Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
Путь абая 3-конвертирован
БАЛЖАН ЖОСПАР — копия, Мадина диплом
| Товарищ, верь, взойдет она, Звезда пленительного счастья… –
прочитал Абай наизусть, по-русски. Е, у русских подобные слова звучали из уст многих людей. Но у нас, казахов, еще не было человека, который посвятил бы будущему своего народа такие пламенные, прекрасные, сокро- венные мысли! – И опять Абиш ненавязчиво выразил свое по- желание, чтобы Абай начал записывать свои мысли, высказан- ные в беседах, в кругу друзей, или приходящие к нему в часы уединения. Абай ничего не ответил на это. Но Абиш, не желая отступать от своей мысли, взглянул в страницу письма Павлова и про- должал свое: Обратите свое внимание на то, как Павлов тоже прекрас- но развивает мысль, которую недавно высказал наш ага. – И дальше Абиш стал читать письмо, сразу переводя его на ка- захский. – «Ибрагим Кунанбаевич, ваши сегодняшние труды, в особенности труды поэтические, создаются ради будущего. Они останутся жить в веках. В грядущем послужат на благо народа. И этому грядущему ничто не может помешать – никакие угрозы, преграды, наказания. Готовьте молодежь к встрече со своим бу- дущим!» Прекрасно сказано! – восхитился Абай. Он еще не брал в руки письма Федора Ивановича, теперь принял его от Абиша и стал внимательно вчитываться. Вечерние сумерки этого дня застали Абая на пути к его аулу. Он приехал туда уже в темноте, спешился возле своей юрты, привязал коня. Подойдя к двери, приподнял полог, согнулся и, открыв дверь, заглянул в дом Айгерим. В юрте стояла кромеш- ная тьма, никаких признаков присутствия человека. Да и снару- жи, когда он подъехал, никто не подбежал к нему, чтобы взять повод коня. Просунув голову в проем двери, Абай позвал: Айгерим! И тотчас, словно вспорхнув со стороны постели, сквозь тем- ноту долетел до него ее мелодичный голос: А-а-а-бай! О, Аба-ай! Это вы? – и этот радостный голос ото- звался столь быстро, словно Айгерим стерегла в темноте тот миг, когда в ее доме появится Абай. Стремительно перешагнув порог, Абай пошел вслепую, рас- крыв руки для объятия, порываясь навстречу теплу родного ды- хания. Жаркое мгновенье, – и вот его рук коснулись ее нежные руки, в перстнях и браслетах. О, Алла… Айгерим, как я соскучился по тебе! – страстно заговорил он в темноте, обняв супругу. – Как нежно звучит твой голос, жаным! Как душа моя истосковалась по тебе, песня моя! Утешь меня скорее, отогрей мое сердце своим сладким дыха- нием, лекарь ты мой! Тихим, звенящим от напряжения счастья, нежным голосом отвечала Айгерим – в той же кромешной темноте ночной юрты: Солнышко мое! Я тоскую, стыну без тебя, жаным! – Она спрятала лицо на груди мужа. Со дня смерти Оспана все вокруг и они оба были в постоян- ном трауре. Оспан был любим Абаем и Айгерим больше всех остальных людей на свете. Немало времени проводила она в траурном доме, рядом с Еркежан. Когда издалека прибывали на поминальные молитвы родственники, Айгерим читала молитвы и пела плачи вместе с ними. Долгое время у Абая не сходило с лица выражение безыс- ходной скорби. Казалось, никогда уже не прояснится радостью его наглухо замкнутая горем душа. Но все равно – между ним и супругой не остывал невидимый жар души. И, словно во время уразы, – набравшись великого терпения, они лишь взглядами передавали супружескую нежность, добрым выражением лиц поддерживали друг друга. И чувства любви, преданности, неж- ного обожания, которые они сдерживали в траурные дни, не только не угасали в них, но, наоборот, вспыхивали еще более высоким пламенем. Однако появилась какая-то щемящая, неизбывная тоска по далекому прошлому, когда Абая и Айгерим связывало с Оспа- ном молодое, горячее, безбрежное чувство братской любви... И эта неутешная тоска всецело одолевала Айгерим в последние дни, она лежала по ночам, в уединении своего дома, и сон бе- жал ее очей. Она рано отпускала женскую прислугу, оставалась в юрте одна и рано укладывалась в постель. И вспоминала дни про- шлых разлук, когда она так же лежала одна и думала о муже… А потом он приезжал – безмерно истосковавшийся по ней… Теми разлуками проверялась их любовь, как испытывается истинная вера искушениями. И ту пору в их сердцах не было и тени сомнения друг о друге… В соседних аулах старухи и болтливые абысын, жены стар- ших родственников, начали судачить, строить всякие предпо- ложения о вдовах Оспана. Но, пожалуй, тема эта завладела жадным вниманием соседей не только в близлежащих аулах, по всему тобыктинскому краю праздные старички и дряхлые сплетницы обсуждали ее. По степному обывательскому представлению выходило: «Если у Оспана осталось три жены, то, в самый раз, братьев у него осталось тоже трое. Вот каждому из них и достанется по одной из этих жен. Тут никакого спора нет. Однако которая из жен какому из братьев достанется? Вот вопрос!» С приближе- нием годового аса вопрос этот звучал все громче в тобыктин- ских аулах. Эти досужие разговоры не могли не дойти до слуха Айге- рим. Однако она, с улыбкою на своем белом, полном, без еди- ной морщины, еще молодом лице, пропускала такие разговоры мимо своих ушей, будто и не слышала их. Она по-прежнему не сомневалась в Абае. Ничто не могло бросить тень на их устояв- шую в годах любовь. Вот и сегодня вечером, когда она встретилась, наконец, с Абаем, ничего другого кроме огромного чувства радости, благо- дарности за ласковые слова и нежные объятия супруга не было у Айгерим. И ее ответное нежное слово «куним» – солнышко, было самым искренним выражением того, что она чувствовала: над нею словно взошло яркое солнце! И то, что он со словами «айналайын, жаным» прижал ее с особой бережностью к своей груди, словно ребенка, было для нее чем-то новым, – но еще более укрепляющим ее надежду и веру к нему. После первого порывистого всплеска чувств, смывших с их сердец всю тоску разлуки, супруги успокоились и тихо повели разговоры о делах насущных. Айгерим, через некоторое время к нам пожалует молодежь. Я пригласил Магаша, Абиша и других из нашего круга. Хотим побыть одни, без чужих, поговорить в непринужденной обста- новке. Ты сейчас пойди, светик мой, и распорядись, чтобы при- готовились к встрече гостей. Пусть зарежут барана, принесут кумыс, поставят чай, – попросил Абай. Айгерим уже засветила большую керосиновую лампу, по- ставила широкий стол перед мужем, усадила его на сложенное вдвое корпе, подложила две большие подушки ему под локти. После этого собралась выйти. Однако Абай задержал ее. Принеси мне книгу Лермонтова, – попросил он. Эта зачитанная пухлая книга была для Айгерим привычной, как любая повседневная вещь домашнего обихода. Взяв ее из рук жены, Абай открыл на нужной странице и погрузился в чте- ние. Молодежь вошла в дом оживленной толпой, сразу наполнив его бодрым шумом, веселыми шутками. С довольным видом, расположившись в ее кругу, Абай попил чаю, приняв чашку из рук Айгерим. В последние годы Абай старался ради здоровья как можно меньше употреблять жидкости. Так посоветовал ему Павлов: беречь сердце, не так много чаевничать, как это при- нято в степи у казахов. Магаш с утра был озабочен вызовом Абая к уездному на- чальнику, хотел поговорить с отцом по этому поводу, но как-то все не выходило. Вот и сейчас, когда все пришли, полагая, что Абай хочет поговорить, посоветоваться с ними именно об этом, разговор пошел совсем о другом. И начал его сам Абай. Вот, дорогие мои, хочу рассказать вам об одном посла- нии, которое получил я утром. Принес его шабарман Есиркеп, отправляли Такежан и Исхак. Один из них, как вы знаете, мой старший брат, другой – младший. Так вот, договорившись между собой, они хотят теперь обработать меня с двух сторон, – ска- зав это, Абай замолк, будто осекся… Среди молодых гостей был Какитай, сын Исхака. Но с детства он воспитывался в доме Абая, был ему как родной сын, поэтому на все дела и поступки Исхака, родного отца, Какитай смотрел глазами Абая-ага. И постоянно тревожился и опасался, как бы Исхак не сделал что-нибудь плохое для Абая. И сейчас Абай заметил, как напряглось и побледнело красивое лицо юноши… Успокаивающе глядя на него, Абай продолжил: После сшибки с жатаками, я думал, мне теперь надо ожи- дать от братьев только ругани да всяческих поношений… Од- нако я получил послание, достойное доброго внимания всех нас. Выношу его на всеобщее обсуждение, потому что дело касается всего нашего аула и каждого очага в нашем роду. Такежан и Исхак говорят о желании провести ас по Оспану раньше, чем пройдет год… Е, чего они так торопятся? – с недовольством проговорил Магаш, которому хотелось быстрее вернуться к вопросу о вы- зове отца в город. – Год и так уже скоро пройдет. Абай окинул спокойным взглядом сына, других и заговорил, обращаясь ко всем. Он объяснил, чем вызвано предложение его братьев. Конец траурного года наступит в декабре, когда люди будут сидеть в своих тесных зимниках. Справить многолюдный ас в таких условиях невозможно. Да и какою будет зима, одному Богу известно, а ехать людям придется издалека. Сейчас, к кон- цу лета, народ ничем особенным не занят, – можно провести ас дней через пятнадцать-двадцать. Если затянуть дольше со сроком – могут начаться осенние дожди, непролазная слякоть на дорогах. С водой-топливом будет туговато. И люди уже нач- нут разбредаться по своим зимникам. Так что есть основание подумать, чтобы провести годовую тризну по Оспану на три ме- сяца раньше. Абай закончил излагать дело, все присутствующие в доме призадумались. Хозяин терпеливо ждал ответа. Наконец, по- кряхтев, откашлявшись, заговорил первым Кокпай. Е, Абай-ага, по-моему, они дело предлагают. Называть можно «годовщина» или «поминки» – это ведь одно и то же. Справлять все равно надо. Я тоже не нахожу времени удобнее, чем теперь, чтобы провести ас. С Кокпаем согласились и Абиш, и Какитай. Не был против и сам Абай-ага. После его одобрения не стал возражать общему решению и Магавья. Назначили Кокпая назавтра ехать гонцом к Такежану, сообщить ему согласие абаевского аула. Но мягкий характером, деликатный Магаш вдруг выступил с неожиданным для всех личным соображением: Ага, решение это правильное, – начал он, спокойно глядя на отца. – Но не лучше ли будет, если обсудить его спокойно в семейном кругу, а не посылать гонцов друг к другу? Я думаю, что было бы хорошо – собраться всем старшим в доме Оспана, и в присутствии его трех жен, а также приемных детей – Аубаки- ра и Пакизат, обсудить все это! Абаю не приходило на ум такое соображение, но оно ему понравилось, и он ласково посмотрел на сына. Существенное упущение в деле было поправлено. Тонкий, хрупкого телосложения, бледнолицый, с едва замет- но пробивающейся бородкой, Магаш был человеком большого сердца, кроткого нрава. Он всегда чутко воспринимал страда- ние другого человека. За это его любили и ценили – и отец, и родные, и все те, которые его знали. Разговор по поводу аса был завершен, и, наконец, Магаш мог перевести его к вызову отца в город. А теперь – не заслуживает ли нашего внимания бумага от уездного головы? – произнес он. Чуткий Абиш заметил, что по прочтении бумаги Абай весь день пребывает в беспокойстве и напряжении, но старается все это удержать в душе. И теперь, желая успокоить отца, Абдрах- ман взял непринужденный тон: Вот и мне хотелось бы узнать, – я не услышал ни слова, что думает по этому поводу сам ага? – сказал и выжидающе поднял глаза на отца. И тут Абай заговорил, сразу взяв решительный, деловитый тон: Е, чего там особенно думать. Разве не услышали вы ре- шение в письме Федора Ивановича? Поеду к уездному голове, поеду и на собрание чиновников в Карамолу, встречусь с ними лицом к лицу, послушаю, в чем они обвиняют меня. Со всеми кляузниками и жалобщиками встречусь в схватке там, где они назначат. Вот вам мое решение. Услышав это, Магаш облегченно вздохнул. Лицо его остави- ло выражение тревоги и озабоченности. Оказалось, что и другие из круга молодых были в душе оза- бочены вызовом Абая к начальству. Услышав спокойный, уве- ренный ответ Абая-ага, все одобрительно закивали, с успокоен- ным видом переглянулись. Абай решил вступить в борьбу с большим злом. Он стряхнул с души тягостное оцепенение перед его беспредельным всемо- гуществом, решил не обнажать перед юными, чистыми сердца- ми своих душевных ран. Он хотел явить перед ними свою реши- мость и волю к борьбе. Пусть увидят они, что он не упадет и не отступит перед злом, каким бы оно ни казалось им огромным и страшным. И он не хочет переложить на их неокрепшие плечи тяжесть грядущих испытаний. Он не может спрашивать у них совета в делах, для них непосильных. Ему надо думать о том, чтобы молодая поросль вокруг него сохранила чистоту души, исподволь воспитанную ими его уроками. Казалось, учитель ре- шил: «Не буду отравлять им душу, заставляя думать их о под- лостях мира. Пожалуй, не стоит мутить их чистые, прекрасные души!» Кокпай, смотревший на Абая, как зачарованный, словно про- чел эти мысли учителя. Эта чуткая, любящая молодежь подозревала некий скрытый злой умысел в действиях Такежана, Исхака и иже с ними, на- правленный против Абая. Он чувствовал, что молодежь многое понимает, – но сознательно не хотел вызывать их на разговоры об этом. Пусть потом сами все увидят и утвердятся в правде. В связи со своим решением ехать в город, Абай лишь вы- сказался: Все правильно. Ас по нашему Оспану лучше справить до моего отъезда в Карамолу. Времени до этого – целый месяц. Вполне успеется… Это предположение Абая прозвучало как продолжение его некой скрытой мысли. Абиш первым заметил это и высказал: Ага, эти два события имеют связь? Каждое из них будет иметь какое-то продолжение? Продолжение? – задумчиво посмотрел Абай на сына. – Хо- рошо, если бы это не имело никакого продолжения. Не хочу я, чтобы моя тяжба с недругами отразилась на вас, дети мои… Пусть хотя бы у вас будет спокойно на душе. На следующий день в траурной юрте Оспана состоялся сход всех его родственников. Участие приняли все его жены, двое приемных детей, из старшего поколения – Такежан, Абай, Ис- хак. Из молодого поколения дозволили присутствовать только Абишу. Еркежан и Зейнеп, вдовы Оспана, вначале посчитали непри- емлемым предложение Такежана и Исхака, но когда Абай объ- яснил им, чем оно вызвано, женщины приумолкли. В этот день Абай встретился с Такежаном впервые после нашумевшего дела жатаков. Со стороны казалось, что два брата уже забыли об этих событиях. Такежан и бровью не повел, ни единого слова не сказал по тому случаю. Но чем искусней тот скрывал свое подлинное отношение к Абаю, тем он настороженнее пригля- дывался к своему старшему брату. Зная, что Такежан не спосо- бен на искренность и прямоту, что за его внешним благодушием кроется что-то совсем иное, Абай постарался ничем не выдать своего недоверия. И снова он с острой тоской вспоминал Оспа- на. Только он один в семье был искренен в чувствах приятия и откровенен в проявлениях неприятия. Только рядом с Оспа- ном испытывал Абай подлинное братство, – остальные братья и близкие родичи казались ему людьми из чужого племени, с неведомыми душами. Но ничего не поделаешь – надо сидеть рядом и спокойно обсуждать общие семейные дела. Сход род- ственников принял решение провести поминки Оспана через двадцать дней. Решили называть поминки не «ас», что означает – годовая тризна, а «жылы» – годовщина смерти. Древняя традиция проведения годовой тризны – аса, в по- следние времена стала забываться в степи. Так, уже много лет назад, не проводилось аса по смерти хаджи Кунанбая. И тогда было много нареканий к Абаю, который не приложил усилий к этому. Но именно с кончиной Кунанбая в роду Иргиз- бай не проводилось аса по смерти знатного соплеменника. Поскольку был объявлен вместо аса – жылы, то уже на дру- гом, более скромном уровне, определялись число приглашае- мых гостей и количество убойного скота. И все равно, ввиду того, что Оспан имел огромное влияние на весь род Иргизбай и его покровительством пользовались очень многие, все его богатые родственники изъявили готов- ность понести немалые затраты на жылы. И общее число при- глашенных было огромное. На забой должен был пойти скот как из имущества самого Оспана, так и из стад многочисленных аулов Оскенбая и всех кочующих тобыктинцев, считающих себя иргизбаями. Абай и жены Оспана не были против такого изобилия на его поминках. Но Абиш высказал свое отдельное мнение: Это же так неуместно! Столько скота будет забито, чтобы съесть его за один день! Не лучше ли было бы использовать этот скот ради какого-нибудь хорошего, полезного дела? Такежан даже не был удивлен словами Абдрахмана: «Это у него от русского воспитания. Ничего не понимает!» – посчитал он, с улыбкой снисхождения глядя на племянника. Е, голубчик мой! Что может быть более полезного, чем исполнить дело, угодное духу наших предков? Ради такого дела вполне уместно израсходовать сколько угодно скота. Так было всегда! И это вполне одобряется шариатом! – поучал Та- кежан. Шариат предписывает, чтобы еда с поминок попадала к го- лодным и бедствующим, – возражал ему Абиш, давая знать, что он сведущ в шариате. – Но у вас-то что получается? Вы за- валиваете мясом сытых, заливаете кумысом уже захмелевший от него праздный люд! Я понимаю дело так: весь щедро выде- ленный на поминки скот не надо использовать полностью, че- рез силу поедать за один день, – а передать весомую его часть в живом виде тем, у которых совсем нет скота. Именно такое ваше деяние пойдет во благо духу усопшего, а не в похвалу и хвастовство его рода. Абаю захотелось уточнить пожелание Абиша, и он спросил: Кому следует, по-твоему, передать часть жертвенного ско- та? – А хотя бы тем же неимущим жатакам. Или мало других, доведенных до отчаяния нуждой и нищетой? Они ведь многие годы трудились на этот аул, работали скотниками, пастухами, были прислугой. Почему бы именно сейчас, по случаю поминок, не поддержать своих бедных соседей? Речь Абиша явно не понравилась Такежану и его окружению. Однако никто Абишу и не возражал. Его слова были убедитель- ны. Отцу же, Абаю, они показались просто замечательными. Он за этими словами услышал голос нового поколения. Такежан не испытывал никаких враждебных чувств к Абишу. Но его «неприличная прямота» была воспринята дядей как при- знак легкомыслия и пустопорожней болтливости. И посему, ко- ротко хихикнув, Такежан пренебрежительно заметил: Абдрахман, голубчик, с чего ты заладил одно: жатаки- матаки! Черт с ними! Если ты говоришь о бедных, то предоста- точно их можно откопать и среди наших соседей. Кому надо тому и поможем! – и, отвернув голову в сторону Исхака, под- мигнул ему. Исхак же не собирался придавать хоть малейшее значение словам Абиша, он даже не слушал его, уделяя внимание только словам старших. Но сейчас, желая окоротить говорливого пле- мянника, Исхак коротко подытожил: На поминках предусмотрен скот и на пожертвование, и на подаяние бедным. Придет время, – посмотрим, что к чему. А сейчас незачем об этом говорить. Здесь Абай промолчал. С наступлением вечера родственники, обговорившие все во- просы, стали расходиться. Абай, взяв с собой Абиша, направился к своему аулу. Они решили пройтись пешком, вели своих коней в поводу. Положив руку на плечо сына, Абай шагал неторопливо, вспо- миная недавние слова Абиша. Ты говорил правильно о жатаках, нищих и обездоленных. Но я хочу тебя вот о чем спросить… Ты говорил это, начитав- шись умных русских книг, или же сам стал понимать, отчего та- кое положение у жатаков? И книг начитался, отец, и сам увидел то, как живут жатаки. Ты разве бывал у жатаков? Гуляя пешком, заходил к ним в аул. Что, и Даркембая видел? Да. Это хорошо, сынок. Даркембай – мудрый человек. То, что вычитываем мы из книг, он берет из самой жизни. И пробует на собственной шкуре. Да, и это правда. Если сумеешь аксакала расположить к себе, то услышишь от него назидательное слово самого наро- да… Но я хочу поговорить с тобой вот еще о чем. Ты хотел бы, чтобы часть жертвенного скота мы раздали неимущим жатакам. Ну хорошо, мы распылим скотину по одной, по полутора голов… Это будет неплохая подмога многим беднякам на целый месяц. Но, астапыралла... знаешь ли ты, как огромна масса нуждаю- щихся в одной только нашей тобыктинской степи? Для них такая благотворительность – как клочок старой шкурки. Сможешь ли ты таким образом помочь своему несчастному народу, Абиш? Станешь ли ты лекарем от нищеты для бедного люда? – спро- сив это, Абай испытующе посмотрел на сына. Абиш смутился, не нашелся сразу, что ответить. Потом, опу- стив голову, тихо молвил: Отец, я ведь еще не закончил свою учебу… Да, не закончил. Но скоро закончишь. И таких, как ты, будет уже немало на нашей земле. Казахские дети получают сейчас русское образование. Уже известна учащаяся молодежь из Кар- каралинска, Омска, Караоткеля, из еще более дальних мест – Оренбурга, Троицка, из среды обитания Младшего жуза… Вы будете первыми ласточками новой эпохи. Как перелетные пти- цы из настоящего в будущее. Ага, но казахская молодежь из тех мест, что вы перечисли- ли, получает не такое уж хорошее образование… Знаю. Им приходится довольствоваться малым. Они по- головно становятся толмачами, писарями. И многие из них вместо добра приносят своим людям одно зло, занимаясь вы- могательством, беря взятки. В лучшем случае, они могут стать исправными чиновниками. Мне встречались люди, в Петербурге и Омске, которые чи- тали ваше стихотворение «Учатся в интернате». Они лестно от- зывались об этих стихах. Ну, в таком случае, можно считать, что это мыслящая мо- лодежь, – улыбнулся Абай. – К таким относишься и ты, мой сын. Вот и скажи мне, от себя и от всей мыслящей молодежи, как вы представляете свое будущее? Ответ один: закончим учебу, начнем работать. Постараем- ся быть полезными людям, находясь на своей службе. На службе при канцелярии «жандарала» или в конторе уездного начальника? Толмачом в суде? Для народа пользы бу- дет немного, сынок… А найдется ли среди вас человек, который захочет послужить своему народу в самом высоком смысле? Как лучшие русские мыслители? Из подобных людей среди казахов я знаю только двоих. И кто же они? – спросил Абай. Один из них – Чокан Валиханов, умерший совсем моло- дым. Второй – Ибрай Алтынсарин, выходец из Оренбургской земли, – ответил Абиш. Абай знал об Алтынсарине, слышал о нем много хорошего. Про Чокана знал мало. Абиш охотно стал рассказывать отцу о них. Он слышал от многих известных людей Сибири про писа- теля Чокана Валиханова. Мне, к сожалению, не приходилось читать его книг, – сказал Абиш. – Но каждый, кто читал, высоко отзывался о них. И еще говорили мне, что после него оставалось много рукописей, ко- торые куда-то исчезли. Абай и Абдрахман с сожалением говорили о ранней смерти Чокана, о пропаже его рукописей. Алтынсарин тоже писал книги, сочинял стихи. Он также от- крыл первую русско-киргизскую школу. Вот кто своими знания- ми послужил казахской молодежи в самом высоком смысле! – воскликнул Абиш. Барекельди! Это достойный пример для всех. Его школа – великое начинание! Если бы все казахи, получившие хорошее образование, вернулись в родную среду и открыли в своих уез- дах такие же школы! – рассуждал Абай. Отец, а я ведь хочу поставить перед собой именно такую цель! – вдруг взволнованно заговорил Абиш. – Прошу выслу- шать и не судить меня строго… Отец при всех встречах всегда выказывал ему беспредель- ное доверие, был откровенен с Абишем, до конца искренен во всем. Благодарный сын отвечал отцу тем же. Но все равно ему было трудно сейчас сделать свое признание. Абиш признался, что артиллерийское училище, куда он по- ступил волею случая, стало ему в тягость. Военная школа вос- питывала и муштровала учеников только в одном направлении, готовила из каждого юнкера орудие, инструмент для защиты и поддержания царского престола, короны. На всю жизнь оста- ваться бездушным, тупым исполнителем чуждой воли – не хо- телось… Думаю, – надо все оставить и приехать сюда, в Ералы, по- строить школу и обучать русской грамоте окрестных детей. Не- давно мне Даркембай говорил: «Не увози за пазухой получен- ные знания… Неси свет науки в родные края. За твоей спиной родная поросль, детишки. Дай им русское образование!» И мне показалось, отец, что это пожелание не только одного Дар- кембая… Сегодня, в разговоре с нашими аксакалами, я не стал раскрывать перед ними все свои мысли. А подумал я, что хо- рошо бы часть скота, собранного для поминок Оспана-ага, по- тратить на постройку школы в среде жатаков… Сейчас, после разговора с вами, я окончательно утвердился в своей мысли. Что скажете на это, отец? – волнуясь, спросил Абиш, завершив свое признание. Айналайын, мой Абиш, ничего я не могу тебе сказать, кро- ме того, что счастлив я слышать твои слова и благодарен тебе за них безмерно! Слова благодарности Абая потрясли Абиша. Сын словно увидел раскрывшуюся душу своего великого отца, в которой жила беспредельная любовь и забота о своем народе. Чувство радости, гордость и восхищение переполнили сердце Абдрах- мана. Их пешая прогулка подошла к концу. Ведя за собой коней в поводу, отец с сыном приблизились к своему аулу. Подходя к дому Айгерим, Абай завершил разговор о поминках Оспана: Завтра, когда мы втроем, Такежан, Исхак и я, будем распре- делять скот для подаяния бедным, я выскажу, в нужную минуту, твое предложение. Своею волей посодействую, чтобы жатакам досталось как можно больше скотины. Чтобы подать пример, я пожертвую своего скота больше, чем каждый из братьев. Уже возле самых дверей юрты Абиш, словно споткнувшись, пошатнулся и остановился, схватившись рукою за грудь. Абай обеспокоено спросил, что с ним. Сын, невольно скорчившийся от боли, убрал руку с груди и выпрямился. Уай, что-то кольнуло в груди. Вчера ночью спал, не укрыв- шись, вот, наверное, грудь и застудил. Колики напали. Что бы там у него ни было, но выразился Абиш так, как мог бы объяснить свое недомогание любой степняк из народа… Со дня приезда в родные степи его болезнь не подавала еще столь явного признака… Однако его простонародное объясне- ние успокоило отца, сняло с него вдруг появившуюся на сердце тревогу. С того дня прошло около недели. Вдруг в полдень приехал Утегелды, джигит из ногайского аула. Он решительно был на- строен откровенно поговорить с Дарменом и Абишем. Никто ему не поручал это сделать, послания никакого не отправил с ним. Он выехал самостоятельно, единственно по той причине, что уже никакого не было покоя у него на душе – от сочувствия к девушке Магрипе, исстрадавшейся в гнетущей неизвестности. Но страдала не только одна Магрипа. Взрослые ногаи, главы большого аула, старики и старухи-родственницы пребывали в состоянии неопределенности и выжидательной насторожен- ности. Все окружающие казахские аулы были отнюдь не прочь породниться с ногайским, богатым и сильным, с красивыми не- вестами, и засылали туда сватов довольно часто. И к Магрипе этим летом уже дважды приезжали свататься. Но сватам было отказано, ибо сдерживало родичей девушки тайное послание Дильды к матери Магрипы: «Пусть не отвлекаются на других женихов, наши намерения не изменятся. Всевышнему будет угодно, так порадуемся, соединив Абиша и Магрипу. Просьба только одна: потерпите. Храните спокойствие». С тех пор ничего не изменилось. Магрипа сидит, словно без веревки связанная. В этом году и отцам ногайского аула пора было заполучить ясность насчет ее сватовства. Задержка с ним могла быть объяснена только одним: смертью Оспана в роду Кунанбая. «Видимо, глубокая печаль, охватившая Абая, не по- зволяет ему без задержки заслать сватов. А потому нельзя их винить в том, что не сказано следующего слова после первого, обещанного». Молодые женщины, подружки-невесты, сочувствующие Ма- грипе, закручинились о том, что с тех пор, как побывал в ауле и уехал Абиш, не было от него ни единой весточки. Утегелды хорошо прознал обо всех этих женских переживаниях и пере- судах в ауле, однако от самой девушки он не услышал ни слова жалобы. И ему, столь постаравшемуся ради первых шагов их встречи и знакомства, была известна секретная причина тер- пения и спокойствия Магрипы. В начале прошлой зимы Дар- мен и Утегелды, встретившись, «написали», поочередно диктуя Магашу, якобы письмо от него старшему брату. В письме было с чувством поведано о состоянии души красавицы Магрипы, в чем-то крепко обнадеженной Абишем. И, получив это письмо, Абиш написал братишке ответное письмо из Петербурга. В нем были строчки, обращенные напрямую к Магрипе. Письмо было передано через Утегелды девушке в ногайский аул. Он и те, ко- торые ждали от далекого джигита прямых и ясных слов: «мол, хочу немедленно жениться на тебе», были сильно разочарова- ны. Ибо он написал: «Милая ровесница! Я не забыл вас. В моей душе хранится великое уважение и почтение к вам. Посылаю свой привет, чтобы вы знали и помнили об этом». Утегелды даже и предполагать не мог, что пишутся такие письма, напичканные столь мягкотелой деликатностью. О чем тут настрочил твой умный торе? – забушевал Уте- гелды. – Почему Кудай не вложил ему в уста такие хорошие, крепкие слова: «Сгораю от любовной страсти по тебе! В скором времени в ваш аул прискачет атшабар от меня! Передай с ним свое слово верности мне!» Или у Абиша, если он скажет от- кровенные слова, коня отнимут, чапан стянут с плеч? Отчего же уклоняться ему? Какие-то проволочки устраивает, жилы тянет! Мне поехать к Магыш – и что сказать? Намерен он ее брать или не намерен? Омай! Или сказать мне, что свататься пока еще не собирается, а посылает свой скромный привет?» Но когда Магрипа получила в руки то письмо Абиша, она была бесконечно счастлива. Веселый, звонкий смех ее несколь- ко дней доносился до юрты Утегелды. Девушка целыми днями пела нежным своим голосом разные песни. Утегелды только ру- ками разводил. В ее голосе звучала надежда, которую Абиш сумел ей пере- слать из Петербурга в степь – прямо в ее сердце. Но чем больше слушал трепетный голос Магыш джигит Уте- гелды, доверенный от предполагаемого жениха, тем больше простодушный ногаец возмущался в душе на этого жениха. И вот теперь он приехал с намерением своими устами, от- крыто высказать Абдрахману, что терпению его пришел конец. Но сначала Утегелды об этом высказал Дармену. Тот уговорил ногайца не горячиться и оставил его у себя ночевать. Вечером того же дня Дармен пошел к Абдрахману и, наедине с ним, ис- кренне выразил ему свое мнение, – такое же, как у ногайца Уте- гелды. На этот раз Абиш не ушел от разговора. Приехал Утегелды? Магрипа, говоришь, ждет от меня одной весточки? Знаю. Но и ты должен знать: у меня также есть тайна, которую она должна узнать только от меня… Передай Утегел- ды, что я не доставлю Магыш никаких неприятностей. Даже не- чаянно... Будет у меня к нему и к тебе одна просьба. На днях мы с тобой вечером тайно отправимся в ногайский аул. Сделайте так, чтобы мы с Магрипой встретились где-нибудь, хотя бы на часик, – попросил Абиш. Дармен немедленно передал просьбу Утегелды, тот уехал, не задерживаясь. По приезде домой поговорил с Магрипой и с женой Мусабая, они втроем составили ответ Абишу: «Пусть приезжает, встретитесь в доме Утегелды». На третий день, как было условлено, в час отхода ко сну, на каменистой тропе, за небольшой горой перед ногайским аулом Абиша и Дармена встретил Утегелды. Все пространство прохладной осенней ночи было залито лунным светом. Путники выезжали из Ералы под вечер, по- сле возвращения овец с пастбищ. Им не хотелось встречаться с людьми на дороге, ибо приближались поминки по Оспану, и всякие досужие разговоры по поводу сватовства невесты были недопустимы для Абиша. И сейчас, уже подъезжая к ногайско- му аулу, путники были довольны тем, что никто не увидел их на пути, при свете яркой луны. Когда в тишине ночи послышался звонкий топот копыт, Дар- мен успокоительно поднял руку: «Едет!» И вскоре впереди по- казался Утегелды, одетый в серый чекмень, на коне серой ма- сти – чтобы сливаться с мглой ночи. Этот джигит был опытным человеком в делах устроения ночных свиданий и всяких других джигитских проделок, когда нужно было быть невидимым. Абиш давно слышат цокот копыт коня по камням, – но увидел всадника внезапно, словно тот возник из воздуха перед самой головой его лошади. Омай, Утегелды, ты ли это? Появляешься из ниоткуда, как привидение! Утегелды припал к гриве лошади, распластался на ней и во- все слился с нею. Снизу искоса глядя на Абиша, стал балагу- рить: Гляди, чем я не ночной вор? Никакая собака меня не заме- тит! Ни одна сука в ауле не тявкнет! – шутливо похвалялся он, горделиво выпрямившись в седле, поводя плечами. – Теперь отсюда держитесь прямо на ту звезду. Подъедете к заметному утесу с острой макушкой. Оттуда до аула рукой подать, там и подождете немного. А я сейчас отправлюсь назад, всех подго- товлю к встрече и подъеду за вами. – С тем Утегелды и уска- кал. Спустя примерно час, привязав коней на калмыцкий манер, голова к голове, джигиты направились пешком к аулу. Место встречи, по последнему выбору Магрипы и ее женге, было назначено не в доме Утегелды, как договаривались рань- ше, а в юрте-отау для молодых, стоявшей рядом с Большой юр- той Мусабая. К приходу Абиша и его спутника в юрте был поставлен кру- глый столик, на торе расстелены корпе для гостей, горела яркая лампа. Магрипа и ее женге Турай стояли перед высокой крова- тью с костяной инкрустацией, находившейся справа от тора. На девушке был расшитый камзол, сверху накинут бешмет из кра- шеной черной чесучи. Головку ее накрывала тюбетейка-такия в позументах, украшенная пучком перьев филина. Эту шапочку с особенным волнением рассматривал Абиш, – она была на де- вушке в первое их знакомство… Там, далеко за снежными вью- гами зимы, он не раз представлял ее именно в этой шапочке… тогда лицо ее было безмятежно прекрасным, сияющим. Теперь на этом лице читалось напряженное волнение. Де- вушка была бледна. Она показалась Абишу сильно похудев- шей, утратившей пылкую радость юной женщины, осознающей всю силу своей незаурядной красоты, – как было в прошлом году... Но вместо этого, – другая, еще более могущественная и при- тягательная красота воссияла на ее лице, излучалась в блеске ее огромных серых глаз. Это была красота пробудившейся чу- десной души, осиянная светом зрелого разума. Сначала, когда в юрту вошли гости, Магрипа стояла скован- но, без кровинки в лице. Но когда Абиш подошел и, на русский манер, протянул ей руку для приветствия, она вся вспыхнула, словно ее накрыло горячей волной. Жена Мусабая была взята из рода Иргизбай и приходилась старшей родственницей Абишу, она встретила его тепло. В доме уже закипал самовар. Женге сама взялась прислуживать гостям, разливала чай, потчевала и Магрипу, и Абиша с его дру- зьями. За чаем почтенная, обстоятельная байбише начала расспра- шивать у Абиша, сколько времени он пробудет в ауле, сколько ему осталось учиться у русских, где он собирается жить после учебы. Умело налаживая непринужденную беседу, ловкая бай- бише сумела преодолеть общую скованность первых минут встречи. В ее вопросах не было ничего предосудительного, излишнего по отношению к гостю, ибо она приходилась ему родственницей и резонно могла пожелать услышать многое из того, чего еще не знала. Задавая свои вопросы, хитроумная женге заставляла Абиша высказать все, что интересовало ее подопечную Магыш. Итак, справившись со своими задачами посредницы, женге Ту- рай удалилась. После чаепития Утегелды и Дармен, заявив, что идут про- верить коней, также вышли из юрты. Оставшись наедине с девушкой, Абиш разволновался еще сильнее, заговорил с дрожью в голосе: Магыш, я очень хотел увидеться с вами. Благодарю, что вы не воспротивились этому. Магрипа на это ничего не ответила. Смущенно улыбнувшись, бросила мимолетный взгляд в его сторону и сразу же опусти- ла ресницы. Молодая, чистая, хорошо воспитанная красавица- ногайка, никогда еще не остававшаяся наедине с молодым джи- гитом, не столько стеснялась его, сколько была в недоумении от его поведения и речей. Однако, ничего не отвечая ему, она сидела к нему вполоборота и, – по всему виду ее, – вслушива- лась не столько в его слова, как прислушивалась к тому, что говорило ее собственное сердце. Айналайын, Магыш, я приехал в этот раз, чтобы просить у вас прощения… – наконец высказался он определенно. Магрипа продолжала молчать, ощущая в душе сильнейшее недоразумение: «Просить прощения?! За что?» Как бы услы- шав эти слова, Абиш опустил голову и тихо произнес: За то, что заставил слишком долго ждать… Без веревки связал вас. Магрипа сидела, прикрыв ресницами глаза, и спрашивала себя: «О, Аллах… Да разве я винила его за то, что ждать при- шлось?..» Мгновенно лицо ее вспыхнуло от стыда, покрылось пунцо- вым румянцем. У джигита, наоборот, оно побледнело, нахмури- лось, стало отчаянным, лицо его истинно представляло все, что происходило у него в душе. Также заранее прошу прощения за то, что хочу я вам се- годня сказать… признаться… Никогда не поздно, как говорится, сделать благое дело… Я приехал открыть вам тайну, которую не открыл ни отцу с матерью, ни братьям. Вся недобрая правда в том, что я вовсе не собирался сегодня объявить свое оконча- тельное решение для нас двоих… – Так говорил Абиш, и голос его не раз прерывался. «Но тогда зачем, зачем он приехал?» – Магрипа на этот раз вся похолодела, и лицо ее сразу стало натянутым, побледнело. Магыш, увидев вас в прошлом году, я понял, что встре- тил на этом свете самого дорогого для меня человека. Это так, Магыш… Но есть одна тайная причина, которая не дает мне возможности поклясться в верности вам и просить своих роди- телей: «сватайтесь!» И я никак не решаюсь теперь приоткрыть перед вами завесу тайны... Бесконечная печаль пала на сердце Магыш. Она сразу по- думала, что это за тайна может быть у такого чистого душою, открытого для всех джигита. Эта тайна, наверное, – данное уже кому-то слово, которое он не может нарушить. Есть у него дру- гая возлюбленная. Что тут удивительного? Разве только я одна могу изводиться из-за такого джигита? У него обещание, кото- рое он дал той возлюбленной, – вот и вся «страшная тайна». А иначе – что может быть? И снова, услышав ее невысказанный вопрос, Абиш тихо от- ветил: Это болезнь, Магыш… Я имею в виду мою болезнь… Какая болезнь? – невольно вскрикнула Магрипа, впервые за все время встречи подав свой голос. И вновь ее лицо запылало, разрумянилось. Сумасшедшая радость охватила ее: значит, не соперница? Ну а болезнь… Что за болезнь? О, разве болезнь может иметь какое-то значение! Ведь Абиш для нее – все, и вместе со своей болезнью. Еще с прошлого года врачи в Петербурге нашли у меня больные легкие. Ничего не буду скрывать, Магыш. Очень хоро- ший доктор сказал мне, вполне откровенно: я не должен обзаво- диться семьей. Девушке за меня нельзя выходить, потому что, если болезнь пойдет дальше, она может передаться жене… Как видишь, моя радость, я очень болен, в этом и вся моя тайна. Вот я и приехал, чтобы открыть тебе, душа моя, всю горькую, недобрую правду. Абиш, и это все? Короткий этот ответ мгновенно открыл Абишу многое. Ее се- рые большие глаза, блестя набежавшими слезами, неподвижно смотрели на него. В этих глазах он читал ее, Магрипы, сокро- венную тайну. Она была в том, что ногайская красавица всем сердцем своим любит его, верит ему, что уже давно все свои помыслы о беззаветном супружестве и привязанности на всю жизнь связала с ним. И если была бы другая, более спокой- ная и соответствующая обстановка для признания, то девуш- ке было бы труднее выразить все это. Пораженному джигиту показалось, что она даже благодарна ему за его откровенное признание. Оу, но я же сказал, что болезнь передается… Неужели вы не поняли, что это не дает мне никакой надежды… Видно, не судьба быть вместе. Она оказалась жестокой к нам. Удивительно повела себя дальше ногайская красавица. То, что она с таким спокойствием восприняла известие о страшной болезни Абиша, вначале насторожило его: не легкомыслие ли девичье проявилось при этом? Но в следующую минуту, услы- шав ее ответные слова, высказанные со всей искренностью и страстью любящего сердца, джигит снова был потрясен ее сло- вами: Абиш, мне тяжело слышать, что вы больны. Но если вы думаете, что любая болезнь, пусть самая страшная, станет пре- градой между нами, то я скажу вам, что это не так. Для меня ясно давно, что я с вами готова разделить все радости и все горести, Абиш. Искренне любящие друг друга люди должны ведь так и поступать… У меня нет другого желания, кроме того, чтобы связать свою судьбу с вашей и вместе пройти через все испытания жизни. Магыштай, жаным, неужели вы так сильно любите меня? Могу ли я поверить? О, я ничего не боюсь! Что бы ни стало на моем пути к вам… Магыш, айналайын, до конца ли вы понимаете, что говори- те? Если болезнь усилится, можете заболеть и вы. Ведь между нами стоит смерть! Смерть, моя любимая! Вы понимаете? Всего лишь смерть? Да, смерть! Я уйду и тебя заберу с собой… Зачем нам это? Ты умрешь, – но день вечной разлуки с тобой для меня станет последним днем моей жизни, родной мой! Магыш заплакала, крупные слезы переполнили глаза, хлы- нули по ее лицу. Не помня себя, джигит обнял плачущую девуш- ку и стал покрывать поцелуями это прекрасное лицо, эти пла- чущие глаза. Не противясь ему, Магрипа отдалась поцелуям, сомкнув свои длинные нежные руки на его шее. Их молодая, сильная взаимная страсть возникла сразу и вне- запно, в минуту самую горькую и трудную для них обоих. И в том была порука истинности их чувства. Прежде чем оно родилось на берегах этой жизни, они успели вместе познать и преодолеть такие роковые преграды, как «разлука», «судьба», «болезнь», «смерть». Теперь все эти мучительные преграды позади, – и жаркое солнце великой любви воссияло над ними. Бесконечно длилось их безмолвное, беспамятное объятие. Надолго замерли они, не отрывая глаз друг от друга, любуясь друг другом, тихо торжествуя. Но пришло время расставания. Абиш объявил невесте свое решение: Скоро справим поминки Оспану-ага. После чего в аул к вам приедут свататься мои близкие люди… Но уже отныне и навсег- да, Магыштай, – ты самый близкий и дорогой мне человек, ты моя радость и счастье, единственная любовь и спутница моей жизни! Эти слова вознесли Магрипу в сияющее поднебесье сча- стья. Наутро, собираясь садиться на коня, Абиш поведал о сво- ем решении Дармену и Утегелды. Последний не уезжал с ними, оставался в ногайском ауле. Тебе и Дармену – вам обоим от всей души моя благодар- ность за все! Теперь Магыш будет моей супругой. Иншалла! Мы уже все решили. Е! Зятек! Айналайын, хвала твоим устам! Давно бы так и сказал, по-нашему, по-простому. А то ведь было не понять – то ли по-казахски, то ли по-русски… Иди ко мне, дай обниму тебя! И Утегелды крепко прижал к груди Абиша. Абдрахман и Дармен уехали из аула радостные, веселые, – чтобы в следующий раз вернуться туда уже за невестой. В ОКРУЖЕНИИ В 1 поминках по Оспану участвовали все аулы Кунанбая, и родственники изрядно переутомились, принимая много- численных гостей, обеспечивая коновязью и кормом великое множество их лошадей. Стойбище аульное было истоптано и замусорено, надо было перекочевывать на другое место. Откочевала на новую стоянку и хозяйка очага Исхака, жен- щина властная и надменная, державшая мужа под каблуком. Звали ее Манике. На новой стоянке рядом с ее аулом распо- лагался аул Такежана. И теперь жены двух братьев, да и сами братья, могли в любое время встретиться и обсудить все на- сущные дела. Каражан устроила ерулик, угощение по поводу прибытия на джайлау новых соседей, созвав всех родичей из их аула и многочисленных соседей. После обильной трапезы гости разошлись, а Такежан и Исхак пошли ставить временный уранхай. Оставшимся жен- щинам и нескольким мужчинам, особенно никуда не торопив- шимся, властная Манике бесцеремонно заявила: Е, все из нашего аула! Вам что, неохота уходить из дома моего ахкема1? Поели как следует, попили, – пора и честь знать. Расходитесь по своим делам! Дом Каражан опустел, остались только две абысын – стар- шие жены братьев. Похудевшая с возрастом, с плоским чер- ствым лицом, Каражан смотрелась старухой. Манике же, не намного моложе, полная, круглолицая, с двойным подбород- 1 Ахкем – старший деверь. ком, имела цветущий вид и одета была щеголевато. Во всей округе не было женщины, которая столь тщательно следила бы за своей внешностью, облачалась бы в такие нарядные кимешек, так умело крахмалила и подсинивала свое белое одеяние. На ее чесучовом камзоле пуговицы были отделаны драгоценными камнями. Манике рожала мало, – всего одна дочь выжила, и ни одно- го сына. Она была второй женой Исхака, у которого от покой- ной первой жены было два сына, Какитай и Ахметбек. Когда умерла их мать, появилась в доме красивая Манике, стала в нем полновластной хозяйкой и любимой, избалованной су- пругой Исхака. Она подчинила мужа своей воле не только в силу надмен- ного характера, злоязычия и властности. Она пристрастилась курить опиум, к чему приучила и мужа, и он в последнее время полностью подпал под ее тлетворное влияние. Приобретая опиум и анашу в проходящих по тракту ташкентских карава- нах, она вовлекала Исхака в домашние опиумные «увеселе- ния», после которых он становился еще более безвольным и послушным. Она могла дерзить ему как угодно, держалась с ним надменно, словно он приходился ей не супругом, а кем-то из незначительных, подчиненных соседей. Начала вести себя настолько дерзко и заносчиво, что ее стала бояться вся родня – весь Иргизбай, Олжай. Мужчины сторонились Манике, убегая от ее злого, ядовитого языка. И только один Оспан, когда был жив, мог бесцеремонно осадить бабу и поставить на место: Взяла верх над мужем и остервенела. Твое бесстыдство не знает равных по всей степи. Однако, айналайын, поделись тайной, – какое у тебя происхождение? Вот все мы – казахи, считаем себя детьми человеческими. А ты у нас кто? Не гурия ли небесная, изящная да нежная? В таком случае – чем ты ка- каешь? Неужели тем же самым, что и все грешные создания? Или то, что у нас смердит и воняет, из твоего райского тела выходит самым нежным благоуханием? Еще перед одним человеком зубы ее злословия оказыва- лись мелковаты, – не смела она их обнажить перед Абаем. И как бы он ни был Манике не по душе, но ей всегда приходи- лось склоняться перед ним, пряча глаза, ибо он был просто умнее ее, остроумнее, не говоря уже о том, что он приходился ей старшим родственником. Но на стороне, вдали от него, Манике не стеснялась рас- пустить свой язычок: Ойбай, не говорите мне про Абая! Меня тошнит от него. Когда я слышу, что он умный мужчина, то мне становится дур- но. Неужели таких убогих, как наш ахкем Айнеке, называют мудрыми, образованными? Оказывается, бродят по свету и такие мудрецы!.. Айгерим приходилось слышать от посторонних людей, как высмеивает невестка Манике своего шурина. Выслушав та- кое, Айгерим только лишь заливалась звонким смехом. Но од- нажды, покраснев от стыда за грубую родственницу, все же высказалась шутливо: Видно, двум умным людям трудно поместиться в одном роду Иргизбай, как двум бараньим головам в одном казане. Хотя бедняжка Манике, я слышала, никак не могла назвать имя предка рода Иргизбай. Сейчас эта самая Манике сидела рядом с Каражан в ее юрте, и две почтенные абысын перемывали косточки мужчи- нам. Доставалось их мужьям, попадало и Абаю. Домашний же суд шел вокруг наследства Оспана. Надо было рассудить, как, согласно древнему степному за- кону аменгерства, распорядиться судьбами трех вдов Оспа- на. Несомненным было, что их должны разобрать три родных брата Оспана, взять себе по токал. Согласились на том, что выбор новых жен будет предоставлен самим аменгерам – Ис- хаку, Такежану, Абаю. Помимо этих старших женщин – скрытым корнем колючих интриг являлся сын Такежана, Азимбай. Однажды он так вы- сказал Манике: Женеше-ау! Много ли мы знаем, а? Вот уже пора бы про- яснить, – каким это образом так глубоко укоренился в Боль- шом доме Абай? Не тем ли, что два его ребенка, внук и внуч- ка, отданы были в усыновление Оспану? Теперь Абай днюет и ночует в доме Еркежан. Засел там со всеми нукерами, со своими сыновьями и внуками, и не выходит оттуда! Женеше, как вы думаете, – почему это? Не потому ли, что они втайне договариваются меж собой, без нас, как провести дележ иму- щества? Е-е-е! Астапыралла, да ведь я так и знала! Абай плетет свою паутину, а Еркежан, видно, только рада туда попасть! То- то же, – она всю зиму не вылезала из своей юрты! Азимбай поддакивал ей, хвалил ее прозорливость: Хотя бы Кудай надоумил нашего Исхака-ага! Ведь он та- кой наивный, честный, ни о чем не подозревает. А не останет- ся ли он завтра валяться на земле, у чужого порога, с оска- ленными от голода зубами? И все из-за своей честности и чистоты! Ведь уйдет богатство из ваших рук, женеше, потом лишь локти будете кусать! Манике не очень-то поверила таким словам Азимбая, как «честность», «наивность», которыми он разукрасил портрет ее мужа Исхака – они приличествовали, скорее, Абаю и его окружению, нежели Азимбаю. Сварливо накинулась на него: А тебе-то какая выгода, заикаться об этом? Ну, уйдет бо- гатство из наших рук, а ты-то причем? Давай-ка лучше прямо растолкуй мне, что к чему, куда ты гнешь… Пришлось Азимбаю осторожно объяснять своей женге, что он опасается того, что его мать Каражан ни за что не разре- шит отцу, Такежану, взять в токал старшую вдову Оспана – Еркежан. А ведь по праву старшего аменгера именно Такежан имел право первым выбирать себе жену из трех оставшихся после брата вдов. Если так не получится, то на Еркежан может жениться Абай, и тогда он станет хозяином большого дома и всего имущества Оспана. Дело в том, что аменгер, не взявший в жены вдову своего родного брата, не имеет права дотрагиваться до наследствен- ного имущества покойника. И опасения Азимбая, что если его отец Такежан не женится на Еркежан, побоявшись своей бай- бише Каражан, то имущество Оспана уплывет от него, были не без основания. Азимбай же спал и видел, что все немалое достояние покойного Оспана должно перейти, в конце концов, через отца в его собственный дом. Но его родная мать, Кара- жан, могла помешать всему этому. И сын Такежана задумал настроить самонадеянную Мани- ке, которая недолюбливала Абая, чтобы она уговорила Кара- жан – разрешить отцу взять токал. И это Азимбай устроил, чтобы Манике пришла к его матери и осталась с нею наедине. Сам он сел снаружи юрты перед входом, начал строгать но- жом длинный шест под арканный курук. Кликнул свою жену, толстую смуглую Матиш, и приказал ей: Никого в этот дом, к нашей апа, не пускать! Пусть ни одна душа не пройдет к ней, не помешает разговору, поняла? С большой головой, с широким плоским лицом, багровыми щеками, обросший угольно-черной бородой, Азимбай словно караулил возле настороженной ловушки, стругая свою палку для курука. Думая о каких-то неимоверных хитросплетениях и тайных ходах в ведомой им интриге, Азимбай хитро и торже- ствующе улыбался. Ему виделись тысячные табуны кунанба- евских светло-рыжих, темно-гнедых скакунов, которые прохо- дили перед его внутренним взором бесконечной вереницею, как бы смиренно говоря ему: «Мы – твои!» А в это время в юрте Манике вовсю обрабатывала его мать Каражан. Женеше, а что думает наш ахкем – Такежан? Собирается ли начать разговор о разделе вдов? – вкрадчиво спрашивала она. Думаю, что нет. Опасается твой ахкем, что матери и жены рода осудят его: мол, еще года не прошло, а уже хотят амен- геры разделить вдов покойника. Вот оно что… Хотя я и сама подумала: больно уж кроткие люди мой деверь и твой деверь – ни за что не решатся пойти против молвы и пересудов. Поэтому наши мужья, женеше, – эти боязливые шайтаны, могут остаться, в конце концов, без всякого наследства… А что, келин, наши мужья могут быть обойденными? Вполне, если ничего не станут делать. Ведь в доме Ерке- жан теперь настоящим хозяином – Абай! Перетянул на свою сторону всех соседей, работников, малаев. Поселил на пра- вах наследников внука и внучку. Скоро возьмет дом в кольцо из своих детей, друзей, нукеров – и ни одна морда не сунет- ся туда снаружи! – забушевала Манике, упершись кулаками в бока. Однако среди них находится и твой сын, Какитай! – упре- кнула Каражан невестку. Омай, тетушка, так ведь он еще сущий ребенок! Откуда ему знать, что за человек этот хвастливый Абай! Попал под его влияние, дружит с его детьми, несчастный глупец! И наш покойный младший деверь Оспан тоже преклонял- ся перед Абаем. Не раз поддакивал ему, размахивал соилом, вступаясь за него. Так может поступить и Какитай… Будь осторожна, келин, – как бы он не выступил против своего же родного отца! Об этих опасениях надоумил Каражан ее сын, Азимбай. Манике на какую-то минуту пригорюнилась. Сидела молча и Каражан. Но вот она подняла голову и объявила свое реше- ние. Если наши мужья объединятся, они возьмут верх над Абаем. Испокон веков было «светлых» двое и «темных» двое. И пара всегда сильнее, чем один. А в эти дни «темная» пара потеряла одного и перестала быть парой… Так вот, невестуш- ка, все сказанное тобой – правда. Без всякого сомнения, – де- верь наш Абай стережет большой дом. Но из пары «темных» он остался один, и ему не взять верх над нами. К тому же, если самый старший захочет воспользоваться правом аменгера, кто сможет воспрепятствовать ему? – Этим самым Каражан дала ясно понять, что она не будет препятствовать супругу брать Еркежан своей второй женой. Услышав это, Манике вздохнула с облегчением. Дело в том, что интриган Азимбай, действуя в своих корыстных ин- тересах, сначала в секретных разговорах с тетушкой, тайну которых она умела хранить, убеждал ее склонить свою мать, Каражан, не отказывать отцу в осуществлении права амен- герства. Вместе с тем убеждал саму Манике, что если, кроме Такежана, и Абай откажется жениться на Еркежан, то останет- ся младший аменгер – Исхак, и ему уж точно придется выпол- нить волю старших и жениться на Еркежан. И тогда она, та- кая богатая, молодая еще, красавица собою, – захочет сесть выше всех остальных женщин у очага. Она сумеет понравить- ся любому мужику, привяжет его к себе, отобьет его от любой другой женщины… Эти доводы сильно подействовали на Манике. И вот она, думая, что действует в своих интересах, на са- мом деле стала орудием в руках коварного Азимбая. Его сло- ва были убедительны: Младшие жены Оспана-ага – Зейнеп и Торимбала в срав- нение не идут с Еркежан. Если кто и возьмет какую-нибудь из них младшей женой, то она такой и останется, и не будет вы- лезать из-за спины старшей жены. Здесь был жестокий намек Азимбая на то обстоятельство, что у самой Манике своих сыновей не было, и если бы Ерке- жан стала женой Исхака и привела в дом своего приемного сына, то она сразу бы отодвинула далеко назад Манике. И для Азимбая – в том случае, если отец вильнет в сто- рону Торимбалы или Зейнеп, надежда заполучить через него Большой дом и все его огромное достояние – рухнула бы окончательно. Между тем в юрте разговор старших жен подходил к кон- цу. Теперь, для ясности, хотелось бы мне услышать от вас, женеше: кто кого возьмет, все-таки? – вкрадчиво спрашивала Манике у Каражан. А ты как полагаешь, милая? – отвечала та, вызывая Ма- нике на откровенность. Но та не могла говорить без виляний: Не знаю… Апырай… Если бы нашим мужикам дали волю выбирать, они бы, может, выбрали кого-нибудь из двух млад- ших жен. Но это никакой выгоды для них не принесло бы. Весь сыр-бор, женеше, идет из-за Еркежан! Кому она достанется, у того и будет достояние Большого дома. Ну и скажите мне, женеше, какой аменгер для этой бабы определяется по стар- шинству, как не наш ахкем, то бишь Такежан-ага? Никто дру- гой не может потягаться с ним. Высказав все это, Манике выжидательно уставила свои выпуклые овечьи глаза на Каражан. Эта же, чувствуя какой- то тупик, ловушку, сидела молча, явно помрачнев, вся кипела внутри. Наконец, задала вопрос, стараясь уцепиться за при- зрачную надежду: Е, но если не брать Еркежан в жены, а взять и поделить весь скот и все ее достояние между братьями? Манике замахала на нее руками. Ойбо-ой, женеше! Что вы такое говорите? У младших жен тоже есть кое-какое имущество, и немало скота. С ними все это и отойдет к новым мужьям. Но делить скот и достояние Еркежан – этого никто не позволит! Скорее решат: «Пусть бу- дет общим!» – и все оставят, как есть. А потом хозяином всего станет приемный сын Аубакир. Ну, а это значит, что владете- лем общего достояния станет его дед Абай! Думаешь, только так и может быть? – с мрачным, каким- то даже тоскливым видом, спрашивала Каражан. Она сидела, подперев одной рукой висок, другою подхватив локоть этой руки, и тихо раскачивалась из стороны в сторону. И вдруг тяжело, безнадежно, по-старушечьи расплакалась… Ради чего же она всю свою длиннющую жизнь колотилась в трудах и заботах, стяжала, копила, забирала у других, была жестокой, проявляла жадность, осторожничала, хитрила – не ради ли мужа и не ради ли единственно оставшегося в живых сына? А теперь – придет другая женщина, молодая, богатая, сядет выше нее… Изрядно поплакав, все еще не в силах успокоиться, всхли- пывая и сотрясаясь всем телом, Каражан наконец заговорила сквозь слезы: Толстая байбише Кунанбая, покойница Улжан, как-то го- ворила, придя однажды в отчаяние: «Проклята наша доля женская! Будь хоть ласковой, будь хоть капризной, будь по- кладистой, покорной и послушной, – но как только мужчина охладеет к тебе, то ты потеряешь всякую цену, словно выбро- шенная старая стелька! Когда твой муж отвернется от тебя и повернется к токал, тебя тут же забудут, как щенка, брошен- ного на старом стойбище. Ты будешь скулить, лить слезы в одиночестве, а он в это время будет любоваться румянцем на лице своей новой молодой жены!» Так говорила Улжан-апа, и она была права! Манике молча пережидала, возбужденно сверкая глаза- ми, ей хотелось услышать слова согласия Каражан… Пусть она попечалится, поплачет. Но деваться ей будет некуда. Все равно согласится. Толстая, красивая Манике была очень до- вольна этим. Она сидела с выражением торжества на своем круглом лице. Глядя на плачущую женге, разок даже презри- тельно скривилась и выпятила нижнюю губу. Этой женщине была свойственна дикая бесчувственность. Глядя на плачу- щего человека, видя его залитое слезами искаженное лицо, она не только не сочувствовала ему, но сразу начинала злить- ся. Если умирал сосед или работник-малай, и в ауле начинал- ся плач по умершему, байбише Манике не только не присое- динялась к плачу, но подходила к юрте и принималась громко бранить какую-нибудь чересчур развопившуюся келин… Пошла домой, на прощание невыразительно пробормотав: «Как бы там ни было, а приходится всем нам покориться…» У Азимбая к тому времени курук был почти готов, бере- зовый гибкий шестик выстроган и добела обглажен лезвием ножа. Услышав звуки плача матери, Азимбай понял, что здесь его план полностью удался. Он стряхнул стружку с колен, бо- дро поднялся на ноги и пошел провожать тетушку Манике. По дороге он слушал ее подробный рассказ о сходке двух байби- ше, состоявшейся в юрте. Разговор же Такежана с Исхаком, происшедший в только что поставленном уранхае, не касался раздела женщин-вдов, об этом братья еще ни разу не упомянули. Обсудили вопрос, как воздействовать на Абая: самим ли напрямик обратиться или послать к нему посредников из почтенных людей. И если Абай заявит, как в прошлый раз: «Решать будем все вместе», то так тому и быть. А пока нужно выбрать толковых, доброже- лательных людей и через их посредничество начать первые шаги, первые согласования. Итак, два брата решили направить к третьему, Абаю, свои- ми посредниками Шубара и Ербола. Последний был самым близким Абаю человеком, к которому не прислушаться он просто не сможет. Шубар же был допущен к кругу Абая, но являлся близким человеком Такежана и Исхака. Договорив- шись, они послали гонцов за Ерболом и Шубаром, с пригла- шением в аул Исхака. На другой день, сидя за дастарханом с Такежаном и Ис- хаком, Ербол и Шубар внимательно выслушали все, о чем их просили братья Кунанбаевы. Оба приглашенных отправиться посредниками к Абаю не отказались. Ербол подумал: «Абая не порадуют эти дела... еще одна рана для несчастного… Но как я могу отказаться от поручения его братьев? Возможно, я сумею в чем-то даже и защитить… чем-то помочь». Прежде чем предстать перед Абаем, Ербол нашел нужным сначала зайти к Магашу в молодую юрту. Там находились братья – Акылбай и Магавья. Ербол сообщил им, с чем и от кого приехал к Абаю, и попросил братьев поддержать в этом тяжелом деле отца, присутствовать рядом с ним на перегово- рах. На что Акылбай сразу же стал отнекиваться, с присущей ему сдержанностью и кажущейся вялостью: Е, ни к чему это мне! Пожалуй, в этом деле Абай-ага сам лучше всех решит… Может, Магаш сможет ему чем помочь… Огорченный за отца, Магавья воскликнул: Опять на голову агатая сваливается новая напасть! Ну что у них за нетерпение, – затаскивать его на дележку иму- щества накануне поездки в Карамолу! Ведь там у него будет достаточно неприятностей. Хотя Магаш высказался столь сочувственно к отцу, но сам тоже, как и Акылбай, не хотел вмешиваться в дела раздела наследства Оспана. Это касается старших. Нам ни к чему соваться в дележ скота, споры за раздел достояния, – сказал Магавья. – Пожа- луй, меня и других из молодых лучше держать подальше от этих дел. Ербол-ага, взвалите груз вашего друга на свою спи- ну! Будет там муторно и нехорошо, вопрос имущества – во- прос проклятый… Но вы, словно старый верблюд, знаете, как возить этот неприятный груз, а мы вам совсем никудышные помощники в этом деле, Ербол-ага! В эти же дни молодежь собралась на сход акынов, прово- дила поэтические вечера. На них читались и обсуждались но- вые стихи, поэмы-дастаны. Расставшись с Ерболом, Магавья и Акылбай присоеди- нились к своим друзьям. В уранхае, где они собрались, шел громкий разговор, звучал молодой смех. В юрте царило весе- лое возбуждение. Посредине в очаге ровным пламенем горел огонь. Вари- лось мясо. Легкое временное сооружение – уранхай, тем не менее, был богато обставлен. По всему кругу стены юрты были обвешены толстыми узорчатыми тускиизами, теплыми текеметами, шелковыми коврами. На пол были брошены, по- верх кошм, подстилки из выделанных архарьих шкур, коврики- бостеки из белой мерлушки. В соответствии с временем года, молодые джигиты были одеты тепло, но не громоздко. На них были нарядные кафтаны-купи с подкладкой из шерсти вер- блюда, тонкие бешметы с подбоем из меха куницы, белки. Го- ловы всех были под меховыми тымаками, ноги – в войлочных саптама. Кроме молодых акынов абаевского круга в юрте находил- ся гость – Федор Иванович Павлов, сидел рядом с Абишем. Павлов третьего дня неожиданно приехал из города, чем об- радовал всех, особенно молодежь, которая слышала много хорошего о нем от Абая и его сыновей. Павлов так же, как и все присутствующие, был одет в мехо- вую одежду, на нем был лисий тымак, сшитый по-тобыктински, на ногах – войлочные саптама, отделанные черным бархатом. Во все эти казахские наряды одели его уже в ауле. За два дня пребывания здесь Абай и его друг Павлов пере- говорили о многом, уединяясь вдвоем. Абай узнал городские новости, об интересных людях, появившихся в Семипалатин- ске, расспросил о российских делах, о новых громких именах на российском общественном поприще. Подробно интересо- вался новыми поступлениями в Гоголевскую библиотеку Се- мипалатинска: о журналах, книгах, представляющих большую ценность. Павлов повеселил Абая рассказами о семипалатинских ха- пугах и озверевших взяточниках, в духе Салтыкова-Щедрина. Затем подробно расспрашивал о положении новоявленных земледельцев в степи – оседлых жатаков. Также хотел узнать, какое количество бедных степняков Причингизья переезжает на жительство в города, находя там работу пропитания ради. Интересовало Павлова, много ли казахских детей обучается русской грамоте, есть ли к этому сдвиги в сознании их роди- телей. Слушая друга, Абай проникался к нему чувством горячей благодарности за то, что Павлов расспрашивал о казахских делах глубоко заинтересованно, выказывая недюжинное по- нимание самых насущных проблем степной жизни – и с горя- чим желанием отдать все свои духовные силы и знания для их решений. В этих вопросах мысли и желания городского русского человека и Абая, жителя просторной Арки, совпада- ли и текли в едином русле... Хорошо перебродивший кумыс успел уже возбудить и за- вести участников поэтического схода. По краю большого кру- глого стола сидели акыны Какитай, Мукá, Дармен, Алмагам- бет и другие. Сегодня на сходе присутствовал и Баймагамбет, доморо- щенный пересказчик «русских книг», услышанных от Абая, и просто талантливый рассказчик сказок и легенд. Этим летом Баймагамбет совершил большую поездку по степным аулам, дома вовсе не показывался, – и в родных краях появился только вчера. Баймагамбет в тобыктинских аулах был всегда желанный, любимый гость всей детворы, женщин и самой широкой про- стонародной публики. Прекрасный сказочник, рассказчик «русских романов» и восточных повестей, «хикая», услышан- ных от Абая, Баймагамбет был нарасхват, и он мог жить хоть все лето, переходя из аула в аул, из дома в дом. В свой же собственный он частенько забывал возвращаться, не помня о том, что там его ждут дети и жена. Абай за подобное легкомыслие поругивал его, однако и не только за это, – Абай, долго не видя возле себя верного нуке- ра, спутника многих дорог его молодости, попросту скучал по Баймагамбету. Когда в этот раз он пришел, чтобы отдать салем, то был встречен Абаем несколько иронически. Обросший полуседой- полурыжей бородою синеглазый Баймагамбет вошел в юрту и произнес положенные учтивые слова приветствия, Абай никак не ответил на это и только молча, с озорными искорка- ми в глазах, уставился на Баймагамбета. Потом, совершенно неожиданно, Абай громко, раскатисто засмеялся. Е! Почему вы смеетесь, ага? Почему? – спросил Байма- гамбет, растерявшись. Айгерим передавала чай в пиалах. Ее служанка и наперс- ница Злиха, рослая, красивая женщина, сидела у самовара и разливала. В доме кроме них никого не было. Видимо, поэто- му Абай позволил себе атаковать Баймагамбета без всякой пощады. – Бака, послушай меня, айналайын! Вот, совсем недавно, как-то я подхожу к твоему дому и слышу голос Каракатын. Си- дит она у порога и поет песенку… Она у тебя настоящий акын, оказывается! Ты только послушай! Неплохой скорбный плач у нее получился. жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|