Маргарет Митчелл Унесенные ветром

совсем как это делал Джералд, когда пил чистое виски, – опрокинула, не подумав о том, каким привычным и

неженским выглядит этот жест. Ретт не преминул это отметить, и уголок его рта пополз вниз.

    – Присядьте, и давайте мило, по-домашнему поговорим об изысканном приеме, на котором мы только что

побывали.

    – Вы пьяны, – холодно сказала она, – а я хочу лечь.

    – Я очень пьян и намерен надраться еще больше до конца вечера. А вы никуда не пойдете и не ляжете – пока.

Садитесь же.

    Голос его звучал все так же подчеркнуто холодно и тягуче, но она почувствовала за этими словами рвущуюся

наружу ярость – ярость безжалостную, как удар хлыста. Она колебалась, не зная, на что решиться, но он уже

стоял рядом и крепко схватил ее за руку, причинив ей боль. Он слегка вывернул ей руку, и, вскрикнув от боли,

Скарлетт поспешила сесть. Вот теперь ей стало страшно – так страшно, как еще никогда в жизни. Когда он

нагнулся к ней, она увидела, что лицо у него темно-багровое, а глаза по-прежнему угрожающе сверкают. И было

что-то в их глубине, чего она прежде не видела, не могла понять, что-то более сильное, чем гнев, более сильное,

чем боль, владело им, отчего глаза его сейчас горели красноватым огнем, как два раскаленных угля. Он долго

смотрел на нее – сверху вниз, – так долго, что, не в силах сохранить вызывающий вид, она вынуждена была

опустить глаза; тогда он тяжело рухнул в кресло напротив нее и налил себе коньяку. Мозг Скарлетт

лихорадочно работал, придумывая систему обороны. Но пока Ретт не заговорит, ей ведь трудно что-то сказать,

ибо она в точности не знала, в чем он ее обвиняет.

    Он медленно пил, наблюдая за ней поверх края рюмки, и она вся напряглась, стараясь сдержать дрожь.

Какое-то время лицо его оставалось застывшим, потом он рассмеялся, продолжая на нее смотреть, и при звуке

его смеха ее снова затрясло.

    – Забавная была комедия сегодня вечером, верно?

    Она молчала – лишь поджала пальцы в свободных туфлях, надеясь, что, быть может, это уймет ее дрожь.

    – Прелестная комедия со всеми необходимыми действующими лицами. Селяне, собравшиеся, чтобы закидать

камнями падшую женщину; опозоренный муж, поддерживающий свою жену, как и подобает джентльмену;

опозоренная доена, в порыве христианского милосердия широко раскинувшая крылья своей безупречной

репутации, чтобы все ими прикрыть. И любовник…

    – Прошу вас…

    – Не просите. Во всяком случае, сегодня. Слишком уж все это занимательно. И любовник, выглядящий

абсолютным идиотом и мечтающий уж лучше – умереть. Как вы чувствовали себя, моя дорогая, когда женщина,

которую вы ненавидите, стояла рядом с вами и прикрывала ваши грехи? Садитесь же.

    Она села.

    – Вы, я полагаю, едва ли больше ее за это полюбили? Вы сейчас раздумываете, знает ли она все про вас и

Эшли… раздумываете, почему она так поступила, если знает… и, быть может, она это сделала только для того,

чтобы спасти лицо. И вы считаете, что она дурочка, хотя это и спасло вашу шкуру. Тем не менее…

    – Я не желаю больше слушать…

    – Нет, вы меня выслушаете. И я скажу вам это, чтобы избавить вас от лишних волнений. Мисс Мелли

действительно дурочка, но не в том смысле, как вы думаете. Ей, конечно же, кто-то все рассказал, но она этому

не поверила. Даже если бы она увидела своими глазами, все равно бы не поверила. Слишком много в ней

благородства, чтобы она могла поверить в отсутствие благородства у тех, кого любит. Я не знаю, какую ложь

сказал ей Эшли Уилкс… но любая самая неуклюжая ложь сойдет, ибо она любит Эшли и любит вас. Честно

говоря, не понимаю, почему она вас любит, но факт остается фактом. Так что придется вам нести и этот крест.

    – Если бы вы не были так пьяны и не вели себя так оскорбительно, я бы все вам объяснила, – сказала

Скарлетт, к которой в какой-то мере вернулось самообладание. – Но сейчас…

    – А меня не интересуют ваши объяснения. Я знаю правду лучше, чем вы. Клянусь богом, если вы еще хоть

раз встанете с этого стула… Однако куда больше, чем сегодняшняя комедия, меня забавляет то, что вы из

высоко целомудренных соображений отказывали мне в радостях супружеского ложа из-за моих

многочисленных грехов, а сами вожделели в душе Эшли Уилкса. «Вожделели в душе» – хорошее выражение,

верно? Сколько хороших выражений в этой книжице, правда?

    «Какой книжице? Какой?» – мысли ее метались, глупо, бессмысленно, а глаза испуганно озирали комнату,

машинально отмечая тусклый блеск тяжелого серебра в неверном свете свечи, пугающую темноту в углах.

    – Я был изгнан потому, что моя грубая страсть оскорбляла ваши утонченные чувства… и потому, что вы не

хотели больше иметь детей. Бог ты мой, до чего мне было больно! Как меня это ранило! Что ж, я ушел из дома,

нашел милые утехи, а вас предоставил вашим утонченным чувствам. Вы же все это время гонялись за

многострадальным мистером Уилксом. Ну, а он-то, черт бы его подрал, чего мучается? В мыслях не может

сохранять верность жене, а физически не может быть ей неверным. Неужели нельзя на что-то решиться – раз и

навсегда? Вы бы не возражали рожать ему детей, верно… и выдавать их за моих?

    Она с криком вскочила на ноги, но он мгновенно поднялся с места и с легким смешком, от которого у

Скарлетт кровь застыла в жилах, крепко прижал ее плечи к спинке стула своими большими смуглыми руками и

заставил снова сесть.

    – Посмотрите на мои руки, дорогая моя, – сказал он, сгибая их перед ней и разгибая. – Я мог бы запросто

разорвать вас на куски и разорвал бы, лишь бы изгнать Эшли из ваших мыслей. Но это не поможет. Значит,

придется убрать его из ваших мыслей иначе. Вот я сейчас возьму этими руками вашу головку и раздавлю, как

орех, так что никаких мыслей в ней не останется.

    Он взял ее голову, пальцы его погрузились в ее распущенные волосы, они ласкали – твердые, сильные, потом

приподняли ее лицо. На нее смотрел совсем чужой человек – пьяный незнакомец, гнусаво растягивающий

слова. Ей всегда была присуща этакая, звериная смелость, и сейчас, перед лицом опасности, она почувствовала,

как в ней забурлила кровь, и спина ее выпрямилась, глаза сузились.

    – Вы пьяный идиот, – сказала она. – Уберите прочь руки.

    К ее великому изумлению, он послушался и, присев на край стола, налил себе еще коньяку.

    – Я всегда восхищался силой вашего духа, моя дорогая, а сейчас, когда вы загнаны в угол, – особенно.

    Она плотнее запахнула на себе капот. Ах, если бы только она могла добраться до своей комнаты, повернуть

ключ в замке и остаться одна за толстыми дверями! Она как-то должна удержать его на расстоянии, подчинить

себе этого нового Ретта, какого она прежде не видела. Она не спеша поднялась, хотя у нее тряслись колени,

крепче стянула полы капота на бедрах и отбросила волосы с лица.

    – Ни в какой угол вы меня не загнали, – колко сказала она. – Вам никогда не загнать меняв угол, Ретт Батлер,

и не напугать. Вы всего лишь пьяное животное и так долго общались с дурными женщинами, что все меряете их

меркой. Вам не понять Эшли или меня. Слишком долго вы жили в грязи, чтобы иметь представление о чем-то

другом. И вы ревнуете к тому, чего не в состоянии понять. Спокойной ночи!

    Она повернулась и направилась к двери – оглушительный хохот остановил ее. Она повернула голову – Ретт

шел, пошатываясь, за ней. О боже правый, только бы он перестал хохотать! Да и вообще – что тут смешного?

Он почти настиг ее – она попятилась к двери и почувствовала, что спиной уперлась в стену. Ретт тяжело

положил руки ей на плечи и прижал к стене.

    – Перестаньте смеяться.

    – Я смеюсь потому, что мне жаль вас.

    – Жаль меня? Жалели бы себя.

    – Да, клянусь богом, мне жаль вас, моя дорогая, моя прелестная маленькая дурочка. Больно, да? Вы не

выносите ни смеха, ни жалости?

    Он перестал смеяться и всей своей тяжестью навалился на нее, так что ей стало больно. Лицо его изменилось,

он находился так близко, что тяжелый запах коньяка заставил ее отвернуть голову.

    – Значит, я ревную? – сказал он. – А почему бы и нет? О да, я ревную к Эшли Уилксу. Почему бы и нет?

Только не говорите и не старайтесь что-то мне объяснить. Я знаю, физически вы были верны мне. Это вы и

пытались сказать? О, я все время это знал. Все эти годы. Каким образом знал? Просто потому, что я знаю Эшли

Уилкса и людей его сорта. Знаю, что он человек порядочный и благородный. А вот о вас, моя дорогая, я так

сказать не могу. Да и о себе тоже. Мы с вами благородством не отличаемся, и у нас нет понятия чести, верно?

Вот потому мы и цветем, как вечнозеленый лавр.

    – Отпустите меня. Я не желаю стоять здесь и подвергаться оскорблениям.

    – Я вас не оскорбляю. Я превозношу вашу физическую добродетель. Вам ведь ни разу не удалось меня

провести. Вы считаете, Скарлетт, что мужчины – круглые дураки. А никогда не стоит недооценивать силу и ум

противника. Так что я не дурак. Вы думаете, я не знаю, что, лежа в моих объятиях, вы представляли себе, будто

я – Эшли Уилкс?

    Она невольно раскрыла рот – лицо ее выражало страх и неподдельное удивление.

    – Приятная это штука. Немного, правда, похоже на игру в призраки. Все равно как если бы в кровати вдруг

оказалось трое вместо двоих. – Он слегка встряхнул ее за плечи, икнул и насмешливо улыбнулся. – О да, вы

были верны мне, потому что Эшли вас не брал. Но, черт подери, я бы не стал на него злиться, овладей он вашим

телом. Я знаю, сколь мало значит тело – особенно тело женщины. Но я злюсь на него за то, что он овладел

вашим сердцем и вашей бесценной жестокой, бессовестной, упрямой душой. А ему, этому идиоту, не нужна

ваша душа, мне же не нужно ваше тело. Я могу купить любую женщину задешево. А вот вашей душой и вашим

сердцем я хочу владеть, но они никогда не будут моими, так же как и душа Эшли никогда не будет вашей. Вот

потому-то мне и жаль вас.

    Несмотря на обуревавшие ее страх и смятение, Скарлетт больно ранили его издевки.

    – Вам жаль меня?

    – Да, жаль, потому что вы такое дитя, Скарлетт. Дитя, которое плачет оттого, что не может получить луну. А

что бы стало дитя делать с луной? И что бы вы стали делать с Эшли? Да, мне жаль вас – жаль, что вы обеими

руками отталкиваете от себя счастье и тянетесь к чему-то, что никогда не сделает вас счастливой. Жаль, что вы

такая дурочка и не понимаете, что счастье возможно лишь там, где схожие люди любят друг друга. Если б я

умер и если бы мисс Мелли умерла и вы получили бы своего бесценного благородного возлюбленного, вы

думаете, что были бы счастливы с ним? Черта с два – нет! Вы никогда бы так и не узнали его, никогда бы не

узнали, о чем он думает, никогда бы не поняли его, как не понимаете музыку, поэзию, прозу, – вы же ни в чем

не разбираетесь, кроме долларов и центов. А вот мы с вами, дражайшая моя супруга, могли бы быть идеально

счастливы, если бы вы дали мне малейшую возможность сделать вас счастливой, потому что мы с вами – одного

поля ягоды. Мы оба мерзавцы, Скарлетт, и ни перед чем не остановимся, когда чего-то хотим. Мы могли бы

быть счастливы, потому что я любил вас и знаю вас, Скарлетт, до мозга костей – так, как Эшли никогда вас не

узнает. А если узнает, то будет презирать… Но нет, вы всю жизнь прогоняетесь за человеком, которого не

можете понять. А я, дорогая моя, буду гоняться за шлюхами. И все же смею надеяться, жизнь у нас сложится

лучше, чем у многих других пар.

    Он внезапно отпустил ее и сделал несколько нетвердых шагов к графину. Какое-то мгновение Скарлетт

стояла неподвижно, точно приросла к месту, – мысли так стремительно проносились у нее в мозгу, что она не

могла сосредоточиться ни на одной. Ретт сказал, что любил ее. Это действительно так? Или он сболтнул спьяну?

Или это просто одна из его отвратительных шуточек? А Эшли – недостижимый, как луна… И она плачет,

потому что не может получить луну. Она выскочила в темный холл и помчалась, точно демоны гнались за ней.

Ах, если бы только добраться до своей комнаты! Она подвернула ногу, и ночная туфля соскочила. Она

приостановилась, чтобы скинуть туфлю совсем, и тут в темноте ее настиг Ретт – он налетел бесшумно, как

индеец. Она почувствовала на лице его горячее дыхание, руки его резко распахнули капот, обхватили ее нагое

тело.

    – Меня вы заставили уехать из города, а сами принялись гоняться за этим своим Эшли. Клянусь богом,

сегодня ночью в моей постели нас будет только двое.

    Он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице. Голова ее была крепко прижата к его груди – Скарлетт

слышала тяжелые удары его сердца. А ей было больно, и она вскрикнула, приглушенно, испуганно. А он шел

все вверх и вверх в полнейшей тьме, и Скарлетт не помнила себя от страха. Она – на руках у чужого,

обезумевшего человека, а вокруг – неведомая кромешная тьма, темнее смерти. И сам он точно смерть, которая

несла ее, до боли сжимая в объятиях. Скарлетт снова глухо вскрикнула – он вдруг остановился, повернул ей

голову и впился в нее таким неистовым поцелуем, что она забыла обо всем, – осталась лишь тьма, в которую

она погружалась. Да его губы на ее губах. Он покачивался, точно под порывами сильного ветра, и губы его,

оторвавшись от ее рта, скользнули вниз – туда, где распахнутый капот обнажал нежную кожу. Он шептал

какие-то слова, которых она не могла разобрать, губы его рождали чувства, прежде ей неведомые. Тьма владела

ею, тьма владела им, и все прочее перестало существовать – была лишь тьма, и его губы на ее теле. Она

попыталась что-то сказать, и он тотчас снова закрыл ей рот поцелуем. И вдруг дотоле не познанный дикий

вихрь восторга закружил ее – радость, страх, волнение, безумие, желание раствориться в этих сильных руках,

под этими испепеляющими поцелуями, отдаться судьбе, которая стремительно несла ее куда-то. Впервые в

жизни она встретила человека, который оказался сильнее ее, человека, которого она не смогла ни запугать, ни

сломить, человека, который сумел запугать и сломить ее. И она вдруг почувствовала, что руки ее сами собой

обвились вокруг его шеи и губы трепещут под его губами, и они снова поднимаются – все выше, выше, в

темноте, темноте мягкой, кружащей голову, обволакивающей.

    Когда на другое утро она проснулась, Ретта возле нее уже не было, и если бы не смятая подушка рядом, она

могла бы подумать, что все происшедшее ночью приснилось ей в диком, нелепом сне. Она покраснела при

одном воспоминании и, натянув до подбородка одеяло, продолжала лежать в солнечном свете, пытаясь

разобраться в своих беспорядочных ощущениях.

    Два обстоятельства обращали на себя внимание. Она проявила не один год с Реттом, спала с ним, ела с ним,

ссорилась, родила ему ребенка – и, однако же, не знала его. Человек, поднявшийся с нею на руках по темным

ступеням, был ей незнаком, о существовании его она даже и не подозревала. И сейчас, сколько она ни старалась

возненавидеть его, возмутиться, – она ничего не могла с собой поделать. Он унизил ее, причинил ей боль, делал

с ней что хотел на протяжении всей этой дикой, безумной ночи, и она лишь упивалась этим.

    А ведь должна была бы устыдиться, должна была бы бежать даже воспоминаний о жаркой, кружащей голову

тьме! Леди, настоящая леди, не могла бы людям в глаза глядеть после такой ночи. Но над чувством стыда

торжествовала память о наслаждении, об экстазе, охватившем ее, когда она уступила его ласкам. Впервые она

почувствовала, что живет полной жизнью, почувствовала страсть столь же всеобъемлющую и первобытную, как

страх, который владел ею в ту ночь, когда она бежала из Атланты, столь же головокружительно сладкую, как

холодная ненависть, с какою она пристрелила того янки.

    Ретт любит ее! Во всяком случае, он сказал, что любит, и разве может она сомневаться теперь? Как это

странно и удивительно, как невероятно то, что он любит ее, – этот незнакомый дикарь, рядом с которым она

прожила столько лет, не чувствуя ничего, кроме холода. Она не была вполне уверена в своем отношении к

этому открытию, но тут ей в голову пришла одна мысль, и она громко рассмеялась. Он любит ее – значит,

теперь наконец-то она держит его в руках. А она ведь почти забыла о своем желании завлечь его, заставить

полюбить себя, чтобы потом поднять кнут над этой своевольной черной башкой. И вот сейчас она об этом

вспомнила и почувствовала огромное удовлетворение. Одну ночь она была полностью в его власти, зато теперь

узнала, где брешь в его броне. Отныне он будет плясать под ее дудку. Слитком долго она терпела его издевки,

теперь он у нее попрыгает, как тигр в цирке, а она все выше будет поднимать обруч.

    При мысли о том, что ей предстоит встретиться с ним при трезвом свете дня, ее охватило легкое смущение,

смешанное с волнением и удовольствием.

    «Я волнуюсь, как невеста, – подумала она. – И из-за кого – из-за Ретта!» И, подумав так, она захихикала как

дурочка.

    Но к обеду Ретт не появился, не было его за столом и во время ужина. Прошла ночь, долгая ночь, когда

Скарлетт лежала без сна до зари, прислушиваясь, не раздастся ли звук поворачиваемого в замке ключа. Но Ретт

не пришел. Когда и на второй день от него не было ни слова, Скарлетт уже не могла себе места найти от

огорчения и страха. Она поехала в банк, но его там не оказалось. Она поехала в лавку и устроила всем разнос, но

всякий раз, как открывалась дверь, она с бьющимся сердцем поднимала глаза на вошедшего, надеясь, что это –

Ретт. Она отправилась на лесной склад и так распушила Хью, что он спрятался за грудой досок. Но и здесь Ретт

не настиг ее.

    Унизиться до того, чтобы расспрашивать друзей, не видел ли кто Ретта, – она не могла. Не могла она

расспрашивать и слуг. Но она чувствовала: они знают что-то такое, чего не знает она. Негры всегда все знают.

Мамушка эти два дня была как-то особенно молчалива. Она наблюдала за Скарлетт краешком глаза, но не

говорила ничего. Когда прошла и вторая ночь, Скарлетт решила отправиться в полицию. Может быть, с Реттом

случилось несчастье. Может быть, его сбросила лошадь и он лежит где-нибудь в канаве, без помощи. Может

быть… О, какая страшная мысль! Может быть, он мертв…

    На другое утро, когда она, покончив с завтраком, надевала у себя в комнате шляпку, на лестнице раздались

быстрые шаги. Сразу ослабев, благодаря в душе бога, она опустилась на кровать, и в эту минуту вошел Ретт. Он

явно приехал от парикмахера – был подстрижен, выбрит, ухожен и – трезв, но с красными, налитыми кровью

глазами и опухшим от вина лицом. Небрежно взмахнув рукой, он сказал:

    – О, приветствую вас!

    Как это можно сказать всего лишь: «О, приветствую вас!» после того, как он отсутствовал целых двое суток?

Неужели он совсем не помнит той ночи, которую они провели вместе? Нет, не может не помнить, если… если…

Страшная мысль мелькнула у Скарлетт: если проводить так ночи – не самое обычное для него дело. На

мгновение она лишилась дара речи, забыв про все свои заготовленные уловки и улыбки. Он даже не подошел к

ней, чтобы по установившейся привычке небрежно поцеловать ее, – он стоял с дымящейся сигарой в руке и

насмешливо смотрел на Скарлетт.

    – Где… где же вы были?

    – Только не говорите, что не знаете! Я-то считал, что, уж конечно, весь город знает теперь. А может быть, все

знают, кроме вас. Вам ведь известна старая поговорка: «Жена всегда узнает последней».

    – Что вы хотите этим сказать?

    – Я считал, что, после того как полиция появилась позапрошлой ночью в доме Красотки Уотлинг…

    – Красотки… этой… этой женщины? Вы были… вы были с…

    – Конечно. А где же еще мне быть? Надеюсь, вы за меня не тревожились.

    – Значит, прямо от меня вы направились… о-о!

    – Полно, полно, Скарлетт! Нечего разыгрывать обманутую жену. Вы, конечно же, давно знали о

существовании Красотки Уотлинг.

    – И вы отправились к ней от меня после… после…

    – Ах, это. – Он небрежно повел рукой. – Я забылся. Прошу прощения за то, что так вел себя во время нашей

последней встречи. Я был очень пьян, как вы, конечно, не преминули заметить, и совсем потерял голову под

влиянием ваших чар – перечислить каких?

    Глаза у нее вдруг наполнились слезами – ей хотелось кинуться на постель и рыдать, безудержно рыдать. Он

не изменился, ничто не изменилось, а она-то, дурочка, глупая, самовлюбленная дурочка, подумала, что он

любит ее. На самом же деле это было лишь очередной его отвратительной пьяной выходкой. Он взял ее и

использовал спьяну, как использовал бы любую женщину в доме Красотки Уотлинг. А теперь явился – наглый,

насмешливый, недосягаемый. Она проглотила слезы и призвала на помощь всю свою волю. Он никогда-никогда

не узнает, что она думает. Как бы он хохотал, если бы узнал! Ну так вот, никогда он об этом не узнает. Она

метнула на него взгляд и уловила в его глазах уже знакомое озадаченное, вопрошающее выражение –

взволнованное, настороженное, точно его жизнь зависела от ее слов, точно он хотел, чтобы она сказала… Чего

он, собственно, от нее хотел? Чтобы она выставила себя в глупом свете, заголосила, дала ему повод посмеяться?

Ну, уж нет! Брови Скарлетт стремительно сдвинулись, лицо приняло холодное выражение.

    – Я, естественно, подозревала о ваших отношениях с этой тварью.

    – Только подозревали? Почему же вы не спросили меня и не удовлетворили свое любопытство? Я бы вам

сказал. Я живу с ней с того дня, как вы и Эшли Уилкс решили, что у нас с вами должны быть отдельные

спальни.

    – И вы имеете наглость стоять тут и хвалиться передо мною, вашей женой, что» вы…

    – О, избавьте меня от вашего высоконравственного возмущения. Вам всегда было наплевать, что я делаю, –

лишь бы я оплачивал ваши счета. Ну, а насчет того, что вы моя жена… нельзя сказать, что вы были моей женой

с тех пор, как появилась Бонни, верно ведь? Вы оказались, Скарлетт, неприбыльным предприятием: я только зря

вкладывал в вас капитал. А вот в Красотку Уотлинг капитал вкладывать можно.

    – Капитал? Вы хотите сказать, что дали ей?..

    – Правильнее было бы, наверно, выразиться так: «поставил на ноги». Красотка – ловкая женщина. Мне

захотелось помочь ей, а ей недоставало лишь денег, чтобы открыть собственное заведение. Вы ведь знаете,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: