Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Книга

Ни дед мой, ни отец никогда не держали в руках книги. Они хорошо умели пахать клочок своей земли, пасти скот, охотиться на туров в горах, очень любили оружие, были меткими стрелками. А что касается книги... Не их вина, что они не знали грамоты, и книги для них просто не существовало. Такой была жизнь горцев. Им было не до книг. Тогда грамотный человек в нашем народе был явлением редким. Не знаю, как бы мой отец отнесся к своему сновидению, если бы ему, еще живому, приснилось, что сын вырос, стал грамотным человеком, занимается литературой и живет в городе. Но мой отец умер уверенный, что я проживу в Чегеме горцем, как и он. Я с малых лет и начал учиться крестьянскому делу – нас овец, косил сено, погонял волов, ездил на ослике по дрова, выводил коня из конюшни, седлал и садился без помощи старших. Меня готовили к тому, чем до конца жизни должен заниматься в горах крестьянин. Книг тогда я даже не видел и не думал о них. Откуда мне, мальчику, было знать о том, что придет время и все будет не так, как думали мои родители, что вся моя жизнь окажется связанной с книгой!

Но однажды солнечным днем к нам пришел родственник моей матери. Его звали Баттал, Он был коммунистом и занимал какую-то должность в ауле. Родич сказал моей маме, что Советская власть открыла в нашем селении школу, где будут учиться дети, и оп сегодня же поведет меня туда. У нас до этого никогда не было школы, и мать не знала к добру это или нет. Она не соглашалась. Баттал уговаривал ее долго, объяснял, что это воля новой власти, которая, горячо желая добра и блага освобожденному ею от угнетения народу, открыла школу, мол, пришло такое время, когда детям необходимо учиться, иначе будет плохо, а учеба принесет ее сыну счастье. После долгих колебаний мать согласилась. Я же просто не знал, что все это вообще значит. Единственное, что мне было известно – нужно слушаться старших. Этому учили меня дома постоянно – нужно слушаться старших. И я покорно пошел с Батталом.

На склонах желтели чинары и орехи. Был ясный теплый день. Оказалось, что школой называли небольшой домик возле аулсовета, крытый красной черепицей. Я не раз проходил мимо него. Мы зашли в этот дом. По одну сторону за длинным столом сидит группа мальчиков, а по другую – молодой мужчина. Он усадил меня на скамейку с ребятами, спросил мое имя и фамилию. Он что-то говорил, но я его не слушал и не понимал, зачем меня привели сюда. Баттал ушел. Мне хотелось выбежать на улицу, играть там или же сесть на ослика и поехать в лес по дрова с ребятами.

Самым маленьким среди учеников оказался я. Были парни, которые казались мне совсем взрослыми. Школа в ауле, как я говорил, открылась впервые, и был создан пока единственный класс – первый. Грамотных-то детей не было. Поэтому первоклассниками стали мальчики разных возрастов. В тот день, о котором идет речь, старшие стали шалить и драться. Утихомирить их учителю было трудно. Они меня не трогали, но невольно задевали. Должно быть, они сделали мне больно, я заплакал. Учитель перегнулся через длинный, узкий стол, поднял меня со скамейки и пересадил к себе. Потом ему все же удалось заставить замолчать непослушных.

Когда стало относительно тихо, учитель положил на стол передо мной что-то желтое. Я решил, что это коробка с конфетами.

- Ну, открой, открой! – сказал учитель. Я молчал. Кроме робости, правда, еще был у меня свой план. Я отнесу это маме, - пролепетал я с трудом, конечно. Только сначала открой. Не бойся!

Мне не хотелось открывать коробки – боялся, что ребята увидят конфеты и отнимут их у меня.

- Это наша корова Аккаш! - обрадовался я.- Ее моя мама доит каждое утро, каждый вечер. Как она попала в эту коробку?

- А вот так и попала. Хорошие дяди хотели обрадовать тебя. Это раз. Второе – перед тобой лежит вовсе не коробка, как ты говоришь, а книга. Понял? Книга! – медленно, по слотам произнес учитель.

Я, конечно, ничего не понял. Молчал.

-По ней, – продолжал учитель, – ты будешь учить буквы, научишься читать и писать. Знаешь, как это хорошо! Потом у тебя самого будет много книг, которые так же интересны, как наши сказки, а может быть, еще интереснее! Ты сказки знаешь? Мама рассказывает их тебе?

- Знаю. И мама рассказывает, и старик Адемей, и мальчики, и я тоже.

- Ну, расскажи какую-нибудь. Только самую короткую.

Я рассказал, сказочку о медведе, волке и лисе, которые жили в одной пещере, о том, как лиса хотела перехитрить всех, но сама попала в беду.

- Молодец, Кайсынчик! Ты действительно знаешь сказки, – похвалил учитель, ласково погладив меня по голове.

Когда он сказал мне «это книга», я действительно не понял его. Ни у нас дома, ни у соседей не было никаких книг, и я их не видел никогда. Мне, правда, приходилось слышать слово «китаб» (книга). Но я никак не представлял себе, что это может быть. Мулла обычно, как говорили взрослые, по китару узнавал какие-то тайны, предсказывал судьбу. Это называлось «Китаб ачхан», что буквально значит – открывать или раскрывать книгу. Так говорила чегемские крестьяне. Именно в этой связи я и слышал слово «китаб». И вот это нечто таинственное, до тех пор, но виданное и непонятное, Теперь лежало передо мной.

Я даже не ведал, что оно не имеет отношения к китабу, по которому гадал мулла.

Это была моя первая книга, мой первый букварь. О, какая это была великая книга, книга книг для меня! По ней я постиг грамоту – чудо из чудес на свете, научился читать и писать. Сейчас я, прикрыв глаза, вспоминая тот солнечный сентябрьский день в горах, когда летела белая паутина, которую балкарцы называют слюнями оленя, вижу маленького Кайсына с обритой головой, в залатанном мамой бешметике серого цвета, не понимавшего, какую радость принесет ему его первая книга, которая казалась ему коробкой с конфетами.

Я сижу в своей рабочей комнате, где сотни мудрых и великих книг, открывших мне необъятный мир человеческой мысли, ума, фантазии, таланта – весь трепет человеческого сердца. Я счастлив этим. Как прав был учитель Мисост, сорок восемь лет, назад сказавший мне, что у меня будет много книг. Я, сын чегемского крестьянина, ни разу не державшего в руках книги, хорошо знаю, что значит она, ставшая для человека одним из самых удивительных его открытий.

Путь к такой радости открыл мне букварь, полученный мною из рук скромного сельского учителя в тот день, когда в Чегемском ущелье желтели деревья, а в воздухе носились белые оленьи слюни. Милый и добрый, скромный и умный учитель Мисост! Ты и тогда знал, что книги принесут мне радость и счастье. Тебя уже давно нет, но я помню тебя и благодарю! Как терпеливо, на совесть делал ты свое - дело! Я обязан тебе очень многим. Пусть земля, в которой ты лежишь, будет тебе пухом. На твоем примере я лишний раз убеждаюсь, что Добрые дела никогда не пропадают. Твои слова, учитель, запали в наши души, как семена в землю, и дали свои всходы.

Если бы даже я не знал и не читал никаких других книг, кроме «Дон-Кихота», «Евгения Онегина», «Мертвых душ», «Героя нашего времени», «Хаджи-Мурата», а еще Чехова, и тогда считал бы большим, ничем не заменимым счастьем для себя то, что я узнал грамоту. А ведь сегодня я знаком с мировой поэзией от Гомера до Лорки, от Саади до Есенина! В ней же вся совесть человечества, все самое сокровенное и трепетное, что имеет жизнь.

Книга вместила весь мир со всей его бессмертной красотой и бедами, всю радость и боль страдания людей. В ней навсегда закреплены мудрость и мужество человека, его подвиги и открытия. Книга на своем долгом пути побеждала все темные силы, неся знания и свет. Ее сжигали на кострах те, кто ненавидел разум, и свет человеческой души, - инквизиторы и гитлеровцы. Но она продолжала жить, не умирая, подобно огню и хлебу, совести и таланту. Безумцы в борьбе с книгой никогда, но могли достичь цели и никогда не смогут – она непобедима и бессмертна, как жизнь.

2

Свет братства

Какую б славу без него стяжал

Я на забитом одноухом муле?

В какой обиде дедовский кинжал

Старинной местью обагрил в ауле?

Так я и жил бы, тяжесть скал кляня,

И тлел душой, как уголь у жаровен,

И Лермонтов не встретил бы меня,

И для меня б не ликовал Бетховен...
Мы навеки связали свою судьбу с судьбой русского народа. Мы делили с ним горький хлеб дней испытаний и радость праздников, мы опирались и опираемся на крепкое и надежное плечо старшего брата и знаем, что он не даст нас в обиду. У нас взаимное уважение и взаимная любовь, как у истинных братьев. У нас общий хлеб и общая судьба. Если мы достигли многого в росте своей экономики и национальной культуры, то этим мы обязаны повседневной помощи могучего русского народа, силы которого неисчерпаемы. Неблагодарность за добро - удел несчастных людей. А мы, советские горцы, помним все сделанное для нас Россией, навсегда благодарны ей и считаем себя счастливыми людьми. Мы благодарны России за бессмертное слово Пушкина и за удивившие мир мудрость и художественную мощь Льва Толстого, за прекрасное искусство Чайковского и великую мысль Ленина, которые стали и нашим национальным достоянием и нашим неоценимым сокровищем, нашей духовной мощью.

Большим благом стали для нас школы, которые в первые же годы Советской власти открылись в наших ущельях, школы, о которых прежде только могли мечтать лучшие представители всех, горских народов – те одиночки, которым удавалось стать грамотными или получить образование. Во вновь открывшихся школах самоотверженно работали энтузиасты - русские учителя, неся в горские аулы свет знания, чудо из чудес – грамоту и просвещенно. Мы не забываем и не можем забыть об их благородном деле. Одним из таких русских учителей был Борис Игнатьевич, работавший в моем родном Чегемском ущелье. У него мальчиком учился и я, как и многие мои земляки-сверстники.

Произносить, как следует, по-русски,

Вдруг понял сам: без дружбы мир нелеп,

Жизнь не полна, а все дороги – узки.

Мне подарили Лермонтова слово.

Я вижу очерк Вашей головы,

Снег седины, спадающей сурово,

Улыбку глаз под чеховским пенсне,

Когда вы так внимательно глядели,

Наверно, вспомнив о своей весне,

На дождь в окне и горные метели.

Вы в молодости не видали гор.

Вас Ленин к нам послал с великой новью.

Для счастья горцев.

Горцам с этих пор

Вы свет души оставили с любовью.
Сегодня, в день Первого мая, в счастливый праздник весны, в наших горных ущельях и долинах слова, как впервые, цветет алыча, своей белизной удивляя и радуя детей и стариков, зеленеют трава и деревья, школьники в красных галстуках по улицам и площадям городов и аулов несут белые- веточки алычи и зеленые веточки кизила, приветствуя весну, солнце, тепло на земле, свою радость, свое счастье, свое будущее, и на них с мудрой улыбкой смотрят старики аксакалы, желая им счастливого будущего.

И я, один из горских литераторов, приветствую русский народ, прекрасную Россию – родину Пушкина и Ленина – нашу общую Родину, наше общее благо и счастье, я приветствую вас, наши братья, в день праздника дружбы и братства народов, приветствую от имени всех детей гор, всех тружеников, всех мастеров, всех певцов нашей высокой земли и от всей души благодарю за свет братства.

Свое скромное первомайское слово с Красной площади – величайшей площади мира – мне хочется закончить стихами, обращенными к благородному русскому учителю Борису Игнатьевичу, весь свой мудрый опыт, знания, доброту и свет души отдавшему детям горцев. Моя благодарность ему – это наша благодарность русскому народу:
Мне в сердце запали уроки,

Когда я впервые постиг

Зовущий, как мир, и широкий

Чарующий русский язык.

Читал, задыхаясь от слез,-

Меня обступала Россия

Сплошным хороводом берез.

Всегда мне маячит с тех пор

Мятежный, стремительный Парус

Летящий в бескрайний простор.

Прости мне былые грехи,

Я вместо цветов неумело

Принес тебе эти стихи.

У меня были горькие дни. Я обращался к Пушкину и находил в нем утешение и поддержку. Я переживал радостные часы. И опять шел к нему. И праздник мой становился несравненным. Когда я нуждался в мужестве и вере в жизнь, снова черпал их в великом поэте. В тяжкий час я чувствовал на своем плече его руку, в которой были твердость отцовской и нежность материнской руки. Пушкин оставался для меня бесстрашным героем и все понимающим мудрецом, источником света и энергии, прозорливости и человечности. В нем сосредоточилось все прекрасное, что может нести в себе человек. Я думаю, что такими именно и бывают редчайшие гении, образцы человеческого тина. Чем старше я становился и чем больше приходилось пережить, тем лучше понимал я его, тем больше любил. В нем для меня как бы заключался весь мир. Мне каждый раз было страшно даже попытаться писать о нем.

А все же нишу. И это лишь потому, что сегодня мне хочется, чтобы в огромное море написанного и сказанного о Пушкине прибежал и мой ручеек, рожденный у чистейших снегов Кавказских гор, которым он удивился еще юношей и полюбил. Как бы ни был мал мой ручеек, он чист чистотой ледников Чегемских гор. Мало меня беспокоит мысль о том, что он потеряется в обширных морских волнах. Об этом нет у меня заботы. Пусть потеряется! Зато он вырвался с высот тех вершин, на которые когда-то благоговейно смотрел Пушкин и, должно быть, глядя на них еще лучше постигал ничтожество бенкендорфов и дантесов. Пусть мчится ручеек к морю. Ведь, в самом деле, ни одна настоящая речушка никогда не думает о том, что ее еще до моря поглотят воды больших рек, и весело делает свое дело – течет!

За добро и радость полагается благодарить. Пусть эти строки будут моей сердечной благодарностью великому поэту за безмерную радость и бесценное благо, которые он так щедро дал мне, сыну чегемского скотовода. Три десятилетия читаю я Пушкина. Каждый раз как бы заново открывается мне мир его книг, и снова, как впервые, вхожу я в огромный мир необъятных мыслей, образов и звуков, вхожу, как в ущелья гор, где все прекрасно, все удивляет. И каждый раз потрясенно думаю: «Боже мой! Могло же так случиться, что я не знал бы русского языка, не только как мой дед и отец, но и как лучший поэт Балкарии, ее ...классик Кязим Мечиев, и Пушкин не открылся бы мне. Как бы я был обкраден, куда беднее была бы моя жизнь!» Эти строки – не статья, а признание в любви к одному из самых удивительных явлений во всемирной культуре, необыкновенному художнику, чуду жизни, давшему мне так много света и радости. Еще мальчиком, когда русский язык был мне недоступен, я прочел в балкарском переводе «Узника». Это была моя первая встреча с русской поэзией. Как ни тронула мою душу, судьба молодого орла, попавшего в неволю, тогда в древнем ауле, затерянном в Чегемском ущелье, почти отрезанном от остального мира горами и скалами, я еще не мог знать, что придет время и поэзия того языка, на котором написано стихотворение о плененном орле и человеке за решеткой, откроет для меня необъятный и невиданный моими предками мир, принесет столько радости. Сегодня я благодарен судьбе, что так случилось.

Я уверен, что подобные же чувства переживал и азербайджанский поэт Фатали Ахундов, окунувшись в мир русской поэзии. А когда погиб Пушкин, Ахундов написал о нем трагическую поэму, горький реквием. Это было стоном и рыданием гор над гибелью гениального сына России, этот стон, как эхо, повторялся в ущельях и долинах Кавказа. Это эхо мы слышим и сегодня. Пролитая кровь поэта была чиста, как его совесть и душа. Этой чистейшей кровью обагрилась белизна снегов горячо любимой и воспетой им земли, на которой столкнулись чистота поэзии и нечистоплотность антинародной политики Николая и Нессельроде, честность гения и бесчестие жандармской власти. Зевс велел приковать Прометея к кавказской скале за его подвиг во имя добра. Пушкина же сперва пытались приковать к казенщине, сделать официальным певцом. А когда это не удалось, царь, Бенкендорф, Нессельроде и все их окружение направили пистолет бездельника Дантеса на великого поэта России. Он им был враждебен всем своим существом, всей сутью своего деяния. Это и понятно. Поэзия и тирания всегда оставались врагами. Поэзия есть голос свободы и совести, она всегда была на стороне не угнетателей, а угнетенных, тружеников и мастеров земли. Пушкин был, говоря на восточный манер, золотой трубою свободы, свирелью совести и человечности. Весь созданный из света, он был задуман именно как образец.

2

Случилось чудо – от него пошла великая естественность, ясность и высшая простота русской поэзии. Еще звучали в ушах читающих людей России державинские оды, когда Пушкин написал стихи неслыханной непосредственности. Мне хочется произнести вслух хотя бы несколько строк:

И печальна, и темна,

Что же ты, моя старушка,

Приумолкла у окна?

Или бури завываньем

Ты, мой друг, утомлена,

Или дремлешь под жужжанье

Своего веретена?

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог...

Люди, верно чувствующие жизнь и искусство, всегда утверждали, что все вычурное, неестественное – некрасиво. Это вопрос старый, как строки «Илиады», но он возникает каждый раз заново, принимая разные облики. Жаль, что, часто возвращаясь к нему, мы нередко забываем об опыте великих мастеров, наших учителей, плохо их читаем.

Отзывчивость, видимо, одно из самых необходимых свойств поэта. Это подтверждено и Пушкиным. Вспомним «Эхо». Он написал его потому, что сам был эхом своего времени. О том же говорит знаменитый «Памятник». Нас до сих пор приводят в трепет строки из него: «...в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». Эти стихи известны всем, их цитировали бесчисленно много раз. Я тоже их привожу потому, что они от повторения не тускнеют и продолжают звучать для нас, как откровение. Они стали как бы завещанием Пушкина поэтам. В старину на Востоке говорили, что молитва от повторения не тускнеет. Такой для всех поколений остается и поэзия русского гения. Что большего можно требовать от поэта, чем славить свободу и защищать тех, кто был обречен на мучения за любовь к воле или поплатился за нее жизнью, как декабристы! Поэт – совесть эпохи и голос народа. Вот о чем говорят творчество и личность Пушкина.

Служа добру и справедливости, передовым идеям эпохи и культуре, Пушкин поднялся на такую высоту творчества и мысли, откуда мог видеть очень далеко. С той высоты он видел не только «прошлое и настоящее, но и смотрел в лицо будущего, к которому обращены и слова его «Памятника». В нем поэт как бы подвел итог своей гигантской работе, своей честнейшей жизни великого художника и, прежде всего, счел необходимым сказать, что служил добру и свободе, подчеркнув это как главное в своей деятельности, за что он и будет, любим народом. Так и случилось. Это Пушкин предвидел. Он хорошо знал, что этого именно и требует от художника его миссия. Честность и талант, бесстрашие и устремленность в будущее не разделимы. Художник не может не думать о будущем потому, что служит жизни и людям. Он верит в бесконечность жизни, как народные сказочники и дети. Он не спутник тем, кто говорит: «А после нас хоть потоп». Лучшее тому подтверждение опять Пушкин.

3

Нас удивляют масштабы его творчества, его разнообразие и обширность. Как поразительно он постигал Скупого Рыцаря, сердце которого представляется мне подобным куску угрюмой скалы, и юного поэта Ленского, чья душевная нежность и чистота напоминают цветок, раскрывшийся на рассвете. Пушкин с одинаково потрясающей силой мог вылепить образ, изобразить душевный мир Татьяны, полный подлинно русской национальной красоты, очарования, и испанского гранда Дон-Жуана. В своей жизни я не раз возвращался к этой стороне поэзии великого поэта, часто думал о ней. Такая мощь, конечно, дается очень редким художникам. Это попятно. Бесконечно удивительна способность гения одинаково превосходно выражать самые разные, самые противоположные явления:

На почве, зноем раскаленной,

Анчар, как грозный часовой,

Стоит – один во всей вселенной.

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье.

Как гений чистой красоты.
Правы были восточные люди, сказавшие, что молитва от повторений не тускнеет. Действительно, пушкинские стихи остается для нас всегда свежими, сколько бы раз мы их ни читали. Мы каждый раз в течение всей жизни вот так же смотрим на звезды и зелень травы, как будто видим их впервые. Стихи Пушкина, как и все лучшее в поэзии любого народа, почти невозможно перевести на другой язык. Как переведешь дрожание зеленого листа или рдение розы! Недаром выдающийся польский поэт Юлиан Тувим жаловался, что, как он ни бился, ему не удалось перевести пушкинское «Я помню чудное мгновенье...» (Тувим, конечно, имел в виду не такой перевод, какие порой печатаются у нас).

У меня всегда вызывает удивление то что «Гусара» и «Фонтан у Бахчисарайского дворца», например, написал один и тот же поэт. В одном из них – грубоватый юмор, в другом – тончайшая грусть, проникновенная лирика, раздумье, нежность. Разве дело только в том, что эти две вещи написаны в разное время? Нередко мы видим это у Пушкина и в произведениях, написанных в один период. Речь идет о широте диапазона. У нас нередко бывает и так, что поэт выбирает какую-нибудь тропинку и постоянно цепляется за нее. И это частенько называют оригинальностью, верностью своему миру и теме. А надо бы называть это ограниченностью и узостью. Крупный талант не боится решать разные задачи. Всем нам полезно почаще думать о широте и масштабности великих мастеров. Как непостижимо размешал Пушкин все краски в «Евгении Онегине» - радость и печаль, суровость и нежность, мудрость и веселый юмор, сатиру и грустное раздумье. Это грандиозное создание русской и мировой культуры кажется нам написанным так легко и так непринужденно, порой даже думаешь, что поэт работал как бы шутя. Но мы хорошо знаем, что над ним Пушкин трудился долго, упорно и кропотливо, много раз переписывая. Какой громадный труд он вложил в свое самое крупное создание, еще лучше понимаешь, когда видишь его черновики. Великий талант не освобождает художника от кропотливого труда. Свидетельство тому – опыт Пушкина. И в отношении трудолюбия его уроки незаменимы, он, казавшийся таким легким, был великим тружеником. И в то же время крылатым.

Пушкин любил радость. Недаром он так ликующе сказал:

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой
И грусть свою назвал светлой, «и ногу ножкой», как тонко подметила Анна Ахматова. Мне кажется, что одним из самых любимых им слов было слово «прелесть». От часто ставил его и на полях книг. И сама поэзия Пушкина полна необыкновенной прелести и света. Конечно же, он – великий жизнелюб, ему было бесконечно дорого все живое – от одинокой березки у дороги до звезд над снежной равниной, от детской песенки до музыки Моцарта.

4

Нам, людям Востока, радостно не только оттого, что Пушкин навсегда закрепил в своих нестареющих произведениях целый мир восточных образов, красок и ритмов. Мы рады еще и тому, что он видел наши горы и белизну снегов их вершин, звезды над хребтами, сиявшие, как лучшие надежды в душе великого поэта. Его плечи, как и плечи Лермонтова, знали кавказскую бурку, сделанную терпеливыми руками горянок. Не увядая, живут образы Кавказа и кавказцев в его чудных созданиях, в его чудодейственные стихи вошли вечно белая вершина Казбека, суровое Дарьяльское ущелье с бурным Тереком, грохот обвала в теснине, сумерки на холмах Грузии, красота женщин наших, бедный пастух и нищий наездник. Все это закрепил в своих книгах поэт для всех народов и поколений. Где бы мы ни были на Кавказе, нам вспоминается Пушкин.

Горы вечно дороги людям потому, что они одаривают радостью высоты. Той же радостью высоты веет от жизни, личности и поэзии Пушкина. И такой она останется, пока будет звучать русская речь. Она останется, как горы, и всегда будет сиять людям, вселяя веру в жизнь и в человека. Поэзия Пушкина – это поэзия рассвета и утра. Человек, прежде всего строитель. Пушкин тоже был созидателем, великим творцом. Таким он и идет по земле с людьми. Он протягивает нам руку сквозь ливни годов. Он наш друг и соратник, наш великий спутник, образец и учитель для поэтов, радость и праздник нашей жизни. Мы пронесли его имя и книги через все фронты. Суть врагов человеческой радости не меняется оттого, что они ходят в разных одеждах и носят разные имена. И сегодня, когда потомки мучителей и убийц таких людей, как Пушкин, грозят спящим детям атомной смертью, наш Пушкин с нами. Он всюду, где идет бой между светом и тьмой, между человечностью и злобой, между культурой и варварством, между уважением к человеческой жизни и человеконенавистничеством. Непрестанно звучит его светлый гимн и боевой лозунг: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

Прозорливый Пушкин смотрел вперед, он видел лицо будущего, желал людям счастья, где бы и в каком бы столетии они ни жили. Он верил в бессмертие жизни. Светом этой веры полна его великая поэзия. Поэтому он стал спутником и другом для многих поколений.

Эти строки я нишу не с целью растолковать произведения великого поэта. Толкователей хватает и без меня. Я лишь хотел сказать о моей любви к Пушкину, которая останется со мной до конца моих дней. Он – один из самых удивительных людей, из всех известных мне, одна из самых свободных душ на свете, волшебник и кудесник, украшение человеческого рода. Одно только его имя вселяет в мою душу радость.

1962