Маргарет Митчелл Унесенные ветром

прохладной щеке. Скарлетт попыталась повернуть голову, чтобы увидеть ее лицо, но не смогла. Мелли ждет

ребенка, а к дому подступают янки. Город в огне, и надо спешить, спешить. Но ведь Мелли ждет ребенка и

спешить нельзя. Надо остаться с ней, пока не родится ребенок, и не падать духом, потому что Мелли нужна ее

сила. Мелли мучила ее – снова горячие щипцы впились в ее тело, снова ее стали резать тупые ножи, и боль

накатывалась волнами. Надо крепко держаться за руку Мелли.

    Но доктор Мид все-таки пришел, хоть он и очень нужен солдатам в лазарете; она услышала, как он сказал:

    – Бредит. Где же капитан Батлер?

    Вокруг была темная ночь, а потом становилось светло, и то у нее должен был родиться ребенок, то у Мелани,

которая кричала в муках, но, в общем, Мелли все время была тут, и Скарлетт чувствовала ее прохладные

пальцы, и Мелани в волнении не всплескивала зря руками и не всхлипывала, как тетя Питти. Стоило Скарлетт

открыть глаза и сказать: «Мелли?» – и голос Мелани отвечал ей. И, как правило, ей хотелось еще шепнуть:

«Ретт… Я хочу Ретта», – но она, словно во сне, вспоминала, что Ретт не хочет ее, и перед ней вставало лицо

Ретта – темное, как у индейца, и его белые зубы, обнаженные в усмешке. Ей хотелось, чтобы он был с ней, но он

не хочет.

    Однажды она сказала: «Мелли?» – и голос Мамушки ответил: «Тихо, детка», – и она почувствовала

прикосновение холодной тряпки к своему лбу и в испуге закричала: «Мелли! Мелани!» – и кричала снова и

снова, но Мелани долго не приходила. В это время Мелани сидела на краю кровати Ретта, а Ретт, пьяный,

рыдал, лежа на полу, – всхлипывал и всхлипывал, уткнувшись ей в колени.

    Выходя из комнаты Скарлетт, Мелани всякий раз видела, как он сидит на своей кровати – дверь в комнату он

держал открытой – и смотрит на дверь через площадку. В комнате у него было не убрано, валялись окурки

сигар, стояли тарелки с нетронутой едой. Постель была смята, не заправлена, он сидел на ней небритый,

осунувшийся и без конца курил. Он ни о чем не спрашивал Мелани, когда видел ее. Она сама обычно на минуту

задерживалась у двери и сообщала: «Мне очень жаль, но ей хуже», или: «Нет, она вас еще не звала. Она ведь в

бреду», или: «Не надо отчаиваться, капитан Батлер. Давайте я приготовлю вам горячего кофе или чего-нибудь

поесть. Вы так заболеете».

    Ей всегда было бесконечно жаль его, хотя от усталости и недосыпания она едва ли способна была что-то

чувствовать. Как могут люди так плохо говорить о нем – называют его бессердечным, порочным, неверным

мужем, когда она видит, как он худеет, видит, как мучается?! Несмотря на усталость, она всегда стремилась,

сообщая о том, что происходит в комнате больной, сказать это подобрее. А он глядел на нее, как грешник,

ожидающий Страшного суда, – словно ребенок, внезапно оставшийся один во враждебном мире. Правда,

Мелани ко всем относилась, как к детям.

    Когда же, наконец, она подошла к его двери, чтобы сообщить радостную весть, что Скарлетт стало лучше,

зрелище, представшее ее взору, было для нее полной неожиданностью. На столике у кровати стояла полупустая

бутылка виски, и в комнате сильно пахло спиртным. Ретт посмотрел на нее горящими остекленелыми глазами, и

челюсть у него затряслась, хоть он и старался крепко стиснуть зубы.

    – Она умерла?

    – Нет, что вы! Ей гораздо лучше.

    Он произнес: «О господи», – и уткнулся головой в ладони. Мелани увидела, как задрожали, словно от озноба,

его широкие плечи, – она с жалостью глядела на него и вдруг с ужасом поняла, что он плачет. Мелани ни разу

еще не видела плачущего мужчину и, уж конечно же, не представляла себе плачущим Ретта – такого

бесстрастного, такого насмешливого, такого вечно уверенного в себе.

    Эти отчаянные, сдавленные рыдания испугали ее. Мелани в страхе подумала, что он совсем пьян, а она

больше всего на свете боялась пьяных. Но он поднял голову, и, увидев его глаза, она тотчас вошла в комнату,

тихо закрыла за собой дверь и подошла к нему. Она ни разу еще не видела плачущего мужчину, но ей пришлось

успокаивать стольких плачущих детей. Она мягко положила руку ему на плечо, и он тотчас обхватил ее ноги

руками. И не успела она опомниться, как уже сидела у него на кровати, а он уткнулся головой ей в колени и так

сильно сжал ее ноги, что ей стало больно.

    Она неясно поглаживала его черную голову, приговаривая, успокаивая:

    – Да будет вам! Будет! Она скоро поправится.

    От этих слов Мелани он лишь крепче сжал ее ноги и заговорил – быстро, хрипло, выплескивая все, словно

поверяя свои секреты могиле, которая никогда их не выдаст, – впервые в жизни выплескивая правду,

безжалостно обнажая себя перед Мелани, которая сначала ничего не понимала и держалась с ним

по-матерински. А он все говорил – прерывисто, уткнувшись головой ей в колени, дергая за фалды юбки. Иной

раз слова его звучали глухо, словно сквозь вату, иной раз она слышала их отчетливо, – безжалостные, горькие

слова признания и унижения; он говорил такое, чего она ни разу не слышала даже от женщины, посвящал ее в

тайную тайн, так что кровь приливала к щекам Мелани, и она благодарила бога за то, что Ретт не смотрит на

нее.

    Она погладила его по голове, точно перед ней был маленький Бо, и сказала:

    – Замолчите, капитан Батлер! Вы не должны говорить мне такое! Вы не в себе! Замолчите!

    Но неудержимый поток слов хлестал из него, он хватался за ее платье, точно за последнюю надежду.

    Он обвинял себя в каких-то непонятных ей вещах, бормотал имя Красотки Уотлинг, а потом вдруг, с яростью

встряхнув ее, воскликнул:

    – Я убил Скарлетт! Я убил ее. Вы не понимаете. Она же не хотела этого ребенка и…

    – Да замолчите! Вы просто не в себе! Она не хотела ребенка?! Да какая женщина не хочет…

    – Нет! Нет! Вы хотите детей. А она не хочет. Не хочет иметь от меня…

    – Перестаньте!

    – Вы не понимаете. Она не хотела иметь ребенка, а я ее принудил. Этот… этот ребенок… ведь все по моей

вине. Мы же не спали вместе…

    – Замолчите, капитан Батлер! Нехорошо это…

    – А я был пьян, я был вне себя, мне хотелось сделать ей больно… потому что она причинила мне боль. Мне

хотелось… и я принудил ее, но она-то ведь не хотела меня. Она никогда меня не хотела. Никогда, а я так

старался… так старался и…

    – О, прошу вас!

    – И я ведь ничего не знал о том, что она ждет ребенка, до того дня… когда она упала. А она не знала, где я

был, и не могла написать мне и сообщить… да она бы и не написала мне, даже если б знала. Говорю вам…

говорю вам: я бы сразу приехал домой… если бы только узнал… не важно, хотела бы она этого или нет…

    – О да, я уверена, что вы бы приехали!

    – Бог ты мой, как я дурил эти недели, дурил и пил! А когда она мне сказала – там, на лестнице… как я себя

повел? Что я сказал? Я рассмеялся и сказал: «Не волнуйтесь. Может, у вас еще будет выкидыш». И тогда она…

    Мелани побелела и расширенными от ужаса глазами посмотрела на черную голову, метавшуюся, тычась в ее

колени. Послеполуденное солнце струилось в раскрытое окно, и она вдруг увидела – словно впервые, – какие у

него большие смуглые сильные руки, какие густые черные волосы покрывают их. Она невольно вся сжалась.

Эти руки казались ей такими хищными, такими безжалостными, и, однако же, они беспомощно цеплялись

сейчас за ее юбки…

    Неужели до него дошла эта нелепая ложь насчет Скарлетт и Эшли, он поверил и приревновал?

Действительно, он уехал из города сразу же после того, как разразился скандал, но… Нет, этого быть не может.

Капитан Батлер и раньше всегда уезжал неожиданно. Не мог он поверить сплетне. Слишком он разумный

человек. Если бы дело было в Эшли, он наверняка постарался бы его пристрелить! Или по крайней мере

потребовал бы объяснения!

    Нет, этого быть не может. Просто он пьян и слишком измотан, и в голове у него немного помутилось, как

бывает, когда у человека бред и он несет всякую дичь. Мужчины не обладают такой выносливостью, как

женщины. Что-то расстроило его, быть может, он поссорился со Скарлетт и сейчас в своем воображении

раздувает эту ссору. Возможно, что-то из того, о чем он тут говорил, и правда. Но все правдой быть не может.

И, уж во всяком случае, это последнее признание! Ни один мужчина не сказал бы такого женщине, которую он

любит столь страстно, как этот человек любит Скарлетт. Мелани никогда еще не сталкивалась со злом, никогда

не сталкивалась с жестокостью, и сейчас, когда они впервые предстали перед ней, она не могла этому поверить.

Ретт пьян и болен. А больным детям не надо перечить.

    – Да будет вам! Будет! – приговаривала она. – Помолчите. Я все понимаю.

    Он резко вскинул голову и, посмотрев на нее налитыми кровью глазами, сбросил с себя ее руки.

    – Нет, клянусь богом, вы ничего не поняли! Вы не можете понять! Вы… слишком вы добрая, чтобы понять.

Вы мне не верите, а все, что я сказал, – правда, и я – пес. Вы знаете, почему я так поступил? Я с ума сходил, я

обезумел от ревности. Я всегда был ей безразличен, и вот я подумал, что сумею сделать так, что не буду ей

безразличен. Но ничего не вышло. Она не любит меня. Никогда не любила. Она любит…

    Горящие пьяные глаза его встретились с ее взглядом, и он умолк с раскрытым ртом, словно впервые осознав,

с кем говорит. Лицо у Мелани было белое, напряженное, но глаза, в упор смотревшие на него, были ласковые,

полные сочувствия, неверия. Эти мягкие карие глаза светились безмятежностью, из глубины их смотрела такая

наивность, что у Ретта возникло ощущение, будто ему дали пощечину, и его затуманенное алкоголем сознание

немного прояснилось, а стремительный поток безумных слов прервался. Он что-то пробормотал, отводя от

Мелани взгляд, и быстро заморгал, словно пытаясь вернуться в нормальное состояние.

    – Я – скотина, – пробормотал он, снова устало тыкаясь головой ей в колени. – Но не такая уж большая

скотина. И хотя я все рассказал вам, вы ведь мне не поверили, да? Вы слишком хорошая, чтобы поверить. До вас

я ни разу не встречал по-настоящему хорошего человека. Вы не поверите мне, правда?

    – Нет, не поверю, – примирительно сказала Мелани и снова погладила его по голове. – Она поправится. Будет

вам, капитан Батлер! Не надо плакать! Она поправится.

   

   

    

     Глава LVII

    

    Месяц спустя Ретт посадил в поезд, шедший в Джонсборо, бледную худую женщину. Уэйд и Элла,

отправлявшиеся с нею в путь, молчали и не знали, как себя вести при этой женщине с застывшим, белым как

мел лицом. Они жались к Присей, потому что даже их детскому уму казалось страшным холодное отчуждение,

установившееся между их матерью и отчимом.

    Скарлетт решила поехать к себе в Тару, хотя еще и была очень слаба. Ей казалось, что она задохнется, если

пробудет в Атланте еще один день; голова ее раскалывалась от мыслей, которые она снова и снова гоняла по

протоптанной дорожке, тщетно пытаясь разобраться в создавшемся положении. Она была нездорова и душевно

надломлена; ей казалось, что она, словно потерявшийся ребенок, забрела в некий страшный край, где нет ни

одного знакомого столба или знака, который указывал бы дорогу.

    Однажды она уже бежала из Атланты, спасаясь от наступавшей армии, а теперь бежала снова, отодвинув

заботы в глубину сознания с помощью старой уловки: «Сейчас я не стану об этом думать. Я не вынесу. Я

подумаю об этом завтра, в Таре. Завтра будет уже новый день». Ей казалось, что если только она доберется до

дома и очутится среди тишины и зеленых хлопковых полей, все ее беды сразу отпадут, и она сможет каким-то

чудом собрать раздробленные мысли, построить из обломков что-то такое, чем можно жить.

    Ретт смотрел вслед поезду, пока он не исчез из виду, и на лице его читались озадаченность и горечь, отчего

оно выглядело не очень приятным. Ретт вздохнул, отпустил карету и, вскочив в седло, поехал по Плющовой

улице к дому Мелани.

    Утро было теплое, и Мелани сидела на затененном виноградом крыльце, держа на коленях корзину с шитьем,

полную носков. Она смутилась и растерялась, увидев, как Ретт соскочил с лошади и перекинул поводья через

руку чугунного негритенка, стоявшего у дорожки. Они не виделись наедине с того страшного дня, когда

Скарлетт была так больна, а он был… ну, словом… так ужасно пьян. Мелани неприятно было даже мысленно

произносить это слово. Пока Скарлетт поправлялась, они лишь изредка переговаривались, причем Мелани

всякий раз обнаруживала, что ей трудно встретиться с ним взглядом. Он же в таких случаях всегда держался со

своим неизменно непроницаемым видом и никогда ни взглядом, ни намеком не дал понять, что помнит ту сцену

между ними. Эшли как-то говорил Мелани, что мужчины часто не помнят, что они делали или говорили спьяну,

и Мелани молилась в душе, чтобы память на этот раз изменила капитану Батлеру. Ей казалось, что она умрет,

если узнает, что он помнит, о чем он тогда ей говорил. Она погибала от чувства неловкости и смущения и вся

залилась краской, пока он шел к ней по дорожке. Но, наверно, он пришел лишь затем, чтобы спросить, не может

ли Бо провести день с Бонни. Едва ли он столь плохо воспитан, чтобы явиться к ней с благодарностью за то, что

она тогда сделала. Она поднялась навстречу ему, лишний раз не без удивления подметив, как легко он движется

для такого высокого, крупного мужчины.

    – Скарлетт уехала?

    – Да. Тара пойдет ей на пользу, – с улыбкой сказал он. – Иной раз я думаю, что Скарлетт – вроде этого

гиганта Антея, которому придавало силы прикосновение к матери-земле. Скарлетт нельзя надолго расставаться

со своей красной глиной, которую она так любит. А вид растущего хлопка куда больше поможет ей, чем все

укрепляющие средства доктора Мида.

    – Не хотите ли присесть, – предложила Мелани, дрожащей от волнения рукой указывая на кресло. Он был

такой большой, и в нем так сильно чувствовался мужчина, а это всегда выводило Мелани из равновесия. В

присутствии людей, от которых исходила подобная сила и жизнестойкость, она ощущала себя как бы меньше и

даже слабее, чем на самом деле. Мистер Батлер был такой смуглый, могучий, под белым полотняным его

пиджаком угадывались такие мускулы, что, взглянув на него, она немного испугалась. Сейчас ей казалось

невероятным, что она видела эту силу, эту самонадеянность сломленными. И держала эту черноволосую голову

на своих коленях!

    «О господи!» – подумала она в смятении и еще больше покраснела.

    – Мисс Мелли, – мягко сказал Ретт, – мое присутствие раздражает вас? Может, вы хотите, чтобы я ушел?

Прошу вас, будьте со мной откровенны.

    «О! – подумала она. – Значит, он помнит! И понимает, как я растеряна!»

    Она умоляюще подняла на него глаза, и вдруг все ее смущение и смятение исчезли. Он смотрел на нее таким

спокойным, таким добрым, таким понимающим взглядом, что она просто уразуметь не могла, как можно быть

такой глупой и так волноваться. Лицо у него было усталое и, не без удивления подумала Мелани, очень

печальное. Да как могло ей прийти в голову, что он столь плохо воспитан и может затеять разговор о том, о чем

оба они хотели бы забыть?

    «Бедняга, он так переволновался из-за Скарлетт», – подумала она и, заставив себя улыбнуться, сказала:

    – Садитесь же, пожалуйста, капитан Батлер.

    Он тяжело опустился в кресло, глядя на нее, а она снова взялась за штопку носков.

    – Мисс Мелли, я пришел просить вас о большом одолжении, – он улыбнулся, и уголки его губ поползли вниз,

– и о содействии в обмане, хоть я и знаю, что вам это не по нутру.

    – В обмане?

    – Да. Я в общем-то пришел поговорить с вами об одном деле.

    – О господи! В таком случае вам надо бы повидать мистера Уилкса. Я такая гусыня во всем, что касается дел.

Я ведь не такая шустрая, как Скарлетт.

    – Боюсь, что Скарлетт слишком шустрая во вред себе, – сказал он, – и как раз об этом я и намерен с вами

говорить. Вы знаете, как она… была больна. Когда она вернется из Тары, она снова точно бешеная возьмется за

свою лавку и за эти свои лесопилки – признаюсь, я от всей души желаю, чтобы обе они как-нибудь ночью

взлетели на воздух. Я боюсь за ее здоровье, мисс Мелли.

    – Да, она слишком много взвалила на себя. Вы должны заставить ее отойти от дел и заняться собой.

    Он рассмеялся.

    – Вы знаете, какая она упрямая. Я не пытаюсь даже спорить с ней. Она как своенравный ребенок. Она не

разрешает мне помогать ей – не только мне, но вообще никому. Я пытался убедить ее продать свою долю в

лесопилках, но она не желает. А теперь, мисс Мелли, я и подхожу к тому делу, по поводу которого пришел к

вам. Я знаю, что Скарлетт продала бы свою долю в лесопилках мистеру Уилксу – и только ему, и я хочу, чтобы

мистер Уилкс выкупил у нее эти лесопилки.

    – О, боже ты мой! Это было бы, конечно, очень славно, но… – Мелани умолкла, прикусив губу. Не могла же

она говорить с посторонним о деньгах. Так уж получалось, что хоть Эшли и зарабатывал кое-что на лесопилке,

но им почему-то всегда не хватало. Мелани тревожило то, что они почти ничего не откладывают. Она сама не

понимала, куда уходят деньги. Эшли давал ей достаточно, чтобы вести дом, но когда дело доходило до каких-то

Дополнительных трат, им всегда бывало трудно. Конечно, счета от ее врачей складывались в изрядную сумму,

да и книги, и мебель, которую Эшли заказал в Нью-Йорке, тоже немало стоили. И они кормили и одевали всех

бесприютных, которые спали у них в подвале. И Эшли ни разу не отказал в деньгах бывшим конфедератам. И…

    – Мисс Мелли, я хочу одолжить вам денег, – сказал Ретт.

    – Это очень любезно с вашей стороны, но ведь мы, возможно, не сумеем расплатиться.

    – Я вовсе не хочу, чтобы вы со мной расплачивались. Не сердитесь на меня, мисс Мелли! Пожалуйста,

дослушайте до конца. Вы сполна расплатитесь со мной, если я буду знать, что Скарлетт больше не изнуряет

себя, ездя на свои лесопилки, которые ведь так далеко от города. Ей вполне хватит и лавки, чтобы не сидеть без

дела и чувствовать себя счастливой… Вы со мной согласны?

    – М-м… да, – неуверенно сказала Мелани.

    – Вы хотите, чтобы у вашего мальчика был пони? И хотите, чтобы он пошел в университет, причем в

Гарвардский, и чтобы он поехал в Европу?

    – Ах, конечно! – воскликнула Мелани, и лицо ее, как всегда при упоминании о Бо, просветлело. – Я хочу,

чтобы у него все было, но… все вокруг сейчас такие бедные, что…

    – Со временем мистер Уилкс сможет нажить кучу денег на лесопилках, – сказал Ретт. – А мне бы хотелось

чтобы Бо имел все, чего он заслуживает.

    – Ах, капитан Батлер, какой вы хитрый бесстыдник! – с улыбкой воскликнула она. – Играете на моих

материнских чувствах! Я ведь читаю ваши мысли, как раскрытую книгу.

    – Надеюсь, что нет, – сказал Ретт, и впервые в глазах его что-то сверкнуло. – Ну, так как? Разрешаете вы мне

одолжить вам деньги?

    – А при чем же тут обман?

    – Мы с вами будем конспираторами и обманем и Скарлетт и мистера Уилкса.

    – О господи! Я не могу!

    – Если Скарлетт узнает, что я замыслил что-то за ее спиной – даже для ее же блага… ну, вы знаете нрав

Скарлетт! Что же до мистера Уилкса, то боюсь, он откажется принять от меня любой заем. Так что ни один из

них не должен знать, откуда деньги.

    – Ах, я уверена, что мистер Уилкс не откажется, если поймет, в чем дело. Он так любит Скарлетт.

    – Да, я в этом не сомневаюсь, – ровным тоном произнес Ретт. – И все равно откажется. Вы же знаете, какие

гордецы все эти Уилксы.

    – О господи! – воскликнула несчастная Мелани. – Хотела бы я… Право же, капитан Батлер, я не могу

обманывать мужа.

    – Даже чтобы помочь Скарлетт? – Вид у Ретта был очень обиженный. – А ведь она так любит вас!

    Слезы задрожали на ресницах Мелани.

    – Вы же знаете, я все на свете готова для нее сделать. Я никогда-никогда не смогу расплатиться с ней за то,

что она сделала для меня. Вы же знаете.

    – Да, – коротко сказал он, – я знаю, что она для вас сделала. А не могли бы вы сказать мистеру Уилксу, что

получили деньги по наследству от какого-нибудь родственника?

    – Ах, капитан Батлер, у меня нет родственников, у которых был бы хоть пенни в кармане.

    – Ну, а если я пошлю деньги мистеру Уилксу по почте – так, чтобы он не узнал, от кого они пришли?

Проследите вы за тем, чтобы он приобрел на них лесопилки, а не… ну, словом, не роздал бы их всяким

обнищавшим бывшим конфедератам?

    Сначала Мелани обиделась на его последние слова, усмотрев в них порицание Эшли, но Ретт так понимающе

улыбался, что она улыбнулась в ответ.

    – Конечно, прослежу.

    – Значит, договорились? Это будет нашей тайной?

    – Но я никогда не имела тайн от мужа!

    – Уверен в этом, мисс Мелли.

    Глядя сейчас на него, она подумала, что всегда правильно о нем судила. А вот многие другие судили

неправильно. Люди говорили, что он грубиян, и насмешник, и плохо воспитан, и даже бесчестен. Правда,

многие вполне приличные люди признавали сейчас, что были неправы. Ну, а вот она с самого начала знала, что

он отличный человек. Она всегда видела от него только добро, заботу, величайшее уважение и удивительное

понимание! А как он любит Скарлетт! Как это мило с его стороны – найти такой обходной путь, чтобы снять со

Скарлетт одну из ее забот!

    И в порыве чувств Мелани воскликнула:

    – Какая же Скарлетт счастливица, что у нее такой муж, который столь добр к ней!

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: