Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Наши крестьяне, как и все крестьяне на свете, не только пахали землю, пасли скот, тесали камень и дерево, строили жилища, но и создавали сказки, песни, пословицы, загадки. Они были поэтами. И мы обязаны им за тот полный нетускнеющих красок, неповторимый поэтический мир, который они оставили нам. Эта изустная поэзия и поныне дышит живой жизнью, не увядая, не старея, радуя нас, служа все новым поколениям. Она полна мудрости, веры в жизнь, энергии, света, как и создания фантазии и ума любого народа. Она остается нашим национальным сокровищем наравне с родным языком. Максим Горький назвал народ величайшим поэтом, и это неоспоримая истина. Подтверждением ее является и карачаево-балкарская народная поэзия.

Человеку всегда трудно было жить и добывать своп: хлеб. Ему приходилось воевать, отстаивать свой дом от Жадных завоевателей. На народ обрушивались повальные болезни, эпидемии, неурожай и множество других бедствий, он терпел гнет, унижение, издевательства со стороны сильных мира сего. Но все равно люди должны были жить – и жили. Ни при какой беде не иссякало молоко материнской груди, крестьяне пахали землю, строили жилища, разжигали огонь, растили и кормили своих детей, человеческая фантазия высекала вихревые пляски, удивительные песни, ум не скудел, надежда не погибала. Люди-труженики мечтали о счастье. Они всегда думали, что оно впереди. И это освещало им трудные пути, помогало жить, преодолевая все злоключения. Народ всегда был оптимистом и остается им. Он очищал землю от камней, растил зерно, разводил сады, собирал урожай и верил в вечность земли. Он слышал шуршание созревших колосьев, смотрел на звезды и не сомневался в их бессмертье, в любых условиях был уверен, что солнце всегда будет освещать и согревать мир, в свой час снег будет ложиться на землю, дождь будет поить поля, пастбища, луга, огороды, ребенок всегда будет смеяться, конь – скакать, мельничные жернова – крутиться.

С этой верой он и создавал свои сказки. Они были ему поддержкой, выражали его мечты и надежды. Народ вкладывал в них свой ум и талант. Так переходили сказки – эти жемчужины его фантазии – из уст в уста, от поколения к поколению. Я пытаюсь представить себе, как слагались сказки и легенды. Крестьянин всегда был занят. У него было много забот и хлопот – постоянно приходилось думать о насущном хлебе, сене, дровах, соли. Но все же он находил время слагать и рассказывать сказки. Верно сказано, что не хлебом единым жив человек. У него всегда была, есть и будет потребность в творчестве. И горский крестьянин, мне кажется, слагал сказки, вернувшись с ноля или с пастбища, сидя у очага, нока жена клала заплаты на его изношенный бешмет. А может быть, он придумывал их ночами у пастушьего костра перед белой горой или в пещере, когда пламя освещало скалу. Могло быть и так, что он – пахарь, пастух и сказочник – ехал ночью по сухой горной дороге среди скал, смотрел на звездное небо и в этот час творил свои легенды. А возможно, он это делал, глядя на дождь, который не давал ему работать в ноле или косить и убирать сено. Как бы то ни было, этот труженик каменистой горной земли – был большой поэт. И я, его потомок, ценитель его таланта, ума и воображения, выводя эти строки, снова благодарю его и кланяюсь той земле, которую он пахал, на которой косил траву, нас скот, скакал на коне, плясал на свадьбах, слагал свои легенды той земле, где он, сделав свое дело каменотеса и поэта, нашел вечный покой.

Человек должен жить, своим умом, волей, мужеством, побеждая все трудности и превратности, которые встречаются на его пути. Он рождается для того, чтобы трудиться и жить. Все, что он делает, должен делать хорошо. Человек всегда обязан стараться быть добрым, благородным, щедрым, верным в дружбе и любви, быть преданным своему делу, отчей земле, родному очагу, ему необходимы стойкость, храбрость перед врагами, мужество в жизни — вот главное содержание и суть наших сказок, как и у всех народных сказок на свете. Но при таком общечеловеческом их содержании в сказках балкарцев I! карачаевцев заключены конкретные национальные черты, своеобразие быта, жизни, особенности характера народа. Они порождены нашей родной землей и похожи на нее, в них мы видим ее облик, уже не говоря о языке и его прелести. Многие наши сказки родились в горах. В них живет высота и свет вершин. Они похожи на горы. У них одна суть. Как прекрасны они – сказки и горы! Поэтические особенности оригинала, к сожалению, в переводе во многом пропадают, и передать их невозможно. И тут ничего не поделаешь!

У балкаро-карачаевской сказки есть свой запев и особый конец. Начинается она обычно словами «давно-давно», а кончается: «Как этого не видели мы с вами, пусть так же не узнаем болезней и бед!» Эти слова всегда имели сильное воздействие на меня, в них есть какая-то необъяснимая добрая сила, мощь поэзии и прелесть языка. Но и эта сила во многом увядает в переводе. Но что делать, как известно, каждый язык – это целый мир. Поэтому Поэзия полной и настоящей жизнью живет только на том языке, на котором создается. Перевод произведений поэзии – это не само дерево, а тень от него, не сама река, а только ее отдаленный шум. Читатель переводной поэзии, к сожалению, поставлен в такое положение, что он видит не самое дерево, а тень от него, реки он не видит, а слышит только ее шум. Но и то благо. Хоть в такой степени один народ должен знать художественные создания другого.

С детства я рос в атмосфере народной сказки. Сколько я слышал их в Чегемских горах, как они были увлекательны, завораживающи, ярки, мудры! Их мне рассказывали чабаны на пастбище летней ночью, когда одна гора белела, а другая чернела, и были горы похожи на тех великанов, которые в легендах вели жестокую схватку, пытаясь одолеть друг друга. Мне рассказывали на площади аула старики, которым уже трудно было пасти скот и косить сено. Сказки для них, кроме прочего, были и воспоминаниями. Какими замечательными сказочниками были все эти горцы! Я до сих нор благодарен им. Мальчиком я слушал их, когда скалы освещала луна, а звезды над вершинами горели так, будто вышли из сказки, чтобы посмотреть на белизну вершин. И голос матери до сих пор мне слышится и вспоминается, слившись со сказкой. Вечерами, когда на склоне перед нашей саклей, стоявшей у самых скал, белел снег или зеленела трава, мать рассказывала мне, мальчику, и я, слушая ее, засыпал счастливым сном. Такого сна я больше не знал никогда!

В сказке все крупно и ярко. Она освещена светом народной души, светом ее веры в жизнь, в справедливость, разум, светом его надежды. В наших сказках чаще всего персонажи не имеют имен, они безымянны. Это, должно быть, потому, что сказочные герои имеют собирательный смысл, и народ не считал нужным удостоить какое-нибудь имя этой чести. Вопрос не изучен, но факт остается фактом.

У нашей народной сказки есть еще одна особенность. В ней неправых всегда побеждают те, которые правы. Несправедливость терпит поражение. Эта черта опять-таки идет от оптимистического отношения народа к жизни. Сказочник-крестьянин не позволял себе уступить окончательную победу черной силе. И это замечательно. Это каждый раз победа жизни. Я часто думал и думаю именно о такой силе оптимизма сказок моего народа, стараясь понять и постичь мощь его жизнелюбия. А ведь нашу изустную поэзию создавал народ, переживший многие беды, из пепла поднимавший своп жилища, столько раз, вновь разжигавший огонь в очагах. Так было. А все же он в поэзии выражал свою несгибаемую, неистребимую волю к жизни, стойкость, мужество, мудрость, ясный разум. Поэтому и не увядают, не умирают сказки народа – создания его ума и сердца.

Сказка всегда возвеличивает замечательные человеческие качества, в ней каждый раз побеждают они. А это значит – побеждает народ, его разум, крепость души, человечность, которые неистребимы. Перед ними отступают темные силы, какой бы тяжелой ни была борьба.

Вот главное в сказках в моем их понимании. Мне кажется, что ни один литератор не должен пройти мимо них, быть равнодушным к ним. В них заложена великая художественная сила. Сказка всегда останется школой для поэтов. Недаром так любил и ценил ее Пушкин. Она не умерла и в атомный век, будет жить всегда, чтобы люди ни придумали, и впредь. Сказка — мать поэзии, которая выросла из нее, как колосья из земли. Сказка кажется выдумкой. Но только кажется так. На самом же деле в ней большая правда жизни. У меня всегда вызывало радость то, что в сказках разговаривают не только люди, но и горы, реки, камни, деревья, снег, дождь, животные, трава, а люди понимают их язык. В этом такая большая Поэзия и прелесть!

Благословенна сказка. Так много радости она давала нам всем! Как украсила она детство каждого из нас, став голосом матери и шумом дождя за окном отчего дома!

Я еще хочу сказать вам то, что обычно горский сказочник говорит своим слушателям, заключая сказку:

– Как этого не видели мы с вами, пусть так же не узнаем болезней и бед!

1970

Поэт как личность
В наши дни многие могут писать грамотные стихи, находить для своих строк приличные рифмы. Эта сторона стихотворства поднята высоко. Но сила поэзии, надо полагать, заключена не в этом умении. Тема: поэт как личность — обширна и серьезна во всех отношениях. И мне понятно, какое ответственное дело говорить перед профессорами, преподавателями и студентами Московского университета.

Наш вечер посвящен памяти Муссы Джалиля, его шестидесятилетию. Я не буду пересказывать биографию поэта, содержание его произведений. Не могу, к сожалению, поделиться с вами воспоминаниями о нем – не был знаком с ним, никогда его не видел. Устроителям вечера я обещал сказать лишь о поэте как личности. Мне всегда казалось, что оно, это понятие, определяет многое в художнике, в его творческой судьбе, решает, может быть, все. Об этом говорят опыт и история мирового искусства. Вспомним Сервантеса, Бетховена, Пушкина, Гете, Лермонтова, Рембрандта, Мицкевича, Льва Толстого. Их много, ставших образцами и учителями мужества, человечности, совестливости. Они были могучими художниками, стойкими борцами, умевшими смело вступать в бой за человека, за его свободу и радость, за народы и их права.

Был я в мире человеком –

Это значит – был бойцом.

Так писал тончайший лирик, которого называли олимпийцем. Оказалось, что великий поэт и мыслитель Гете считал лучшей и самой почетной участью для человека вообще и, в частности, для себя – быть на земле бойцом.

Самые светлые и прекрасные слова о сущности дела поэта и его назначении принадлежат Пушкину. Эти строки ныне знает каждый школьник, но не произнести их вслух сегодня на вечере памяти поэта-героя я не могу:

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

Да, писать грамотные стихи ныне могут многие. А человек, сказавший:

Вот и последнюю Песню нишу я, Видя топор палача над собой, —

это уже не просто стихотворец, не только автор рифмованных строк. Это уже личность и личность трагическая. Слагать свою Песню в тот час, когда палач занес топор над головой — это мужество и присутствие духа вдвойне. Для этого мало быть просто храбрым человеком, но еще надо верить в жизнь, в возможную победу всего лучшего и светлого в ней. Муса Джалиль и в час своей гибели верил в правоту своей Родины, в ее грядущую победу. Поэт слагал свою Песню перед неминуемой гибелью и в ней славил жизнь.

И стихи перестали быть просто словами, а стали дыханием их создателя, судьбой, жизнью. Вера в правоту советского народа дала Мусе Джалилю мудрость и смелость. И в невыносимых условиях стал он организатором подпольной борьбы против фашизма. Только так выковывается характер героя. Трудно преодолеть страх смерти! Но без этого нет подвига, двигающего жизнь вперед. Из стихов Мусы Джалиля встает образ мужественного человека, темной ночью смело идущего над пропастью. И стал он героем и примером для всех желающих оставаться людьми. Так живет на земле мужество, подвиг и человеческое достоинство.
Жизнь моя песней звенела в народе,

Смерть моя песней борьбы прозвучит.

Мелкая река не может держать корабли. Муса Джалиль был подготовлен к своему подвигу всей своей жизнью, воспитанием советского человека-ленинца, поэта-интернационалиста, художника-патриота. Справедливая народная война против варварского фашизма выковала из Мусы Джалиля крупного человека, сделала его героем. Таких людей жизнь создает в крутые, тяжелые, трагические часы. Они необходимы ей. Жизнь не может обойтись без них. Они необходимы людям, как совесть. Без них не будет ни красоты, ни радости. Подтверждением этой истины является и жизнь Мусы Джалиля.

Он совершил подвиг, не покорившись врагам своей Родины, душителям справедливости и человечности, убийцам и разбойникам, врагам свободы и поэзии. Да, и поэзии, потому что поэзия издревле служила и всегда будет служить добру и свету, поэзия, на каком бы языке она ни создавалась, под каким бы небом ее голос ни звучал в те годы, как и ныне, была против фашизма, стала на его пути. И фашисты ненавидели поэзию. Кровь поэтов от Данте до Лорки всегда была чиста, как и совесть. Так должно быть. Это природа поэта. Совесть и Поэзия, чистота и поэзия – одно и то же. Чистота снега на склоне горы и белизна вновь расцветшего боярышника испокон живут в поэте, в нем святость хлеба и воды.

Муса Джалиль совершил подвиг, выполняя долг бойца перед Родиной. Но это только одна сторона его дела. Ведь он был не только бойцом, а еще и поэтом. В невероятно тяжелых условиях фашистского застенка сумел создать он тысячи строк стихов, написанных кровью сердца. Это был его поэтический подвиг. Большой человек Муса Джалиль стал большим художником. Это еще раз свидетельствует о том, что личность поэта играет первостепенную роль вето творческой судьбе. Создания художника – это его судьба, его совесть и жизнь. Художнику необходимо бесстрашие, которое так трудно дается. Муса Джалиль проявил двойное бесстрашие – бесстрашие бойца и бесстрашие художника.

В воспитании Мусы Джалиля, подготовке его к подвигу, конечно, большую роль сыграла русская и мировая классическая литература, книги советских писателей. И мне хочется на вечере памяти поэта-героя сказать; пусть славится в веках труд великих поэтов и художников! Мы все в неоплатном долгу перед искусством, перед культурой – этим величайшим благом для всех живущих. Я хотел бы особо отметить заслуги татарской литературы перед художественной культурой республик Советского Востока, особенно Средней Азии. Лучшие представители Татарстана оказали большие услуги многим из наших народов в дело просвещения и культуры. Татарский народ дал нам поэта-героя Мусу Джалиля. Мы благодарны ему за это.

На вечере памяти казненного татарского писателя не случайно вспомнил я испанского поэта Федерико Гарсиа Лорку, в другом краю и в других обстоятельствах, но убитого теми же черными силами фашизма. Это убийство у многих вызывает недоумение. Обычно говорят: зачем убили Лорку? Ведь он не имел отношения к политике. Это заблуждение. Любой крупный художник — явление социальное и общественное. Мы знаем, что первая же вещь Лорки, написанная для театра, его трагедия «Марианна Нинеда» — это трагическая песнь свободе. Нет, Лорка занимал определенную позицию как человек и художник. Он являлся поэтом народа, мастером, возродившим народный испанский романс. Он однажды заявил, что состоит в партии бедных. После этого разве оставалось сомнение в ясности позиции великого испанского поэта? Он был с народом, оставался с теми, кто боролся против тьмы, пел песни свету и добру. Его песни были душой Испании. Потому он и был убит фашистами. Лорка ведь написал вот эти потрясающие стихи об испанской жандармерии:

Черные кони жандармов

Железом подкованы черным.

На черных плащах сияют

Чернильные пятна воска.

Они по дорогам скачут.

Свинцом черепа налиты.

Они не умеют плакать,

Их души лаком покрыты.

Скачут горбатые тени,

Зловещие, словно тучи,

За ними – топь тишины

И страха песок сыпучий.

Не видят ни звезд, ни неба,

Рыщут, как волки, повсюду,

В глазах их сияют жерла

Сеющих смерть орудий.

В горный колхоз «Чолпон» я приехал поздно вечером с заданием газеты написать очерк о сельской учительнице. Моим случайным спутником оказался бухгалтер Тообаев.

Когда мы въехали в аил, уже было темно. Проезжали мимо клуба. Отчетливо донеслось слово Чапаева: «Купаются!» Ребятишки-безбилетники толпились у окон и восторженно перешептывались.

Горы высились совсем близко, но очертания их я видел смутно. Может ли снег на вершинах иметь какой-то свой запах? Не знаю. Но мне определенно казалось, что ветерок в Чолпоне, спускающийся с высот, пахнет горным снегом. Такое ощущение рождалось близостью нетронутого снега на горах в то время, когда внизу все покрылось зеленью и в полдень так благостно греет солнце второй половины мая.

Мы подъехали к дому Тообаева. Я спросил, где живет учительница Кельгенова, и хотел сразу отправиться к ней, Но Тообаев обиделся:

–Так нельзя. Ты сегодня мой гость, со мной ехал, мы спутниками были, уже друзья. Жок, жок, нельзя. Кроме того, учительница Аим больна, беспокоить ее ночью неудобно.

Пришлось согласиться.

Карабаш завел нас с шофером к себе, познакомил с женой и тут же сказал:

– Я схожу в контору, дело есть.

Вернулся он через полчаса. Привел с собой какого-то парня.

– Это сын Аим Кельгеновой, Бектур. Э-э, умный парень, много знает.

Юноша смутился при этих словах Карабаша и робко протянул мне руку. Он был высок ростом, худощав, мечтательное выражение больших черных глаз делало их печальными. Рукава серого пиджака были коротки – он вырос из него. Бектур пришел без головного убора. Густые волосы заменяли кепку.

Встал я утром рано, в шестом часу. Поехал к речке на окраину села. Она катит свои воды от ледников и так спешит, будто горы послали ее с какой-то важной, не терпящей отлагательства вестью к морю, словно она вестовой этих синих хребтов. Кто знает, сколько веков так несется эта речушка! Но она не скудеет, не знает конца, течет стремительно, звонко и проносит сквозь горы Песню о бесконечности, о радости весеннего утра, о радости высоты. Речушки нет на картах мира, но что ей до этого? Она весело делает свое дело — течет.

Умывшись ледяной водой, я поехал обратно. Кругом все в зелени – ноля, сады, хлеба.

Идти к учительнице было еще рано.

Во дворе бухгалтерского дома я присел на толстое бревно.

– С добрым утром, агай!

– А-а, здравствуй, Бектур!

Хотя накануне мы беседовали на киргизском языке, сейчас Бектур приветствовал и говорил по-русски. Я понял, в чем дело. Ему хотелось показать, что он хорошо знает русский язык. Это льстило ему, доставляло радость. Заметно было, как старательно, с каким удовольствием он произносил русские слова:

– Матери уже хорошо, – сказал Бектур, – совсем хорошо, идемте к нам. Она просила прийти.

– Ладно, милый Бектур. Сейчас пойдем, надо же хоть спасибо хозяевам сказать.

В эту минуту вышел к нам сам Карабаш. Я собрался поблагодарить их с женой за гостеприимство и уйти, но он и слушать не хотел.

– Нет, нет, протестовал бухгалтер, – так стыдно будет. Такого закону нету. Болбойт, никак нельзя, болбойт досум. Посидеть надо, покушать надо. Потом пойдешь. А не так — я обижусь, хозяйка моя обидится, дети мои обидятся. Ты уже наш хлеб ел, нашу воду пил, под нашей крышей спал. Мы уже друзья. Такой у нас закон. Жарабайт, байке, никак жарабайт!

На этом я кончил бы разговор о доме радушного словоохотливого бухгалтера, но никак не могу обойти его детей – девочку Кулину и мальчика Асанбека. Ей было пять лет, а ему – три с половиной годика. Вначале детишки стеснялись подойти ко мне, а через час мы уже стали друзьями. Они, перебивая друг друга, рассказывали мне о том, что больше всего интересовало их.

– А у нас маленький волк был, – доложил Асанбек.

Да, – перебила его девочка, – волчонок у нас жил. Его поймал дядя Рыскул. Да. У него большое ружье есть, и борода есть, усы длинные есть. Он волков стрелять ходит.

– Ну-у? А где же теперь ваш волчонок?

– Увезли его далеко-далеко, – ответили хором ребята, – во Фрунзе увезли.

– Вот это здорово!

– А ты во Фрунзе был? – спросил я у малыша.

– Ага, был.

– Когда?

– Завтра был. Кино видел, много машин видел.

– Ой, ой, ой! – удивился я.

– А у нас маленький овчик есть. Сын нашей большой овцы, — заявил Асанбек, радостно размахивая руками.

– А я скоро в школу пойду, – сказала Кулина.

– Я тоже пойду. Пойду, пойду! – захлопал в ладоши мальчик. – Папе-маме пятерки буду приносить. В школе есть пятерки, много есть.

Мы расхохотались. Мальчик явно представлял себе пятерки в виде яблок или конфет.

– Вырасту, шофером буду, – не унимался Асанбек.

– Хорошо, сынок, хорошо, – прервал его отец. Между болтовней ребят и лепетом горной воды было что-то общее.

– Мама, мама! – закричала девочка и побежала в другую комнату. Косички, как плетки, болтались на спине. Асанбек рукавом вытер кос и, подтягивая штанишки, тоже побежал за сестренкой.

А отец вынул из мундштука потухший окурок сигаретки и, растирая его пальцами, долго смотрел вслед детям. – Вот они какие! Да… но вот, понимаешь, на земле как-то все неспокойно. Если снова война будет, много бед будет, много страданий будет. Я с войны хромым вернулся. Но это еще ничего. Если опять война будет — детишкам очень тяжело будет...

Поблагодарив Тообаевых за радушие, я направился к учительнице Кельгеновой. Каракаш и жена вышли провожать нас с Бектуром. В середине двора грелся на солнце серый теленок с большой лысиной на лбу. За нами из комнаты выскочил маленький Асанбек босиком и без шапки. Он снова подтянул штанишки и бросился к теленку. Тот задрал хвост, поднял голову и выбежал на улицу. Мальчик воинственно крикнул: «Э-э!» и пустился за веселым теленком.

Я рос в горах, но все же не мог в это майское утро не удивиться картине, так внезапно открывшейся моим глазам. Горы, словно только что созданные, сверкали так близко, что казалось, протянешь руку и можно коснуться снега. Над хребтами не было даже одинокого, заблудившегося облачка. Синее небо и белые вершины. Тогда мне пришло в голову, что Бетховен должен был очень любить горы: на них похожа его музыка, в ней разлит их воздух, она дышит их высотой.

Мы с Бектуром шли не слеша, разговаривая. Они с матерью жили в южном конце села, еще ближе к горам, чем Тообаев. Крытый камышом дом, аккуратный дворик с деревянной оградой, небольшой сад. Все было сделано на манер русских и украинцев из соседних колхозов.

Бектур открыл калитку, и мы вошли во двор. Аим сидела на солнышке, читала. Наверное, за дни болезни стосковалась по свежему воздуху. Мы вежливо пожали руки друг другу. Рука ее была маленькая, топкая и сухая. На вид учительнице можно было дать лет сорок. Гладко зачесанные назад волосы были тугим узлом завязаны на затылке, лицо – с прямыми чертами и строгим выражением. Отсутствие всего кричащего в одежде, простота, спокойствие, отмеченное даже некоторой торжественностью, неторопливость в разговоре, скупость жестов – все говорило, что Аим является именно той женщиной, какой в моем понимании и должна быть учительница. Примерно такое представление я сохранил и о своих учительницах.

Яблони цвели, согретые майским солнцем. Незаметно росла трава. Кукушка находилась где-то близко. Воробьи праздновали весну. Синее небо над аилом было похоже на лесное озеро в летний полдень, в безветрие, когда ничто не шелохнет и волны замирают.

Аим вспоминала пережитое. Она рассказывала о своей жизни спокойно, тихим, ровным голосом, изредка улыбалась. Воспоминания медленно вели ее по тем нешироким тронам жизни, которыми пришлось ей идти.

–Думаю, что я была одной из первых киргизок, получивших педагогическое образование. Тогда, в начало тридцатых годов, мы, киргизки, с трудом вырывались на учебу. Да и учиться нам было нелегко. Я ходила в школу против воли отца. Он не хотел, чтобы дети учились. Учитель Иманкул часто спорил с ним. Он говорил: «Ты не замечаешь, как идет время, не понимаешь, куда оно ведет. Быков и коней легко можно лишиться, а полученных знаний - никогда».

Аим покачала головой, улыбнулась и продолжала:

- После окончания техникума я вернулась в свой аил. Первый урок я провела в той же школе, где сама маленькой девочкой узнала первую букву. Нока я вела урок, мать ходила во дворе школы. Так она волновалась за меня. Да, мне кажется, что все это было очень давно. Много воды с тех нор утекло. Многое изменилось в жизни. Все мы пережили много. Муж был способным человеком, хорошим учителем. Мы с ним вместе в техникуме учились. Потом работали. Все было хорошо. У нас родился сын. Мы были очень счастливы. Долго выбирали имя, все гадали, кем он будет. Тепло было в нашем доме. Но пришла война. Весной тысяча девятьсот сорок второго года Темирбек ушел на фронт. Был такой же, как сегодня, ясный день. С тех пор мы не видели его, не слышали его голоса... У него всё было впереди. Он почти ничего не успел сделать. Все свои способности унес с собой. Серый костюм, сорочка, Туфли и кепка Темирбека до сих нор лежат в чемодане. Когда сын был поменьше, часто спрашивал: «Мама, скоро Мой папа приедет?»

Мальчик не знал о гибели отца. Скрывала. Мне жутко становилось от его вопросов. Бектур ждал папу, но не дождался. Да и теперь он проснется иногда утром и говорит, что отца во сне видел, разговаривал с ним. Еще тяжелее Мне становится. Меня как-то утешает то, что мальчик похож и а Темирбека. Очень похож. Те же плечи, походка, голос.

Кукушки уже не было слышно, но сытые воробьи продолжали галдеть. Нагретая солнцем трава казалась знойной.

Голос Аим все так же спокойно и ровно вел рассказ о человеческом трудолюбии и трагедии войны. Мимо пролетела ласточка, в клюве принесла былинку. Маленькая птичка трудилась спокойно и мудро. Без этого немыслима ее жизнь. Она будет работать без устали, сделает гнездо, лотом выведет птенцов. Те откроют глазенки на мир, залитый солнцем и полным пьянящего аромата трав. Мать станет заботливо кормить птенцов. Они вырастут и будут также мудро вить гнезда, терпеливо сидеть на теплых яичках, выводить своих птенцов, Потом кормить их.

Мы с Аим молча следили за хлопотами ласточки и думали об одном и том же — о трудолюбии, древнем, как мир, и не знающем старости. Благословенны твои хлопоты, пташка!

Из беседы с вами я понял, Аим Кельгеновна, что вы косите свою девичью фамилию, — сказал я, – как фамилия мужа?

Турсунбеков. Темирбек Турсунбеков. Он погиб в Севастополе весной тысяча девятьсот сорок четвертого года. Больше всего любил сына и не вернулся к нему. В труднейшие мои дни я стала слагать песни о своем горе, о своих надеждах. Это стало для меня большой поддержкой и опорой. До этого я не знала, что Песня так может поддержать человека.

Аим замолчала.

–Знаете, – сказал я, – что мне вспомнилось? Под Мелитополем мы прочитали в газете стихотворение. В нем говорилось, что не все, кто идет в ночной бой, вернутся, не все увидят свои очаги, но и за тех, что падут в эту ночь, пусть будут жить те, которые трудным путем войны дойдут до победы... Многие из нас переписали эти стихи и не раз повторяли строчки, обращенные к друзьям, идущим ночью в бой:

И если закатится моя звезда,

Пусть ваши звезды озаряют ночь!..