Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
Путь абая 3-конвертирован
БАЛЖАН ЖОСПАР — копия, Мадина диплом
| Есть много на свете акынов таких, Кто быстро слагает заданный стих,
Но много быстрей полет мыслей моих – Ястреба крылья нынче у них! Следите, друзья, как стих мой летит В зимнюю ночь, где вьюга свистит, Где лютый мороз за стеною трещит, Где старая бабушка с внучком сидит, Где тихая песнь над ребенком звучит: Спи, ягненочек, мой, спи, Вьюга рыщет там, в степи, Не залезет к нам в окно, Не найдет нас все равно… Баю-баюшки, бай-бай, Спать нам, вьюга, не мешай, Зря ты внучка не пугай, Не возьмешь нас, так и знай! Уходи ты в степь – гуляй, На просторе поиграй, Никого ведь нет в степи! Спи, ягненочек мой, спи, Ребенок под песенку эту уснет, А бабушка тихо поет и поет, – Найду ей слова на сто лет вперед, Покуда мой ястреб окончит полет… Продекламировав эти стихи на всем скаку, Дармен вдруг широко повел рукой перед собою и продолжил читать даль- ше: Но ястреб мой в когти зажал врага!.. Победа! Стих кончен, Абай-ага! Выкрикнув последнюю строку, Дармен хлестнул камчой коня и унесся вперед, не оглядываясь. Абай восторженно посмотрел ему вслед и, качнув головой, молвил: Басе! Славно! Друзья, перед нами явился истинный акын! И он мысленно благословил тот день и час, когда жатак Дар- кембай привел к нему подростка Дармена с просьбой взять его «в ученики и в товарищи». Весь кружок акынов дружно последовал вслед за умчав- шимся Дарменом. Обогнав его на своем резвом коне, к тому месту, где охотничий ястреб упал на дрофу, первым подска- кал Магаш. Стащив с головы тымак и размахивая шапкой, он закричал: Дармен! Дарменжан! С тебя суюнши! Твоя птица взяла! Тебе писать про Енлик и Кебека! Все подскакали к нему, встали кругом у бугорка, на котором ястреб, накрыв крупную, размером с козленка дрофу, терзал его и вырывал сверкающие бронзой перья. На полном скаку Дармен подлетел к месту схватки птиц и кубарем скатился с седла. Хищно метнулся на помощь свое- му ястребу. Магаш, подскакавший Акылбай и расторопный Баймагамбет крутились на своих конях возле завершающего- ся боя благородных птиц. Массивную птицу приторочили к седлу подъехавшего Ербола-аги, и круг всадников двинулся в ту сторону, где в оди- ночестве Шубар как-то суетливо, странным образом возился со своим ловчим ястребом. Добычи что-то было не видать. Когда подобрались ближе, первым все понял и громогласно расхохотался Кокпай, указы- вая рукой на Шубара. – Маскара! Ужас какой! Вместо того, чтобы взять дрофу, Шубарова птица сама стала жертвой! – вскричал Кокпай. Шубар, с обреченным видом, взял на руки свою ловчую птицу. И перед всеми явилось, что она была вся мокра, изма- зана чем-то жидким, имела вид довольно плачевный, взъеро- шенный. И Кокпай, следуя своему обыкновению беспощадно язвить, вышучивая друга и сверстника, заорал срывающимся от восторга голосом: Глядите же, глядите! Апырмай! Да ведь дрофа обгадила ястреба с головы до ног! Точно в голову попал выстрел! Е, Шу- бар! Желая вступить в благородное состязание, ты заполучил через свою негодную птицу дурную примету, а? Не нашелся, что сказать в ответ, Шубар, лишь молча от- вернулся от насмешника и, меча по сторонам презрительные, холодные взгляды, направился к своему коню. Абаю хотелось как-нибудь утешить Шубара, и тогда Кокпаю было сделано внушение: Ты, Кокпай, не смей порочить ловчую птицу! Смотри, сколько ярости и достоинства в ее глазах! Так и пылают гне- вом! Какая бы неудача ни пала на ее голову, она готова до- стойно справиться с этим! Но, обернувшись к остальным акынам, Абай все же уточ- нил: Е, право на песню про Енлик и Кебека за Дарменом! Дар- мен, достойно воспользуйся этим правом. Сочини хорошую песню! На радостях Дармен, еще совсем юный и ребячливый, не смог сдержать своих чувств и, не найдя им другого выхода, крепко натянул поводья своей белой горячей молодой кобы- лицы и одновременно дал ей шенкелей, отчего лошадь взви- лась на дыбы и стала перебирать в воздухе передними но- гами, словно разделяя радость своего хозяина. Любо-дорого было посмотреть на такую красивую картину: юный джигит на белом коне, с ловчей птицей на руке, весь словно устремлен- ный к быстрому полету, навстречу солнцу, – осиянный светом своей молодой радости жизни! Еще не развеялось светлое настроение Абая, только что с улыбкой на устах любовавшегося этой чудесной картиной, как вдруг он услышал тревожный, частый топот конских копыт, обернулся в седле и увидел приближавшегося к ним во весь опор верхового. Подскочив почти вплотную к стоявшей группе, тот осадил своего мелковатого гнедого конька, сплошь зали- того темным потом. Джигит с коротко подрезанными торчащи- ми усами, с маленькими острыми темными глазами оказался Абди из рода Жигитек. Он еще издали, не обращая на остальных внимания, по- здоровался с Абаем, напрямик подъехал к нему: Ассалаумалейкум, Абай-ага! По голосу, по запыленному серому лицу с красными вос- паленными глазами Абай сразу понял, что джигит сильно воз- бужден и весь клокочет от гнева. Уагалейкумассалам, джигит! Е, что за спешка, куда ле- тишь, сломя голову? Тут Абди, вспомнив о приличиях, обернулся в сторону старших, в первую очередь к Ерболу, и коротко отдал салем. Потом, вновь обратив взор на одного лишь Абая, низким го- лосом прогудел: Уай, Абай-ага, с жалобой к вам, меня народ послал! Дело срочное, а я на своей кляче еле смог догнать. Только на вас и надеемся! Что за дело? Говори! – Абай с беспокойством вглядывал- ся в джигита. Семь аулов пострадали. Меня отправляли к вам всем ми- ром. Мы жигитеки из урочищ Азберген и Шуйгинсу. Знаю ваши аулы. И что у вас? Все семь аулов терпят унижение и насилие, и насильник Азимбай! При этом имени Абай сразу помрачнел. Азимбай был из- верг в молве народной, упрямый и злобный человек, но он приходился племянником Абаю и, по обычаю, назывался его младшим братом. Оттого и пала тень уныния на его лицо, из груди вырвался невольный вздох. Всматриваясь в Абая, при- скакавший джигит Абди почувствовал, что в нем он найдет понимание. Это придало ему смелости, и он заговорил уве- реннее: Захватили у нас половину сенокосных угодий, начали ко- сить. И в прошлые годы насильно занимали наши луга и вы- кашивали их, и нынче, уже третий раз, считай, послали своих косарей! Нет житья от насильников! Но раньше они объедали аулы по отдельности, выманивали корма у них обманом и ле- стью, под лживые обещания. Своего скота у нас не было, и мы брали у соседних богатых аулов истощенный скот, на зимний откорм, для чего и заготавливали сено на своих угодьях. Тем и жили кое-как до следующего лета… А тут приходят и насиль- но забирают все сено! Как же нам быть? Собрались люди из семи аулов и хотели высказать Азимбаю свое недовольство, так он нас и слушать не стал, прогнал прочь! Теперь противо- стоим, как накануне схватки, – косари Азимбая и наши джи- гиты. Кончено, мы унижений больше терпеть не желаем! Рас- суди нас по справедливости, Абай-ага, ведь не только они, но и мы – твои родичи, твой народ. Слезно молим тебя, – помоги нам! А то ведь хуже врага лютого – свои же родственники, свои властители! Куда нам деваться? Совсем задавили нас притеснения и злодеяния, света белого не видим! Придет ли конец всему этому? Высказав это, Абди сразу поник, плечи его обвисли и вздрогнули, в глазах сверкнули слезы. Шубар отозвался первым – ткнул в бок кнутовищем камчи сидящего рядом на коне Кокбая и с насмешкой сказал: Ты смотри! Как жалобно поет! Надменно поглядывая на потного жигитека, Шубар брез- гливо морщился. Абай метнул на него недовольный взгляд. Он-то воспринял слова Абди совсем по-другому. На минуту тяжело задумался. Потом вскинул голову и произнес резким, жестким голосом: Эй, люди! Вы что, не слышите? Совершается произвол, народ безжалостно грабят. Допустимо ли это? Ему ответил первым опять-таки Шубар: Они соседи Такежана. Между соседями чего только ни бывает. Ссорятся, потом мирятся. Пусть и разбираются между собой по-соседски. Не к вам надо им обращаться с жалобой, а к мирзе Такежану, отцу Азимбая. Абай тяжелым взглядом оглядел Шубара. К Такежану, говоришь? К тому, от которого исходит оби- да? Плохие твои слова, – ведь бедняки обращаются к нам, чтобы мы помогли им и защитили от обид сильного бая. Такежан нам тоже родственник, и он тоже может обидеть- ся… А вам зачем это нужно, Абай-ага? Зачем тяжбы, хлопоты, ссоры? Вы лишитесь покоя, не сможете работать над стиха- ми. Боюсь, все это нанесет урон вашим занятиям. Апырай! Да пропади они пропадом и стихи, и творчество, если рядом люди проливают слезы! Они будут плакать от горя и страданий, а я – потихоньку писать свои стихи? Что за глупости, Шубар?! – Абай сердито уставился на него. – Ты что, только на это и способен при виде того, как обирают людей и по-злодейски обходятся с ними? Воля ваша, поступайте, как знаете! – с недовольным ви- дом буркнул Шубар. Абай решительно обернулся в седле к Магашу и Дармену. Немедленно поезжайте вместе с Абди, – распорядился Абай. – Передайте от меня Азимбаю: пусть прекратит косьбу. Не стоит людей доводить до отчаяния! Магаш и Дармен тотчас поскакали вместе с Абди, в обрат- ную сторону. Абай с остальными отправились дальше... Когда Магаш со спутниками подъехал к месту происше- ствия, восемь косарей Азимбая уже вовсю размахивали ко- сами, подчищая участок семи бедняцких аулов. Покос в этом году сильно запоздал, трава стояла рослая, густая, но пере- зревшая – уже пожелтевшая, жесткая. Проезжая краем об- ширного покоса, Дармен заметил: Чего же они не скосили раньше? Ведь трава перестояла. Мимо наших зимовок проходило на осенние джайлау много караванов. Мы стерегли свои покосы от потравы, днем и ночью сторожили их, не косили, а то ведь сено скошенное могли и унести. Оставили покос на более позднее время, – видишь, что получилось! Так и налетели! Косят вовсю! А ведь сказано было им: подождите, посредников позовем, рассудят нас по справедливости! Но есть ли для Азимбая суд? Он сам для себя суд и расправа! Маленькой толпой, человек в десять, стояли жигитеки из бедных аулов и молча наблюдали, как лихо работают восемь пришлых косарей. Среди жигитеков, кроме двух-трех караса- калов среднего возраста, с побуревшими бородами, осталь- ной народ был весь молодой – крепкие джигиты, такие, как Сержан, Аскар. Их лица ничего хорошего не обещали. На по- косе присутствовал и сам Азимбай – он единственный был верхом на лошади. Кони косарей были, видимо, отогнаны по- дальше. Молодой еще бай, отпустив поводья, вольготно распахнув чапан на животе, шагом ехал по краю поля, давая коню время от времени похватать траву на ходу. Приближавшимся путни- кам Азимбай вначале был виден со спины, широченный рас- пахнутый чапан его надувало ветром, и сзади тучный Азим- бай выглядел поперек себя шире. Такого жирного бая ничем не прошибешь, жалости от него не жди, – думалось каждому, кто глядел на него. Трое путников сравнялись с косарями одновременно с Азимбаем. Тотчас подошли и жигитеки семи аулов. Все теп- ло поздоровались с Магашем, с Дарменом, косари сдержанно смотрели на жигитека Абди. Жигитеки догадывались, что мо- лодой Абаев сын послан отцом для улаживания их раздора с иргизбаями, с Азимбаем, и потому заметно приободрились. Магаш начал без предварения, прямо и открыто: Что же ты, Азеке, позволяешь себе? Зачем вступил в тяж- бу с бедными родичами, притесняешь их? Разве это дело? Ничего особенного тут не случилось! Подобрал то, что они сами бросили. Не нужен был им покос, вот я взял да и на- чал здесь косить! Какие дела, Магаш? Беднота жигитекская так и взвилась, заполошилась: Е! Е! Кому это не нужен? Как это – бросили? Разве мы вам сказали: не будем косить, давайте косите вы? С чего взяли! И не договаривались ни о чем! – Сержан, Аскар и Абди грудью пошли на Азимбая. Его конь попятился. Широколицый Азимбай уставил свои глазки, в красных узел- ках распухших вывернутых век, на джигитов, переводя взгляд с одного на другого. Не отвечая жигитекам, Азимбай загово- рил с Магашем: Ту-у! Да они тут наплетут тебе всякой чепухи! Только тог- да, когда я начал косить, они и запричитали: «это наше до- бро», «не отдадим», «заплатите» – словно последний кусок у них изо рта вырывают. Эти хитрецы хотят продать то, что само выросло в степи. А ведь смотрите, – до сих пор и не думали косить траву, вон, она вся побурела! До осенних холо- дов трава оставалась стоять некошеной! И ты решил сам косить на нашем урочище? Взять чужое? А ведь отлично знаешь, мырза, в чем дело! Знаешь, что мы сберегли траву от проходящих караванов. Для нас, которые без скотины, нет спешки, чтобы скорее заготавливать сено, – и это ты тоже знаешь, мырза! Останови своих косарей! Давай разбираться! – напирал со своей стороны Сержан. Азимбай начал клокочущим от злости голосом грозить: Е! Ты собираешься мне указывать? Шире раскрой глаза: кто перед тобой? Стой! Прекращай косить! – протяжно крикнул Абди, ми- гом спрыгнул с коня. – Не давайте косить! А вы, косари, оста- новитесь! Не останавливаться! Не слушать его! А я посмотрю, что они будут делать! – заорал Азимбай, выпрямившись в седле, угрожающе поднял камчу, крепко сжимая ее в руке. В эту же секунду Аскар, Сержан и Абди бросились вперед и встали перед косарями. Трава выросла на нашей земле, что волосы на нашем теле! Хочешь косить траву, коси наши тела! – крикнул черно- усый Абди и, сбросив с себя чапан, предстал перед крайним косарем нагим по пояс, во всей ладной красе своего крепкого молодого тела. Этим крайним косарем оказался джигит огромного роста, ширококостный, жилистый – сын вдовы Ийс из аула Такежана, имя джигита было – Иса. Он перестал косить, поднял косу, по- ставил ее концом косовища на землю. Не останавливайся! Коси! – рявкнул Азимбай, оскалив- шись, привставая на стременах, с поднятой камчою в руке… Высокорослый Иса не послушался приказа бая. Два других косаря, оказавшиеся перед преградившими им путь Аскаром и Сержаном, тоже остались стоять. Продолжал махать косой, испуганно поглядывая на Азимбая, лишь один чернобородый приземистый его табунщик. Все остальные стояли. Азимбай налетел на них, с поднятой камчой, вначале на высокого, ши- рокоплечего Ису. Грязно выматерил его: Почему не слушаешь меня? Отца твоего… тещу! Эй, мырза, я что, человека должен убивать? Он такой же бедняк, как я! – отвечал Иса, и тогда бай с налету два раза, на- перекрест, хлестнул его по плечам камчой. Глаза Исы словно метнули искры в сторону Азимбая, схва- тив за косовище, он далеко отбросил косу. Не буду косить! Сам убивай человека, кровопийца! – взбун- товался работник и решительными шагами ушел в сторону с покоса. Бай на его место поставил чернобородого табунщика. Ука- зывая ему на Абди, стоявшего перед ним, с яростным хрипом выкрикнул: Секи его по ногам! Тварь поганая, вздумал перечить мне! Ошалевший, перепуганный табунщик, заворотив черную бороду в сторону бая, не глядя перед собой, завел в сторону косу, собираясь махнуть ею. И тут Магаш и Дармен одновре- менно подскочили к нему. Стой!.. Башка дурная! Апырай! Ты что делаешь? Лезвие косы свистнуло над самой землей, под ногами Абди, он быстро шагнул вперед и придавил стальную косу ногою. За- тем, вырвав ее из рук чернобородого работника, разъяренный Абди в два счета переломил косовище и короткий конец его, вместе со стальным лезвием, взял в руки и выставил перед собой, как некое страшное оружие. Мгновенно Сержан и Аскар, последовав его примеру, ото- брали косы еще у двоих косарей и, выставив их наперевес, лезвиями вперед, двинулись на Азимбая. Теперь уже Магаш и Дармен стали громко кричать на них: Эй, неразумные! Что вы делаете? Бойню тут хотите устро- ить? Придите в себя – обе стороны! Азимбай, останови своих! Абди, брось сейчас же косу! Абди и его товарищи косы опустили, но бросать их не ста- ли. Азимбай соскочил с коня и стоял, темнее тучи, словно за- гнал весь гнев в себя. Приезжие тоже спешились, все стали большим кругом. Магаш намеренно повел разговор самым спокойным образом, в хорошем тоне. Это должно было по- придержать, приугасить ярость обеих сторон. Сородичи, меня послал к вам отец мой Абай… Он просил передать, чтобы вы разрешили спор мирно, без ссоры, руга- ни, драки. Азеке, в первую очередь отец имел в виду тебя. Вот его наказ: «Если хочет иметь сено, пусть покупает. Даст цену по обоюдному согласию. Бесчинствовать же ему не стоит! Мы не одобряем всякое его насилие!» Так передал Абай-ага, твой старший родственник. И ты найди понимание его словам и приди с людьми к согласию! После таких весомых, убедительных слов, высказанных с благородной сдержанностью, Азимбаю ничего не оставалось, чтобы не выглядеть мелко и подло, – как отвечать в том же духе и тоне. Свою злобу, упрямство и строптивость он вынуж- ден был укрыть приличными словами. Раз Абай хочет так думать, пусть себе думает. Я ничего не имею против того, чтобы в наши споры вмешивался, как по- средник, мой старший родственник. Но если Абай приходится мне дядей, то его старший брат, Такежан, – мой отец! И что же мне делать? Абай повелевает «не коси!», отец приказывает «коси!» Он ушел в кочевье, оставив мой аул заготавливать сено. Магаш, дорогой, мырза Такежан не только отец мне, – он старший брат Абая, потому и для тебя – отец! И он приказал: косить здесь… Повеление неправедное, содержит произвол и бесчин- ство… Нас с тем и послал Абай, чтобы не допустить бесчин- ства. Так он считает наши действия несправедливыми? Что же, пусть так считает, но тогда он об этом должен сказать не мне, а своему старшему брату, пусть попробует сам остановить его! А ты, Азеке? Будешь косить, пока отцы наши станут вы- яснять дело? Конечно, буду косить. Я выполняю приказ, который дал мой отец. Магаш, ты когда-нибудь сам пробовал противить- ся воле своего отца? Не было ведь такого? Вот и я такой же. То, что Абай послал тебя ко мне со своим приказом, – это он зря! Не ко мне надо было обращаться, а к мырзе Такежану. Вот мои последние слова, и больше я ничего не скажу, знать ничего не хочу! Все, брат! Мои люди будут здесь косить! – Как отрезав на этом, он пришпорил лошадь и ускакал, оставив по- сланцев Абая стоять рядом с бедняками-жатаками. Заговорил один из них, седоголовый, худощавый старик Келден: Уа, джигиты, мы увидели воочию и услышали своими ушами и теперь точно знаем, чего ожидать от Азимбая. Ма- гаш, жаным, расскажи Абаю все, что ты увидел и услышал. Мы хотим, чтобы он узнал всю правду. А насчет Азимбая мы сами разберемся… Пусть делает, что ему заблагорассудится, пусть косит наше сено. Поставит стога… Ну, и назавтра же мы перевезем сено в свои дворы. Потом возместим Азимбаю расходы на косарей. Что скажете на это, джигиты? Тому и быть! Верно! По-другому не выйдет! Все возрадовались, найдя такой простой и, главное, до- стойный выход из унизительного положения. Один лишь раз- гневанный Абди никак не мог успокоиться: Аттен! Жаль! – вскричал он. – Жаль, нет с нами Базара- лы! Нет нашего батыра! Нам бы сейчас засучить рукава и без оглядки ринуться в бой, сойтись с врагом и расквитаться с ним за все многолетние унижения! О, могучий Базаралы, до- стославный наш джигит! С тобою рядом мы не оробели бы, – пустили кровушку из наших мучителей! Но без тебя дни наши проходят в унижениях и обидах, о, славный азамат наш! Прокричав все это, словно плач, Абди сел на землю, поста- вил перед собой на землю косу, уткнулся головою в косовище. В молчаливой скорби, в унынии, он умолк надолго, и джигиты безмолвно стояли рядом с ним. Магаш высказался коротко: На Азимбая-агу и Божья воля не подействует, мы виде- ли… Расскажем все Абаю. Передадим и ваше решение. Но очень прошу, – повремените немного, подождите до ответно- го слова Абая! Жатаки стояли молча. Они не знали, что сказать… Магаш и Дармен сели на коней и собирались отправиться в обратный путь. Косари Азимбая толпой пошли на обед. Ког- да они проходили мимо, Дармен, хорошо знавший Ису, сына вдовы Ийс, приветливо обратился к нему: Иса! Ты добрый джигит. Показал себя достойным челове- ком. Не захотел сделать зла – и хозяину не подчинился, хотя давно работаешь у него… А ты как думал? Я не пес дурной, которого он может на- уськивать на кого хочет. Нет уж, на злое дело не пойду, хоть ты убей меня! Неужели я мог бы нанести хоть какой-нибудь урон уважаемому Абди? Да никогда на свете! – И с этим он удалился вслед за косарями. Магаш и Дармен тоже направились по тому пути, каким прибыли сюда. Они уносили в душе не самые приятные чув- ства от встречи с Азимбаем. Джигитам не терпелось скорее обо всем рассказать Абаю. 2
Сегодня осеннее небо столь же пасмурно, как и вчера, – в сплошных переменчивых пестрых облаках. Серая юрта, по- ставленная Абаем и Айгерим, это осеннее жилье, сильно уре- занное в размерах для сохранения тепла. В маленькой юрте размещаются хозяин и хозяйка, вместе с ними верная слу- жанка и наперсница Айгерим – Злиха. Растопив очаг посреди юрты, она варила в казане свежину молодого стригунка, за- битого утром. Убранство юрты было под стать наступившим осенним холодам. На пол, на вышитые кошмы-сырмак, разостланы толстые стеганые корпе, сверху брошены пышные подушки под локоть. Вкруговую по стене, для ее утепления, вывешены вплотную друг к другу теплые, добротные, яркие ковры. На месте тора поверх узорчатого сырмака распластаны шкура архара и подстилки из кудрявой мерлушки. В тесной, но уютной юрте нижняя часть стены выгорожена войлоками, коврами, пол застелен достаточно плотно и вы- соко, – так что холодная сырость осени не касалась людей, укрывшихся в надежном кочевом жилище. Ярко пылавший желтоватый огонь кизяка в очаге прогревал юрту по всему ее пространству, снизу и доверху, заставляя забыть о сырой, неуютной погоде. После утренней трапезы, набросив на плечи легкую накидку-купи, подбитую верблюжьей шерстью, надев на го- лову шапочку-борик из меха козленка, Абай приступал к чте- нию книг, привезенных из города. Обычно на столе перед ним лежали книги Пушкина, Лермонтова, переводы на русский Байрона, Гете. Абай в эту пору своей жизни читал книги уже постоянно в очках. По прибытии Магаша и Дармена из поездки к жигитекам со- стоялся обстоятельный разговор. Поначалу, выслушав джи- гитов, Абай даже несколько растерялся. Он не понимал, как ему надлежит теперь действовать. Невеселые думы одолевали его. Для разума это непости- жимо, но всякое насилие, похоже, не руководствуется разу- мом. Оно служит злу и существует извечно, как сама жизнь. Насилие проявляется сегодня в том же виде, что и пятьдесят, сто лет назад… Сумрак зла, никакого просвета… Вспомни- лись Абаю могилы Енлик и Кебека, их печальные судьбы. Раз- мышляя об этом, Абай представил тех, от которых исходили жестокость, беспощадность, смерть – суть волчий закон. Ме- няются имена исполнителей этого закона, стихия зла остает- ся та же. В одном случае это был Кенгирбай, в другом – Кунан- бай, сегодняшним днем исповедует волчий закон Азимбай… Когда-нибудь преодолеется ли в душах людей этот звериный сумрак зла? Размышляя над этим, Абай пришел к соблазняющей, горь- кой мысли – покинуть их. Уйти в поисках другой страны, другой жизненной среды, нежели эта степная косность. Уйти? – и тут Абай усмехнулся над самим собой. Куда уйти? Он подумал, разумеется, о русской среде, о русском обществе, представ- ление о котором получил через книги… Уйти… Но это следо- вало сделать, наверное, в более молодые годы, когда отваги и решимости было намного больше. Однако в годы молодости и мысли не приходило, что где-нибудь найдется страна, в ко- торой тебе будет лучше, чем на милой степной родине! Что вокруг тебя может быть людское окружение – дороже твоих родичей. Ну а теперь что? Разве ты думаешь по-другому? А если бы и думал, – куда ты денешь свои годы, разменянные безвозвратно? Поздновато, дорогой, думать о том, чтобы от- бросить все былое и вступать в новую жизнь. Но, остановившись на этом, Абай вдруг почувствовал, что, словно огненная искра! – его обожгла одна яркая мысль. Он подумал: вообще-то, уйти – это неплохое решение, но ухо- дить надо не от родной среды, а от тех из этой среды, – даже очень близких, – от которых исходит эта жестокая косность. И одновременно надо искать как можно больше людей, – и среди родичей, и среди дальних, – для которых также невы- носима степная тьма души… «К этому поиску ведет меня мое сердце, – оказывается, я всегда был устремлен к этому. Но выходить на этот поиск я должен во всеоружии знаний и ду- ховных сил!» Магаш и его товарищ молча ждали, не смея нарушить хода мысли Абая. Наконец он заговорил, высказывая всего лишь часть того, о чем он думал: Бессмысленно пытаться остановить жестокость, исходя- щую от чужих людей. Таких мы называем врагами. Но хуже врага тот, кто находится рядом с тобою и называется твоим братом, родичем. И у тебя нет ни силы, ни власти – поставить такого на место… Так и проходят дни нашей жизни – под пя- тою унижений, под гнетом торжествующего зла. Люди плачут злодей смеется над ними. А что толку от их страданий и слез?.. Я думаю, правильно решили жатаки: «сено перевезем к себе». Другого решения нет. Пусть делают так – и это будет достойным ответом бесчинствам Азимбая и его приспешни- ков… Но этой же осенью, до возвращения на зимники, мне нужно будет встретиться с Такежаном. Нельзя допустить, что- бы он задушил последнюю надежду бедных людей… Придя к такому решению, Абай отпустил Магаша и его то- варища. Вечером они, сидя в юрте за чаем в кругу сверстников, с возмущением и досадой рассказывали о «собачьем поступке Азимбая». О том, как расстроился Абай. Какитай тут вспом- нил, что Шубар говорил: жатакам надо самим разбираться с Такежаном по делу о покосах. Е, какой подвох скрывается за словами Шубара? Хоте- лось бы понять, что он имел в виду, говоря: «Это помешает Абаю писать стихи. Пусть жатаки сами разбираются с Таке- жаном». Ты прав. Здесь – уловка… – подтвердил Магаш. Молодые, чистые сердца не принимали лжи, притворства, интриги… Выступил и Акылбай, хорошо знавший Шубара. Ойбай, разве Шубар когда-нибудь перестанет быть хи- трым? Он еще тогда почувствовал, что быть новым распрям между Такежаном и Абаем-ага. И решил держаться в сторо- не. А когда ссора произойдет, увидите, он скажет: «Я же вас предупреждал! Никто не должен вмешиваться в дела друго- го». На самом же деле, братцы, я думаю, Шубар почему-то в душе желает ссоры Абая с Такежаном. Находясь за шестью холмами, пытается подливать масла в огонь! Хочет затолкать обоих в ловушку распри. Все задумались. Здесь и на самом деле была затронута одна из скрытых ран в душе Абая. Если племянник Азимбай был раной с названием «откровенное зло», то брат Шубар был «скрытое зло» – недругом коварным, лицемерным, цеп- ким. От него было трудно избавиться: он сородич, постоянно трется в круге Абая. Абай же, человек добросердечный, уда- лить Шубара от себя не мог… Думая об этом, Магаш опечалился. В тускло освещенной юрте повисла грустная тишина, но тут неунывающий Дармен перевел разговор на другую тему, заговорил о прошлом поэ- тическом состязании на охоте с ловчими ястребами… Абай всю ночь ворочался без сна, тяжко вздыхал, не на- ходил себе места. Утро настало такое же пасмурное, тусклое, как и его душа в этот час. Ненастная погода словно хотела лишить человека всякой радости, подавляла его. Не оттого ли и хотелось Абаю уйти, перелететь совсем в другой мир, отогреть сердце у очага с иным огнем? Он вновь обратился к Пушкину, как всегда, ища у него поддержки и утешения. Айгерим сидела близко к огню, и чистое лицо ее, отра- жавшее беглый свет пламени, разрумянилось, купаясь в его лучах. Полы ее шубки, из шкурок лисьих лапок, покрытой плотным черным шелком, были с подбоем из куньего меха. Роскошность шубы дополняли крупные розовые жемчуга, вкрапленные в витые серебряные пуговицы. Белая женская повязка-кимешек, устроенная на ее голове с особым изяще- ством, сияла чистотой. Дорогая, нарядная одежда подчерки- вала безупречную красоту зрелой, немного располневшей Айгерим. Сидя у очага, она шила мужу зимний тымак из меха красной лисицы. Занятый чтением, Абай изредка поднимал голову от книги и взглядывал в небо за шаныраком, наблюдая погоду. Дваж- ды он справлялся у Злихи, заходившей в юрту со двора: не расходятся облака? Не проясняется ли небо? После утренней трапезы, совершенной в молодом очаге, пришли в юрту Магаш и Акылбай с друзьями. Вслед за ними отдельной группой явились привычные в ауле Абая гости, свои люди: Ербол, Кокпай, певец и скрипач Мукá, Баймагам- бет и другие. Это были гости самого Абая. Дармен же, Какитай и молодой сэре Алмагамбет были гостями дома Магавьи. Когда Ербол занял свое привычное место на торе, возле Абая, хозяин и у него спросил о погоде: Как там, снаружи? Не проясняется? Абай снял очки, закрыл и отложил книгу и осмотрел при- сутствующих в доме. Айгерим, с улыбкой глядя на него, за- метила: Что-то вы, дорогой, уже с самого утра который раз справ- ляетесь о погоде! Или на дворе – лютая стужа зимнего джу- та? Абай с откровенным восхищением посмотрел на жену. Яр- кий румянец горел на ее щеках, выразительно подчеркивая нежную белизну лица, безмятежно веселого. Ее мелодичный смех, словно звон серебряного колокольчика, высоко вознес- ся над серой будничностью и унынием осеннего ненастья. Смех Айгерим напоминал непроизвольную радость майско- го утра. Надолго задерживая свой взгляд на пригожем лице жены, Абай говорил ласково: Айналайын, ты точно заметила, что я часто справляюсь о погоде. Вместо этого мне чаще следовало бы поглядывать на тебя, и ни о чем таком не спрашивать! Хоть снаружи и пасмур- но, а в доме моем, оказывается, светит солнышко! Посмотри, Ербол, она ведь сияет как радуга! Ну какая там серая осень сможет затмить такой свет! Смущенная Айгерим пунцово покраснела. И вновь прозву- чал ее негромкий переливчатый смех. И все, глядя на нее, за- улыбались. Она же обернулась к Злихе и велела подавать го- стям кумысу. Быстро был расстелен новый синий дастархан. Начиная с Абая, служанка стала подавать в желтых чашечках кумыс, наливая его из большой чаши половником, затейливо украшенным узорами из чеканного серебра. Густой, матово-белесый осенний кумыс сегодня был осо- бенно хорош. Не успевший перебродить за одну прохладную ночь, еще не пенистый, он скорее был по вкусу как саумал, отстоявшееся кобылье молоко. С особенным удовольствием выпив по первой чашке, гости стали нахваливать: «Ай да ку- мыс! Какой вкус, аромат! Одно удовольствие!» В предвкуше- нии варившегося на ярком огне мяса, попивая кумыс, гости пришли в хорошее расположение духа. Создалась самая не- принужденная обстановка, дружеский сход в доме Абая обе- щал быть интересным и приятным. Вчерашний разговор о печальной судьбе Енлик и Кебека заставил задуматься всех, каждого по-своему. Старшие, Кок- пай, Ербол, Мукá и Баймагамбет, разговаривали об этом еще с утра, до прихода к Абаю, находясь в гостевой юрте. Историю Енлик – Кебека лучше других знал Ербол. Он толковал о же- стоком приговоре бия Кенгирбая как о деле, без всякого со- мнения, вынужденном, – ибо тобыктинцы были слабы и мало- численны, заступиться за своего, виновного, джигита они все равно бы не смогли. Толкование Ербола ни у кого из старших не вызвало ни сомнения, ни возражения. Событие было вос- принято просто как предание старины. У молодежи, в юрте Магаша, эта тема также горячо обсуж- далась с самого раннего утра. Молодые акыны круга Абая – Акылбай и Магаш, его сыновья, а также Какитай и Дармен при обсуждении трагедии Енлик и Кебека пошли в том направ- лении, которое обозначилось вчера: сострадание, жалость к убитым юным возлюбленным и осуждение тех, кто обрек их на смерть. В молодом кругу было как раз много волнений, споров, страстных высказываний. Камнем преткновения, который молодежь не смогла обой- ти, был довод Абая о необходимости «правды жизни» при создании поэтического произведения. Абай-ага наставлял: «Только найдя эту правду, ты придешь к настоящей поэзии». Дармен воспринял это наставление таким образом: «Правду» из уст Абая я понимаю как назидание нам. Это по поводу того, как воспринимать нам бия Кенгирбая. Потом- кам не надо раболепствовать и возводить в божество своего предка: «был он светочем мира», «мы не достойны и праха с ног его». Об этом и предостерегает Абай-ага. Он указывает: ищи только правду, если были при жизни какие-то пороки у нашего святого предка, говори об этом смело, ничего не утаи- вай. Из этих слов Дармена выходило, что в поэме, которую со- бирался написать, он мог и осудить Кенгирбая. Но тут ему возразил Магаш, стараясь сдерживать свое волнение: Прежде всего, надо понять, что есть правда, истина? Можно ли считать истиной все то, о чем твердят люди, по- винуясь законам веры и старым обычаям? Если это так, то ничего не остается, как только молиться аруаху Кенгирбая, возжигая ночью на его могиле поминальные огни… и никто не может его осуждать… Но можно ли назвать правдой только то, что одобряется большинством? Вот еще один вопрос. Друзья, часто бывает, что это не так! Истина не совпадает с мнением толпы! Наоборот – истина как раз противостоит заблуждени- ям этого большинства, и только она способна вывести заблу- дившуюся толпу на правильный путь! Так что в нашем случае мы должны прежде всего выяснить, в чем правда! Высказывался и Акылбай, – несмотря на то, что говорил он всегда не очень бойко, тяжеловато, произнося слова хри- пловатым, как у его матери Дильды, низким голосом, – мысли простоватого с виду Акылбая всегда были основательны, хо- рошо выверены и глубоко продуманы. Я сейчас буду говорить не о Кебеке и не о Кенгирбае, неожиданно для всех начал он, – а кое о чем другом. Вот, скажем, что означает понятие хакикат? Вы знаете – это выс- шая истина. Которая существует для всех времен, для всех людей, для всей вселенной. Но может ли быть такое? Вот и другие понятия – гадилет, справедливость, и шафкат, ми- лосердие, зулмат, вечный мрак, – все они являются ли неиз- менными раз и навсегда? Одинаково ли понималось все это во все времена, джигиты? Какитай, еще один любомудр, с удовольствием выслушал Акылбая. Аке, я понимаю ваш вопрос как повторение тех вопро- сов мудрецов, о которых писали они в своих книгах. Но ка- верзность вашего вопроса в том, что вы его подводите под готовый ответ: «нет хакиката для всех времен». А раз так, то и справедливость, и зло не понимались одинаково в разные времена. И тогда можно допустить, что во времена Кенгирбая убийство несчастных Кебека и Енлик вовсе не посчиталось злом! Гадилет того времени вполне оправдывал их жестокую казнь. Не так ли, брат? – высказался Какитай и выразительно посмотрел на Магаша… Молодой круг Абая проводил в подобных диспутах много времени. Порой, в горячей состязательности, молодые умы забредали так далеко, что не в силах были сами выбраться из философских дебрей, – тогда они обращались за помощью и советом к своему учителю. Бывало, как в противостоянии Акылбая и Какитая, что спор- щики невольно выходили за пределы мусульманской книжно- сти и начетничества, что и было явлено в иронических словах Какитая. Магаш ответил ему одобрительным взглядом и по- сле некоторого молчания сказал: Какитай, ты лучше всех нас освоил русскую грамоту, по- тому и, наверное, твое толкование слов Акылбая похоже на высказывания некоторых русских мыслителей в их книгах. А у них часто бывают очень глубокие мысли. Но это – если смо- треть с их точки зрения. А если посмотреть с мусульманских позиций… – и тут Магаш засмеялся, – вы оба делаете уверен- ные шаги к вероотступничеству и ереси. Какитай сразу принял шутку Магаша, также засмеялся в от- вет и произнес, нарочито понизив голос: Мне можешь говорить что угодно… Но не высказывай этого при Кокпае и Шубаре! Они ведь сразу же скиснут или начнут бушевать, когда толкования канонических книг явно выйдут за пределы дозволенных комментариев! На Акылбая же произнесенное младшим братом Магашем слово «вероотступничество» произвело сильное впечатле- ние. В отличие от Магаша и Какитая, немногословный Акыл- бай был ретивым исполнителем правоверного устава. Магаш, ты к чему меня подталкиваешь, говоря о веро- отступничестве? – посуровевшим хрипловатым голосом про- гудел он. – Я никогда, кажется, не оступался и не забывал обращаться лицом в сторону Мекки. Чего вздор мелешь? Улыбнувшись, Магаш поддел брата еще заковыристей: Акылбай-ага, у меня нет никаких сомнений насчет того, что вы знаете, где Кааба. Но если то, что высказали вы совсем недавно, соответствует истинному вашему убеждению, то вы, брат мой, далеко в сторону ускакали от Каабы! Все еще не совсем понимая, Акылбай продолжал молчать, ожидая конца речи Магаша. А тот говорил: Я запутался в ваших противоречиях, джигиты. Вы говори- ли: «разным временам сопутствовали разные истины». Зна- чит, в разные времена справедливость также воспринималась по-разному. Зло тоже определялось по-разному. Но разве так сказано в Коране – в аятах, хадисах? Нам свойственна само- уверенность, наверное, когда говорим: да, мы идем по пути, указанному Пророком. Если истина, зло, справедливость ви- доизменяются в каждую эпоху, как вы утверждаете, то ведь и вера должна изменяться? А разве такое возможно? Разве может религия, создающая вечные каноны для верующих, видоизменяться? Из ваших слов вытекает, что может – это и является ересью! В таком случае, может статься, в иное вре- мя, в ином правоверном обществе и пророк не будет признан пророком! А его дядя Абужахил, язычник и упрямец, так и не принявший мусульманской веры, не будет причислен к языч- никам. Вы уж не сердитесь, Акыл-ага, но что-то не получается по-вашему. Какитай и Дармен защелкали языками от восхищения, пле- нившись остротой мысли Магаша. Однако неповоротливый, медлительный Акылбай, объединив все выдвинутые против него обвинения, смог против них выставить единый многому- дрый ответ: У нас, в мусульманском мире, имеется такое понятие: ме- няются времена, приходит новая эпоха – появляется новый пророк. Появляется и новая великая книга. Так ведь и было: сначала были Талмуд, Ветхий Завет, потом Евангелие, затем Коран. Приходит новое время – несомненно меняется канон веры, но неизменным остается учение о вечном Едином Соз- дателе!.. Дармен с любопытством и удивлением смотрел на Акыл- бая, тот с достоинством спокойно взирал на друзей. Нашел все-таки ответ старший сын Абая! Уа, нашего Акыла-ага голыми руками не возьмешь! А ведь казалось, что Магаш и Каке уже объехали его! – восклик- нул Дармен. Теперь Акылбай, приободрившись, позволил себе пошу- тить над младшим братом: Как видишь, айналайын, Магаш, не всегда это получается у вас с отцом: куда хочу, туда и заворочу. Воля ваша, но вам не надо пытаться всех впрячь в свою упряжку! – посмеиваясь, завершил Акылбай. В голове Магаша было кое-что еще, что мог бы он выдви- нуть в споре, например, мысль о том, что и после прихода самого Пророка время не остановилось, произошло в мире немало перемен в человечестве. Дитя человеческой истории все еще растет – так и по пришествии последнего пророка… Но, памятуя о том, что Кокпай, Шубар и Акылбай всегда высту- пают как ревностные мусульмане, Магаш не стал выставлять перед ними свою мысль. Ему было вольготно разговаривать с самим Абаем и с Какитаем, которым вовсе было не свойствен- но проявлять настоятельность правоверных книжников. Разговаривать свободно, открыто о религии они могли, оставаясь только втроем – Абай, Какитай, Магаш, – поэтому он, ценя это духовное содружество, решил не испытывать судьбу и не задевать истовых правоверных чувств своего старшего брата. С другой стороны, горячность юного Дарме- на по поводу правды жизни в искусстве вызывала в Магаше сочувствие и понимание. Для Дармена вопрос правды, поднятый им сегодня, был очень важен, поэтому он никак не мог отойти от него. Он чув- ствовал, что у остальных из круга Абая, получивших более основательное русское образование, а также и впитавших много из мусульманских книг, знаний намного больше. Но это не вызывало у Дармена ни зависти, ни ущемленности, наобо- рот, – круг молодых порождал в его сердце только чувства большого уважения и восхищения. С восторгом он думал: «Где я среди казахов мог бы услышать такие умные разгово- ры, как у Абая и его сыновей!» Он был счастлив, что принят в круг Абая, что сам Абай-ага согрел его вниманием и заботой, словно родного сына. Од- нако его поручение – именно ему, Дармену, написать поэму о Кебеке и Енлик, внесло в сердце молодого акына великое беспокойство. Как же ему быть с условием правды жизни, что должна лежать в основе поэмы, – о чем говорил вчера Абай? Об этом он и попытался сказать друзьям в конце разговора: Ваши споры так глубоки и поучительны. Но как мне быть, ведь на мои вопросы вы не дали ясного ответа, агатаи. Во- просы эти остались покинутыми, словно сироты. Не ответив на них, вы ускакали в бескрайнюю степь… Так на чьей сторо- не правда – на стороне Кебека или тех, которые обрекли его на смерть? И как все это должно соотноситься с хакикатом? Словно считая неуместным вновь возвращаться к прошло- му разговору, Какитай стал сводить все на шутливый лад. Е, вам не кажется, что мы загнали сами себя в горячее пекло и теперь топчемся на выжженном месте? – воскликнул он. Все рассмеялись. Но Магаш бросил внимательный взгляд на Дармена и, заметив, как тот расстроился, не получив долж- ного ответа, попытался накоротке успокоить его: Ты же видел, Дарменжан, как мы распинались перед то- бой, пытаясь определить твою «правду». Но за самым пра- вильным ответом придется, пожалуй, обратиться к самому учителю. К этому часу вернулся молодой певец Алмагамбет, которо- го посылали посмотреть, что происходит в юрте Абая. Джигит доложил друзьям: Абай-ага попил чаю, читал книгу. В гостевой юрте закон- чили пить чай, и Ербол-ага с друзьями перешли теперь в очаг Айгерим. А там, в казане, на медленном огне, варится мясо жеребенка, в доме тепло, гости ведут хорошие разговоры, – так что самое время и нам присоединиться к ним. И вскоре молодежь перешла в юрту Абая, послушать и принять участие в общем разговоре. За кумысом продолжил- ся тот серьезный разговор, который начался в молодежной юрте и о котором вкратце поведал старшим Магаш. Абай вы- слушал его с большим вниманием, уставив взгляд своих чер- ных ярких глаз на любимого сына. Когда Магаш уже заканчи- вал рассказ, снаружи послышался быстро приближающийся топот, смолк рядом с юртой, поднялся суматошный собачий гвалт, прозвучал мужской голос, прикрикнувший на псов, – и в юрту вошел, решительно откинув войлочный полог, рослый человек. Опережая его, в дом хлынул поток холодного возду- ха. Всколыхнулось пламя в очаге, синеватый едкий дым разо- шелся по юрте, достигнув тора. Кто-то из гостей закашлял, кто-то прикрыл рукою заслезившиеся глаза. Путник, невольно нарушивший интересный разговор, был встречен всеобщим сдержанным молчанием. Прибывший, аксакал с окладистой бородою, не стал пер- вым произносить приветствие, а стоял и ждал, когда салем прозвучит от присутствующих в доме. Это был старый Жуман, сородич Абая, и все присутствующие, кроме хозяина очага, встали со своих мест и начали приветствовать нового гостя, уступая место ему на торе. Вслед за Жуманом вошел его сын, Мескара, коренастый, смуглый джигит, внешне совершенно не похожий на отца. Айгерим подошла к Жуману и учтивым поклоном приветствовала старшего шурина. Абай не стал скрывать своего недовольства тем, что бесцеремонный ро- дич своим появлением нарушил ход интересной беседы. Тем более, что кайнага Жуман, старший родственник Абая, не вы- зывал у него особенно теплых чувств. Холодноватым взгля- дом он сопроводил незваного гостя, пока того усаживали на почетное место. Известный по всей округе пустомеля и сплетник, Жуман не пользовался расположением Абая и приглашен в гости не был. Но, узнав о том, что в доме Абая будут забивать стригунка, родич заявился без всякого приглашения. Ибо ему в эту ненастную осеннюю пору до смерти хотелось попасть в чей-нибудь те- плый благополучный дом, обогреться там, наесться горячего жирного мяса и вдоволь попить хорошего кумыса, – ибо всего этого он не мог позволить себе в своем убогом очаге. С собой Жуман привел сына, такого же пустомелю и болтуна, как и он сам. С утра он велел Мескаре сесть на коня и выехать со двора к чужому аулу, чтобы сынок издали проследил, когда появится дым над тундуком Абаевой юрты. И вот теперь оба пожаловали как раз к обеду. Подобных незваных гостей в щедром доме Абая появля- лось немало, – тех, что и зимой, и летом заявлялись без вся- кого приглашения, с единственной целью: со всем рвением разделить с хозяевами обеденную трапезу, откушать на сла- ву, а потом, откинувшись на подушки, сделать вид, что слу- шают назидания Абая-ага. Порой, не произнеся ни слова в ответ, они бесцеремонно поднимались и уходили, довольные лишь тем, что животы их набиты мясом и там побулькивает дармовой кумыс. У Абая отношение к таким гостям было одно: он не обра- щал на них внимания, если только они не мешали текущей интересной беседе среди достойных гостей. И в этот раз Жу- ман с его сыном, усердно принявшиеся за кумыс, были тотчас забыты Абаем, и он продолжил прерванный разговор о по- нятиях «хакикат» и «правда жизни». Так как тема эта больше других занимала юного Дармена, Абай, учитель молодых акы- нов, заговорил, обратив свой взор на него: Мы с вами говорили, что если акын берется сказать свое слово, то оно должно быть проникнуто правдой жизни. Что это значит? Об этом хорошо сказано у русских хакимов, уче- ных людей, мыслителей нового поколения. Они говорили, что поэтическое слово призвано не только освещать жизненные явления, но и объяснять. И обязательно оно должно давать свою оценку происходящих событий, – обличая или, наобо- рот, восславляя их. Мысль, как мне помнится, принадлежит хакиму Чернышевскому. Так что если вдруг кому-нибудь из вас придется упоминать о наставлениях Кенгирбая, то не надо без конца повторять о нем такие в общем-то бессодержательные, истертые слова, как «о, великий», «о, священное создание», какие весьма охотно употребляют многие нынешние акыны. Писать надо правду жизни той эпохи, в которой он жил, и не восхвалять его до небес, как делают теперь, но рассмотреть его деяния на уровне человеческих поступков. – Так говорил Абай, высказывая вслух перед своими учениками одну из са- мых важных своих мыслей. По обсуждаемой теме Абай высказался предельно ясно: «Жестокое убийство Кебека и Енлик, привязанных к хвостам лошадей, произошло не потому, что другого выхода не было, а только из-за того, что Кенгирбай не пожалел бедняг, не за- ступился за них, а решил предать их смерти». Этот разговор за кумысом увлек молодых акынов и дру- зей Абая. А прожорливый Жуман, вдоволь напившись кумы- су, совершенно не слушал Абая и, насторожив глаза, следил только за Айгерим и Злихой, готовивших мясо в казане. Од- нако кое-что из слов хозяина доходило и до ушей Жумана, непонятностью своей сея тревогу и смуту в его душе. И тог- да он, утомленный и подавленный недоступным для его ума разговором, причмокивал губами, широко зевал – и вдруг на какое-то время проваливался в глубокую, неодолимую дрему. В особенности тяжко пришлось бедняге, когда Абай перешел в разговоре с молодежью на тему хакиката, вечной истины. Ее старый Жуман уж не смог вынести. Он подал знак сыну, чтобы тот поднес ему подушку, прилег на бок и, укрывшись халатом- купи, на время отрешился от внешнего мира. Понятие это глубокое, очень важное, – говорил между тем Абай. – Хакикат толкуют по-разному. Ислам толкует это понятие в канонах имана, где сказано: «Вся правда в Коране, и это есть истина». Не стану прибегать к велеречивости, но прямо приступлю к тому, что сказал один мудрец прошлого, оспаривая писание Корана… Кокпай беспокойно закашлял, поперхнувшись. Он с трево- гой уставился на Абая-ага, словно ожидая: что-то сейчас ска- жет не то! А вся молодежь так и склонилась в едином порыве вперед, к Абаю, уставив свои нетерпеливые, горячие взоры на него. Этот философ говорит: «Допустим, мы поверим тому, что Слово Корана передано Всевышним, его истинным создате- лем, непосредственно своему последнему Пророку. Тогда это, и последнее по времени, Слово должно своей истинно- стью, глубиною превосходить мысли и открытия всех ученых мира. В Слове Всевышнего должны содержаться наука всех наук, правда всех правд, самая высшая мудрость. Однако по- лучается ли так?» Все присутствующие замерли, не сводя глаз с Абая. «Но почему эта книга последнего Пророка не превосходит книги гениев Древней Индии, мыслителей Древней Греции?» спрашивает философ. И ответы на вопросы – что такое Все- ленная? кто ее Создатель? что собою представляет душа че- ловека? – ответы на эти вечные вопросы человечества Коран дает менее глубокие, чем сочинения мудрецов прошлого. В учении Шакья Муни, создателя религии буддизма, которую исповедуют и китайцы, и монголы, этим вопросам уделено го- раздо большее внимание. А что касается научных сведений о мироздании, о космогонии и астрономии, а также сведений о строении человеческого тела, то в Коране они даны, к со- жалению, в преломлении сказок, мифов и легенд, – что вы- зывает порой невольную улыбку… Так говорил один мудрец, хаким прошлого, – завершил Абай и с улыбкой оглядел лица слушателей. Все сидели молча, лишь один Кокпай, прижав ладони к гру- ди, прошептал – словно выдохнул: Астапыралла! Дармен, Магаш и Какитай не смогли скрыть в выражении своих молодых лиц, насколько захватили и взволновали их слова Абая. Между тем он продолжал: В Коране иносказательно выражены образы зла – «бе- совские силы», «чародейства», в которые трезвомыслящий человек никак поверить не может. Помните, из Корана? «Алем тарак айфа фаггала раббука би асхабиль филь…» – «по- смотрите, как за грехи перед Всевышним был наказан народ филь», прилетели волшебные птицы с камнями в клювах, каждая бросила камень на голову грешника и убила его… Это сказка, в реальность которой поверить, конечно же, невоз- можно. А что мог сказать просвещенный человек про молит- ву, которую наш Кокпай читает по пять раз на дню во время намаза… – «Куль агузи би раббиль фалях…» – в ней раб бо- жий просит Всевышнего защитить его от козней нечестивой старухи-колдуньи, которая может навести порчу… По словам философа, это ничем не отличается от камланий шаманов, заклинаний знахарей, которым в наши дни уже мало кто ве- рит! Так некоторые вечные истины-хакикат в наши дни пре- вращаются ни во что! Самые молодые, а вместе с ними и Абай, весело рассмея- лись, но Кокпай молча встал и, не сказав ни слова, покинул юрту. Дармен и Какитай засмеялись еще громче. Кокпай убежал, чтобы не усомниться в своей вере! – на- смешливо молвил Магаш. Какитай вторил ему: Абай-ага! А ведь Кокпай не мог не бежать. Слова вашего философа бьют прямо в глаз. После его беспощадной прав- ды ничего не остается, как только сбежать куда подальше! От громкого смеха Абая и его друзей проснулся Жуман, поднял с подушки голову. Он неодобрительно посмотрел на хозяина, поводил из стороны в сторону покрасневшими со сна глазами. Огонь под казаном уж давно, оказывается, прогорел, мясо сварилось, стало быть, – а хозяин не приглашает к тра- пезе и все еще продолжает свою болтовню! Заметив, как сильно был расстроен Кокпай, Абай-ага за- думчиво молвил: Если почитать сочинения многих других мудрых фило- софов, то можно натолкнуться на еще более безутешную правду. Но нельзя же каждый раз срываться с места и бежать, как Кокпай! Имеешь твердую веру – стой за нее, научись вы- слушивать то, что о ней говорят. Защищай истину от клеветы, научись размышлять, взвешивать в уме, сопоставлять одно с другим. После сказанного Абай вновь вернулся к начатому молоде- жью разговору о правде жизни в искусстве. Итак, вы хотели связать тему правды с творчеством акына. Но это как раз то, мои дорогие, о чем надо вам размышлять по- стоянно, что всегда должно быть в вашей памяти. И недавний наш разговор о хакикате связан с вашей темой. Несомненно, джигиты, что в разные эпохи, в различных обществах и правда выглядит по-разному. Посмотрите на прошлые религиозные мифы, вспомните о великих мыслителях, чьи откровения каза- лись вечными и неизменными. Но проходит время – и все вы- глядит по-другому. За примером не надо далеко ходить: вспом- ните о вчерашнем случае, с чем столкнулись Дармен и Магаш! Разве сейчас зло и насилие не выглядит по-новому? Насилие и сегодня действует, доказывая свою правоту. Зло оправдывает себя своими «законными действиями». Помрачневший Какитай вскинул голову и быстро загово- рил: Ойбай! Вы что, думаете, – окружению Азимбая нужно чув- ство правоты? Да никогда! Кроме злодейства и насилия они ни на что не способны, ничего другого им и не нужно. Абай со спокойной усмешкою посмотрел на него. Не ошибаешься ли, не судишь поверхностно, баурым? Правду в разные времена действительно представляли по- разному. Считают ли Азимбай, Такежан несправедливыми свои действия? Ни в коем случае! Они свою правоту выстав- ляют вот в каком виде: «это мой кусок, моя доля, мой удел, потому что я из рода Иргизбай». Такова была правда и у деда Оскенбая, и у отца Кунанбая. Они считали, что, отойдя от нее, перестанут быть достойными потомками своих предков… Ну а какова правда у тех из бедных аулов, которых они угнетали? Этих правда была в том, чтобы сберечь свои головы. Тут есть над чем поразмышлять поэту. Пишите о прошлом, пишите о настоящем, – но все поверяйте правдой жизни, исходящей от простого народа! Здесь будьте тверды, верьте в справедли- вость народа и в прошлом, и в будущем! И если печаль обе- здоленных велит мне идти против такежанов, вступить с ними в схватку, то я открыто пойду на это. Все мои стихи и песни должны служить народу, так подсказывает мое сердце, к тому подвигает меня моя совесть. Далее Абай в развитие своего разговора перешел на дру- гую тему. Он заговорил о России. Какую правду мы должны сказать о России, о русском на- роде? Если взять среди нас, казахов, таких людей, как Ораз- бай, Жиренше и, тем более, Такежан, – они считают, что Рос- сия – это белый царь, которого надо бояться, но от которого зависит, получат ли они должность волостного для себя или для своих детей. Или какое-нибудь другое выгодное место, чтобы умножить свое богатство, расправиться с недругами, вымогать взятки. В сущности, они – недруги России, той ве- ликой, настоящей России, которая несет казахскому народу свет своей культуры и искусства. Такая Россия – друг для ка- захского народа, это могучая страна с бесчисленными горо- дами, в которых есть школы, библиотеки, больницы, величе- ственные дворцы. Россия – это железные дороги, протянутые до Сибири, это пароходы на Иртыше, это заводы и фабрики, где работают умные машины, шьют одежды, изготавливают станки и различные приборы. Но самое главное для нас – это ее необъятная культура, великие знания и мысли просвещен- ных людей и прекрасное искусство. Знайте, джигиты, такова подлинная Россия, и никогда она не станет чураться нас, не оттолкнет, если мы обратимся к ней за ее великими знания- ми, а наоборот – приветливо ответит: «Приходите, учитесь!» И все это правда, друзья мои, но эта правда – не для всяких там Оразбаев. – Так закончил свою речь Абай, сидя перед го- стями на торе, широко разведя в стороны руки, ладонями на слушателей. Глубоко вникнув в слова Абая, Ербол про себя отметил, что его друг сегодня высказал особенно ценные для себя, самые сокровенные мысли. Во всем поддерживая Абая и сочувствуя ему, Ербол в душе сокрушался, что не все из их поэтическо- го круга разделяют взгляды Абая-ага. Кокпай, теперь отсут- ствующий, был одним из них. Любимый ученик акына-ага, Кокпай недавно высказался, беседуя наедине с Ерболом: «У Абая один недостаток – он сильно обрусел… Теперь что прикажете делать: покорно смотреть в рот русским, ждать их повелений?» Во время недавней речи Абая о России Ерболу вспомнился этот разговор с Кокпаем… Чем же отличается он от Оразбая, Жиренше и других, порицавших Абая за слишком тесное сближение с русскими?.. А ведь сегодняшние мысли его очень разумны и глубоки. Они вполне ложатся в заверше- ние важного, значительного разговора… К тому времени уж сняли казан с очага, – чего с таким нетер- пением ждал старик Жуман. Люди стали готовиться к трапе- зе. Помыли руки, уселись кружком на торе. Жуман приступил к мясу, достав из ножен большой острый нож с рукояткой из желтой кости. Добравшись до еды, старик вновь обрел свою обычную словоохотливость. Все еще злясь на Абая, что тот своими длинными разговорами оттягивал время обеда, Жу- ман теперь захотел расквитаться с ним и, пользуясь правом старшего, решил позлословить над хозяином. Е-е, никак не могу понять наших казахов! Сами талды- чат, не переставая, словно собаки брешут, а меня ругают за болтовню, даже наградили прозвищами: «Жуман-трепач», «Жуман-пустомеля». Это кто же из нас болтун и трепач, ува- жаемые мырзы? Если все люди, умеющие поговорить, счи- таются болтунами, то неужели и сам Кунанбай-ходжа, в быт- ность свою собиравший людей и говоривший перед ними целый день, мог быть назван болтуном? А взять нашего Абе- ке – сегодня он один говорил, и за все время, пока варилось мясо, никому не дал рта раскрыть – разве он не болтун? Не пустомеля? Так что не обзывайте меня больше трепачом, найдутся, как видите, похлеще меня! Услышав это, Абай от души расхохотался, упираясь кула- ком в бок. К нему присоединилась звонким, переливчатым смехом и Айгерим. Засмеялись и молодые гости. Уай, аксакал! – воскликнул Абай. – Ты меня развеселил от души! Но хочу тебе сказать, что не обязательно уж очень много болтать, чтобы пустомелей назвали! Достаточно ска- зать всего одну вещь: «Эй, жена! Какой я умный, что успел с утречка сбегать по-большому!» Слова Абая вызвали в юрте громкий хохот, бурю веселья. Все знали эту байку. Прошлой зимой, выглянув в дверь и за- метив, что быстро портится погода, наметает снег и усилива- ется ветер, Жуман подозвал свою старуху и с ликованием в голосе воскликнул: «Ты только погляди, жена! Как завьюжило! Апырай, какой я умный, что успел вовремя по…ть!» Какитай и Дармен так смеялись, что не могли даже наре- зать себе мяса, поданного на дастархан. Акылбай, сидевший рядом с отцом, ниже его, склонился к Айгерим и, с улыбкой на лице, зашептал ей в ухо: Женеше… Акылбай, моложе отца всего на семнадцать лет, не назы- вал Абая отцом, тем более, Айгерим – матерью. С детства он привык называть отца – Абай-ага, а к его молодой жене обращался как к старшей родственнице – женге, ласкатель- но – женеше. Себя считал, скорее, младшим сыном Кунанбая и Нурганым, в доме которых вырос, а к Абаю относился как к старшему брату… С улыбкой, прищурившись, он тихо говорил в ушко Айгерим: Женеше, ау, как же глуп этот наш кайнага! Не поймет даже, что помирает, когда смерть уже догонит его! Видели, как его Абай-ага выстегал? Бисмилла! Я бы не желал испытывать на себе такие шутки, пока мне мила жизнь! Еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Айгерим отво- рачивала лицо от старого шурина, Жумана, делая вид, что разговаривает со своей служанкой Злихой, сидевшей за ее плечом. А Жуман тем временем, уже не помня, что над ним посмеялись, усердно набивал брюхо нежным мясом жере- бенка, отрезая от окорока изрядные куски. Наконец, насытив- шись, запив еду горячим бульоном из деревянной крашеной чаши, Жуман снова заговорил: Ну что, вдоволь потешились надо мной? А теперь я вам скажу такое, что вы перестанете смеяться! В последнее вре- мя я все не мог понять – отчего это так осмелел род Жигитек? Недавно ведь я жаловался тебе, Абай: «Один из их аулов, ко- чуя по долине Колькайнар, стравил своей скотине большой стог моего сена». Так вот, милые-дорогие, эти жигитеки, знаете ли, совсем обнаглели. Стали вторгаться на земли Иргизбая. Посмели пререкаться с самим Азимбаем, голодранцы нищие! Говорят, стали сбиваться в стадо и мычать, как коровы, на- пуганные волчьей стаей. Но если Азимбай – один из самых достойных людей рода Иргизбай, то кто такие они перед ним эти оборванцы из Жигитека? С кем они собираются тягать- ся? При этих словах Жумана молодой Дармен фыркнул и про- говорил неторопливо, внимательно глядя на старика: Вот вам еще один пример того, какими могут быть разны- ми истина, правда… Об этом и говорил Абай-ага. На говорившего Дармена старик Жуман даже не обернул- ся. Он пытливым взором уставился на Абая. А тот самым от- кровенным образом отвернулся от Жумана и перестал обра- щать на него внимание. И тогда Жуман возвысил свой и без того излишне громкий голос: А теперь слушайте все! Да повнимательнее! Недавно на краю нашего аула спешился гонец, ехавший в сторону аулов Жигитека. Он чуть не лопался от радости, сообщая нам но- вость, и требовал суюнши! Этот гонец был жигитек из рода Тусипа – большеносый Мадияр. Как говорится, он скакал во всю прыть, надрывая глотку и на всю степь оглашая: суюнши! И сказал нам большеносый Мадияр: «Наконец-то и к нам при- шел праздник! Кудай услышал нас, увидел слезы всего Жи- гитека. Наш защитник, опора наша, арыс наш возвращается! Базаралы сбежал с каторги и скоро будет с нами!» Новость Жумана поразила всех в юрте. Абай вскричал: «Да это же замечательная весть!» Молодежь, вскинувшись вослед радости Абая, искренне радовалась. Апырау! Неужели он жив и здоров? Значит, уцелел наш Базеке! Появился вновь, словно на крыльях прилетел! Какая радость для родичей! Жуман не был склонен к радости – его, как и многих ир- гизбаев, новость эта скорее огорчала и тревожила. Но мысли свои он не стал высказывать вслух, а ударился в предполо- жения: Если акимами волостей были бы Такежан или Шубар, вряд ли он посмел заявиться в родных краях. А узнал, навер- ное, что во власти Кунту, услышал, должно быть, что долж- ность ускользнула из рук сына хаджи Кунанбая, то и решился на побег, понадеявшись, что его не выдадут свои. Чему вы радуетесь? Думаете, он вам счастье принесет? Как бы не так! Вы еще почувствуете на себе, на что он способен, злодей! За- помните мои слова! Тут Абай гневно прикрикнул на него: Довольно, аксакал! Перестань зря наговаривать. Если нет у тебя сорокалетней дружбы, не должно быть и сорока- летней вражды. Какую месть ты можешь иметь к Базаралы? Вернулся он живым – иншалла! Слава Всевышнему! Пусть ему сопутствует удача! – говорил Абай, сурово глядя на Жу- мана; затем обернулся к друзьям. Вражду и суровость оставим другим детям Кунанбая, а в этом ауле мы воспринимаем весть с радостью! Он всегда слыл славным джигитом в народе. Друзья мои, если вы раз- деляете мои чувства, то завтра же садитесь на коней и вы- езжайте в Семипалатинск, встретьте его! Это мое решение и моя воля. Передайте ему братский привет и добрые пожела- ния, – завершил Абай. 3
Новость подтвердилась: Базаралы бежал с каторги и вер- нулся в родные края. На это он решился действительно после того, как волостным акимом был избран Кунту, из рода Бокен- ши. Весть дошла каким-то образом и до его каторги. Остава- лась бы власть у Такежана и Шубара, которые и загнали его на каторгу, Базаралы не решился бы на побег и открыто не появился в родном краю... Избрание Кунту стало полной неожиданностью для многих тобыктинцев. Последние выборы проводил уездный началь- ник Казанцев, лично прибывший из Семипалатинска. Давно служивший на этой должности, Казанцев хорошо разбирал- ся в политике кочевников в степи и был весьма удивлен тем, что на должность волостного головы вместо кого-нибудь из отпрысков Кунанбая, привычных для уездного начальства, вдруг выдвинули и выбрали из другого рода. Для иргизбаев это было неожиданным ударом, да и сам уездный начальник был весьма недоволен. Выборы были проведены весной прошлого года в стане Оспана, младшего сына Кунанбая, на джайлау в Пушантае. А перед этим в его родовом ауле Жидебай был созван сбор старшин Чингизской волости, на который пригласили около ста аткаминеров из всех родов Тобыкты. Призывал на сбор Кунанбаев Шубар, тогдашний волостной начальник. Он сове- товался со своей родней – Майбасаром, Такежаном, Исхаком, сообща они выстраивали козни и плели интриги, выявляя мнения старшин и аксакалов насчет того, кто на предстоящих выборах должен был усесться на место волостного главы. Итак, зарезав ритуальную серую кобылу со звездочкой на лбу, коккаска, и как следует угостив аткаминеров, аульных старей- шин, выборных-елюбасы, Кунанбаевы старались перетянуть на свою сторону тех, кто колебался, и подавить всякого, кто противился дать добро их ставленникам. Объявленным же поводом для схода послужил вопрос о налогах, вернее – сборах с кочевников, которые среди них получили недоброе название черных поборов – карашыгын. Это были не годовые налоги, собираемые русскими властями с каждой юрты, а свои, родовые, денежные поборы, которые собирались теми же волостными и аульными старшинами для того, чтобы устраивать приемы городского начальства в сте- пи, равно как и оплачивать дорожные издержки акимам, биям и аткаминерам, ездившим в город на поклонение начальству. Черные поборы, душившие в основном степную бедноту и средний народ, не касались баев и начальников, которые должны были организовывать приемы и совершать поездки в город, и не определялись по размеру, и не устанавливались по какому-нибудь известному порядку. Все зависело от произ- вола волостного начальства, кому в карман и шли собранные средства. Но черные поборы не могли быть съедены одним лишь волостным начальником, – он полюбовно делился со всеми, кто помогал выколачивать их из народа, и поэтому в прошлом году, когда Шубар значительно увеличил объем карашыгын, никто из родовых и аульных старшин не стал возражать. Чин- гизская волость разделялась на двенадцать аульных атками- нерств, их представители, собравшись в Жидебае под шаны- раком Оспана, живо раскидали дополнительные расходы по отдельным «дымам» многочисленных мелких аулов, освобо- див свои родные от излишней нагрузки. Не касаясь зажиточных и влиятельных людей рода, черные поборы всей тяжестью ложились на самых слабых, безответ- ных, малоимущих, обрекая бедные очаги на нищее существо- вание. Ни для кого из них не было спасения от карашыгын. Ро- довые вожди говорили им: кому принимать начальственных гостей из города? Не вам же! Не могут они останавливаться в ваших дырявых юртах, пить ваш прокисший айран! Вот мы за них и в ответе, достойно принимаем гостей. Но ведь и вы же наши родичи? А раз так, то почувствуйте и на себе тяжесть расходов! Единение богатых при этом было похоже на стихийную спаянность аульных псов, которая появляется у них, когда приближаются волки. Простой народ прекрасно знал об этом, поэтому не мог надеяться на сочувствие и заступничество своих биев, аксакалов, старшин, волостных начальников. «Что толку жаловаться им? Путь к сочувствию богатых невоз- можно увидеть, как тропинку меж пестрых камней на горном склоне!» – говорили измученные поборами бедняки. «Когда псы в единой стае, то у каждой собаки хвост крючком! – до- бавляли они. – Дружно облают тебя, поддерживая друг друга, а когда ты захочешь что-нибудь сказать им, твои слова будто рассеиваются по ветру! И что тебе остается делать? Только одно – молча отдавать им свое добро». Но раскидывать черные поборы на множество бедных юрт оказалось делом нелегким. Прибыв с утра раннего, попив чаю и затем поев мясо серой кобылицы, баи трудились до обеда, но завершить разговоров не смогли. Сразу же пополудни приехал Дармен, и тогда, оставив боль- шие комнаты деловитым аткаминерам, Оспан увел на свою половину, в дальнюю комнату, всех своих друзей и неделовых гостей, любителей просто поесть и погулять, провести весело время, переходя из аула в аул. Для них нашелся и кумыс, и бесбармак, и время для шутливых, праздных разговоров. Появлению юного акына Дармена Оспан был рад, усадил его возле себя, налил в пиалу густого осеннего кумысу, затем подал ему домбру… Вовремя приехал! Тут собрались не самые бедные, раз- умеется, но все очень переживают, что в глотку им мало по- падет, потому что «расходы» у них, понимаешь ли, и надо им все аулы обобрать. Айналайын, пусть исполнятся все твои желания, но не найдется ли у вас с Абаем каких-нибудь ядре- ных песен, чтобы продрало как следует их толстые шкуры? А, Дарменжан? – сказал гороподобный Оспан, рассмешив всех присутствующих. Дармен ждать себя не заставил, живо запел весьма про- странную песню, которую никто из гостей еще не слышал. Она как раз пришлась по душе Оспану. В песне была довольно злая сатира на волостных и родовых взяточников, обирал, неимоверно цепких и проворных в делах мздоимства. Время от времени, подхохатывая пению Дармена, громадный Оспан вдохновлял его с мальчишеским задором: Вот разделал, так разделал! Барекельди! Прямо под дых им дал! Словно сыромятных ремней из сволочей нарезал! Всех собравшихся в дальней комнате развеселили выкри- ки Оспана, раздавался громкий смех. Кое-кто из аткаминеров в большой комнате, услышав шум, захотел узнать причину и выполз оттуда в малую. Послушав песнопение, уполз назад и сообщил сидящим там, о чем поют в комнате Оспана. Вскоре после обеда появились у него припозднившиеся Жиренше, Оразбай, Бейсенби, Абыралы и другие, молча усе- лись и стали дослушивать песню. Ее обличительный пафос как раз к этой минуте взлетел на самый гребень, и волна сати- ры накрыла с головою клятвопреступников, мздоимцев, коры- столюбцев, готовых ради выгоды пойти на братоубийство. Оразбай не смеялся, как другие гости Оспана, сидел, на- супившись, поджав губы. Кучка биев, заявившихся вместе с ним, также сидела с застывшими лицами, с отсутствующим выражением в глазах. И тогда могучий Оспан, обернувшись к Оразбаю, задорным мальчишеским голосом воскликнул: Е, уважаемый бий! Отчего ты скуксился весь? Или тебе не понравилось, как Абай дубасит вас по голове, а? Оразбай, сидевший с холодными глазами, как будто бы уйдя мыслями в себя, вдруг заговорил размеренно, многозна- чительно, словно пророчествуя: Это время наше такое… Похоже, все начало кругом за- гнивать… Мы стоим накануне опасных перемен, а когда это случится, то окажется, что разрушителями были такие люди, как сыновья хаджи… – закончил Оразбай и, все тем же холод- ным, отрешенным взглядом, пророчески уставился куда-то поверх головы Оспана. Баи, бии и аткаминеры, окружавшие сидячей толпой Ораз- бая, закивали головами, одобряя его, и то смотрели пони- мающе на Оразбая, то переводили посуровевшие взоры на Оспана. Затем Оразбай, приняв обиженный тон, обратился прямо к нему: Собрал почтенных людей в своем ауле и теперь бьешь их по голове! Что ж, унижай наше достоинство! Топчи нашу честь, изваляй нас в грязи! А всем своим слугам, малым де- тям, пастухам и конюхам дай волю, – прикажи им, чтобы они нас раздели донага и голыми погнали по степи! – И Оразбай в гневной досаде махнул рукой. Уай, байеке, о чем вы? Если ты не тот, кого раздевает догола песня, то тебе незачем беспокоиться и не на что оби- жаться. А если тот самый, то и поделом тебе! Ха-ха! Обижайся сколько угодно, хоть лопни от злости, а мне вот только смеш- но! – Сказав это, Оспан вновь расхохотался. Невольно засмеялся и Дармен. Окидывая его и Оспана пре- зрительными, надменными взглядами, баи, бии и аткаминеры покинули комнату и присоединились к собранию старшин. Солнце уже близилось к закату. Вышедший на свежий воз- дух, во двор, Оспан заметил, как около сотни коней под сед- лами пасется на том нетронутом лугу, который он берег для своих лошадей, до сих пор подкармливаемых прошлогодним сеном. Еще не закончилась зима, до весенней травы еще да- леко – береженый подножный корм очень был нужен его ко- ням к весне. Оспан буквально рассвирепел, увидев, что кони этих захребетников, обсуждающих черные поборы, объеда- ют его луг. Зычным голосом он кликнул работника Сейткана, тоже огромного роста, как хозяин, но костлявого, черного, гор- боносого джигита. Тот немедленно явился. Мало того, что они сами обжираются у меня мясом, так еще и лошади их потравили мой заповедный луг! Но я им по- кажу! Сейткан! Хватай соил и гони их прочь! Запри коней в верблюжьем загоне! Лупи их соилом и гони туда! И огромный джигит, схватив длинную черную палку, отвя- зал от коновязи первого попавшегося коня, вскочил на него и поскакал к лугу, размахивая соилом над головой. Это был простоватый джигит, немереной силы, драчливый и задири- стый, послушный слуга и приспешник своего знатного хозяи- на, кичливый и заносчивый оттого, что служит в таком богатом ауле. Готов был, как говорится, снять голову, если ему велят состричь с кого-нибудь волосы. Ударами соила подгоняя коней, направляя к воротам за- гона, Сейткан торжествующе выкрикивал названия родов и племен, к которым принадлежали хозяева скакунов, – читая это по таврам, что были выжжены на лошадиных крупах: Сак-Тогалак! Котибак! Топай! Жигитек! Бобен! Карабатыр! Жуантаяк! Торгай!.. – и при этом на каждом выкрике наносил увесистые удары дубиной по бокам, по ногам и крупам мирно пасшихся до этого стреноженных лошадей. Словно гонимая степным пожаром, лавина неловко скачу- щих спутанных коней устремилась к воротам пустого верблю- жьего загона, мгновенно сгрудилась перед низкой переклади- ной ворот – и вдруг с ужасающим треском стала прорываться под ними, ломая высокие деревянные луки седел, скалывая их в щепки ударами о жердину верхнего прясла, перегоражи- вавшего ворота. Распределение черного побора между баями, биями и старшинами родов было к вечеру благополучно завершено: как всегда, больше всего «на расходы» отхватили себе дети Кунанбая. Чем остались весьма недовольны Жиренше, Ораз- бай, Кунту, Бейсенби, Абыралы, Байгулак и другие. Но ко всему этому, высокородных биев и мырз ожидало еще одно жестокое оскорбление: деревянные точеные луки на седлах коней, запертых в верблюжьем загоне, оказались почти у всех отломаны, вместо высоких, загнутых передков остались ку- цые обрубки. Выезжая из ворот загона, оскорбленные гости не прощались с Оспаном, даже не оборачивали лица в его сторону. Не прощались они и с Шубаром, братом Оспана, по просьбе которого и был собран сход в Жидебае. Ехавшие одной кучкой бии Жиренше и Оразбай, присоеди- нившиеся к ним Кунту и Бейсенби в громкую ругань обсужда- ли прошедший съезд. Особенно бушевал Жиренше: Оказывается, мы собирались, чтобы сообща покрыть расходы одного Шубара! Уай, сородичи! Мыслимое ли дело? Чего они себе дозволяют, волчата Кунанбая? Все отхватили себе, ничего не осталось на нашу долю! Хоть кому-нибудь из них пришло в голову, чтобы и нам перепало кое-что? Ко всему этому, еще вот какое приготовили унижение! – И Жиренше с силой ударил кнутовищем камчи по обломку седельной луки Кунту, трусцой ехавшего рядом. Кунанбаевские волчата перепрыгнули своего отца Кунан- бая… Никто для них не указ, даже сам Кудай всемогущий! – злобно выкрикнул Оразбай. – И это мы сами избаловали их! Но если и дальше будем им потакать, то нас покарают аруахи, вот увидите! Надо выступить против Кунанбаев сообща, и на- чинать уже с сегодняшнего дня! Бейсенби был немногословен, но всегда говорил точно и по делу. Оглядев лица тех, кто говорил, и молча посмотрев на тех, которые еще ничего не говорили, Бейсенби молвил, слегка придержав лошадь: Уай, неужели действительно так силен гнев, охвативший вас, джигиты? Докажите искренность ваших слов, уважаемые бии! – И Бейсенби бросил пронзительные взгляды на Жирен- ше и Оразбая. – А во мне можете не сомневаться! Аллах един, и Коран для нас един. Мы с вами едины в нашем гневе! Клянусь, буду мстить! – воскликнул Оразбай. Клянусь единым Богом и Кораном, пусть даже умру вме- сте с тобой, но буду мстить! Только скажи, во имя Аллаха, что нам делать? Бейсенби теперь заговорил быстро, решительно: Если желания истинны, то пусть не останутся намере- ния только в словах. Пусть гнев наш не расплещется вместе со словами! Болтать особенно незачем! Все понятно. Отныне враг наш – тот, кто захочет донести наши слова до сыновей Кунанбая. Нам следует язык держать за зубами. А сейчас – поедем на могилу Кенгирбая. Не стоит нам брать много лю- дей, семь человек поедут – и достаточно. Там и поговорим как следует, дадим друг другу клятву верности. Едем! Прежде чем баи и бии тронулись в путь, Жиренше прого- ворил: Иншалла! Благослови нас Бог! Поклянемся на могиле предка, держа над головой камень с нее. Теперь хочу слы- шать тех, кто захочет пойти со мной … Этими словами Жиренше дал понять всем, что он возглавит заговор против сыновей Кунанбая. Четверо-пятеро из окру- жения бия отъехали в сторону и, остановив коней головами в круг, коротко переговорили. Затем, отделившись от осталь- ной группы всадников, маленькая ватага поскакала к мазару предка Кенгирбая, находившемуся от Жидебая на расстоянии одного перехода стригунка. К сумеркам заснеженная степь, смутно сокрытая во тьме, ис- пускала голубоватое свечение. Бело-голубая холодная степь, на этом ровном сияющем фоне издали была заметна темно- серая, почти черная, островерхая стела на могиле Кенгирбая. Лет уже сто возвышался этот мазар на холме, возносясь узким, как кончик ножа, острием пирамиды выше всех могильных па- мятников во всей огромной округе. Даже по прошествии этого времени старый мазар ничуть не обветшал, удивительным об- разом сохранился, как новый. Не было в каменной кладке ни трещинки, ни осыпей. Таинственную мощь и жестокую потусто- роннюю власть сохраняла эта могила, уже целый век поддер- живая дух ослабевших сынов Олжая, Жигитек. Глядя на этот мазар, думалось, что никакого века не проходило, и жестокие, косные законы степи по-прежнему всевластно довлеют над ко- чевниками. В проем узкого полуарочного входа аспидно-черной выглядела внутренность склепа. Там царила неподвижная веч- ная мгла. Свету не было туда доступа и днем – свет засты- вал на пороге… Вдруг взвыл и пронесся в морозной полумгле внезапный порыв ветра, словно свист раздался из угрожающей темноты надвигающейся ночи. Закачались, встряхивая метел- ками, испуганные толпы тростника-чия, словно сетуя на свою зимнюю безысходность. Стали тревожно вздрагивать, трепе- тать низкие оголенные кусты таволги. И над всей этой мяту- щейся, в страхе и слабости, суетной растительностью – непо- колебимо и величественно высился темный мазар, дом вечной смерти. Прежде чем начать читку Корана над могилой, бий Ораз- бай произнес возмущенные слова, – оказалось, он все еще не отошел от того гнева, который вызвало в нем пение Дармена. И в особенности бий гневался на того, кто сочинил эту длин- ную изобличающую байские пороки песню: Их абыз – идолище, которому они поклоняются, это Абай… И я уповаю на одного лишь тебя, великий дух моего предка Кенгирбая, что ты предстанешь перед Всевышним, чтобы он достойно наказал Абая! Или ты сам, священный аруах наш, возьми да и накажи разрушителя наших древних устоев! После того, как Бейсенби вполголоса прочитал молитву, все собравшиеся семь баев и биев провели ладонями по лицу, потом поклялись действовать вместе. Участниками тай- ного сговора были: Абыралы, старшина родов Сак и Тогалак; Бейсенби – вождь рода Жигитек, а также Оразбай от племени Есболат, Жиренше – от Котибак, Кунту – от Бокенши, Байгулак от племени Жуантаяк, Байдильда – от рода Топай. Клятва над могилой Кенгирбая должна была остаться их глубокой тайной. Решили: с этого освященного часа вести непрерывную тайную борьбу против детей Кунанбая. За три оставшиеся до выборов месяца подготовить народ, чтобы люд всего Причингизья выступил на выборах не за кунанбаевскую партию. Тайными подкупами перетянуть на свою сторону всех выборных-елюбасы, числом в двенадцать старшин. И в то же время, чтобы усыпить бдительность кунанбаевцев, относить- ся к ним с еще большим внешним дружелюбием, чем раньше. Во всем на словах уступать им: «Е! Пусть будет по-вашему», проявлять по отношению к ним видимую угодливость. В эту ночь заговорщики решили заночевать на ближайшем зимовье Жиренше. Там и договорились, как действовать, – до самых незначительных мелочей. И этот день, начатый в доме Оспана мясом стригунка – коккаска, завершился ночью мясом жертвенного барана – аксарбас. И пусть сила жертвы аксарбас превзойдет силу жертвы коккаска и очистит от греха нарушения клятвы, данной в доме Оспана!.. Как и было заранее объявлено, через три месяца на про- сторном степном джайлау в Пушантае, где располагался тогда Большой аул Кунанбая, унаследованный, по обычаю, его младшим сыном Оспаном, начались волостные выборы. Оглашая степь звоном множества колокольчиков, с грохотом прикатила длинная вереница тарантасов с городскими чинов- никами, окруженная конными стражниками. Прибыл сам уездный начальник Казанцев, изворотливый правитель, многие годы состоявший в самых дружеских от- ношениях с Шубаром и Такежаном, этими сменявшимися по- очередно волостными акимами, от которых уездный голова в течение многих лет имел недурное кормление и многие выго- ды. На этот раз Казанцев приехал со своей супругою, пухлой миловидной дамой с голубыми глазами, Анной Митрофанов- ной. Во время их трехдневного пребывания в Большом доме Оспана на плечи Анны Митрофановны набросили роскошную соболью шубу, крытую черным шелком, а в дорожный сунду- чок Казанцева попали заботливо перевязанные пачки круп- ных ассигнаций. На этот раз сыновья Кунанбая решили уступить место волостного начальника Оспану, который впервые не только согласился на должность, но и сам попросил ее у братьев... Оспан, в отличие от них, при жизни отца не попросил у Ку- нанбая своей доли от его огромного богатства, все свое со- стояние наживал сам. И жизнь его задалась, состояние было немалое, когда по смерти Кунанбая стал, как младший сын, главным баем Большого дома – самым первым мырзой сре- ди кунанбаевских иргизбаев. Но Бог не дал ему детей, и это стало его неизбывной печалью. Три жены у него было – Ерке- жан, Зейнеп и Торимбала, и ни одна из них так и не понесла. Окруженный множеством людей, бесчисленными родичами из кунанбаевских аулов, богатый, уважаемый всеми, глав- ный наследник Большого дома Кунанбая – бездетный Оспан оставался безутешен. Часто, жалуясь своим самым близким людям, он принимался рыдать, сотрясаясь всем своим огром- ным телом, и называл себя беспомощным однорогим оленем, ястребом-подранком с перебитым крылом. И ничто не могло утешить его. На этот раз он сам обратился к братьям: Сяду на это место. Может быть, тем и отвлекусь немного. Попробую стать волостным начальником. Так и решили иргизбаи – пусть Оспан сядет в кресло во- лостного. Им и в голову не приходило, что народ захочет по- другому. Править волостью должны только они, Кунанбаевы, и к мысли этой уже давно привыкли. Каждый из них предпо- лагал: «может, завтра на это место усядусь я», считая, тем самым, его нераздельным достоянием кунанбаевской семьи, определенным Всевышним. Предназначая дом Оспана для принятия высокого гостя, Кунанбаевы открыто говорили: «Это дом будущего акима во- лости». Да и сам Казанцев, видя богатство и щедрость хо- зяина, нисколько в этом не сомневался: «Он и будет избран. Оспан Кунанбаев станет волостным». И на этот раз традиционные выборные три юрты были поставлены одна за другой, сообщались проходами. В этих юртах с утра провели собрание елюбасы, выборные от пле- мен – так называемые «пятидесятники». В первый день схо- да они под руководством крестьянского начальника Никифо- рова определяли твердые подушные сборы, налагаемые на волость через его начальника. А уж этот раскидывал налог по аулам и семьям, исходя от их численности и наличия ско- та. Таким образом, поборы с каждого дыма были отличны от других: сумму налога исчисляли в ходе подробного разбира- тельства по каждому аулу и по каждой семье – этим делом за- нимались целый день крестьянский начальник из города и ат- каминеры становых аулов вместе с елюбасы. При двенадцати старшинах Чингизского округа состояли тридцать елюбасы. На первом заседании вел собрание крестьянский началь- ник третьего участка Семипалатинского уезда Никифоров, а сам Казанцев, глава уезда, сидел в величественном мол- чании, удобно расположив в кресле свое тучное тело, время от времени сурово насупливаясь и дуя в свои бурые пышные усы. Так он показывал кочевникам-казахам, каким должен быть представитель власти царя здесь, в степи. И на степня- ков все это производило должное впечатление. Он дозволял себе разговаривать на собраниях только с молодым казахом-толмачом да с писарем волостной упра- вы, Захар Ивановичем, мелким, юрким человеком, которого местные люди называли «Закар». Кроме них были считанные единицы, кого уездный начальник удостаивал своего обще- ния через толмача: дети Кунанбая – Шубар, Исхак, Такежан. В последние дни, будучи гостем в доме Оспана, Казанцев – «Казансып», как называли его казахи, – дозволял себе пого- ворить с Оспаном, в особенности после его подарков. Не знающий русского языка, способный общаться только через толмача, Оспан, между тем, оставил хорошее впечатле- ние о себе у начальника Казанцева и его супруги Анны Митро- фановны. Понравился Оспан и спутникам высокого начальни- ка. И не только тем, что был радушным и щедрым хозяином, в отличие от других аткаминеров, скрытных и себе на уме, отводящих свои глаза перед начальством, Оспан поражал своей открытостью, широкой улыбкой, обнажавшей яркие, бе- лые, безупречные зубы. Притягивал внимание сильным взгля- дом длинных раскосых глаз, которые широко раскрывались от удивления или сужались при волнении. В этих глазах вспы- хивал, словно огонь яркой лампы, свет такой искренности и открытости чувств, что громадный батыр выглядел сущим ре- бенком, наивным и чистым. Не мешали этому впечатлению ни крупное лицо, ни яркие, большие губы, ни черные густые ви- сящие усы. При разговоре речь его была умна и бурлива, как щедрый кумыс из переполненной сабы. Слова не прятались за велеречивостью, не скрывались в умолчании, но неизмен- но выражали то веселье его сердца, то гнев, то открытую до- саду или обиду. Эта детская непосредственность покоряла людей, и Оспан понравился не только Казанцеву, его супруге, крестьянскому управителю Никифорову, но и сопровождав- шим начальство толмачу, уряднику, стражникам. Причиной такого общего благорасположения к Оспану была не одна лишь замечательная открытость и щедрость его души, но и щедрость вещественная, видимая: хозяин сделал подарки не только начальству, но одарил всех, кто его сопровождал, – прислугу Анны Митрофановны, стражника Сергея, даже атша- бара уездной канцелярии – рябого джигита Акымбета. После двухдневного налогового разбирательства и со- брания выборных-елюбасы сразу же пошло гулять по народу: «теперь состоятся выборы начальника», «выборы волостного акима», «выборы бия»… Особенно живо и пристрастно толко- вали об этих выборах в среде степных политиканов, атками- неров и елюбасы, которые обсуждали предстоящие события с таким же азартом, как на конных скачках, – в виду первых показавшихся вдали всадников, – в крик обсуждают, кто при- скачет первым… Люди, праздно шатавшиеся меж домами Жидебая, теперь потянулись к выборной ставке о трех юртах, закружились в толпе. Встрепенулись, воспрянули атшабары и стражники, вспомнили о своих обязанностях и стали покрики- вать на толпу, командовать и указывать. Настал их час: раз- махивая свернутыми вдвое плетками, по рукояти обвитыми медной проволокой, атшабары грозными голосами выкрики- вали: «Назад!», «Садись!», «Не расхаживать!», «Сидеть ряда- ми!», «Не галдеть! Разговоры прекращай!». Им удалось оттес- нить от выборной юрты большую толпу кочевников и усадить их на землю широкими полукруглыми рядами. После этого перед трехъюртной ставкой остались толь- ко чиновники да стражники в белых мундирах, с саблями на боку, с блестящими кокардами на фуражках, в начищенных медных бляхах, – словно готовые на парад. Властные чины расположились за двумя составленными столами, покрыты- ми пестрым бархатом. Казанцев, Никифоров и рядом с ними молодой казах-толмач, все трое одетые в белоснежные ките- ли, в белых фуражках, казались здесь диковинными чайками. Золотые и серебряные погоны на чиновниках ослепительно вспыхивали на ярком зимнем солнце. Недалеко от уездного начальника отдельно уселась на стуле пышнотелая, синегла- зая его супруга. Лицо ее разрумянилось, и она обмахивалась легким шелковым платочком. Дождавшись, когда общий шум умолк, Казанцев что-то басовито пробурчал из-под нависших усов, и тотчас поднял- ся Никифоров, встал со своего места и толмач, а сидевший рядом с ним писарь «Закар» приготовился записывать. Кре- стьянский начальник объявил о начале выборов волостного правителя. Перед начальническим столом ближе к тройной юрте си- дело тридцать выборщиков-елюбасы. Кто-то из них располо- жился прямо на земле, скрестив ноги, кто-то на корточках, обхватив руками колени, а некоторые привалились плечами друг к другу, упираясь одним коленом в землю... Позади них, чуть в отдалении, в таких же позах сидела толпа кочевников из разных родов. Как только прозвучало: «Выборы начинать», – к казенным юртам вышла небольшая толпа, среди которой были Такежан, Шубар, Исхак, Оспан. Они с уверенным видом расположились с одного края от елюбасы. Группа Жиренше и Оразбая, внима- тельно следившая за ними, словно борцы за своими против- никами, тоже поднялась на ноги и, подталкивая, приободряя друг друга, пробралась к другому краю от елюбасы. Это были четверо из семерых баев-заговорщиков. Обычно по ходу выборов не допускались самовольные перемещения народа с места, определенного для него атша- барами, к рядам выборщиков-елюбасы. Нарушителей грозно окликали, возвращали на место, угрожая им и замахиваясь плетью. Сегодня же никто не крикнул ни на детей Кунанбая, ни на группу баев Жиренше – Оразбая, и тому были причи- ны. Шубар все еще оставался волостным, поэтому его братья могли себе позволить вольности, а Жиренше с утра раннего передал из рук в руки толстомордому толмачу, с торчащими, как черная щетина кабана, усами, несколько пачек кредиток, после чего группа биев и баев Жигитека, вопреки обычаю, была допущена в ряд выборщиков. Толмачу, который состоял при Никифорове, Жиренше шепнул на ухо: «При подсчете ша- ров постарайся, чтобы рука твоя не ошиблась! Сделаешь так, как я прошу, в накладе не останешься. Эти деньги – только для начала… Одну пачку отдай уряднику, пусть голосабель- ники особенно не лютуют. Другую – атшабарам, пусть не раз- махивают своими плетками. Попроси всех, кого надо, чтобы они не трогали меня, не останавливали, если скажу лишнее слово или поведу себя не так перед сановниками. Передай им, пусть примут от меня подарок и не уронят мое достоин- ство…» Взятки, видимо, пошли по назначению, ибо никаких запре- щающих окриков не последовало, когда к Жиренше и Оразбаю подсели еще и Кунту, Абыралы и Бейсенби. Ведущий выборы чиновник сделал вид, что ничего не видел, и лишь приказал, чтобы ему подали списки выборных. Списки подали, и Ни- кифоров стал их зачитывать. Казах-толмач громко повторял каждое названное имя вслед за сановником. На что с места откликался выборный: «Я!», «Здесь!», «Присутствует!». Тем временем перед чиновником поставили ящичек, по- крашенный в два цвета: белый и черный. Положив на него руку, Никифоров торжественно обратился к елюбасы: Слушайте меня, выборщики Чингизской волости! Назови- те имя того, кто должен стать волостным управителем! Гово- рите имя! Давно ожидавший этой минуты, Есирген из Иргизбая, сует- ливого вида елюбасы, быстро оглянулся на Шубара. Тот са- моуверенно, с важным видом кивнул и пробурчал себе под нос: Можешь начинать первым. Говори! Есирген, вскочив на ноги, торопливо выкрикнул: Уа! Вашысыкороди! Называю имя Оспан! Оспан Кунан- баев – наш волостной! Направив улыбчивый взгляд на сидевшего с уверенным видом Оспана, супруга уездного головы удовлетворенно кив- нула белокурой головкой. Наступило некоторое затишье. Ни- кифоров внес в протокольный лист имя Оспана. И чиновник, и многие другие полагали, что другой кандидатуры не последу- ет, однако совершенно неожиданно со стороны выборщиков, куда затесались жигитеки, раздался резкий, высокий голос: Уа, вашысыкороди! Есть еще один человек, может стать волостным! Запишите его имя! Кричавший елюбасы был жигитек Омарбек, безбородый худощавый джигит. Чиновники за столом стали переглядываться. От сидящей массы народу и со стороны выборщиков полетел ропот: Е! Кто там голос подает? Кто кричал? Однако вознесся встречный ропот – со стороны выборщи- ков Жигитек и Бокенши прозвучали крики: Кунту выбираем! Наш волостной – Кунту, Шонка-улы! И было вписано в протокол еще одно имя – Кунту. Кроме этих двоих, Оспана и Кунту, больше кандидатур у степных вы- борщиков не нашлось. Партия Кунанбаевых ничуть не была встревожена появлением еще одного имени в выборном спи- ске, а со стороны иргизбаев раздались насмешливые выкри- ки, кто-то съязвил: Уа! Вы слышите? Сын Шонка хочет стать онка1 ! Ойбай! Быть Шонке посмешищем! Затем непосредственно начались выборы. Чиновник и тол- мач выкликали по одному выборщику, заставляли его рас- писаться на листе или поставить отпечаток пальца, затем он получал в руку красивый блестящий шарик, с голубиное яйцо, возвращался и садился на свое место. Вскоре всем тридцати елюбасы шарики были розданы. Наступила ответственная минута. Вся огромная выборная толпа кочевников и чиновничья команда перед ними вдруг по- грузились в молчание. Стали слышны звуки откашливания, беспокойного перхания, сплевывания. Кочевой народ волно- вался: кто будет править ими? Сановник Никифоров объявил, что первым пройдет голосование шарами Оспан Кунанбаев. И опять по списку выкликаемые елюбасы, один за другим, под- ходили к столу и, подсунув руку под желтый бархатный по- кров, накинутый на двухцветный ящик, должны были бросить шар в белый или черный отсек – за или против кандидата. Самоуверенные иргизбаи бодро покрикивали, напоминая выборщикам: «Е! Не забывай, где белая сторона!», «С правой стороны клади!» Время от времени, перебивая друг друга, на- поминали об этом и атшабары, и толмач. Быстро подойдя к столу, очередной елюбасы называл свое имя, затем, склонившись вперед, пряча руку с зажатым в ней шаром под длинным рукавом чапана, засовывал ее под бар- хатное покрывало на ящике. В этот миг он оставался наедине со своей совестью и своим решением, и сотни глаз не смогли 1 Онка – асык (бабка), ставший после удара неправильно, основанием вверх. бы усмотреть, в какую из сторон двухцветного ящика он по- ложит шар. Пока все тридцать выборщиков не прошли через процедуру голосования, никто не мог предположить, сколько шаров отдано за Оспана. И как только прошли все елюбасы, чиновник встал со своего места и вместе с толмачом подо- шел к тому краю стола, на котором стоял ящик. Был отдан приказ считать шары. Мордастый толмач приготовился открыть крышки над обеими половинами ящика, но тут вмешался Казанцев, кото- рый приказал считать только белые шары. Уездный аким не сомневался в победе Оспана Кунанбаева. И тогда толмач с усами, как щетина черного кабана, запустил руку в белый от- сек ящика. Непонятно усмехаясь, он поначалу пересчитал на ощупь шары, затем стал по одному вытаскивать их и по гром- кому счету укладывать на стол в один ровный ряд. Уверен- ность уездного головы и многих других, что белых шаров за Оспана будет отдано – если не все тридцать, то близко к тому, совершенно не оправдалась! Выкрикнув: «Один, два, три… пять… восемь, девять…» – толмач вдруг смолк и, вздыбив ще- тинистые усы, уставился на Казанцева. Сыновья Кунанбая в едином порыве вытянули шеи в сторону счетчика, словно не- слышно выкрикивая: «Считай дальше! Не останавливайся!» Что, может быть, у этой собаки камнем глотку забило? – раздалось среди иргизбаев и кунанбаевских детей. Однако счет белых шаров за Оспана на этом кончился. Толмач молчал, поглядывая в сторону чиновников, как на- стороженный кабан. Казанцев вмиг взорвался гневом и, взбе- шенно выпучив глаза, с размаху шлепнув себя по ляжке ла- донью, обернулся к своей Анне Митрофановне: «Провалили, канальи!» И Анна Митрофановна, доселе сидевшая в безмя- тежном спокойствии, широко раскрыла глаза и мгновенно по- багровела. «Как так?!» – только и нашлась дама, что сказать. Она едва не свалилась со стула, вскочила на ноги и стала растерянно озираться. Ее состояние не ушло от внимания Жиренше и его компании. Бии и баи принялись громко похо- хатывать, глядя на нее. Е! Она что такое сказала? Жиренше взялся растолковывать: Вы сами слышали: баба уездного начальника вскрикнула жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|