разделения вод на пресные и соленые. Нигде в
шумерских текстах мы не найдем такого предбытия,
которое было бы непоименованным. А это означает, что
в середине II тыс. до н.э. произошел тот переход
сознания от функционализма к вербализму и
логоцентризму, которого мы долгое время не
чувствовали
вследствие
принадлежности
нашей
культуры к культу слова, а не действия» [
Емельянов,
2015: 133
].
Истина для месопотамского интеллектуала не есть
предмет осмысления – она очевидна. Мудрость не есть
предмет обретения, как в Египте, она вообще не
соотносится с
научением
… она дар, способность
божества
,
которой он может поделиться, а может и не
поделиться. Человек может гордиться ученостью, но не
обладанием мудростью или истиной. Вообще говоря,
истина - это прерогатива божества
,
и Человек может
лишь с гордостью констатировать факт передачи этого
дара от Бога к Нему, Человеку – не более того. И если в
случае с Египтом мы
,
если и не фиксировали
~ 80 ~
систематизированной протософии, то с высокой
степенью достоверности могли предполагать ее
наличие. Пусть наличие предфилософии фиксировалось
и для элиты элит, пусть оно и было «засекречено», но
оно было, причем было ищущее и находящее. Но в
случае с Месопотамией установка на отделение
Человека от постижения и узнавания истины
свидетельствует о невозможности системы протософии
в изучаемой культуре и цивилизации. Данный факт,
впрочем, не исключает появления время от времени
носителей ярко выраженного протофилософского
мировоззрения, проходящих по реестру особенности и
исключительности для культуры Месопотамии. Это
отдельные интеллектуалы
,
преодолевшие указанные
барьеры на пути к протософии, они – мелькнувшее
отражение так и не созданной философии, предвестники
того, что исчезло, не успев родиться.
В этом смысле великолепен и беспрецедентен
текст XI в. до н.э.,
составленный Вавилонским жрецом-
заклинателем Эсагилкиниуббибом. Текст представляет
собой поэму из 27-ми одиннадцати строчных строф.
Каждая строка в строфе начинается с одного и того же
клинописного знака, а все вместе они образуют
акростих: «Я – Эсагилкиниуббиб, заклинатель, чтущий
бога и царя»
[Вавилонская теодицея]
. В своей основе
поэма несет итог тысячелетней шумеро-аккадской
литературной
традиции
на
тему
«Страдания
невиновного». Однако данный текст не монолог, не
плач, не молитва-жалоба, а изысканный диалог
Страдальца и Невиновного. Он необыкновенен в своей
искренности, убедительности аргументов, стройной
композиционной системе доказательств и тягой к
~ 81 ~
запредельному смыслу происходящего. Это, пожалуй,
образец так и не состоявшейся массовой протософии
Месопотамии, единичный образец так и не родившейся
традиции. Быть может
,
тоска по так и не обретенному
знанию мировоззрения сыграла с поэмой удивительную
историческую шутку. Текст прожил более 10 веков. Его
все еще читали и переписывали во времена Цезаря,
Августа, Христа. К этому тексту филологи древней
Месопотамии составляли комментарии, анализировали
и осмысливали литературные этюды поэмы.
По своему объему работа
Эсагилкиниуббиба куда
как меньше поэм Гесиода или Гомера, но по
насыщенности
эмоциями,
богатством
смысла,
серьезными вопросами и, буквально,
тотальной борьбой
против Мифа – куда как философичней. Не говоря уже о
том, что записана она была на столетия раньше своих
эллинских «конкурентов». Во многих отношениях
поэма
не
только
преодолела
и
буквально
аннигилировала
Миф,
поэма
в
образе
Друга
продемонстрировала знакомство с развитым чувством
религиозного стремления автора вслед за Мифом
преодолеть и это
,
еще
только оформляющееся мировоззрение. Для
автора текста, по сути, идет борьба протофилософского
и проторелигиозного начал, притом, что окружающее
его социокультурное информационное пространство
насквозь мифологично.
Друг
в
формате
активного
богословия
осмысливает несправедливость, а Страдалец совершает
тот же процесс мысли, но тропой «стихийной»
протософии. Один из звенящих аккордов, с трудом
мыслимый интеллектуалами Месопотамии, совершенно
~ 82 ~
не понятный мудрецам Египта, только спустя 6-7 веков
могущий быть понятыми протофилософами Китая и
Индии, прозвучал с неувядаемой силой:
«Дом хочу бросить…
Имущества да не возжелаю…
Жертвы богу презрю, попру божьи меры.
…
Тропой пойду, в даль заберусь я;
…
Буду голодным бродить, буду по улицам рыскать.
Точно убогий, внутрь войду…
Далеко благо…»
(Вавилонская теодицея XII 133-143).
Эсагилкиниуббиб видит и понимает разницу
между искусной мыслью и ложным результатом при
игнорировании стандартов процесса разумения (которое
видимо
,
поясняется термином «мудрость»). Пожалуй,
это одно из первых гносеологических замечаний о
важности процессуальности мыслительного акта:
«Мыслям искусным твоим ты заблудиться
позволил.
… изгнал ты мудрость.
Разумное ты презрел, установленное опоганил.»
(Вавилонская теодицея XХ 212-214).
С другой стороны, нарастая
,
идет параллельно
дискурсу протософскому - дискурс проторелигиозный.
Более того, временами он достигает уровня очень
развитого,
мистически
насыщенного,
вполне
~ 83 ~
сформировавшегося
религиозного
мировоззрения
последующих столетий:
«Что твой успех, если божьей воли не ищешь?
У влачащего божье ярмо достаток скромный [но]
верный.
Найди благое дыхание бога, -
И что за год утратил, восстановишь тотчас».
(Вавилонская теодицея XХII 239-241).
«Видят, да не поймут божью премудрость люди!»
(Вавилонская теодицея XХIV 261).
Египет верил в смерть и жизнь после смерти, а
Шумер, Аккадец, Вавилонянин верили в бога в рамках
жизни и за пределами смерти. В Египте люди
рождались из слезы бога, а в Шумере они были
слеплены из глины и крови пьяными богами! Слишком
разные
были
настрои
культуры,
разные
психологические
типы…
Египет
смог
создать
протософию,
веруя в смерть, а Шумеру надобно было
сначала поверить в справедливую жизнь. Видимо все
духовные силы Месопотамии уходили на преодоление
той дикой и рвущей душу установки о рождении
Человека в пьяном угаре из глины и крови.
Месопотамия вышла из Мифа в эпоху эллинизма с
развитым религиозным чувством, которому ни к чему
были философские искания, слишком дорогим и
выстраданным было ощущение «своей» религии
,
приобретшей
черты
доброжелательности,
справедливости и сострадательности к человеку. Велик
путь от Пьяных разбойников до Бога, сострадающего
~ 84 ~
тебе. На этот путь надобны все силы культуры.
Египтянину такой нужды не было, Осирис сам
возрождался из мертвых, возродит и умерших людей,
ведь изначально человек - это его слезы.
Эсагилкиниуббиб с присущим гениям остротой
увидел всю мерзость, свершающуюся
в мире и в душах
людей Месопотамии. Все их осмысление на уровне
трагической сострадательности и милосердия он вложил
в уста протофилософа (Страдалец) и в уста верующего,
эксперта богослова (Друг). Друг оказался убедительней,
а его аргументы более близки и важны для культуры
Месопотамии. Протософия так и осталась в горестных
сентенциях Страдальца Вавилонской теодицеи.
Достарыңызбен бөлісу: |