, но жестокую битву он дрался, как
раненый тигр. Как Оди Мерфи, как сержант Элвин Йорк. Талибы
расстреляли его тело, искалечили его мозг, но не сломили его дух. Они
бы никогда не добились этого.
Мэтью Джен Аксельсон, муж Синди, стрелял в своих врагов до тех
пор, пока мог держать оружие. Ему совсем недавно исполнилось
двадцать девять. В минуты его смерти я не сводил с него глаз. Не
думаю, что он мог теперь меня слышать, но его глаза были открыты, и
мы все еще были вместе – я не мог позволить ему умереть в
одиночестве.
Вероятно, именно тогда нас заметили. Одна из супермощных
русских гранат была выпущена в нашу сторону и приземлилась совсем
рядом. Ударной волной меня отбросило из дыры, я перелетел через
открытый участок местности и упал за край чертового оврага. Я
потерял сознание еще до того, как упал, а когда пришел в себя, был
уже в другой дыре между камнями, и первой мыслью было, что меня
ослепило взрывом, потому что я ничего не видел.
Однако через несколько секунд я пришел в себя и понял, что
застрял вверх ногами в чертовой дыре. У меня было все в порядке со
зрением, и другие части тела работали, но мне показалось, что левая
нога полностью парализована и, в меньшей степени, правая. У меня
ушло бог знает сколько времени на то, чтобы доползти до пологой
полоски земли, подтянуться на руках и залезть под прикрытие камней.
В ушах звенело – думаю, из-за взрыва гранаты. Я посмотрел наверх
и увидел, что упал довольно далеко, но я был слишком

дезориентирован, чтобы назвать точное расстояние. Основным
отличием между нынешним моим положением и тем, когда я сидел
вместе с Аксом, было то, что огонь прекратился.
Если талибы нашли Акса, который не смог бы пережить такой
взрыв, то могли больше не утруждать себя стрельбой. Они, очевидно,
не нашли меня, что было бы тяжело сделать в этой дыре. Как бы то ни
было, казалось, что меня никто и не искал. Впервые за последние,
может, часа полтора, на меня не велась активная полномасштабная
охота.
Кроме того, что я не мог стоять, были две другие серьезные
проблемы. Во-первых, я потерял штаны. Их с меня просто снесло
силой взрыва. Во-вторых, состояние моей левой ноги оставляло
желать лучшего. Я едва ее чувствовал, но выглядела она просто
ужасно: из нее торчали во все стороны осколки, а из ран обильно текла
кровь.
У меня не было бинтов, никакого медицинского оборудования.
Если уж у меня не было возможности сделать что-нибудь для членов
моей команды, так уж для себя я и подавно не мог ничего сделать –
только хорошенько спрятаться. Ситуация была не слишком
многообещающей. Я был абсолютно уверен, что сломал спину и,
вероятно, плечо. Я определенно сломал нос: мое лицо было просто
кровавым месивом. Я не мог даже встать, не говоря о том, чтобы
ходить. По крайней мере, одна нога была раздроблена и, вероятно,
вторая тоже. У меня были парализованы оба бедра, а двигаться я мог
лишь ползком.
Как и следовало ожидать, я был оглушен. Но сквозь этот туман у
себя в голове я смог все же осознать еще одно чудо. Меньше чем в
полуметре от того места, где я лежал, наполовину спрятанное в глине и
пыли, хорошо скрытое от взгляда моих врагов, лежало мое ружье
«Mark 12», и у меня еще оставалось полтора магазина патронов. Я
помолился, прежде чем взять в руки оружие, потому что это могло
быть лишь наваждением, я подумал, что, когда я попытаюсь до него
дотянуться, оно просто исчезнет.
Но нет. Когда мои пальцы дотронулись до ружья, я почувствовал
холод стали в горячем воздухе. Снова я надеялся услышать Его голос.
Еще раз помолившись, я стал умолять Господа направить меня. Но не
было слышно ни звука, я лишь знал, что каким-то образом мне надо

уйти подальше вправо, где я буду в безопасности, по крайней мере,
какое-то время.
Бог молчал. Но он меня не бросил. Я это знал. Я был абсолютно в
этом уверен.
И я знал еще кое-что. Впервые я был один. Здесь, в этих
контролируемых талибами вражеских горах у меня не было никого, а
враги были повсюду. Принимали ли они во внимание слова пастухов?
Нас было четверо, а у них было всего три тела. Или они решили, что
меня разорвало на куски взрывом последней гранаты?
Я не мог ответить на эти вопросы, оставалось только надеяться на
лучшее. Мне было больше не на кого положиться: ни Майки, ни Акса,
ни Дэнни не было рядом, и финальную битву мне придется вести
самому, может быть, в одиночестве, может быть, против во много раз
превосходящего по численности врага. Но сдаваться я не собирался.
Теперь у меня был только один товарищ. И пути его были
неисповедимы. Но я был христианином, и Он каким-то образом спас
меня от тысячи пуль «АК-47» в этот день. В меня не попало ни одной
пули, и, по-моему, это было за пределами понимания.
Я все еще верил, что Он не желает мне смерти. Я все еще старался
изо всех сил поддерживать честь «морских котиков» Соединенных
Штатов – как я считал, они бы не желали моей капитуляции. На хрен
это.
Когда я решил, что мои чувства восстановились, насколько это
возможно, я посмотрел на часы. Было ровно 13.42 по местному
времени. Еще несколько минут выстрелов не было слышно, и я
начинал думать, что враги посчитали меня погибшим. Неправильно,
Маркус. Талибские «АК-47» снова открыли огонь, и снова повсюду
летали пули, так же как и раньше.
Враги надвигались на меня снизу и с обеих сторон, стреляя быстро,
но не прицельно. Их пули взрывали землю и глину на довольно
большом участке склона, и большинство из них, слава богу, летали на
порядочном от меня расстоянии.
Было ясно: они думали, что я могу все еще оставаться в живых, но
также ясно, что пока меня не обнаружили. Теперь талибы вели
разведку огнем, пытаясь выманить меня из укрытия, поливая пулями
всю поверхность горы и надеясь, что кто-то наконец попадет в меня и
прикончит. Или, что еще лучше, я выйду с поднятыми руками, чтобы

эти уроды могли снести мне голову или доставить себе удовольствие
одной из других кровожадных маленьких прихотей, а потом рассказать
телевизионному каналу «Аль-Джазира», как они покарали неверных.
Думаю, я понятно изложил свою точку зрения относительно
капитуляции. Я всадил еще один магазин в заднюю часть моего
волшебного ружья, под градом пуль перебрался через маленький
холмик и лег сбоку от склона. Никто меня не увидел. Никто в меня не
попал. Я залег в каменную расщелину, упершись ногами в заросли
кустов.
С обеих сторон меня защищали громадные камни. Я решил, что
втиснулся между пластами породы, в щель пятиметровой ширины в
скале. Это была не пещера, даже не маленькая пещерка – над собой я
видел открытое небо. Камни и песок падали на меня, пока талибы
сновали туда-сюда над моей позицией. Но эта расщелина обеспечивала
великолепное прикрытие и камуфляж. Даже я понимал, что меня здесь
будет трудно обнаружить. Им должно сказочно повезти, даже
учитывая их последнюю тактику обнаружить меня с помощью
мощного огневого залпа.
Мой обзор был ограничен – я видел лишь то, что лежало впереди.
Я не мог двигаться или поменять позицию, по крайней мере, при
дневном свете, а еще надо было обязательно спрятать кровь, которая
струилась из моего избитого тела. Я оценил состояние своих травм.
Левая нога все еще довольно сильно кровоточила, так что пришлось
заткнуть раны грязью. Глубокий порез на лбу я тоже залепил грязью. Я
не чувствовал обеих ног, так что никуда не мог пойти. По крайней
мере, сейчас.
У меня не было ни аптечки, ни карт, ни компаса. Только пули,
оружие и более-менее нормальный обзор спереди, где я видел гору,
небо над каньоном и следующую гору. У меня не было ни штанов, ни
товарищей, зато меня никто не видел. Я был крепко зажат между
камнями, спина упиралась в стену в любом возможном положении.
Я осторожно принял более удобную позицию, проверил ружье и
положил его вдоль тела, дулом от себя. Если меня обнаружат
несколько талибов, думаю, я быстро присоединюсь к Дэнни, Аксу и
Майки. Но не раньше чем убью еще парочку. Я находился в идеальной
позиции для упрямых оборонительных действий, так как был защищен

со всех сторон и уязвим только для лобовой атаки, которая может
получиться лишь благодаря большой численности врага.
Я все еще слышал выстрелы, и звуки приближались. Талибы
определенно шли в эту сторону. Я лишь повторял про себя: не
двигайся, не дыши, не издавай ни звука. Думаю, что именно тогда я
впервые осознал, насколько был одинок. И на меня охотились талибы.
Они охотились уже не на отряд SEAL, а на одного меня. Несмотря на
раны, я должен был оставаться здесь как можно дольше. Потом я начал
терять счет времени. Но не двигался. Я не двинулся ни на миллиметр
за следующие восемь часов.
Шло время, я видел, как талибы бегают по каньону туда-сюда.
Казалось, их было несколько сотен, и в поисках меня они несколько
раз обследовали гору, которую так хорошо знали. В мои ноги
вернулась некоторая чувствительность, но я истекал кровью, мне было
до ужаса больно. Думаю, из-за большой потери крови я начал
чувствовать себя словно в бреду.
А еще я был до смерти напуган. Впервые за всю мою
шестилетнюю карьеру в SEAL я был напуган по-настоящему. В какой-
то момент, уже ближе к вечеру, я решил, что талибы уходят. С горы на
другой стороне каньона они стремительно бежали направо, целые их
полчища двигались в одном направлении. По крайней мере, мне так
казалось, через мою узкую область обзора.
Теперь-то я знаю, куда они направлялись. Но пока я лежал там, в
расщелине, я абсолютно не понимал, что происходит. Теперь я
расскажу, что узнал из собранных мною данных, и постараюсь сделать
это как можно подробнее. В этот самый печальный день, во время этой
самой шокирующей бойни высоко в горах Гиндукуш, но в другой их
части, произошло самое ужасное бедствие, когда-либо постигавшее
SEAL в любом из военных конфликтов за более чем сорокалетнюю
историю.
Первое, что здесь необходимо вспомнить: Майки удалось
дозвониться до сил быстрого реагирования (QRF) в Асадабаде,
расположенных за пару горных цепей от того места, где я все еще
держался. Этот последний звонок с его мобильного телефона, который,
по сути, стоил ему жизни, был удачным. Его слова, навсегда запавшие
мне в память: «Мои парни умирают тут! Нам нужна помощь!» –
взорвали нашу базу, как огненная вспышка. «Морские котики»

умирают! Это настолько экстренная тревога, что доводит
командование до безумия.
Капитан-лейтенант Кристенсен – наш действующий командир
операции – забил тревогу. Решение, посылать подкрепление или нет,
остается всегда за силами быстрого реагирования. У Эрика на его
принятие ушла одна миллионная доля секунды. Я знаю, что мысль о
том, что четыре его парня и бойцы его роты – Майки, Акс, Дэнни и я, –
раненные, возможно, смертельно, борются за свои жизни с огромной
боевой силой кровожадных афганских племен, – то и дело мелькала в
его голове, пока он собирал ребят в подкрепление.
Мысль об ужасной утрате буквально мелькала в его глазах, когда
он, рыча в телефонную трубку, приказывал солдатам из 160-го
авиационного полка сил специального назначения (SOAR), известным
как «Night Stalkers», приготовить большой военный вертолет «MH-47»
и вывести его на взлетно-посадочную полосу. Этот же вертолет
поднялся в воздух всего сутки назад перед тем, на котором мы летели в
область ведения операции.
Парни, которые вам уже известны, заняли свои позиции, готовые
нам помочь. Они заталкивали в патронные сумки столько боеприпасов,
сколько могли, брали все автоматы, которые у них были, и когда
лопасти «Чинука» уже начали визжать в воздухе, погрузились в
вертолет. Мои ребята из первой роты SDV моментально прибыли на
место. Унтер-офицеры Джеймс Шах и Шейн Паттон добрались до
вертолета первыми. Потом на борт поднялся и мощный первый
главный старшина Дэн Хили – человек, который сам спланировал
операцию «Красные крылья», а теперь выглядел так, будто его самого
подстрелили, как только он покинул казарму.
Затем подошли ребята из 10-й роты SEAL: лейтенант Майк Мак-
Гриви-младший из Нью-Йорка, старшина Жак Фонтан из Нового
Орлеана, унтер-офицеры первого класса Джеф Лукас из Орегона и
Джеф Тэйлор из Западной Вирджинии. И, наконец, все еще
беспокоясь, что его парням понадобятся все ружья, которые они только
смогут достать, подошел и капитан-лейтенант Эрик Кристенсен. Этот
человек знал, пожалуй, как никто другой, что восемь «морских
котиков» в этом вертолете собирались рискнуть и высадиться днем на
высокий горный перевал на территории страшного врага, который,

возможно, по численности превосходил их в соотношении несколько
десятков к одному.
Кристенсен знал, что ему лететь необязательно. На самом деле ему
и не следовало лететь, а вместо этого стоило остаться на посту, в
центре, чтобы контролировать спасательную операцию и отдавать
приказы. Тогда у нас был шкипер в силах быстрого реагирования,
который в лучшем случае не действовал ортодоксально. Но Эрик
Кристенсен был «морским котиком» до мозга костей. Он понимал
прежде всего, что услышал от нас отчаянный крик о помощи. От его
братьев, от человека, которого он хорошо знал и которому доверял.
Не было ни малейшего шанса, что Эрик не ответит на эту мольбу.
Никто и ничто на Земле не могло убедить его не лететь. Должно быть,
он знал, что мы едва держимся, молясь о скорейшем прибытии
подкрепления. В конце концов, нас было всего четверо. И по
определенному знанию всех, там была, по меньшей мере, сотня
талибов.
Эрик понимал огромный риск подобных действий, но он и глазом
не моргнул. Просто схватил свой автомат, патроны к нему и побежал
на борт улетающего судна, покрикивая на всех, чтобы они
поторопились: «Вперед, парни! Давайте-ка, двигаем!» Он всегда
говорил так под давлением обстоятельств. Конечно, он был
командиром, и чертовски хорошим командиром. Но прежде всего он
был офицером SEAL, частью нашего братства, замешенного на крови.
Прежде всего он был Человеком с большой буквы. Сейчас он отвечал
на отчаянный призыв о помощи, пришедший из самого сердца его
собственного братства. Был только один путь, по которому мог идти
Эрик Кристенсен: в горы, где стреляют автоматы, с приказом или без.
Внутри «MH-47» парни из 160-го полка SOAR ждали отправления,
как всегда перед воздушными спасательными, часто ночными
операциями, от которых иногда волосы на голове вставали дыбом. Ими
руководил великолепный человек, майор Стив Райх из Коннектикута, а
также старшие унтер-офицеры Крис Шеркенбах из Джексонвилла,
Флорида, и Кори Дж. Гуднейчер из Кларкс-Гроув, Миннесота.
Команда состояла из мастера-сержанта Джеймса В. Пондера,
сержантов первого класса Маркуса Мураллеса из Шелбивилла,
Индиана, и Майка Рассела из Стаффорда, Вирджиния. В экипаж также
входили штаб-сержант Шамус Гоаре из Данвилла, Огайо, и сержант

Кип Джакоби из Помпано-Бич, Флорида. По всем военным стандартам
это была сокрушительная боевая сила.
«MH-47» взлетел и направился через два горных перевала на север.
Думаю, парням казалось, что это заняло целую вечность. Во время
спасательных операций так всегда кажется. Вертолет завис примерно
над тем же местом, куда мы спустились в самом начале операции, где-
то километрах в восьми от нынешнего нашего местонахождения.
Планом спасательного отряда было спуститься на веревках точно
так же, как и мы. Когда был отдан приказ «Тридцать секунд!», ведущие
офицеры подошли к кормовому люку. Никто из них не знал, что у
талибов на этом месте было нечто вроде бункера. Когда «MH-47»
развернулся для высадки боевой группы, а веревки были уже
приготовлены для спуска, талибы выпустили гранату с ракетным
двигателем прямо в открытый люк вертолета.
Она пронеслась прямо над головами ведущей боевой группы и с
сотрясающим все вокруг взрывом попала в топливные баки, превратив
вертолет в кромешный ад, особенно его хвостовую и среднюю части.
Нескольких ребят взрывом вынесло из вертолета, и, охваченные
пламенем, они упали с высоты десяти метров на склон горы. Они
разбились о скалы и сгорели заживо. Эффект был настолько
сокрушительный, что наша поисково-спасательная команда среди тел
погибших нашла дула от автоматов и винтовок, разорванные пополам.
Пилот вертолета боролся за контроль над судном, хоть и не знал о
бойне, разворачивавшейся позади него, но определенно он знал о
пожаре, бушующем сверху и в хвосте. Конечно, он уже ничего
поделать не мог. Большой «MH-47» просто упал с небес и врезался с
оглушающим грохотом в склон горы, поколебался на выступе и
покатился всей своей мощью вниз, разваливаясь на куски на длинном,
двухсотметровом спуске, а потом погас.
Когда поисковая команда, наконец, поднялась на гору для
расследования событий, там не было ничего, кроме разбросанных
обломков. Конечно, никто не выжил. Мои близкие друзья из 1-й роты
SDV: командир Джеймс, старшина Дэн и еще совсем молодой Шейн –
все погибли. Но всего этого я еще не знал, когда лежал, затаившись, в
каменной расщелине. Я не уверен, что смог бы выдержать такие
новости. Это можно назвать лишь кровавой бойней. Через несколько

недель, когда я увидел фотографии с места крушения, у меня случился
нервный срыв, ведь они пытались спасти именно меня.
Как уже было сказано, тогда я этого не знал. Я лишь понимал: что-
то случилось, и это заставило талибов поволноваться. Скоро я увидел
вертолеты США, летящие вдоль каньона, прямо передо мной,
несколько «A-10» и один «AH-64 Apache». Некоторые были так
близко, что я мог разглядеть пилотов.
Я вытащил свое радио «PRC-148» из патронной сумки и попытался
установить с ними контакт. Но я не мог говорить. В горле было полно
пыли, язык прилип к нёбу, рот был полностью иссушен. Я не мог
передать данные. Но я знал, что контакт установлен, потому что
слышал, как разговаривает между собой команда. Потом я включил
аварийный радиомаяк и передал сигнал. Его засекли. Я точно знаю,
потому что отчетливо слышал, о чем они говорят.
– Эй, вы засекли этот радиомаяк?
– Да, засекли, но без дальнейшей информации.
И потом вертолеты просто улетели вправо от меня, где – теперь я
это знаю – был сбит «MH-47».
Вопрос был в том, что талибы часто крали радиомаяки, когда
выпадал шанс, и использовали их, чтобы заманивать вертолеты США в
засаду. Тогда я этого не знал, но сейчас для меня очевидно, что
американские пилоты очень настороженно относились к таким
сигналам без данных и не всегда предпринимали попытку спуститься,
потому что не знали, кто его включил.
В любом случае, это не сильно бы мне помогло, ведь я, едва живой,
лежал в расселине на склоне горы, истекал кровью и был не способен
даже ходить. Начало темнеть, и у меня не было выбора. Я
догадывался, что единственной надеждой было привлечь внимание
пилотов одного из вертолетов, который все еще летал туда-сюда к
моему каньону через определенные интервалы.
Мои радионаушники вырвало у меня во время падения с горы, но
провода от них все еще остались. И мне каким-то образом удалось
сохранить у себя две химические палочки, которые светятся, когда их
ломаешь пополам. Я соединил их с огрызками радиопроводов, и как
только увидел вертолет, тут же привязал эту самодельную
конструкцию к голове в виде светящегося круга.

У меня также был инфракрасный стробоскоп, который я тоже
включил, а еще открутил лазер от винтовки и нацелил его на вертолет
США. Боже правый! Я представлял из себя живой сигнал бедствия.
Должен же кто-то смотреть на горы. Кто-то должен меня увидеть. Я
проделал эту процедуру только тогда, когда вертолет попал в поле
моего зрения. Но скоро мой оптимизм перерос в скорбную печаль.
Никто не обращал на меня внимания. Уже казалось, что меня бросили
тут умирать. Солнце уже начало заходить за горы, и я теперь почти
полностью чувствовал ноги. И это давало мне надежду, что я смогу
ходить, хоть и было понятно, что боль будет нестерпимой. Меня все
сильнее мучила жажда. Я никак не мог избавиться от пыли и грязи,
забившихся в горло. Я пытался сделать все, чтобы хотя бы нормально
дышать, не то что говорить. Необходимо было найти воду, необходимо
было выбраться из этой смертельной ловушки. Но только после того,
как пелена темноты накроет эти горы.
Я понял, что мне нужно выбираться самому – сначала найти воду, а
потом укрытие, потому что было не похоже, что меня кто-то
собирается искать. Я помню последние слова Акса. Они все еще
звенели в моей голове: «Останься в живых, Маркус. И скажи Синди,
что я ее люблю».
Ради Акса и Дэнни, и прежде всего ради Майки, я должен был
остаться в живых.
Я видел, как последние длинные лучи горного солнца отбрасывают
гигантские тени в каньон передо мной. И тут прямо напротив меня, на
дальнем склоне скалы, метрах в ста пятидесяти, я четко увидел
серебристый отблеск дула «АК-47». Он сверкнул в лучах умирающего
солнца дважды, из чего можно было заключить, что сукин сын, в руках
которого он находился, делает обход по склону моей горы мимо
расщелины, внутри которой я все еще лежал без движения.
Потом я увидел самого талиба. Он стоял на склоне, на нем была
сине-белая куртка в клеточку с закатанными рукавами, в руках он
держал афганским низким хватом автомат и за долю секунды мог
поднять его в огневую позицию. Сам собой напрашивался вывод: он
ищет меня.
Я не знал, сколько его друзей находилось на расстоянии выстрела
от меня. Но я знал, что, если он найдет хороший обзор через этот
каньон и каким-то образом заметит меня, я останусь здесь навсегда.

Едва ли он промахнется. Талиб продолжал осматривать мой склон, но
не поднимал ружье. Пока. Я решил, что на такой риск я пойти не готов.
Мое ружье было заряжено, и на нем стоял глушитель. От моего
выстрела будет не так много шума, чтобы привлечь чье-то внимание.
Очень осторожно, едва смея дышать, я поднял «Mark 12» в огневую
позицию и прицелился в маленького человечка на выступе дальней
горы. Он был у меня на мушке.
Я нажал на курок и выстрелил ему прямо между глаз. Разглядеть я
смог лишь как кровь хлынула из центра его лба, потом он опрокинулся
через край и полетел вниз. Он, должно быть, упал метров на
шестьдесят, испуская дух на подлете ко дну каньона. Я не двинулся ни
на сантиметр, лишь поблагодарил Господа Бога, что теперь стало на
одного врага меньше.
Почти тут же двое его коллег подбежали на то же место, где стоял
первый талиб, прямо напротив меня. Они были одеты сравнительно
одинаково, отличался только цвет курток. Мои враги стояли на
выступе, глядя вниз, в каньон, куда упала моя первая жертва. У обоих в
руках были «AK», взведенные в боевую позицию, но не до конца
поднятые.
Я надеялся, что они уйдут. Но талибы оставались на месте и лишь
тяжело всматривались в пейзаж через бездну, которая отделяла меня от
них. С того места, где лежал я, казалось, что они смотрят прямо на
меня, оглядывая склон скалы, чтобы заметить любое движение. У них
не было ни малейшего понятия, был ли их приятель поражен пулей,
просто упал вниз или совершил самоубийство.
Но я думаю, что инстинктивно они склонялись к первому варианту.
Теперь они пытались понять, кто именно его застрелил. Я оставался
неподвижным, но эти маленькие черные ублюдки смотрели прямо на
меня, и я понял, что, если они оба одновременно откроют огонь по
моему скалистому укреплению, шансы поймать пулю или даже
несколько пуль от «АК-47» будут очень высоки. Они должны уйти.
Оба. Еще раз я медленно поднял ружье и взял на прицел одного из
талибов. Первый выстрел убил на месте того, который стоял справа, и
я наблюдал, как он падает с уступа. Второй же, теперь точно понимая,
что где-то скрывается враг, поднял автомат и оглядел склон, на котором
я все еще лежал.

Сначала я попал ему в грудь, потом выстрелил еще раз – на случай,
если он еще мог дышать и попытался бы вскрикнуть. Афганец
беззвучно упал вперед и присоединился к своим друзьям на дне
каньона. Я опять остался один и все еще не раскрыл своей позиции.
Всего несколькими часами ранее мы с Майком Мерфи приняли
военное решение, которое стоило трех жизней – жизней лучших
«морских котиков», которых я когда-либо встречал. Лежа там, в своей
расселине, окруженный со всех сторон враждебными воинами-
талибами, я не мог позволить себе допустить еще одну ошибку. Каким-
то образом, наверное, милостью Божией, мне удалось избежать
последствий первой ошибки и добраться до того гранитного уступа,
который должен быть назван в честь Майки, нашего благородного
лидера. Битва за скалу Мерфи.
От каждого решения, которое я буду принимать дальше, будет
зависеть моя жизнь. Мне нужно было пробиться к своим, и наплевать,
сколько еще талибов придется убить, чтобы это сделать. Главное
сейчас – больше не допускать ошибок. Я не мог упустить ни одного
шанса.
Дальняя сторона каньона оставалась спокойной, пока солнце
исчезало за высокими западными пиками Гиндукуша. Я решил, что
талибы, вероятно, разделили войско на небольшие поисковые отряды в
этой части гор и я только что избавился от половины из них. Где-то
там, в мертвенной тишине сумерек, должно быть еще трое парней,
ищущих одного выжившего американца из первоначального отряда из
четырех человек, который нанес значительный урон их войску.
Дружелюбный гул американских «Апачей» исчез. Меня никто не
искал. Самой большой моей проблемой теперь была вода. Жажда уже
становилась отчаянной, плюс к тому, что я все еще истекал кровью и
не мог встать. Мой язык все еще был покрыт пылью и грязью, я все
еще не мог говорить. Свою флягу с водой я потерял еще на горе, во
время первого ужасного падения бок о бок с Майки, и уже прошло
девять часов с того момента, как я в последний раз пил.
Кроме того, моя одежда была насквозь мокрой с тех пор, как я упал
в ручей. От большой потери крови я начал впадать в полуобморочное
состояние, но все еще пытался сконцентрироваться. Я пришел к
выводу, что нужно попытаться встать. Если парочка талибов завернет
за угол слева от меня, найдет этот единственный способ ко мне

подойти и у них будет хоть какой-то источник света, я буду загнан в
ловушку, словно кролик, пойманный в свет фар.
Это укрытие мне отлично послужило, но надо было срочно отсюда
выбираться. Когда тела этих трех ребят найдут, при первых же
проблесках дня эта гора будет кишеть талибами. Я подтянулся на
руках и постоял какое-то время в одних плавках в холодном горном
воздухе. Я попробовал встать на правую ногу. Не так уж плохо. Потом
оперся на левую, и вот это было больно до жути. Я попробовал
выковырять из ран грязь и глину, которыми пытался остановить кровь,
но осколки шрапнели выпирали из кожи, и каждый раз, когда я трогал
ногу, практически подпрыгивал до потолка. Ну, подпрыгивал бы, если
бы здесь был потолок.
Следующей проблемой было отсутствие опоры: мне не за что было
ухватиться. Конечно, я знал, что гора резко уходит вверх позади меня и
что на этом склоне я был в ловушке. Не оставалось другого выхода –
только идти вверх. Я едва мог даже медленно ковылять, так что для
меня подъем был серьезной и трудной задачей. Я попробовал еще раз
опереться на левую ногу. По крайней мере, хуже не стало. А вот спина
болела до жути. Я никогда не думал, что три сломанных позвонка
могут причинить столько неудобств. Конечно, тогда я не знал, что у
меня было именно три сломанных позвонка. Я мог двигать правым
плечом, несмотря на порванную капсулу плечевого сустава. Конечно, я
также не знал, что была порвана именно капсула. В сломанном носу
немного пульсировала кровь, но по сравнению с остальными
повреждениями это было детским лепетом. Одна сторона моего лица
была разодрана во время падения с горы, да и глубокий порез на лбу
очень саднил.
Но сейчас все остальное заглушала жажда. Успокаивало меня
немного лишь то, что поблизости должно было находиться несколько
горных ручьев. Всего-то нужно было найти один из них, чтобы
промыть раны и, конечно, попить. Тогда утром я смогу предпринять
еще одну попытку передать данные по радио и подать сигнал
американскому вертолету или боевому воздушному судну.
Я собрал все снаряжение: радио, стробоскоп и лазер, переложил
все это в патронную сумку, проверил винтовку, в которой оставалось
около двадцати патронов. Один полный магазин лежал в разгрузке,
которая все еще висела у меня на груди.

Потом я вышел из своего укрытия и окунулся в абсолютную
темноту и в смертельную тишину Гиндукуша. Луны не было,
начинался дождь, а значит, ее не будет и в ближайшем обозримом
будущем.
Я снова попробовал встать на ногу. У меня даже получалось
перенести на нее вес и не падать. Я определил для себя направление
вокруг большой скалы, которая защищала меня весь день с левого
фланга, и малюсенькими, самыми робкими шажками, которые только
можно представить, вышел на гору.

жүктеу/скачать 2,07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: