Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Учитель Пушкина

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль...

Если Пушкин так высоко ценил его стихи и предсказывал им долговечность, то можно себе представить, каким мастером был Василий Андреевич Жуковский. Да, действительно, он в годы юности своего гениального ученика являлся первым среди русских поэтов, самым читаемым и прославленным из них. В 1812 году, когда Родина оказалась в опасности, Жуковский, решив, что в такой час каждый обязан быть в рядах защитников отчизны, ушел в ополчение. Тогда же он написал стихотворение- «Певец во стане русских воинов», сразу же ставшее знаменитым и прославившее имя автора, который вскоре стал учителем своих молодых собратьев, непререкаемым для них авторитетом.

Жуковский обладал выдающимся талантом. Его огромные заслуги в создании нового русского стиха, новой русской поэзии, породившей мирового гения Пушкина, всегда отмечались и отмечаются с благодарностью. Белинский писал, что без Жуковского не было бы Пушкина. Роль этого удивительного человека в родной словесности была завидной. Русская школа поэтического перевода во всем мире признана непревзойденной. Ее первым великим классиком также стал Жуковский. Его гениальные переводы из крупнейших поэтов Европы удивляют нас и теперь. Насколько мне известно, знаменитого гетевского «Лесного царя» почти никто из русских поэтов после Жуковского в течение ста пятидесяти лет не переводил – так этот перевод прекрасен и совершенен.

Вчитаемся снова в строки хотя бы первой строфы «Лесного царя», чтобы вновь ощутить, как они замечательны, полны жизни и поэзии:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник,

Обняв, его держит и греет старик.

Из гроба встает барабанщик;

И бьет он проворно тревогу.

И дальше:

...В двенадцать часов по ночам

Выходит трубач из могилы;

И скачет он взад и вперед,

И громко трубит он тревогу.

Встают усачи кирасиры,

И с севера, с юга летят,

С востока и с запада мчатся

На легких воздушных копях

Один за другим эскадроны;

И в двенадцать часов по ночам

Из гроба встает полководец;

На нем сверх мундира сюртук,

Он с маленькой шляпой и шпагой,

На старом коне боевом

Он медленно едет по фронту,

И маршалы едут за ним,

И едут за ним адъютанты,

И армия честь отдает.

В этих стихах и сегодня мы ощущаем необыкновенную словесную мощь. По моему мнению, большая художественная сила заключена и в элегии Жуковского «Морс». Вот ее начальные строки:

Безмолвное море, лазурное море,

Стою, очарован над бездной твоей.

Ты живо, ты дышишь смятенной любовью,

Тревожною думою наполнено ты.

Как хорошо ты, о море ночное –

Здесь лучезарно, там сизо-темно...

В лунном сиянии, словно живое,

Ходит, и дышит, и блещет оно…
В своей знаменитой миниатюре «Воспоминание» Жуковский достиг высшей выразительности и афористичности. Давайте подумаем над значительностью этих строк:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностью: были.
Смело можно сказать, что тут мы чувствуем краткость и глубину, равную лучшим четверостишиям Омара Хайяма. Подобные вещи доступны только очень крупным талантам.

Когда я начал выводить эти строки, даже не думал сказать о выдающемся поэтическом таланте и мастерстве одного из крупнейших русских поэтов первой половины прошлого столетия. Давно вызвали мой интерес и приковали мое внимание высокие человеческие качества Жуковского, редкие и драгоценные свойства его души. О них-то мне и хотелось написать. Знаменитый и прославленный Жуковский, считавшийся тогда лучшим поэтом великого русского языка, был обласкан двором и находился в зените своей славы, когда появился Пушкин, необыкновенный талант которого одним из первых оцепил именно он. Жуковский не только не стал кичиться своей известностью, выставлять против нового таланта свою славу, а раньше всех пришел в восторг от своего юного собрата и сказал о нем: «Нам всем надобно соединиться, чтобы дать вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет».

Это замечательно. Ведь зависть и себялюбие – одни из самых живучих человеческих свойств. Какое благородство и редчайшую прозорливость проявил прославленный поэт, без зависти и с радостью уступив место первого поэта России новому великому гению, юноше по существу. Ведь при появлении «Руслана и Людмилы» подарил Жуковский Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя». Да, такая щедрость и справедливость доступны, действительно, немногим. До конца жизни Пушкина Жуковский относился к нему с такой же любовью, разумеется, хорошо понимая, что это – национальный гений, гордость родной поэзии и всей русской культуры. Василий Андреевич Жуковский был редким человеком. В этом нет сомнения. Он, воспитатель наследника престола, ходатайствует за опального Пушкина, просит императора Александра о милостивом отношении к поэту – юноше, защищает его, говорит, что он – надежда русской поэзии.

Появляется Лермонтов, который разгневал уже нового самодержца, написав стихи на смерть Пушкина, которые царь оцепил как призыв к революции. Ведь молодой поэт обвинял монарха и его окружение. И снова, несмотря на все, за Лермонтова хлопочет, заступается все тот же Жуковский. Он также был среди активных участников освобождения Тараса Шевченко из крепостной неволи. Удивительно! Ведь у него было другое отношение к монархии, он имел иные взгляды и на назначение искусства, чем те художники, которых ему приходилось защищать. Однако он поддерживал и отстаивал инакомыслящих больших поэтов, с которыми расходились его политические убеждения и эстетические воззрения. Так он любил все настоящее в поэзии.

Когда Пушкин был смертельно ранен, снова, как всегда, Жуковский оставался верным себе и своей дружбе с великим учеником. Он опять выказал обреченному гению свою редкую любовь и нежность, ни на час не покидал умирающего бога русской поэзии. Хотя его душили слезы, он держался мудро, делал все необходимое, даже сам писал к вывешивал бюллетени. В те трагические дни Жуковский показал большую выдержку, присутствие духа, мудрость.

Почему я нишу об этом сегодня – в наши бурные дни, в атомный, как говорится, и трудный век? Да потому, что поучительно отношение Жуковского к своему гениальному ученику в его счастливые и несчастливые дни! Какой это большой человеческий урок! Такие примеры и образцы не должны забываться. Разве в наши дни из сознания людей вытравлены убогие себялюбие и зависть? К сожалению, далеко не так! Ставить талант, выдающийся дар истинного творца выше своего себялюбия, гнать прочь зависть – в этом большая красота души и ума. Этим прекраснейшим качеством Жуковский обладал в высшей степени. Вот почему и вспомнил я о нем сегодня – в начало восьмидесятых годов двадцатого столетия. Мне дороги его доброта, душевная чистота и рыцарские поступки. Будем надеяться, что никакая атомная сила не убьет рыцаря в человеке. Я это говорю, хорошо зная, как много на свете людей – далеко не рыцарей.

Рыцарское отношение Жуковского и Пушкина друг к другу остается одним из самых светлых и поучительных уроков не только в истории одной русской, но и мировой поэзии. Думаю, что в эти апрельские дни, когда так сказочно цветут на моей земле абрикос и алыча, я не зря и не случайно в горах Кавказа вспомнил о Жуковском. Лучшие уроки лучших людей драгоценны, как все редкое в жизни. Быть учителем Пушкина, притом любимым, являлось большим счастьем. Жуковский, разумеется, хорошо это понимал и до конца оставался достойным своей редкой участи. Он был великим человеком.

1973
А парус одинокий...

1

Творчество всякого великого художника – это не только наиболее достоверное отражение его собственного душевного мира и чаяний современников, в нем не только резко выраженный облик эпохи. Оно также остается и завещанием, будущим поколениям, как бы эмоциональным кодексом человеческой души, документом, который не тускнеет и столетиями продолжает вызывать большой интерес, волнуя сердца и воображение людей. Лермонтов – одно из удивительных явлений в литературе. Он погиб, не дожив до двадцати семи лет, но создал такие шедевры, которые дали ему право войти в пантеон великих писателей.

– Не могу понять, – говорил он, – как мог он, будучи мальчиком, сделать это! Вот бы написать такую вещь да еще водевиль хороший, тогда бы и умереть можно!..»

Какого совершенства и естественности должно было достичь произведение, чтобы удивить Чехова! Ведь мудрая тонкость его вкуса ни с чем не сравнима. Однако факт остается фактом. Именно до такого художественного совершенства сумел подняться юноша Лермонтов. Удивительно! А как хорошо, что гигант мировой литературы Лев Толстой признавался, что его эпопея «Война и мир» выросла из лермонтовского «Бородина»!

Я позволил себе назвать творчество великих художников завещанием будущим поколениям. Что это значит? В чей суть завещания будущему таких поэтов, как Лермонтов? Прежде всего, в том, что их творчество служило передовым идеям своего времени, добру, справедливости, свободе и борьбе за радость людей. А это всегда остается главной миссией поэта. Разве Пушкин завещал не то же самое поэтам в своем знаменитом «Памятнике»? Стихотворцы, изменявшие этому завету, изменяли самой сути искусства. И не их уделом было долголетие. Его не могут принести одни только красивые рифмы, хотя хорошая рифма - большое дело в поэзии. А все же сам кинжал важнее ножен, но и ножны должны быть под стать клинку. Звонких рифм у Бенедиктова, например, мне думается, было не меньше, чем у Лермонтова. А разве хоть в какой-нибудь мере можно равнять эти два явления в русской литературе, хотя за Бенедиктовым тоже надо признавать право на существование и место в родной поэзии. Не вредно вспомнить и то, что среди его современников находились люди, считавшие Бенедиктова выше самого Пушкина. Так тоже бывает.

У Лермонтова мы найдем всякие рифмы. Даже в его шедеврах встретим не очень изысканные созвучия. А кто думает об этом, читая его? В первой же строфе стихотворения «Выхожу один я на дорогу...» находим рифму «блестит - говорит». Мне кажется, что ее нельзя считать самой хорошей. Но что это по сравнению с бесподобной глубиной и красотой всей вещи? Это одно из самых изумительных созданий всей мировой лирики, такая совершенная вещь, что в тот час, когда в предгорьях Кавказа рождалась она, должно быть, «и месяц, и звезды, и тучи толпой внимали той песне святой!» Невозможно отказать себе в удовольствии прочесть снова это чудо:

1

Выхожу один я на дорогу;

Ночь тиха. Пустыни внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

2

В небесах торжественно и чудно!

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

3

Уж не жду от жизни ничего я.

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

4

Но не тем холодным сном могилы...

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

5

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Тёмный дуб склонялся и шумел.
Эти стихи так дороги мне не только потому, что они родились вблизи родных мне вершин и блестит в них кремнистая горная дорога, по которой, может быть, проходил мой отец и прохожу сегодня я сам, глядя на облака, проплывающие над ней. Лермонтовский шедевр полон лунного света и человеческой боли, света вечности и порыва к свободе. Невыразимы и необъяснимы глубина раздумий и обаяние, пронзившие эти великие стихи! Строка «и звезда с звездою говорит», полагаю, явилась одним из самых замечательных открытий в мировой лирике. Поэзия живет подобными открытиями, а не мишурой, не красивыми словами и не пустозвонными фразами. Когда читаешь эти стихи, как-то даже становится больно за тех, кто не знает русского языка и не может прочесть их в оригинале, Появляется горячее желание, чтобы все люди читали такое чудо в подлиннике. Мы знаем: ни один перевод не в силах передать красоту и обаяние его оригинала.

Находились люди, которые считали это лермонтовское чудо пессимистичным произведением, умники, которые утверждали, что поэт в нем оказывается, от активной деятельности и от жизни. Подобные авторы обычно пытаются лезть в учителя к тем великим художникам, которые; стали учителями человечества. Как можно заниматься литературой и не понимать, что в приведенном выше шедевре Лермонтова томится плененная душа одного из самых вольнолюбивых художников, что в этих стихах живет дух протеста, желание вырваться на волю. И потому так много в них боли и тоски. Эти чувства у больших художников обычно выражаются не риторическими восклицаниями.

Необыкновенная поэзия Лермонтова – это его завещание потомкам. Он завещал людям не сгибать спины перед бенкендорфами, служил лучшим человеческим идеалам, воплотил их в нестареющие художественные произведения. Он спутник и соратник многих поколений в их борьбе за лучшую жизнь. Лермонтов, как и Пушкин, Бетховен, Гете, был с нами и в нашей смертельной битве против фашизма.
2

Сегодня снова хочется вспомнить о том, что Лермонтов вошел в сердца соотечественников в дни национального траура своей родины – в дни гибели Пушкина, когда скорбели все передовые люди России, лишившиеся своего первого поэта, национального гения. Имя Лермонтова засверкало неожиданно, как молния, оно ворвалось в дома скорбящей страны так же внезапно, как ливень врывается в притихшие дворы. Мы знаем, каким событием стали сразу же стихи «На смерть поэта». Их автор потряс друзей Пушкина и привел в замешательство его врагов, вызвал ненависть всех тех, кто направлял на Пушкина дуло дантесовского пистолета. Враги его учителя стали врагами Лермонтова. Смелая борьба русской поэзии с душителями всего светлого и мучителями угнетенной родины и народа продолжалась. После гибели Лермонтова эстафета перешла к Белинскому, Некрасову, Чернышевскому, Добролюбову и другим бесстрашным деятелям родной литературы. Как бы трудно ни приходилось, все равно в исторической перспективе – победа осталась за великой русской литературой. Как удивительно, что гвардейский офицер, юноша бросил в лицо царя и его окружения такие действительно железные стихи, полные гнева, угроз и бесстрашия:

А вы, надменные потомки,

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – все молчи!..

Но есть, есть божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный судия: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегните к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

А знал ли сам молодой поэт, на что идет и какая трагическая участь вслед за Пушкиным может его ждать? Конечно. Иначе - он не был бы Лермонтовым, так рано постигшим жизнь и так хорошо понявшим действительность, которая его окружала. Это доказано всей дальнейшей его короткой жизнью и могучим творчеством, тем, что он не сделал до конца дней ни одного шага назад, оставаясь верным себе и своему призванию, своей миссии наследника Пушкина, имя и честь которого так небывало смело защищал в дни его гибели. Он был из породы великих художников-героев. Жил, не сдаваясь, и умер, не сдаваясь. Когда передовые люди страны узнали стихотворение «На смерть поэта», они сразу же поняли, что пришел новый большой поэт. Но это также поняли царь и его окружение. Казалось, что Лермонтов появился как обвал.

Между юностью Пушкина и юностью Лермонтова легла Сенатская площадь 14 декабря, встала виселица с задушенными петлей декабристами, с багровым от крови снегом на улицах Петербурга, с горестной дорогой в Сибирь и муками оставленных в живых повстанцев. Атмосфера эпохи подготовила появление стихов Лермонтова, и они не замедлили появиться. Лермонтов знал, на что шел. И тут возникает важнейший вопрос - о смелости и бесстрашии художника. Вспомним Александра Блока, так любившего Лермонтова: «И вечный бой! Покой нам только спится сквозь кровь и пыль...» Значит, жизнь – это непрестанный бой, борьба между добром и злом. Только в каждую эпоху зло имеет конкретных носителей. Вечный бой! И в этом вечном бою художнику порой бесстрашие необходимо так же, как и талант. Это потому, что он становится выразителем чаяний и стремлений угнетенного большинства, рупором народной свободы, в нем, как в лучшем их выразителе, сосредотачиваются лучшие качества и свойства передовых людей. Ему приходится бросаться в бой, забывая об опасности, о страхе гибели. Иначе он не был бы верен своему назначению.

Бесстрашие и совесть. Вот чем были вооружены великие художники всех трудных эпох от Данте до Ромена Роллана, когда надо было заступаться за народ, за униженного человека, защищать их от произвола, бороться за их права. Но как это трудно, какой дорогой ценой приходится платить! Пушкин и Лермонтов были из этой фаланги бесстрашных художников. И они заплатили жизнью за свою совесть и смелость, как защитники и поборники свободы родного народа, мечтавшие о процветании отечества. Конечно, такое доступно далеко не каждому и не всегда. Горький опыт искусства слишком велик! Не всем, кто именовал себя поэтом, работал в литературе и процветал, нужна была совесть, не говоря уже о лермонтовском бесстрашии. Нам известно, что такие литераторы, например, как Булгарин, пытались унизить литературу, занимались клеветой на крупнейших писателей, предавали их Третьему отделению Бенкендорфа. Но они перед великой русской литературой – лишь пыль, занесенная башмаками в тот прекрасный дом, который воздвигали такие бессмертные строители, как Пушкин и Лермонтов.

Не все таланты – Бетховены и Толстые. Литература и искусство многообразны, как и сама жизнь. Лермонтов в своем стихотворении «Поэт» обращался именно к художнику, у которого большое мужество. Мне хочется привести две строфы из этой вещи. В них заключены редкая энергия и мужественная сила:

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы,

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как божий дух, носился над толпой,

И отзыв мыслей благородных

Звучал, как колокол на башне вечевой,

Во дни торжеств и бед народных.
И об авторе таких стихов могли писать как о разочаровавшемся в жизни меланхолике! Какой вздор! Ему был противен жандармский порядок государства, в котором он жил, а не жизнь в подлинном ее понимании, он не отрицал и не мог отрицать смысл самой жизни. Ему было дорого все лучшее и светлое в жизни. Он ненавидел гнет, и неволю, а не жизнь вообще. Главной чертой Лермонтова – человека и поэта – было бесстрашие, а не разочарование в жизни. Не отказом от жизни порождено стихотворение «На смерть поэта». Оно родилось в бою за жизнь, в борьбе против ее врагов. Кто потерял веру в жизнь, тот не борется и не сражается за нее, а существует, махнув рукой на все. Поэзия же Лермонтова – это мятеж против душителей жизни и всего живого, всего прекрасного. Отсюда и боль, чувство одиночества, тоска и горечь, которые естественным образом стали мотивами его творчества. За жизнь больно только тем, кто ее любит.
3

Когда императору Францу Иосифу сказали, что Бетховен – гений и его стоит поддержать, тот ответил весьма лаконично: «Мне нужны не гении, а верноподданные!» Справедливости ради надо отметить, что было сказано по-своему хорошо, сказано за всех императоров. Точно такими же словами мог бы сказать о своих великих поэтах и русский император. Лучше не определишь отношение деспотов к художникам. Лермонтов был гений. А царь нуждался только в верноподданных. И они стали врагами. Лермонтов явился одним из тех, кто мешал царю спокойно жить. Тот хорошо помнил Сенатскую площадь четырнадцатого декабря. И вдруг офицер из его гвардии осмелился бросить ему в лицо «железный стих, облитый горечью и злостью!..» Смелость – вещь дорогостоящая. Но поэт продолжал свое дело. Он совсем не думал смириться, сдаться, быть покорным сочинителем, пишущим ради забавы светской черни. Вспомним, что говорит его мятежный Демон, осмелившийся восстать против небесного владыки и за это изгнанный из рая:

...Без сожаленья, без участья

Смотреть на землю станешь ты,

Где нет ни истинного счастья,

Ни долговечной красоты.

Где преступленья лишь да казни,

Где страсти только мелкой жить,

Где не умеют без боязни

Ни ненавидеть, ни любить.

Был арест. Была ссылка. Далекие ухабистые дороги. Пули горцев. Белизна снега на Казбеке и чернота боли. Гибель товарищей. «Иных уж нет, а те далече...» Но Лермонтов мужал. Железный стих становился все более зрелым и гибким. Наследник Пушкина оставался, верен своему призванию и назначению. И говорили не только звезда со звездою на синем небе над белизною Кавказских гор, но и царь – с жандармами. Зловещая жандармская тень ложилась на лермонтовскую дорогу всюду. Появление в Пятигорске подполковника в голубом мундире Кушинникова в последние дни поэта было продолжением все той же длинной тени.

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ...

В степи ночующий обоз

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

Вот почему оп писал, что любит Россию странною любовью. Патриотизм Лермонтова был истинным и высшим. Он жил настоящей любовью к отчизне. Но жандармы всех рангов думали иначе. Они требовали казенной любви и казенных слов. И все гуще ложилась на его дорогу тень жандарма. Звезду поэта все плотнее обступали тучи. Он писал, что, может быть, скроется за хребтами Кавказа. И в то же время, конечно, знал, что это невозможно. Да и едва ли сам этого хотел. Это тоже было выражением горечи и боли, протестом и желанием вырваться на волю. И на Кавказе не только сияли любимые им вершины, но свистели пули, лилась кровь, жестокость правила свой неправый суд.

А он любил родную Россию и свой Кавказ. Его зоркие глаза видели не только красоту гор, пленивших его с детства, но и никому не нужную гибель людей – русских и горцев, видел золу сгоревших аулов. Он знал, что пепел сожженного жилья всюду одинаково печально остывает и одинаково горько пахнет. Покоя не было. Его мятежный Парус продолжал свой путь по морю жизни. Покоя не было. Лермонтов горестно размышлял в пути, «спеша на север издалека», вверял свою боль и сомнения Казбеку.
4

Когда я размышляю о Лермонтове, меня волнует еще один вопрос. Легенда о тяжелом, мрачном и даже вздорном характере поэта – довольно распространенная. Если она волнует меня и сегодня – значит, она все еще живуча. Мне не раз приходилось сталкиваться и в наши дни с людьми, серьезно утверждающими, что Лермонтов был себялюбцем, невыносимым в отношениях с товарищами, чуть ли по вздорным хвастуном, мол, это и было причиной его гибели. Так думать о создателе великих произведений, гениальном поэте! Какая слепота, какой мещанский вздор и глупость! Так рассуждать – значит совсем не уметь читать Лермонтова и совершенно не понимать его. А людей, упорно придерживающихся этого ложного мнения, мне приходилось встречать и среди литераторов, даже литературоведов.

Сначала эту жалкую легенду придумали враги поэта, его убийцы, а потом люди, не умеющие выяснить из произведений писателя его характер, простодушно поверили в нелепые россказни. Неужели возможно допустить, что произведения, второе столетие удивляющие не одно поколение читателей и крупнейших писателей России, шедевры, полные по только художественной прелести, но и несравненного благородства, могли быть созданы вздорным и мрачным человеком, влюбленным только в себя? Неужели такой человек мог написать вещи, вызывавшие восхищение Льва Толстого и Чехова? Нет, это вздор! Лермонтов – не Грушницкий, не Мартынов, а гениальный поэт. Он был влюблен не в себя, а во все прекрасное на свете – от поэзии Пушкина и говорящих между собой звезд на южном небе, белеющих на холме русских березок и до удививших его еще ребенком белых вершин Кавказа.

Самовлюбленный вздорный молодой человек никак не мог бы написать и великое стихотворение «На смерть поэта», об огромном горе своей Родины – он был бы занят только собой, ему не было бы дела до гибели национального гения родной страны. Да и вообще до страданий и бед людей ему не было бы дела. А таких светских шалопаев имелось немало в тогдашней России. Их Лермонтов видел вокруг себя каждый день. Они-то и пытались приписать великому поэту свои собственные черты и качества. Лермонтов в Пятигорске с друзьями отплясывал мазурку над знаменитым Провалом, любил веселые проказы, забавы, дружеские пирушки. Какой же он мрачный человек? Он, создавший неувядающие образы простых людей – скромного доктора Вернера, милого горского мальчика Азамата, доброго Максима Максимыча, пленительной горянки Бэлы, рассказавший историю страданий Мцыри, - не мог быть ни мрачным себялюбцем, ни вздорным ненавистником людей. Вся эта чушь придумана теми, кому непонятен или ненавистен талант. Не мог быть невыносимым для настоящих людей или друзей поэт, так полюбивший ссыльного декабриста Одоевского, с которым он встречался на Кавказе, а когда тот умер, написал его памяти чудесное стихотворение – одно из лучших созданий русской лирики. Давайте снова вчитаемся в эти изумительные строки, полные преданной любви и уважения к памяти поэта-декабриста, который когда-то был блестящим гвардейским офицером, после же разгрома восстания декабристов прошел тюрьму, сибирскую каторгу и умер ссыльным солдатом от лихорадки на Кавказе. Прочитав это стихотворение, мы убедимся, что Лермонтов умел любить тех, кто был достоин его любви и уважения:

В горах Востока, и тоску изгнанья

Делили дружно, но к полям родным

Вернулся я, и время испытанья

Промчалося законной чередой,

А он не дождался минуты сладкой:

Под бедною походного палаткой

Болезнь его сразила, и с собой

В могилу он унес летучий рой

Еще незрелых, темных вдохновений,

Обманутых надежд и горьких сожалений!
Так начинается этот шедевр, в котором мысли, образы, каждое слово и тон стиха полны невыразимой любви и уважения к другу, огромного обаяния и прелести. Приведем еще одну строфу:

Но он погиб далеко от друзей...

Мир сердцу твоему, мой милый Саша!

Покрытое землей чужих полей,

Пусть тихо спит оно, как дружба наша

В немом кладбище памяти моей!

Ты умер, как и многие, - без шума,

Но с твердостью. Таинственная дума

Еще блуждала на челе твоем,

Когда глаза закрылись вечным сном,

И то, что ты сказал перед кончиной,

Из слушавших тебя не понял ни единый...

А с какой искренней простотой и любовью написал Лермонтов о простых крестьянах.

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно,

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.

Разве не Лермонтов так нежно любил М. Щербатову? Как много сердечности вложено в стихотворение, обращенное к этой прекрасной женщине. Помните: «На светские цени...»? Если даже взять одну только последнюю строфу, и то увидим, какой серьезный и обаятельный образ женщины создал поэт:

От дерзкого взора

В ней страсти не вспыхнут пожаром,

Полюбит не скоро,

Зато не разлюбит уж даром.

Поэты лермонтовского масштаба не бывают мелкими и равнодушными людьми. Одно исключает другое. Характер художника обязательно переходит в его произведения. Это неизбежно. В поэзии притворяться не удается. Мы знаем, что люди, подобные тем, которые называли Лермонтова вздорным себялюбцем, нарекли сумасшедшим Чаадаева – одного из умнейших людей России.

5

Ведя свой разговор о художественной мощи поэзии Лермонтова, мне хочется остановиться на его «Валерике». Эта вещь удивительна для меня во многих отношениях. Мне кажется, что до этого ни в России, ни во всем мире, ни один поэт не писал о войне так просто и с такой беспощадной правдой, с таким полным отсутствием парадности, я бы сказал – с народных позиций. С другой стороны – офицер армии, воевавшей с горцами, выразил к ним свое большое уважение и сочувствие. В этих стихах так поразительно художественное совершенство наряду с небывалой в поэзии о войне глубиной содержания, удивительны точность стиха и образов, мудрая сдержанность интонации, суровая самостоятельность мысли. Нет ничего лишнего. Все пережито, выношено, взвешено и скупо. Вот как говорит Лермонтов о горцах, против которых ему велено было воевать:

У речки, следуя пророку,

Татарин мирный свой намаз

Творит, не подымая глаз,

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Подобный цвету ноговиц,

Их шапки, рукава худые,

Их темный и лукавый взор

И их гортанный разговор.

Сипел в дыму пороховом.

А там, вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы – и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет? небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он – зачем?

Подумать только! В течение каких-нибудь четырех лет были убиты два великих поэта России! Чему удивляться, если царь мог о Лермонтове сказать самые нечеловеческие слова: «Собаке – собачья смерть!» Это не выдумка литераторов, это подтверждено современниками самого Николая и даже людьми близко к нему стоявшими. Но быть убитым – не значит быть побежденным. Великий поэт остался любимцем своей Родины, а его врагов и убийц заклеймил родной народ. Борьба с гениальным художником бесполезна: его невозможно победить – жизнь и история всегда на его стороне. Бетховена, например не могли бы сокрушить все монархи мира, если бы они даже в небывалом для них единстве вступили с ним в бой. Гениальный художник – вечный победитель. Он творит жизнь. Гений подобен горе и морю.

Давно я обнаружил для себя, что Пушкин еще пользовался архаизмами, его поэтика допускала это. У Лермонтова же нет ничего подобного. Такое суждение, разумеется, нисколько не ущемляет величайшего из русских поэтов – учителя Лермонтова. У автора «Героя нашего времени» была своя поэтика, идущая от Пушкина, но уже своя. Паруса его поэзии наполнял воздух другой эпохи. Он был другим – более горьким, более трагическим художником. У Пушкина мы не раз встретим рифму «радость – младость», у Лермонтова нет ее. Или такое упоение радостью, как пушкинское «шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой», тоже невозможно для него. Лермонтов продолжал Пушкина, не повторяя его, открывая новые горизонты для родной поэзии. Такими только и бывают Истинные ученики. Иначе Лермонтов не стал бы великим поэтом. И странно, когда задают вопрос: «Кто лучше – Пушкин или Лермонтов?» Это все равно, что спросить: «Какая лучше гора – Эльбрус или Казбек?»

Грандиозен мир лермонтовской поэзии — многоцветный, многоголосый и прекрасный, как горы. Мы, счастливые обладатели этих бесценных сокровищ, всю жизнь радуемся глубине и чарующей музыке лирики Лермонтова, ее краскам, звукам, мыслям, эмоции и живописи. Можно было бы изучить русский язык только для того, чтобы читать волшебные лермонтовские создания.

И тогда мой поступок был бы оправдан, и я осчастливил бы себя. Вся будущая красота и волшебство поэзии Лермонтова, ее музыка и живопись, глубина и серьезность уже присутствуют в его раннем стихотворении «Русалке», написанном в полудетском возрасте. Я всю жизнь не могу отделаться от музыки и обаяния этой вещи. Поэтому хочу процитировать ее целиком:

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной;

И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя и крутясь, колебала река

Отраженные в ней облака;

И пела русалка – и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

И пела русалка: «На дне у меня

Играет мерцание дня;

Там рыбок златые гуляют стада;

Там хрустальные есть города;

И там, на подушке из ярких песков

Под тенью густых тростников

Спит витязь, добыча ревнивой волны,

Спит витязь чужой стороны.

Расчесывать кольца шелковых кудрей

Мы любим во мраке ночей,

И в чело и в уста мы в полуденный час

Целовали красавца не раз.

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,

Остается он хладен и нем;

Он спит, - и, склонившись на перси ко мне,

Он не дышит, не шепчет во сне!»

Так пела русалка над синей рекой,

Полна непонятной тоской;

И, шумно катясь, колебала река

Отраженные в ней облака.

Нас потрясают крупнейшие создания Лермонтова - «Герой нашего времени», «Демон», «Песня про купца Калашникова». Когда мы оказываемся в этих сказочных владениях, не похожих ни на какие другие, то стоим зачарованные. Над вершинами Кавказа летят великий бунтарь, восставший против самого небесного владыки, - Демон, шелестят травы, шумят реки, дымятся горы, пляшет юная Тамара, рыдает зурна, звенит детский кинжал Азамата. Мцыри сражается с барсом, молния освещает скалы и ущелья. Сколько образов и красок, какой живой и гордый мир! Нас покоряет мудрая и простая доброта Максима Максимыча, мы беседуем с очень умным и не находящим достойного применения своим большим силам Печориным, видим позера Грушницкого, несчастного тем, что глуп и вздорен. Нам понятен Казбич – абрек и лихой наездник, влюбленный в Бэлу и гордящийся своим скакуном Карагезом. Мы понимаем протест и отвагу купца Калашникова. Какую галерею образов успел создать Лермонтов за свою такую короткую жизнь! При том массу времени отнимала у него военная служба. Известно, что он мечтал выйти в отставку, заняться только творчеством и даже издавать журнал. У него были грандиозные планы. Но им не суждено было осуществиться, их опрокинула смерть. Граф и литератор В. Соллогуб в своих воспоминаниях пишет, что перед последним отъездом на Кавказ в доме Карамзиных Лермонтов сказал, что его убьют. Тогда же, по словам мемуариста, поэт говорил и о журнале, который он собирался издавать, вернувшись с Кавказа. Как утверждает все тот же автор, Лермонтов, говоря о смерти, имел в виду горскую пулю, которая, как известно, пощадила его. Но нашлась другая, бесчестная пуля. И поэт с Кавказа не вернулся.

Каждое поколение входит в мир поэзии Лермонтова, каждое поколение благодарит его за прекрасный мир, созданный его гением, за его поэтический и гражданский подвиг. И я благоговейно благодарю его от имени воспетых им гор и горцев. Еще мальчиком, плененный величием Кавказа, а лет в пятнадцать написавший; «Как сладкую Песню отчизны моей, люблю я Кавказ...», Лермонтов остался верен ему до конца и, как никто, воспел его могуче и нежно, мужественно и мудро. В его поэзии живут величие и красота нашей земли, ее боль и надежды, подвиги ее сынов. Он гордился этой страной и своей любовью к ней. Он любил ее свободных и благородных детей, и они, вместе с сиянием вечных снегов вершин, навсегда остались в его книгах. Они были своим мужеством достойны бессмертия, и русский поэт их обессмертил.

Из его книг, словно эхо в горах, как бы доносятся до нас голоса тех отважных горцев и стук копыт их коней. Горы и поэзия Лермонтова высятся, как равные. Кавказ и Лермонтов были достойны друг друга. И они остались вместе навеки. Кавказ был большой любовью великого поэта и стал его могилой. Но горы в этом, к нашему счастью, не виноваты! Лермонтов, отдававший Кавказу свою любовь и Песню, отдал ему свое сердце и кровь. И последний взгляд прекрасных глаз Лермонтова принадлежал Кавказу. Прежде чем мелькнула черная молния смерти, он увидел высоту и белизну гор. Он однажды взлетел на их вершины, чтобы никогда не сойти оттуда.

6

Рукой юноши написал Лермонтов свой бессмертный «Парус». И почти юношей он упал с пробитым пулей сердцем у подножья горы Машук. До сих пор этот роковой и бесчестный выстрел вызывает дрожь в сердцах. И так будет долго. Люди еще долго будут обращаться не только к поэзии Лермонтова, но и к его имени и судьбе, к его мужеству и смерти. Говорят, по пути к месту дуэли он ел вишни, был спокоен. Так же невозмутимо, говорят, он смотрел на своего противника и выстрелил в воздух. Через мгновение для него уже не было ни гор, ни деревьев, ни травы, ни друзей, ни бабушки любимой, ожидавшей его дома, ни России, ни Кавказа. Ничего и никого. Только тьма и немота. Говорят, он никогда не боялся смерти. Но она пришла и отняла у него все – жизнь и поэзию, всё. Сраженный Лермонтов упал на клочок кавказской земли, дарившей ему красоту, радость, вдохновение. Был поздний летний вечер. Был гром. Была молния. Был ливень. Это горы оплакивали своего лучшего певца. Поэт лежал на траве, мокрой от дождя. Никто не пришел на помощь. Никто не спас. Я только на днях – в который раз! – стоял на том месте, откуда в последний раз он взглянул на мягкое небо Кавказа, на горы, на белизну их снегов, на земную красоту. Теперь на этой лесной поляне у Машука обелиск с барельефом поэта оберегают каменные орлы, сурово повернув назад клювы. Мне кажется, что это укор орлов людям, не сумевшим уберечь и спасти великого юношу. Здесь одиноко умирал один из лучших поэтов на свете. С того рокового вечера прошло больше столетия. А Парус его поэзии все так же белеет. Белеют и вершины гор, так сильно и любовно им воспетые.

Эти заметки – только знак любви к великому поэту, попытка выразить мое восхищение его поэзией. Горцы, воспетые им, не смогут сказать ему о своей благодарности. Я благодарю его за них и за себя. Пусть в день большой годовщины Лермонтова и мое слово ляжет у его памятника зеленым листом чинары. Слова «Кавказ» и «Лермонтов» звучат для меня одинаково прекрасно, мне одинаково сладостно произносить их. Так было всю мою жизнь. Так будет до конца моих дней. Когда в ущельях произносится его имя, мне кажется, что навстречу из гнезд вылетают орлы. Горы полны звуками его имени, как ущелье – шумом ливня. Гул его поэм раздается здесь, как гул лавин. Они сродни. Вывожу эти строки, и мне кажется, будто я успел к месту роковой дуэли через минуту после кровавого выстрела и словно прижался к дымящейся ране на груди поэта, склонился над ним и увидел его еще не закрытые глаза, которым давали так много утешения белые вершины и звездное небо моей родины.

Все враги и убийцы Лермонтова исчезли вместе со своей жалкой злобой. А Парус его поэзии все белеет. Это еще одно подтверждение того, что победа всегда остается за гениальным художником. Утешим себя этим достойным утешением, мой Кавказ! Благоговейно склонимся над нашим Лермонтовым, словно над павшим героем, как мы умели это делать, и тихо скажем: «Благодарим!» Он победил и врагов и время: бессмертный Парус его поэзии все белеет!..

1964

Быть народным поэтом, художником-гражданином – значит говорить о самом необходимом и насущном для своего времени. Только тогда слово писателя становится как бы равным хлебу. Одним из лучших подтверждений этого стала поэзия Некрасова. Народный поэт России – вот, по-моему, самое точное определение сути его творчества. Он хорошо знал, что художник всегда должен быть на стороне слабых и гонимых, бедных и обездоленных, тех. кто нуждается в его поддержке и защите. Поэтому Некрасов и призывал писателей своего времени стать в ряды бойцов за свободу и лучшую долю для униженных и угнетенных:

За обойденного,

За угнетенного

Стань в их ряды.

Некрасов был верен первой заповеди истинных художников – говорить о самом необходимом и главном для своего времени, что и делает поэта народным, а его поэзию гражданственной.

Национальный гений России Пушкин назвал голос поэта эхом народа. Он же писал:

...в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

Это было как бы завещанием Пушкина другим поколениям поэтов, заветом, которому Некрасов остался верным до конца своей жизни. И тут возникает важнейший творческий вопрос – вопрос преемственности, традиции и учебы, о которых у нас так часто пишут и спорят. И в этом отношении творчество Некрасова дает нам несравненный урок, его опыт остается поучительным. Разве не удивительно, что дворянин, сын крепостника, отнюдь не отличавшегося добрым отношением к крестьянам, он, порвав путы своего класса, писал такие вот строки, в которых слышится стоп и горе родной земли и обездоленного народа:

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал,

Где бы сеятель твой и хранитель.

Где бы русский мужик не стонал?

Стонет он по нолям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках, на железной цени;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи...
Мы можем смело сказать, нисколько этим не умаляя значения гражданственной поэзии Пушкина и Лермонтова, что до Некрасова не было сказано ничего подобного по широте и силе о горе русского мужика, о бедственном положении народа. Ничего в такой степени и с такой потрясающей реалистической беспощадностью не входило в поэзию. С ним в русскую поэзию пришли мужики в лохмотьях и лаптях. Оп нашел небывалые для них образы и ритмы, сказал новое слово. Героями поэзии стали те, для кого доселе были наглухо закрыты ее двери. Разве до него существовало поэтическое произведение, подобное «Кому на Руси жить хорошо?». Нет, не было. То же самое и «Размышления у парадного подъезда», «Железная дорога», «Мороз, Красный нос», «Орина, мать солдатская», «Забытая деревня» и многие другие. А «Крестьянские дети»? Впервые в поэзии появился «мужичок-с-ноготок» - шестилетний мальчик, уже занятый тяжким крестьянским трудом, смышленый, удивительный, полный обаяния! Нет, до Некрасова поэзия не знала подобных тем и героев, несмотря на все величие его предшественников.

А чем же тогда выражаются идеи преемственности, традиций учебы, о которых часто мы толкуем неверно, спорим бесплодно? Сказать, что Некрасов не учился у Пушкина и Лермонтова, было бы просто неразумно. Конечно, учился и учитывал великий опыт в полной мере. Но, не копируя, не повторяя открытое и сделанное ими, а, обогащая и развивая их традиции, сам стал первооткрывателем. Только так поступают настоящие ученики, достойные продолжатели дела своих учителей, не в пример посредственности, довольствующейся лишь эпигонством, повторением достижений предшественников-

Некрасов открыл свой мир поэзии, заговорил языком народа о народе. Он сказал никем до него не сказанное, стал поэтом революционной демократии. В этом его новаторство и величие.

Признавая слово боли и горя, трагическое в искусстве, я не признаю слова, отнимающего надежду у человека. Такое слово я считаю анти человечным и антинародным. Отнимать у человека надежду, отрицать смысл жизни – преступно. И эта важная для творчества истина также подтверждается всей поэзией Некрасова. Поэт не смеет обрубать человеку крылья, а, наоборот, должен стараться помочь ему стать крылатым, дарить надежду и веру даже тогда, когда его слово вынуждено быть горьким и трагическим. И это хорошо знал народный поэт России. Приведу только один пример. Поведав страшную историю, полную жестокой правды, в поэме «Железная дорога», Некрасов все же не расстается с верой в стойкость, мужество и будущее русского народа. Вот его поразительно прозорливые слова:

Вынес и эту дорогу железную -

Вынесет все, что господь ни пошлет!

Вынесет все – и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.
Без суровой правды нет большого искусства. Без нее не спасает и не спасет никакая техника, никакое мастерство. Высшее мастерство – это сама, правда. Без нее работа поэта станет забавой и баловством. На величии истины держатся мир и творчество. И в этом смысле поэзия Некрасова, правдивейшего из поэтов – незаменимый урок для всех нас. Его правда была беспощадна. Он, как бичом, хлестал стихом угнетателей, он был не только правдив, но и бесстрашен. А это драгоценнейшее качество художника. Ни один серьезный поэт не может миновать уроки и опыт Некрасова.

Истинная поэзия должна потрясать. Более столетия потрясает все новые и новые поколения некрасовская поэзия. Такую силу дали ей, мне думается, те ее черты, о которых я попытался сказать.

А какой он лирик! Мне хочется вспомнить хотя бы его «Тройку». Какой тревогой за судьбу женщины, какой щемящей болью за неё пронизано это опять-таки совершенно новое в русской лирике стихотворение, ставшее народной песней. Эти стихи и сегодня, когда я переписываю их для своего этюда, вызывают у меня слезы, волнуют меня так же, как и современников поэта. Я, горестно сопереживая, повторяю строки, написанные сто двадцать пять лет назад:

Не гляди же с тоской на дорогу.

И за тройкой вослед не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!
Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки и сыты и бойки, -

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой...

Говоря о традициях Некрасова, мне бы хотелось подчеркнуть, что у него учились не только те современные поэты, которые близко соприкасаются с ним в смысле приемов, языка или словаря. Опыт гения становится уроком для всех. То же случилось и с поэзией Некрасова. Все мы, так или иначе, учились у него. Нечто подобное в свое время сказал об этом Александр Блок, который многим казался очень далеким от народной боли и гнева. Учиться у большого художника вовсе не значит быть похожим на него.

Благородное имя Н. А. Некрасова продолжает, не тускнея от времени, опять среди великих имен русской и мировой поэзии – наших общих учителей. Это краткое слово – дань глубокого уважения к поэзии и памяти народного поэта России.

1970