приезжал сюда в последний раз?
Поднимаясь по лестнице, ведущей к площади, Юра чувствовал,
как его сердце замирает от нахлынувшей тоски. Не страшно, когда
старое заменено новым, страшно, когда старое просто забыто и
брошено. Но ещё хуже от того, что он сам всё забыл и бросил, а ведь
когда-то искренне клялся помнить и детей-героев, и пионерию, и
особенно «В». Ну почему же он нашёл эту проклятую Горетовку
только сейчас? Почему только сейчас вернулся? Чёрт с ними, с
заветами Ленина, красными знамёнами, клятвами, которые его
заставляли давать! Как же он допустил, что не сдержал слова,
данного единственному другу?
Юра споткнулся об обрывок выцветшего щита с надписью
«Наше будущее светло и прекра…».
— Да не очень-то оно светло и совсем не прекрасно, — буркнул,
переступая последнюю ступеньку.
Самое главное место лагеря, как и всё остальное, выглядело
плачевно. Площадь была завалена мусором и опавшими листьями,
сквозь дыры в асфальте к бледному солнцу пробивались пучки бурьяна.
В самом центре, среди каменного крошева, валялся обезглавленный
памятник Зине Портновой, пионера-героя, чьим именем назывался
лагерь. Юра узнал её и выругался сквозь зубы — девочку, пусть и
гипсовую, было очень жаль. Она ведь совершила настоящий подвиг, за
что с ней так обошлись? Он хотел бы поставить её на ноги, но
сделать этого не мог — из отбитых голеней торчали ржавые
железные крепежи.
Юра прислонил торс к постаменту, пестрящему граффити,
поставил рядом голову и обернулся посмотреть на единственное, что
уцелело на площади — голый флагшток, который так же, как
двадцать лет назад, гордо устремлялся в небо.
Впервые Юра приехал в «Ласточку» в одиннадцать, и этот
лагерь привёл его в такой восторг, что родители стали брать
путевки ежегодно. Юрка обожал это место в детстве, но с каждой
сменой возвращение приносило меньше и меньше радости. Здесь
ничего не менялось: год от года те же пройдённые вдоль и поперёк
места, те же вожатые с теми же поручениями, те же пионеры,
живущие по всё тому же распорядку. Всё как обычно. Кружки:
авиамодельный, кройки и шитья, художественный, физкультурный и
кибернетический. Речка — температура воды не ниже двадцати двух
градусов. Гречневый суп — на пятничный обед от поварихи Светланы
Викторовны. Даже шлягеры на дискотеке из года в год повторялись.
Вот и последняя смена началась как обычно — с линейки.
* * *
Отряды подтягивались на площадь и занимали свои места. В
солнечных лучах кружили пылинки, в воздухе ощущалось
одухотворение. Пионеры стояли счастливые от новых встреч со
старыми друзьями. Вожатые командовали подопечными, окидывали
площадку строгими взглядами, в которых нет-нет, да и проблёскивала
радость. Директор хорохорился — за весну удалось отремонтировать
аж четыре корпуса и даже почти закончить строительство нового. И
только Юрка был снова не такой, как все, одному ему за пять лет
осточертел этот лагерь, одному ему веселиться не хотелось. Даже как-
то обидно стало, и отвлечься не на что.
А нет, кажется, нашлось на что. Справа от флагштока в окружении
пятого отряда стоял новый вожатый. В синих шортах, белой рубашке,
красном галстуке и очках. Студент, может быть, даже первокурсник,
самый молодой из вожатых и самый напряжённый. Душистый ветер
приглаживал выбившиеся из-под алой пилотки волосы, на бледных
ногах краснели свежерасчесанные комариные укусы, сосредоточенный
взгляд гулял по детским макушкам, губы непроизвольно шептали:
«Одиннадцать, двенадцать, три… тринадцать». Кажется, его звали
Володя — Юрка слышал что-то такое возле автобуса.
Протрубил горн, взлетели руки в пионерском салюте, на сцену
поднялось руководство лагеря. Воздух сотрясли слова приветствия,
загремели
пафосные
речи
про
пионерию,
патриотизм
и
коммунистические идеалы, тысячу раз повторённые, заученные Юркой
слово в слово, хоть пересказывай. Он старался не хмуриться, но ничего
не получалось. Он не верил ни улыбке старшей воспитательницы, ни
её горящим глазам, ни пламенным речам. Ему казалось, что ничего
настоящего ни в них, ни даже в самой Ольге Леонидовне не было,
иначе зачем повторять одно и то же? У искренности всегда найдутся
новые слова. Юрке вообще казалось, что все в его стране живут по
инерции, по старой привычке произносят лозунги, дают клятвы, но в
глубине души ничего не чувствуют. Что всё это — напускной пафос.
Что один он, Юрка, настоящий, а другие — особенно этот Володя —
роботы.
Нет, ну разве такой кадр, как он, мог быть живым человеком?
Весь из себя идеальный, умница-комсомолец, его будто в оранжерее
вырастили под колпаком! Ну правда ведь, как с плаката — высокий,
опрятный, собранный, ямочки на щеках, кожа сияет на солнце. «Вот
только с шевелюрой неувязочка вышла, — злорадно хмыкнул Юрка, —
не блондин». Ну и пусть не блондин, зато причесался — волосок к
волоску, не чета всклокоченному Юрке. «Робот и есть робот, —
оправдывался он, стыдливо приглаживая вихры, — у нормальных
людей волосы на ветру колом стоят, а у этого, ишь ты, только
приглаживаются. Пойти, что ли, в кибернетический записаться?»
Юрка так крепко задумался и так засмотрелся на Володю, что едва
не пропустил самое главное — подъём флага. Благо соседка стояла
рядом, одёрнула. Он и на флаг посмотрел, и «взвейтесь кострами
синие ночи, мы — пионеры, дети рабочих» пропел как положено.
Только после «всегда будь готов» снова уставился на Володю и стоял
как болван до тех пор, пока пятый отряд не начал расходиться.
Вожатый, поправляя очки, ткнул себя в переносицу и зашептал:
«Двенадцать… Ой! Тринадцать… Трина…» — и ушёл вслед за
детворой.
Достарыңызбен бөлісу: |