Михаил лакербай

Тесть и зять

– Был я тогда молод, – улыбаясь, начал свой рассказ любимец колхоза Шхангери Бжаниа, – мне не перевалило и за шестьдесят. Это теперь мне сто сорок восемь, хоть я еще бодр и крепок. А тогда я чувствовал себя совсем молодцом. В то время жил в нашем селе почтенный старик – пусть легка будет ему земля! – Барганджиа Абидж. Он выдал свою дочь Саиду замуж за человека, мало ему известного, так как юноша этот приехал в наш Очамчырский район из дальнего – Бзыбского. Это теперь леса почти вырублены, и дороги проложены, и поезд ходит, и машина, а в те времена все побережье покрывал густой лес, и попасть в Бзыбскую часть Абхазии было нелегким делом.

Увезли после свадьбы дочь Абиджа Саиду, и спустя год захотел старый Абидж проведать дочь и зятя. Сопровождать его собрались мы все: и я, и другие наши односельчане, друзья Абиджа, его родственники. Зять принял нас как подобает, с почестями. Пир устроил на славу, шумный и веселый. Длился он дней десять, не меньше.

Все это время Абидж ближе присмотрелся к зятю, и мы заметили, что старик расстроился. Как ни старался он скрыть это от нас, не удалось. Долго думал он про себя свои думы, но в конце концов не выдержал и поделился с нами. «Я, – сказал он, – не знал раньше своего зятя Данакая Джикирба. Теперь вижу: настоящий он ахаца, славный, храбрый, благородный и щедрый. Люди его уважают. Кроме того, он высок и статен. Что по сравнению с ним моя дочь? Без приданого вошла она к нему в дом – негде было мне взять, раз я сам небогат. А вдобавок ко всему – и это страшнее всего – она и хромая. Ну какая она жена для такого замечательного джигита? Жалко мне ее. Разве долго продлится ее счастье? Еще скажут, что я, старый Абидж, постарался сплавить с рук свою дочь, повыгоднее ее пристроить. Не-ет, если б я раньше его так хорошо знал, ни за что бы не согласился. Я решил увести дочь обратно. А Данакаю передайте, что я первый буду искать ему жену, достойную его и красотой, и умом. Да я и самого князя Нахарбея Чачба буду уговаривать выдать за Данакая свою красавицу дочь».

Как мы ни отговаривали старика, он не соглашался. К концу дня мы вынуждены были уступить и по его поручению начали разговор с зятем его, Данакаем.

Мы обставили этот разговор очень торжественно, как и подобает в таких случаях: отвели Данакая в сторону – по нашему обычаю зятю не полагается разговаривать с тестем – и передали решение старика.

Выслушал нас Данакай, подумал немного и ответил так: «Не заслужил я такой обиды. Разве только родному отцу жены, и к тому же почтенному старику, я готов просить нанесенное мне оскорбление, да и то в первый и последний раз. Никому на свете я не позволю говорить о недостатках моей жены. Видно, Абидж забыл, что с той минуты, как Саида переступила порог моего дома, она не только его дочь, но и хозяйка этого дома, мой друг, моя жена. Внешность мало что значит, важна душа человека: она может сделать незаметным любой физический недостаток, придать красоту человеку. Моя Саида умна и сердечна – я люблю ее».

Новелла показывает нам, что для абхазца женщина – священна. Она хранительница семьи, совесть и честь ее.

Как мне известно, М. Лакербай долго и с усердием собирал абхазские устные рассказы, ставшие потом новеллами. Он эти устные рассказы оттачивал, искал для них литературную форму. Таким образом новеллы, построенные на основе народных сказаний, перерабатывал он по своему вкусу и уже в таком, весьма измененном виде преподносил их читателю. Сложность этого малого жанра заключается в том, чтобы в короткой истории передать большое и глубокое содержание. Но такого мастера новеллы, каким был М. Лакербай, не пугала эта сложность. Сама жизнь, ее сложные лабиринты давали материал для этих высоконравственных, глубокофилософских и остросюжетных новелл.

Абхазские обычаи не позволяют молодежи галдеть и болтать в присутствие старших. Невестка, например, в присутствии свекрови не имеет права говорить свободно. Сегодня эти обычаи считаются устаревшими и, видимо, справедливо. Но можно иначе взглянуть на эти веками вырабатывавшиеся правила. Приходит в семью невестка – приходит надежда.

Она и мать, и воспитатель будущего наследника или наследницы. И разумеется, она обязана завоевывать доверие, любовь и уважение старших членов семьи. А жизнь полна сложностей, она не всегда спокойно течет, как река в долине. В тяжелые минуты могут подвести нервы, не сдержишься, сорвется лишнее слово. А обидное слово отзывается в сердце болью и не так просто забывается. Поэтому пришедшая в семью должна знать цену молчанию, со старшими не должна вступить в пререкания. Наверное, поэтому когда-то и было сказано: держи язык за зубами. Обо всем этом – новелла «Шкуакуа».

Джгуанат пригласил домой уважаемых гостей. Зарезал быка. Молодой, недавно вошедшей в дом невестке разрешил разговаривать с ними. Не прошло и двух дней, как бедняга вновь пригласил гостей. Снова зарезал быка и невестке запретил произносить хотя бы слово. Этот эпизод, может быть, у некоторых вызовет усмешку, но старику было не до смеха. Как мечтал бедный тесть хотя бы раз услышать красивый голос своей невестки, а она не дала ему даже слова сказать.

Авторская позиция выражена в словах одного из персонажей новеллы Тар Махаза: «Не был лишен ума тот, кто установил для женщин правило молчания». Сегодня, может быть, и устарел этот обычай, но поверьте мне, своего смысла он еще не потерял.

В новеллах М. Лакербай особое место занимает дружба абхазского народа с этническими родственниками, северо-кавказскими народами, их братство, уважение ими друг друга. Мы знакомимся с представителями этих народов, для которых также характерно бесстрашие, смелость. К тому же быт их схож с бытом абхазцов. В этом отношении интересна новелла «Мизинец». Новелла, правда, небольшая, но говорит о многом. И действительно, сегодня, как никогда, так необходимо братство народов!

Новеллы «Староста и Минази», «Кац и Хасан», «Атацаагаюы», «Заяц всегда спешит», «Минат и Синат», «Остроумный Таджугу», «Обед скупого», «Был наказан из-за пени», «Старец и невестка», «Трус» учат нас, что не надо унижать достоинство личности, что сдержанность является украшением человека. Что перед тем, как что-либо сказать, нужно как следует взвесить в уме это слово.

В новелле «Гарсон, пренэ!» М. Лакербай знакомит читателя с очень интересным случаем из биографии Георгия Чачба в пору его жизни за гринцей.

Поздно ночью, гуляя по бульварам, они очутились перед тем самым игорным домом, который притягивает к себе со всего света любителей легкой наживы.

Они вошли в один из залов, где играли в «шмен де фер». Его роскошь поразила их. Но не меньше поразили их люди, жадной толпой сгрудившиеся вокруг круглого игорного стола. Были здесь и те, которые играли, и те, которые с азартом следили за чужой игрой; те, которые в одну ночь становились сказочно богатыми, и те, которые в одну ночь разорялись дотла.

Крупье провозгласил неслыханно большой банк. На столе возвышалась груда бумажных денег и под стеклянным колпаком гора золотых монет.

Никто из присутствующих не решался объявить ва-банк.

Гяргь Чачба в белоснежной черкеске, плотно облегавшей его тонкий стан, и в национальных сапожках – ноговицах на мягкой подошве, ловко лавируя, протиснулся к столу. Все с любопытством разглядывали его; по рядам пробежало кем-то сказанное: «Коказус!»

Равнодушный, казалось бы, ко всему крупье поднял глаза и с явным любопытством взглянул на кавказца.

– Угодно? – вяло, едва шевеля губами, спросил он.

Юноша переглянулся с товарищем, достал из кармана бумажку в сто долларов и бросил ее на стол.

Крупье раздал карты.

– Проиграли! – все так же вяло произнес он и собрался было присоединить ассигнацию к банку, но банкомет звонко крикнул в сторону, указыаая подбородком на лежавшую перед Гяргем бумажку:

– Гарсон, пренэ!

Человек в ливрее кинулся к столу и схватил деньги.

Кровь ударила Гяргу в лицо. Но он сдержался.

Игра шла по кругу. Очередь снова дошла до молодого абхазского князя.

– Угодно? – спросил крупье.

– Угодно! – быстро ответил Гяргь, выхватив две бумажки по сто долларов, и швырнул их на стол.

– А может, не стоит? – Пригодятся.

– Прошу карту! – резко крикнул Гяргь.

Крупье роздал карты.

И опять Гяргь проиграл.

– Не везет, коказус! – презрительно бросил банкомет и посмотрел на него в упор. – Напрасно горячитесь! Так недолго и проиграться! – И, кивнув головой лакею, нарочито громко повторил: – Гарсон, пренэ!

Человек схватил, как и прежде, деньги и, низко кланяясь, отошел.

Гяргь почти не помнил себя.

– Уйдем! Хватит! – уговаривал его спутник Нико.

Неоднократно слышали юноши рассказы о чудесной фортуне. Но теперь, здесь у них на глазах, происходило то, чего они в жизни еще не видели: человек неслыханно богател. Десять раз подряд бил банкомет карты своих партнеров и, побив их в одиннадцатый раз, не рассчитывая уже на крупную игру, объявил:

– Кончаю. – Он тяжело поднялся, оглядел толпу и, словно нехотя, добавил: – Впрочем, кому угодно еще? Только условие – игра не на мелочь!

– Что ж! Идет не на мелочь! – запальчиво отозвался Гяргь.

– На сколько? – не подымая глаз, всем корпусом обернулся к нему крупье.

– Ва-банк! – азартно крикнул Гяргь.

– Что-о? – переспросил крупье. Он словно проснулся.

– Ва-банк, – повторил Гяргь. Он дрожал.

– Ваша гарантия?

Юноша небрежно положил на стол перед крупье свою визитную карточку.

«Светлейший князь Георгий Шервашидзе», – протяжно прочитал тот.

– Пренэ, пренэ! – закричали вокруг.

Еле сдерживаемая ненависть к сегодняшнему счастливцу прорвалось в этих возгласах. Крупье роздал карты. Все замерли в ожидании.

Банкомет поспешно и уверенно бросал карты на стол.

– Восемь!

– Напрасно горячитесь, господин банкомет! – медленно и с достоинством произнес Гяргь и положил на стол свои карты – тройку и шестерку.

– Девять! – выкрикнул кто-то с нескрываемой радостью.

– Виграл! – Десятки рук потянулись к Гяргу.

– Ваш! – беззвучно произнес побледневший банкомет.

– Прошу, – угодливо сказал крупье.

– Идем, Нико, – обратился Гяргь по-грузински к своему товарищу и крикнул в сторону:– гарсон! – Абхазец кивнул человеку в ливрее: – Гарсон, пренэ!

И оба студента покинули застывший от изумления зал».

Мы не знаем, какими источниками пользовался автор, создавая эту новеллу, но ясно одно: в основе указанной новеллы лежит устный рассказ.

Мораль: человеческое достоинство – лучшее, что есть в нас, его нельзя измерить ни деньгами, ни другими ценностями. Абхаз скорее предпочтет смерть, чем совершит бесчестный поступок. Человек, потерявший человеческое достоинство, для абхаза, – живой труп. Вот чем продиктованы действия Георгия.

Новелла ценна еще и тем, что показывает, как должен вести себя абхазец там, за границей; кроме того, писатель знакомит нас с еще одной неизвестной страницей жизни Георгия Чачба. Не думаю, чтобы это имело отрицательное влияние на нашу молодежь, наоборот, это, возможно, внушит им, что человек свою человечность не должен разменивать на деньги.

В творчестве М. Лакербай значительное место занимает прошлое и настоящее Абхазии. Автора больше всего привлекают образы героев, восставших против поработителей, неисчерпаемым источником которых является героический эпос. На эту тему у писателя имеются как собственные, так и построенные на народном материале новеллы.

Новеллы, отражающие героизм абхазов, защищающих родину от врагов, делятся на две части. Первая – о достойных сынах абхазов, живших в далеком прошлом, вторая – о советском периоде, где действуют абхазские патриоты – борцы против фашистских захватчиков.

Новелла «Кап Пыса» рассказывает о борьбе против иноземных захватчиков. Кап Пыса, спустившись с Кубачарской горы, возвращается домой. По дороге, у одного из горных источников, он заснул. В это время враги разоряли Ажару и Чхалту. Захватив огромное количество добычи, они проходили рядом со спящим юношей. Он присоединился к ним, стал их проводником. Но завел захватчиков в узкое ущелье, в горные теснины и, воспользовавшись обстановкой, уничтожил их и освободил пленников… Вот тогда все увидели, какой герой Кап Пыса! А оставшийся в живых главарь захватчиков сложил на груди руки крестом, с благоговением подошел к нему и сказал: «Ты и вправду достоин той славы, которая идет о тебе, ты действительно афырхаца» ^1.

На ту же тему написаны великолепные новеллы: «Газыри», «Армахут», «Хыхьча»², чьи динамичные, острые сюжеты рассказывают о героизме тех, кто собственной грудью защищал Родину. Стремление к свободе – врожденное качество абхазов. Мысль об этом красной нитью проходит в предлагаемых вниманию читателя новеллах.


Газыри
В старину не знали газырей. Порох, картечь, пули, а бывало, и просто камешки носили прямо в сумках – артмаках. Ох и долго же приходилось заряжать ружье. Сначала из артмака порох высыпали на ладонь, потом отмеривали на глаз и высыпали в дуло длинноствольного кремневого ружья. И лишь после этого заряжали его картечью или пулей. Нужна была большая ловкость, чтобы действовать быстро. Вот и придумали газыри. Газыри ведь и значит по-абхазски: «готовое». В них клали уже готовые, заранее отмеренные заряды и нашивали на черкеску узенькие, совсем одинаковые карманы – по двадцать в ряд. Только газырями редко пользовались. К ним прибегали в самых крайних случаях. Каждый сам решал в бою, пришло ли время брать заряды из газырей. Стрелять без толку считалось дурной привычкой и совсем уж позорным – раньше времени хвататься за газыри.

Как-то раз соседи из-за перевала напали на ущелье Мрамба. Набег был совершен неожиданно, исподтишка и большими силами.

Мрамбовцы не ждали нападения, однако встретили врага смело; завязался бой.

На узкой тропинке, которая вела в село Мрамба, тяжело ранили молодого абхаза Сеида. Но он, не обращая внимания на рану, засел с несколькими товарищами в скалах и, прячась за выступами, продолжал бить наседавших врагов.

Они все ближе и ближе подступали к селению. Друзья Сеида оставляли выступ за выступом. Но Сеид не покидал своего места. Истекая кровью, он продолжал стрелять. Его редкие и меткие выстрелы наносили врагу большой урон. Неподалеку от Сеида засел за выступом скалы Керим. Видел он, что враги подходят, а Сеид, лежа в луже крови, продолжает ловко доставать из сумки порох, отмеряет его на глаз, высыпает в дуло ружья, потом достает пулю, пристально целится и стреляет.

– Что ты делаешь? – волновался Керим. – Используй газыри!

– Не время. Успею, – спокойно ответил Сеид.

Враги просачивались из-за скал.

– Сеид! – в отчаянии крикнул Керим. Страшно ему стало за друга. – Сеид, берись за газыри! Чего ждешь?

– Зря горячишься, Керим, – ответил Сеид. – Так загубишь все дело.

– Но враги уже близко! Они прорвались. Отходи к нам, Сеид, берись за газыри!

Голос Керима тревожным эхом прокатился по ущелью. Казалось, родные скалы и ущелье Мрамба взывают к Сеиду: «Бери-ись за газыри-и!».

– Еще не время, – твердил Сеид. Затем, впившись глазами в одну точку, затаив дыхание, выстрелил и крикнул: – Гляди!

И Керим увидел в стане врагов их предводителя Хатхуа в белой папахе. Сраженный меткой пулей Сеида, он взмахнул руками, сорвался со скалы и полетел в пропасть.

Вопли отчаяния одних и возгласы радости других слились в общий протяжный гул.

Тогда-то раздались частые выстрелы: это Сеид заряжал ружье из газырей. Он стрелял и стрелял. С возгласом: «Вперед! За мной! Хатхуа убит!» – бросился герой на врага.

…Мрамбовцы возвращались домой с победой. Они высоко несли на руках раненого Сеида: шестнадцать пуль изрешетили его.

Празднично встречал благородный народ своих защитников. Все пели песню победы и славили Сеида.

Отец Сеида вгляделся в газыри сына и, прикинув что-то в уме спросил:

– А скажи-ка, дад, почему так мало расстреляно у тебя зарядов из газырей?

– Не было надобности, – ответил Сеид.

Тогда, всегда сдержанный и скупой на ласки, старик обнял сына и произнес:

– Ты и вправду заслужил песнь про афырхаца.


Армахут
Армахуту исполнился только год, когда его отца, Атла Кастея, захватили в плен заперевальные враги – карачи. Что сталось с отцом – никто не знал. Когда мальчик подрос, он донимал мать одним и тем же вопросом:

–Где отец?

Бедная женщина, выплакав все слезы, говорила сыну, что отец погиб якобы на войне, что давно уже его нет в живых. Но до маленького Армахута дошли слухи о том, что отец жив, что он находится по ту сторону перевала, в плену у карачаевцев. И детская душа не знала покоя…

Мальчик рос замкнутым. Тоска по отцу овладевала им все больше. Мать всячески старалась отвлечь сына от грустных мыслей и своей любовью возместить потерю отца. Но мальчик не переставал думать о своем…

Как-то раз, когда Армахуту было уже четырнадцать лет, он прибежал к матери, которая пекла чуреки, и не дав ей опомниться, крепко сжал ее руки. Женщина вскрикнула:

– Нан, нан! Что ты делаешь? Мне больно!

Армахут еще сильнее стиснул ее руки:

– Не отпущу, пока не скажешь, где мой отец.

И тогда впервые женщина поведала сыну горькую правду о том, что отец в плену у карачаевцев и нет надежды когда-нибудь с ним свидеться.

Армахут давно ждал этих слов, он был к ним уже подготовлен, ведь мать только подтвердила то, о чем он не раз слышал от соседей. Но слова матери родили в нем решимость, которой до сих пор не было…

Потянулись прежние, унылые дни. Мать часто плакала, а сын убегал куда-то со своими друзьями, возился с какими-то ружьями. Женщина не обращала внимания на это, думая, что сын ее, как и все мальчики – его сверстники, увлекается обычными военными играми.

Но не детские игры занимали сейчас Армахута и его друзей. Они пробирались через перевалы, пропасти, скалы и разведывали дорогу к границам Карачая, выбирали места для засад. В каждом из трех мест они тщательно спрятали по два ружья с газырями.

И вот однажды, ранним утром, мальчик подошел к матери и, смело глядя ей в глаза, сказал:

– Прощай, дорогая мама, я иду искать отца.

Мать пыталась его отговорить: неизвестно где отец, жив ли, путь труден и опасен, она потеряла мужа, а теперь потеряет единственного сына… Она плакала и умоляла Армахута пожалеть ее, несчастную. Однако Армахут был непреклонен. Он успокоил как мог мать, попрощался с ней и ушел твердым и тяжелым шагом взрослого человека, знающего, что он делает.

…Путь в Карачай лежал через Дальское ущелье и Клухорский перевел.

Мальчик шел по незнакомым местам, из аула в аул. Всюду он прикидывался ищущим работы батраком и тайком выспрашивал, где работают пленные абхазы. Порой ему удавалось встретиться с ними. Но он долго не мог напасть на след отца.

Наконец один пленный абхаз из села Аймара – его родного села – посоветовал пойти в соседний аул: там он встречал какого-то земляка. И Армахут направился туда.

И вот в богатом поместье карачаевского князя мальчик увидел седого старика слугу. – Сердце Армахута подсказало, что это – его отец. Они поговорили, открылись друг другу. Сын стал упрашивать отца бежать из плена. Атла Кастей долго не соглашался: разве это мыслимо? Их обоих поймают и убьют. Но в конце концов Армахут убедил отца.

…Когда слуги князя обнаружили побег, Атла Кастей и Армахут уже были в горах. Их настигли и открыли по ним стрельбу. Но каково было удивление карачаевцев, когда раздались ответные выстрелы. Стреляли в самых неожиданных местах, там, где дороги переходили в козьи тропы, где они скрещивались. Беглецы стреляли метко, и у них оказалось много готовых зарядов газырей. Откуда? У них ведь и ружей не было!

Погоня отстала, и так Атла Кастей и Армахут благополучно добрались до родного села.

Можно ли передать счастье женщины, когда она, почти обезумевшая от горя, увидела вдруг невредимыми сына и мужа?!

Все жители Аймара праздновали их возвращение. До сих пор в народе живет песня о подвиге четырнадцатилетнего Армахута – сына Атла Кастея.


Хыхьча
Эту историю рассказывал мне бывший знаменосец Абхазкой кавалерийской сотни в Первой Мировой империалистической войне 1914-1917 годов, георгиевский кавалер Абашь Шаабан из абхазских негров.

– Сотня наша славилась бесстрашием, – вспоминал он. Тем большее недоумение вызывал всадник Мрамба Кобзач, который сам о себе говорил: «Я осторожный человек. Зачем зря подставлять себя под пули? Я – хыхьча».

Все это знали и, конечно, посмеивались над ним, называя его не по фамилии, а просто – Хыхьча. Прозвище это прочно закрепилось за ним.

Но вот Хыхьча всех удивил и перестал быть Хыхьчей.

Случилось это так.

Нужно было немедленно доставить секретный пакет в штаб полка. А путь опасный – местность обстреливалась противником. Кто пойдет? Кто добровольно решится?

Мы бы скорей поверили в светопреставление, чем в то, что за это опасное дело возьмется наш Хыхьча.

– Я пойду! – сказал он.

Командир недоверчиво посмотрел на Хыхьчу.

– Всадник… Мрамба. – Он с затруднением назвал эту фамилию. – Ты хорошо подумал? Дорога ведь опасная, а ты слишком осторожен.

Хыхьча наставил на своем:

– Прошу послать меня!

Тогда командир вручил ему пакет, и Хыхьча отправился выполнять боевое задане. Все мы с волнением следели за ним. Хыхьча бежал, чуть согнувшись. Вокруг свистели пули. Он как бы не замечал их. Командир кричал ему вслед: «Спустись в окопы! В окопы!» Но он начал бежать по насыпи, показывая всем, какой он храбрый.

Так Хыхьча благополучно доставил в штаб пакет и невредимым вернулся к нам.

Никто не мог понять: что же с ним произошло? Чем объяснить такую перемену?

– Не иначе как у тебя завелся талисман, – шутили товарищи.

– Все от души поздравляли его и даже перестали называть Хыхьчей.

Но смерть, пощадившая его однажды, не пощадила в другой раз. Выполняя новое боевое задание, Мрамба Кобзач погиб.

Командир раздал друзьям убитого на память его личные вещи. Одному из них досталась сумка. В ней лежал аккуратно исписанный обрывок тонкой бумаги.

Письмо от девушки. Оно было двухмесячной давности…

«Дорогой мой, мне стыдно за тебя, – писала она, – в госпитале я встретила раненого Кязыма Абухба, который хорошо тебя знает. Он сказал, что тебя называют не по фамилии, а по кличке Хыхьча, так как сам ты, будучи очень осторожным, советуешь другим быть такими же. Он сказал, что все другие конники смелые и храбрые, а ты отсиживаешься за их спинами. Мне было очень обидно слышать такое. Что с тобой? Неужели ты и в самом деле трус? Прошу тебя, во имя нашей будущей жизни, я ведь жду тебя и буду всегда ждать, перебори свой страх. Пусть забудут кличку Хыхьча, как будто никогда ее и не было. А то, чего доброго, высмеет тебя Жана Ачба.¹ Лучше смерть. А сейчас он славит в новой песне таких ваших афырхаца, как Василий Лакоба, Ванача, Коция Лакрба…».

На этом письмо обрывалось.

Нас не интересовало его продолжение. Все понятно. От души жаль было Мрамба Кобзача, нашего Хыхьчу, который погиб как афырхаца. Хотелось, чтобы девушка знала об этом и гордилась им.

XIX век принес новую трагедию абхазскому народу – махаджирство (насильственное переселение в Турцию). Лучшие писатели Абхазии посвятили этой теме многие замечательные произведения. В труде д.и.н. профессора Г. А. Дзидзариа «Махаджирство и проблемы Абхазии XIX столетия» разбираются корни этой национальной беды. Книга Г. А. Дзидзариа отвечает на многие злободневные вопросы тех времен.

Михаил Лакербай был одним из тех писателей, которых волновало все, что связано с махаджирством. Историю своего народа этого периода он переживал до глубины души. На эту тему писатель создал много волнующих сочинений, под новым углом зрения освещающих те давние события.

Новелла «Горе» рассказывает о том, какие страшные тяготы, какие духовные страдания принесло абхазскому народу махаджирство. Не из праздного любопытства бросили абхазы свою Отчизну, не склонность к кочевому образу жизни гнала их на чужбину. Хотя, может быть, в некоторых случаях и это имело значение. Махаджирство явилось для абхазов настоящим национальным бедствием. Гнет царизма и местной знати, голод, нужда вынуждали крестьянство становиться на путь бегства в Турцию.

Вот строки, выражающие позицию автора, авторское объяснение махаджирства: «Пришедший в отчаяние абхазский народ вынужден был оставить свою Родину!».

Новелла «Горе» рассказывает душераздирающую историю. Случилось так, что там, на чужбине, по недоразумению мать стала любовницей своего сына. Когда женщина узнала об этом, она ножом перерезала себе горло. Сын тоже покончил с собой. Этим же ножом. Женщина каким-то чудом осталась жива, но что может быть горше такой позорной жизни!.. Это произошло в далекой Турции, в Трапезунде.

Человек может многое вынести. Нужна только воля, мобилизация внутренних сил, чтобы выдержать горе. «Как видите, я жива, – продолжает мать. – Осталась грешной, одинокой, под этим чужим небом. Сами поймете, какой огонь бушует в сердце. Мое горе в тысячу раз тяжелее и невыносимее ваших мучений, но все же я существую».

В рассказе «Папоротник» автор описывает жизнь махаджиров. Как не хотел покидать Родину Адзын Данакей, как мужественно сопротивлялся он насильникам! В рассказе разоблачен изменник Озбак, и не только он.

И прав М. Лакербай, говоря, что «в непогоду, в дождь оживают черви. Так и махаджирство выявило людей подлых, способных на преступление и предательство; людей, которые сманили, соблазнили, сагитировали других сняться с родных мест, присвоив их добро, их земли».

Из этого рассказа видно, что не все жители Дала хотели ехать на чужбину, что многие старались удержаться на родной земле. Но те, кто не слушался уговоров, таких, как Адзын Данакай, стремящиеся удержать соотечественников, вот те и попали в Турцию. Да и там тоже продолжились споры между сторонниками возвращения на родину и теми, кто хотел остаться в Турции. Однажды выходцы из Дала получили из Апсны сундучок. Там оказались косынки. Открывшие сундук поняли, что это означало. Косынки носят только женщины. Еще большим ударом для дальцев были ветки папоротника, которые также были в сундучке. В рассказе очень трогательно описана картина, как люди обливаются слезами, притрагиваясь к сухим веткам папоротника из родной Апсны.

«Папоротник, который там, в Абхазии, во время вспашки или прополки с корнем вырывали, как сорняк, сейчас им напомнил запахи родной земли, и этот запах, исходящий от папоротника, казался тоньше запаха цветов. Эта посылка придала изгнанникам силы, возродила потерянную надежду о возвращении на родину».

Дальские махаджиры после получения посылки – сундучка сказали: «Умереть, так лучше на родной земле! Вернемся, братья! Поплывем к родным берегам, постоим за себя, будем бороться!.. Если убьют, по крайней мере, наши кости хоть будут погребены на родной земле».

Эти слова, полные пафоса борьбы, словно колокольный звон, летели над чужой землей, будили махаджиров…

Новелла «Есма-ханум» повествует о бедствиях, которые приходилось переносить на чужбине. О тех, кто и там отстаивал свои права и вследствие этого пользовался доверием и уважением земляков. Таким был махаджир по имени Нури и его сестра Эсма. В новелле мы встречаем также кое-кого из турецких пашей и визиров, сочувственно относящихся к махаджирам. Как, например, визирь – муж Эсмы. Когда турецкие офицеры Шукри и Осман решили убить Нури, – им это не удалось. Потому что проявила бесстрашие и решительность Эсма, а также благодаря благосклонности, проявленной со стороны ее мужа – турецкого визиря. Таким образом, были спасены не только Эсма и Нури, но и остальные дальцы.

Описанный случай имел место в жизни. Как известно, знатные турки мечтали ввести в свой гарем абхазок, которые славились женственностью, скромностью, строгостью. Но гарем был величайшим несчастьем для девушек. Кое-кому из абхазских девушек выпало счастье (если можно быть счастливой на чужбине) попасть в хорошие руки. Бывало, что перед красотой абхазских девушек не могли устоять и турецкие паши. Жены - абхазки влиятельных турок всячески старались облегчить участь соотечественников в Турции. Об этом свидетельствуют многие страницы истории махаджирства.

В новелле «Эсма -ханум» автор как раз решил рассказать об этом, описать объективно такие случаи. Нельзя категорически утверждать, что все турки, без исключения, враждебно относились к абхазам. В любом народе всегда найдутся сторонники правды, люди, оказывающие помощь пострадавшим…

Рассказ «Первая книга» повествует, какую роль сыграла первая абхазская книга в пробуждении национального самосознания абхазского народа. Это рассказ-быль. Свидетелем описываемого события автор выдвигает знаменитого абхазского старца и сказителя Шхангери Бжаниа, которому перевалило за сто лет.