Михаил лакербай

У истоков

Поскольку М. Лакербай принадлежит к первому поколению абхазских писателей, необходим короткий экскурс в тот исторический период. Как известно, в 1865 году была опубликована первая абхазская азбука. В 1892 году К. Д. Мачавариани и Д. И. Гулиа составили вторую абхазскую азбуку, а в 1909 году А. М. Чочуа была составлена третья.

Вслед за ними вышли из печати Евангелие, несколько школьных учебников и популярные брошюры на различные темы.

До 1912 года художественной литературы у нас не было. Она родилась в 1912 году, когда были опубликованы «Стихотворения и частушки» Д. И. Гулиа. В 1913 году издан второй малоформатный сборник стихов Д. Гулиа, а потом, уже в 1920 году, вышла из печати драма С. Я. Чанба «Махаджиры».

В деле развития абхазской литературы, фундамент которой заложил Д. И. Гулиа, большую роль сыграла абхазская газета «Апсны», выходившая в Сухуме в 1919-1920 годах. В этой газете печатались произведения М. Хашба, М. Лакербай, Д. Дарсалиа и других¹.

Чтобы более ясно высветить начальные страницы абхазской литературы и искусства, считаю нужным целиком привести художественный очерк Михаила Лакербай «Наш Прометей»: «Есть люди, о которых хочется знать решительно все. Хочется проследить их духовное развитие с первых же шагов сознательной жизни, узнать их окружение, проследить, как формировалось их миросозерцание, заглянуть в их внутренний мир.

К таким людям относится Дмитрий Иосифович Гулиа. Прожив восемьдесят шесть лет, он сумел превратить всю свою большую и чрезвычайно интересную жизнь в сплошную цепь ярких подвигов. Перелистывая книги из серии «Жизнь замечательных людей», я ни разу не вычитал в них о человеке, сделавшем так много в столь различных областях для развития культуры своего родного народа, как это сделал Дмитрий Иосифович Гулиа. Не будет преувеличением сказать, что буквально во всех областях культуры родного ему абхазского народа: письменности (первый букварь, первые печатные книги, первые учебники), литературы (первые газеты, журнал, поэзия, проза, драматургия), науки (история, этнография, археология, фольклор), искусства (первые драмкружки, профессиональный театр, первая запись народных песен на ноты) и т. д.

Во всех этих областях зачинателем и основоположником был именно этот замечательный человек. Для его несокрушимой энергии и кипучей деятельности характерно то, что в каждой из всех этих областей он не был дилетантом, а напротив, глубоко проникал в сущность творимого, взявшись за что-либо, отдавал ему весь свой, по выражению А. Луначарского, «любовно-тщательный труд». Недаром известный академик Н. Я. Марр писал: «Бесспорный факт, что до сегодняшнего дня никто в таком масштабе, как Д. Гулиа, не интересовался одновременно прошлыми судьбами и настоящим бытом Абхазии, ни один ученый ни в Европе, ни на Кавказе!».

По свидетельству доктора исторических наук Г. А. Дзидзария, Д. Гулиа выпустил в свет более сорока научных трудов.

Статей, рецензий, очерков и книг о творчестве народного поэта Д. Гулиа написано и опубликовано немало, но думается, что можно и нужно писать о нем еще и еще. И если бы у меня хватило уменья, я счел бы такую работу делом всей моей оставшейся жизни!

Здесь же я хочу рассказать нашей молодежи хотя бы кратко о нем, как о человеке. Мне вспоминаются слова Белинского: «Хорошо быть ученым, поэтом, законодателем, воином и прочим, но худо не быть при этом человеком».

Д. Гулиа был подлинно человеком в самом высоком значении этого слова. Человеком, как говорят, с большой буквы. Его, всесторонне образованного, умного, высоко одаренного и кристально чистого, прежде всего отличало одно изумительное качество – простота. Да, простота – ясная, солнечная. Не каждому дано быть таким простым.

Вот что пишет по этому поводу французская писательница Жорж Санд: «Простота – это то, что труднее всего на свете. Это – крайний предел опытности и последние усилия гения».

Д. Гулиа был полным воплощением такой гениальной простоты. И это было самым верным признаком его большого ума. Известно ведь, что в каждом человеке столько тщеславия, сколько не хватает ума. Иному подчас даже кажется, что вместе с должностью ему отпустили дополнительный паек ума. Человеку тщеславному трудно не только быть простым, но даже притвориться им.

Итак, вслед за первым абхазским букварем, а затем и первыми печатными азбучными и другими книгами-учебниками, Д. Гулиа создает и первую абхазскую газету, первый периодический печатный орган на родном языке. Это было крупнейшим и знаменательным событием в истории культуры абхазского народа.

Газета «Апсны», которую редактировал сам Д. Гулиа, по своему направлению была чисто культурно-просветительной. Ее основной целью было – объединение всех пишущих на своем родном абхазском языке и выявление наиболее одаренных литераторов. Постепенно в редакции газеты закипела большая работа, развиваясь все вглубь и вширь… В газете появились стихи, рассказы, отрывки из переводных, а то и оригинальных пьес и т. д.

Она в основном пропагандировала просвещение, ликвидацию неграмотности среди населения. Одновременно она своим содержанием давала отпор чуждым духу абхазского трудового народа различным общественным тенденциям – зоологическому шовинизму пришлых, насильно навязавших свою власть меньшевистских правителей. Она проповедовала аламыс – призывала абхазов к братству, добру и интернациональной солидарности.

По всему этому наша абхазская интеллигенция и вся абхазская учащаяся молодежь единодушно назвала Д. Гулиа «наш Дырмит», вкладывая в это «наш» все свое восхищение и свою любовь. А для нас, его учеников – школьников, Д. Гулиа был кумиром. И, благоговея перед ним, мы прозвали его «Х-Прометей», то есть «Наш Прометей»…

В начале нашего века вдруг, словно луч солнца среди мрака, засиял горящий факел, зажженный Д. Гулиа, и осветил мрачную жизнь абхазского народа… Совсем как огонь Прометея! С той только разницей, что это чудесное явление произошло не в легенде иль сказке, а наяву, на глазах у всего народа. Даже и мне лично посчастливилось стать его живым свидетелем!

Плоть от плоти родной сын трудового абхазского народа Д. Гулиа, став сам «огнедобытчиком», принес, держа высоко и крепко в руках, горящий факел!.. Вот за что и прозвали его «нашим Прометеем». Сколько недостатков и темных, отрицательных сторон нашего отсталого быта осветил и выставил на показ этот свет! Каким уродливыми и смешными они выглядели!.. С какими трудностями и опасностями и, вместе с тем, с каким несокрушимым энтузиазмом началась работа по выкорчевыванию этих уродливых сторон отсталого быта!.. Чтобы оценить все это, надо знать прошлое.

Недаром народная пословица гласит: «Чем горше прошлое, тем слаще настоящее». Будучи сам высоко образованным человеком, поэтом огромного таланта, Д. Гулиа всегда призывал нас учиться, приобретать знания, стать полезными своему родному народу. Его уроки абхазского языка всегда были для нас самыми интересными из всех других предметов. Он развивал в нас любовь к чтению, к литературе, давал темы для сочинений. Мы делали переводы отрывков из классических произведений на абхазский язык, создавали инсценировки абхазских народных песен и разыгрывали их в организованном им драматическом кружке.

Во всех культурных начинаниях Д. Гулиа то и дело встречались свои особые, специфические, подчас очень сложные трудности, которые нелегко было преодолевать. К примеру, «актеры» драматического кружка принесли с собой на сценические подмостки свой старый бытовой багаж – различные, мешающие продвижению вперед пережитки, в частности, обычай родовой кровный мести.

Так, в 1918 году на одном из любительских спектаклей драматического кружка по ходу пьесы один из исполнителей, выхватив пистолет, бросается на другого со словами: «А-а-а… наконец-то я осуществлю свою давнюю мечту!». Пистолет, как полагалось должен был быть разряженным. Однако каков был ужас зрителей, когда раздался настоящий выстрел и юноша-артист, смертельно раненный, схватившись за сердце, грохнулся на пол.

Трагические случаи сцены чередовались с комическими. Уже лет пять спустя, когда в одном горном селе шла другая пьеса, один из исполнителей поднял свой пистолет с угрозой по адресу своего партнера. Зрители, особенно женщины, вскочили с мест и разбежались, опасаясь новой беды… Сразу же зал опустел и спектакль был сорван.

Были и другие характерные для того времени препятствия. Например, отец одной «актрисы» (а женщин в кружке было всего две) некий Каламат Арыдба категорически запретил своей дочери «бродить» по селам с мальчиками, хотя бы и под руководством всеми уважаемого Дырмита Гулиа, усматривая в этом посягательство на вековые устои морали. Д. Гулиа обратился к нему с просьбой разрешить ей поездку.

– Ты знаешь, Дырмит, не меньше меня, что такое женская честь, а девушки – тем более, – ответил Каламат. – Ты будешь разъезжать и колесить с мальчиками и девочками по селам. Хорошо, я разрешу тебе взять ее с собой. Но знай твердо: если где-нибудь, кто-нибудь проронит хоть одно лишнее слово, роняющее достоинство и честь моей дочери, то ты мне ответишь своей головой!».

Хорошо зная, с кем имеют дело, все кружковцы, весь коллектив и я с ними стали упрашивать Д. Гулиа отказаться и от «актрисы», и от такой ответственности. Много было подобных и еще более сложных трудностей при становлении абхазского национального театра. Но он ни разу не отступил перед всеми этими трудностями, не расплескал своей кипучей энергии, не растерял по дороге к намеченной цели своей необычайной целеустремленности. И все же они стоили Д. Гулиа немалых огорчений, нервов и здоровья.

Помню, в 1922 году, зайдя ко мне однажды в редакцию абхазской газеты «Апсны капш», Д. Гулиа протянул мне последний номер русской газеты «Голос трудовой Абхазии» и произнес с горькой усмешкой:

– Когда-нибудь и летописец абхазского театра «горьким смехом моим посмеется». Прочти-ка вот это объявление!

Я прочел. В нем почти буквально говорилось следующее: «Доводится до сведения лиц и учреждений, что с 1-го августа 1922 года сдается в аренду 2-й гостеатр Абхазии под всякое зрелищное предприятие, исключая драму».Инциденты вроде убийства на сцене, угрозы «ответить головой» приводили к тому, что многие неискушенные зрители и руководители стали относиться ко всякой пьесе, как к «драме», в которой абхазы разрешают свои житейские конфликты при помощи оружия и переносят на сцену свои будничные раздоры и даже кровную месть.

Такие и подобные им «ценители» искусства, люди типа этих случайных незадачливых руководителей сухумскими зрелищными предприятиями вместо того, чтобы помочь делу нарождающегося абхазского искусства вставляли молодежи палки в колеса. Но не таков был Д. Гулиа, чтобы смалодушничать, и он с необычайной стойкостью преодолевал стоящие на пути препятствия. Огорчений бывало чрезвычайно много. Чего стоила хотя бы одна борьба против введения явно нелепого аналитического алфавита! Буквы с кружочками и точками вокруг невероятно осложняли чтение, не говоря уже об огромном количестве, вмещающемся, как подшучивали мастера-механики, «разве только в клавиатуре пианино». Это – вместо удобного русского алфавита с очень незначительными изменениями. А вводили «аналитический» на основе латинского в смешении с другими – ученики Н. Я. Марра, «мудрствуя лукаво».

Этот неудобный алфавит все же был одобрен и принят все теми же «знатоками» вопреки здравому смыслу и против желания абсолютного большинства абхазских работников пера. Он, естественно, надолго затормозил развитие культуры во всех областях. К счастью, благодаря упорной и последовательной борьбе Д. Гулиа и других, в конце концов, здравый смысл взял вверх и «аналитический» алфавит был отменен. Так, «наш Прометей» снова выиграл борьбу против «богов».

Есть у Д. Гулиа маленькое, но весьма значимое стихотворение «Ацъыкъбар» – о каплях воды из горного источника. Падая одна за другой на одну и ту же точку камня скалы, падая беспрерывно, упорно, эти капли, в конце концов, разрыхляют скалу!.. Так и Д. Гулиа – шаг за шагом своей поистине титанической настойчивостью прокладывал путь к абхазскому национальному профессиональному театру… Он ясно видел цель, которой посвятил всего себя – деятельности, направленной на развитие культуры и подъем национального самосознания своего родного абхазского народа. Он поставил абхазский театр на ноги, выведя его на большую дорогу к подлинному искусству.

Творчество Д. Гулиа, прежде всего, тесно связано с абхазским фольклором. Его вдохновляли сказки и легенды, предания и героические песни, притчи и рассказы о героических подвигах и благородстве. Собранные им абхазские народные пословицы представляют исключительный интерес. Ведь именно в пословицах ярче всего выражены дух и характер нации, ее внутренняя культура и моральные начала.

Помню, как-то, говоря о народных абхазских пословицах и поговорках, Д. Гулиа выразил свое согласие с Т. Карлейлем, утверждающим, что «образование людей должно начинаться пословицами и кончаться мыслями». И он часто приводил цитату Анатоля Франса: «Будем бережно хранить прошлое. Без прошлого не создать настоящего». И тут же добавил от себя: «А мы будем брать из нашего прошлого только то, что помогает строить по-новому жизнь – настоящее и будущее».

Он близко знал самых интересных сказателей, талантливых хранителей произведений устного народного творчества, народной мудрости абхазов и до конца своих дней не терял с ними связь. Поэтому, если кому-нибудь из научных работников или писателей случалось выезжать в дальние горные села за фольклорным материалом, то очень часто советовались с Д. Гулиа, – к кому именно им обратиться. Более полезного совета никто из них не получал никогда ни в районном центре, ни даже в селе, где проживал нужный по данному материалу сказитель.

Однажды я заинтересовался текстом песен популярнейшего народного певца-сатирика слепого Жана Ачба, который сам сочинял и пел сатирические частушки на князей и царских прислужников в конце прошлого века. Д. Гулиа назвал мне имена нескольких стариков - знатоков текстов этих песен и особенно рекомендовал бывшего поводыря Жаны Ачба во время его пятилетней высылки за пределы Абхазии в Мегрелию – Татуаза Шоуа, проживавшего в горном селе Багада.

– Если умеешь лазить по горам и скалам, не поленись пробраться к нему: он интересней других знатоков Жаны Ачба. И снабдил меня рядом советов, из которых весьма оригинален был последний.

– Запомни, – сказал он, – что без большой необходимости не следует записывать при нем на бумаге рассказываемый материал. Старайся удержать все в памяти. Они не любят, когда их слова записывают. Он дал мне этот совет в дверях, когда я уже уходил, и мне было неудобно продолжать беспокоить его. Только на месте я на конкретном примере убедился, как он был прав.

Решив «взять быка за рога», я направился к Татуазу Шоуа в одно из самых отдаленных горных поселков Абхазии. Проехав вначале большую половину пути автобусом, я пересел на коня, чтобы ехать дальше по Военно-сухумской дороге. Проехав довольно значительное расстояние в горах и очутившись среди теснившихся скал, мне, однако, пришлось отказаться от коня и продолжить путь пешком. Дорога петляла вокруг исполинской горы, а затем врезалась в знаменитую так называемую «Куаначхирскую» скалу, тянущуюся в длину более десяти километров – голую и отвесную, то и дело переходя на «козьи тропы», повисая над зияющей пропастью и теряясь в тумане… Наконец, я у Татуаза Шоуа!

После первых приветствий, услыхав, что к нему от Дырмита Гулиа, он просиял и тотчас же засыпал меня вопросами о нем, его большом «ауа», т. е. «названном друге», о его здоровье, семье, настроении… вспомнил о встречах.

Высокий, стройный, все еще бодрый в свои девяносто лет, импозантный на вид, жизнерадостный старик жил, по его выражению, «на самой высокой горе в этих местах во всем Дале». Интересно, что ему мало оказалось высоты горы – он и домик свой соорудил на высоких сваях. Благо, здесь ветров не бывает. Облака клубятся ниже его жилища и «ничто не мешает лицезреть с его веранды и снежные вершины гор, и красавицу Айъа-Сухум и зеркальную гладь моря, как на ладони!».

Татуаз напоминает собой «Бога», играющего на ачарпыне – абхазской флейте. По своему характеру он несколько чудаковат. Гордый и обидчивый, он похож на «бога», изображенного на знаменитых рисунках Жана Эффеля, с той только разницей, что Татуаз Шоуа ходит не в длинной ночной рубахе до пят, а в старой, длинной абхазской черкеске с заплатами…

Д. Гулиа был, как всегда, прав: Татуаз Шоуа оказался одним из интереснейших сказителей и хранителей произведений устного народного творчества абхазов. Много острых и едких сатирических частушек записал я из уст этого бывшего поводыря Жаны Ачба, узнал много интересного о дружбе Жана Ачба с Серго Орджоникидзе в бытность его в Гудауте… Татуаз остроумен и словоохотлив. Мне было известно, что он прекрасно играет на ачарпыне, и я попросил его сыграть что-нибудь.

– Я бы с удовольствием исполнил твою просьбу, – ответил он мне печально, – да на беду мой ачарпын вчера съела вот эта проклятая коза!» – И он указал на большую козу, стоявшую во дворе под чинарой и виновато глазевшую на своего хозяина.

– Козы очень любят этот горный тростник «ачарпын», – добавил он. Особенно, когда он «сухой». И вслед за этим попросил свою внучку сыграть что-нибудь на ачангуре. Миловидная девочка лет 15-16 принесла из соседней комнаты этот женский инструмент «ачангур», – села и, аккомпанируя себе, начала петь любовные частушки с давно знакомыми мне словами из лирической поэмы «Любовное письмо» Д. Гулиа. Когда я спросил девочку, – чьи это стихи? – девочка ответила: «Не знаю».

– Частушки с этими словами уже давно поют повсюду, – объяснил Татуаз Шоуа. – Разве ты слышишь их в первый раз?» – и добавил: народ безликий. Разве узнаешь и запомнишь, кто именно их сочинил?!

Меня особенно поразила то, что строки стихов из поэмы Д. Гулиа девушка передавала совершенно точно, как у автора, т. е. без каких-либо изменений. Татуаз Шоуа сразу повеселел, когда я сказал ему, что слова эти принадлежат перу Дырмита Гулиа.

– Ах, вот оно что! – обрадовано произнес он. – Так, значит, это его слова!? А, может быть, ты знаешь, чьи вот эти слова, которые тоже повсюду поют?

Он взял из рук девочки ачангур и запел, аккомпанируя себе сам.… Это были, получившие большую популярность, частушки из остро-сатирического повествования Д. Гулиа о бездельнике-гуляке – странном и необычном пошляке-юноше, порождении социального строя того времени, по неудачному переводу Потаповой.

Приведем хоть несколько строчек этого перевода, хотя он и напоминает скорее оборотную сторону вышивки на канве узоров: «Достоинство утратив, слоняется без толку…. Черкеску истрепал он, коню набил он холку… Назойливый, развязный, хвастливый по натуре, до седины дожил он, бесстыдно балагуря».

Долго пел Татуаз эти частушки, и меня снова поразило, что слова из «Милого создания» Д. Гулиа, в свое время, в ученические годы изученные, не позабылись до сих пор – он произносил в пении совершенного точно – без каких-либо изменений…

Слушая его, я лишний раз убедился в справедливости мысли А. Доде: «Стиль бальзамирует литературное произведение». Старый Татуаз Шоуа несказанно обрадовался, когда узнал, что и это сочинил Дырмит Гулиа. Он стал умолять меня уговорить и привезти к нему дорогого Дырмита в гости, да только не на день или два, а на «целое лето, отдохнуть от сухумской жары».

– После пребывания в обществе такого дорогого гостя мне и умереть будет не страшно!

Так сказал девяностолетний, известный во всем районе весельчак Татуаз Шоуа, выразив свою большую и искреннюю любовь к Дырмиту Гулиа. Это был, в сущности, голос самого абхазского народа..

Следуя совету Д. Гулиа, я все время старался удержать все рассказываемое Татуазом в памяти, и только урывками, когда случайно оставался один, я быстро доставал из кармана заранее припасенные листок бумаги и карандаш, и тайком записывал кое-что…

На второй день вечером допоздна Татуаз рассказывал мне чрезвычайно увлекательные истории. Он знал много прекрасно сохранившихся в его памяти стихотворных текстов Жаны Ачба. Они были настолько интересны, что не давали мне ночью спать: все думал, как записать все с точностью.

На третий же день утром, когда, как мне показалось, между нами установилось полное «взаимопонимание», я пожаловался ему на «слабую память» в то время, как тексты стихов и частушки мне нужно помнить точно. И я достал бумагу и приготовился писать. И мгновенно в моем собеседнике произошла резкая перемена. Он сразу очень потускнел, словно завял и до сих пор, все время сверкавшие глаза его, вдруг померкли…

– Что с тобой? – спросил я у него в тревоге – у абхазов на «вы» говорят только во множественном числе.

– Я вспомнил нечто очень далекое, – ответил он, - но об этом не стоит говорить. Крайне заинтересованный, я стал расспрашивать, что именно произошло с ним тогда. И он рассказал мне следующее:

– В давние времена в Очамчыре один городовой пристал ко мне и хотел отобрать у меня кинжал. «Не имеешь права носить кинжал!» Я был в черкеске. А кто носит черкеску без кинжала? Он хотел насильно отобрать у меня его. Я только слегка оттолкнул его от себя, а он оказался пьян и еле держался на ногах – и потому упал. По совету случайно присутствовавших людей я поспешно ушел в свое село. Тогда я жил в Тамыше. А на другой день ко мне прибыл этот самый городовой и еще двое чинами постарше. Один из них сел за стол, достал из своего портфеля бумагу и, как ты сейчас, стал допрашивать: когда я родился? Зачем родился? и т. п.

Татуаз задумался и тихо с печалью произнес:

– И вправду, зачем я родился так рано? При них?! Мне надо было появиться на свет теперь, в это светлое время!.. – Он помолчал в задумчивости и продолжал: – А вот в прошлом году приехал ко мне ученый юноша из Сухума, разложил свой портфель на этом столе, достал какие-то бумаги, посадил меня перед собой и стал спрашивать: «Что я знаю о пастухе и дочери Ажвейпшьаа? Когда этот пастух родился? А кто такая дочь Ажвейпшьаа? и т. п. и все такое… Я сразу вспоминал очамчырского городового и вдруг забыл все об Ажвейпшьаа, их сестре, об охотнике и т. п. Все выветрилось из головы.

Татуаз Шоуа рассказал про дрозда, который на вопросы птичек, почему он, раньше всегда часто певший, вдруг умолк и ничего не поет? – ответил: «После того, как ястреб, витая надо мной, коснулся краем своего крыла моей головы, я забыл все свои песни». И старик добавил: «То же самое происходит и со мной, когда я вспоминаю этого очамчырского городового…».

Действительно, чрезвычайно интересным оказался этот старик Татуаз Шоуа! С феноменальной памятью, несмотря на свои годы, он умел говорить очень красноречиво, умно, почти все время пересыпал свою речь перлами народной мудрости… Слушать его доставляло мне огромное эстетическое удовольствие!..

Как прав оказался Д. Гулиа, рекомендуя мне его как «одного из очень интересных сказителей и хранителей произведений абхазского устного народного творчества»! Как мудр оказался и его совет о методе собирания и записи фольклорных материалов. Теперь я всегда следую этому совету и всегда доволен результатами.

Так, Д. Гулиа пользовался абхазским народным фольклором, который и сам обогатился произведениями Д. Гулиа. Они внесли в веками сложившееся устное народное творчество новую, свежую струю.

Песни на его слова из лирических, героико - романтических, сатирических произведений распеваются во всех концах Абхазии. В народе приняли свое гражданство и бытуют также его отдельные изречения и афоризмы. Кому не приходилось слышать в выступлениях ораторов, спорах, ссылки на его высказывания: «Как сказал Гулиа», «Есть такой афоризм у Гулиа».

В литературной работе Д. Гулиа был всегда очень взыскателен, не допускал, по его выражению, «никакой скидки на дружбу». Но особенно сурова была его взыскательность к самому себе. Характерен такой случай: однажды – это было в первые годы после установления Советской власти – я попросил Д. Гулиа разрешить опубликовать прочитанное им мне новое, очень понравившееся мне стихотворение. Он уступил моим долгим уговорам. Но накануне выхода номера газеты с этим стихотворением, ночью, когда газета уже печаталась, вдруг в редакции газеты, где я и жил, появился Д. Гулиа, с просьбой, звучавшей скорее как требование, – снять его стихотворение, снять во что бы то ни стало, потому что, мол, «оно еще недостаточно отделано для опубликования». Конечно, пришлось остановить машину и выполнить его желание. Однако стихотворение это мне так нравилось, что я часто напоминал о нем и просил дать напечатать его.

И только спустя больше чем полгода, мне, наконец, удалось получить от него разрешение на публикацию. Новый вариант сильно отличался от первого, сократился почти наполовину и стал, конечно же, лучше! Он лишний раз напомнил мне всегда внушаемое им еще в школе правило писать его неизменную фразу: «Искусство писать – это искусство сокращать». Совсем по-чеховски! А в стихотворении этом («Дождь») неподражаемо поэтически просто и образно описывается дождь. Сказать по-абхазки лучше – мне кажется невозможно. И кто из работников пера не знает и не помнит чудесные слова: «Ачашейт, ачархиейт пшадыдрала»… и т. д. И когда я, придя в восторг от такого поэтического шедевра, назвал их пределом художественного мастерства, он сказал: «Пределов художественному мастерству нет!». И посоветовал не забывать и всегда помнить абхазскую народную пословицу: «Быстро серьезные вопросы человек не решает. Быстро только заяц бегает».

Д. Гулиа интересовало решительно все, что способствовало движению культуры абхазского народа вперед. В двадцатых годах по его предложению в абхазский коллектив драмы был приглашен режиссер русской драмы В. Н. Кривцов, благодаря которому, как отмечала и пресса, в постановках абхазской драмы «стала чувствоваться опытная режиссерская рука».

А еще позднее на совещании Института абхазского языка и литературы, который возглавлял Д. Гулиа, по его предложению было вынесено решение «организовать при сухумском театре абхазскую драматическую студию». Найденный и приглашенный лично им, Д. Гулиа, в качестве руководителя такой студии В. И. Домогаров подробнейшим образом познакомил собравшихся с составленным совместно с Д. Гулиа планом работы студии.

Четыре с лишним года работы студии доказали, что Домогаров был «счастливой находкой» Д. Гулиа. В. И. Домогаров работал с большой любовью, оказался чрезвычайно добросовестным и опытным педагогом: из собранных Д. Гулиа кружковцев он выпестовал весьма надежный, крепкий костяк, сыгравший решающую роль в становлении абхазского профессионального театра.

Следующей очередной «находкой» Д. Гулиа оказался, тогда еще мало кому известный, музыкант Константин Ковач – венгр по национальности. Как-то раз мы с моим большим другом Кондратом Федоровичем Дзидзариа пришли к директору Института языка и литературы Д. Гулиа. Зашел разговор о концертах абхазского народного хора.

Д. Гулиа задумался и сказал:

– Обидно, что у нас вся музыкальная культура заключена в одном только этом хоре и народных песнях, которые сотни лет назад наши предки, я уверен, исполняли лучше, чем этот так называемый «абхазский государственный хор». Обидно, очень обидно, что до сих пор у нас нет ни одного абхаза или абхазки – пианиста, скрипача, певца-исполнителя классической музыки. Кстати, где тот музыкант, с которым ты меня познакомил недавно? Удалось тебе устроить его у себя в школе преподавателем музыки?

– Нет, не удалось, – ответил Дзидзариа. – Говорят, нет такой штатной единицы для нашей школы. – Кондрат Дзидзариа работал тогда директором Абхазской школы имени Лакоба.

– А знаешь что, Кондрат – сказал, помолчав, Д. Гулиа. – Приведи-ка его сюда, к нам в академию. Поговорим с ним – может, удастся организовать сбор и нотную запись наших народных песен. Когда будут такие сборники, найдутся и композиторы, которые захотят написать музыкальные произведения.

Этот разговор оказался знаменательным для истории развития абхазской музыкальной культуры: дней через десять после этого я узнал, что Константин Ковач разъезжает по далеким абхазским селам с фонографом в сопровождении приставленного к нему в качестве консультанта К. Дзидзариа и собирает абхазские народные песни непосредственно из уст самого народа. А вскоре, через год, вышли в свет впервые два сборника абхазских народных песен, переложенные на ноты. Издали их в Москве.

Вслед за этим Ковач развернул большую работу по развитию абхазской музыкальной культуры. Так, он организовал с помощью того же Института абхазского языка и литературы Абхазский этнографический хор, Симфонический оркестр Абхазии, в котором применялись модернизированные абхазские народные музыкальные инструменты, он написал «Абхазскую сюиту», обработал несколько абхазских народных песен. Затем открыл сперва музыкальную школу, а за ней и музучилище. Постепенно стали появляться абхазские мелодисты и композиторы, певцы, музыкальные произведения – балет, оперетта, музыкальная комедия. В настоящее же время готовится и опера. Своей кипучей и целеустремленной деятельностью Д. Гулиа лишний раз доказал справедливость народной мудрости, гласящей: «Одна свеча может зажечь тысячи других свечей». Известно, что зажигает только тот, кто сам горит. Таким горевшим сам и зажигавшим других был, как никто другой, – Д. Гулиа.

Многогранно и многообразно творчество народного поэта, основоположника литературы, искусства, науки и других отраслей культуры абхазского народа. Вместе с тем творчество его насквозь пронизано интернациональным духом, и это не случайно. Он сам с детства рос среди людей самых различных национальностей, в постоянном общении с ними. Ведь Абхазию издревле, как известно, и сейчас, населяли не только абхазы… И со всеми абхазы всегда жили, как добрые друзья. Благодаря такому постоянному общению почти все абхазы, за редким исключением, свободно говорят минимум на четырех, а то и пяти языках. Считая это весьма положительным явлением для абхазского народа и видя в нем «самый простой и самый верный путь к цивилизации», Д. Гулиа постоянно призывал молодых абхазских писателей крепить и развивать эту интернациональную дружбу.

Таким образом, Дмитрий Гулиа – первый абхазский писатель с честью оправдал свое высокое назначение – подлинного просветителя своего народа.

Для нас, его бывших учеников, Д. Гулиа и после учебы, всю жизнь оставался нашим самым благородным наставником-другом, всегда помогал, когда это бывало нужно, в работе!

Уже недавно, когда Д. Гулиа было около семидесяти лет, мы, несколько его бывших учеников, недавно встретившись как-то случайно, решили поехать к нашему любимцу на дачу в Агудзере. Он, как всегда, принял нас очень радушно, расспрашивал подробно каждого из нас, чем занимаемся, как работаем, давал советы…

И вот один из нас, кажется, Г. Делба, знал, что наш учитель, сам являясь автором многих интересных афоризмов, бытующих в народе, любит мудрые изречения, спросил его перед нашим уходом о том, какое изречение нравится ему больше всех других в последнее время. И Д. Гулиа ответил с мягкой, добродушной улыбкой: «В последнее время, говоришь? Учиться – все равно, что грести против ветра: только перестанешь – понесет обратно».

Мы поняли: это был все тот же призыв – «учиться и учиться, не переставая, потому что абхазский народ все еще нуждается в своих знающих, образованных людях».

И уже перед нашим уходом наш учитель процитировал напоследок изречение известного французского композитора Гуно: «Когда мне было двадцать лет, я говорил: «Только я!» Когда мне стало тридцать лет, я говорил: «Я и Моцарт!» В сорок лет я говорил: «Моцарт и я!» А теперь, в пятьдесят, я говорю: «ТОЛЬКО МОЦАРТ!»

Бывает, что легче иметь дело с небольшим количеством фактов и делать по ним домыслы – оправдываемые своей логичностью и правдоподобностью. Но хуже и значительно труднее, когда этих фактов много, слишком много и все они, как и каждый в отдельности, интересны, весомы и очень значимы. Трудно привести их в какую-то гармоничную систему, в какой-то стройный порядок. Особенно же, когда речь идет о фактах из воспоминаний. Почти по мысли Козьмы Пруткова: «Необъемлемое не объемлешь». Поэтому свой беспорядочный рассказ об отдельных фактах из воспоминаний о Д. Гулиа я завершу рассказом о последней встрече моей с ним в 1960 году весной у него снова на даче в Агудзере. Боясь утомить его, больного, я всячески старался не вызывать его на разговоры и говорил больше сам, на разные, мало значимые отвлеченные темы.

– Я хотел с тобой поговорить о твоей книге «Очерки из истории абхазского театрального искусства, – прервав меня, вдруг оживленно заговорил он и продолжил: – Ты напрасно в них так мало уделил внимания «акенджам» – куклам, с которым выступали кечаки – народные шуты. Пишешь о них только вскользь. А между тем эти акенджи были в свое время очень значимыми и интересными.

Полиция царя их запрещала не без основания. Твой же односельчанин Чагу Пилиа три года сидел в тюрьме за имитацию акенджами абхазских князей, княгинь и царских прислужников. Это – недостаток твоей книги, – отметил он. Акечаков с этими куклами я знал очень много талантливых. Это был в сущности народной театр одного актера. Ты живешь в Москве, повези одного такого акечака с акенджами к себе и покажи Ираклию Андроникову. Интересно бы послушать, что он скажет?

Затем он назвал мне несколько ранее неизвестных мне акечаков, дал много интереснейших материалов об акенджах и советов, что и как дальше делать…

И, как всегда и в прошлые встречи, я поражался – как все еще он целеустремлен. И снова возвращался от него освеженный творчески, с новыми замыслами, с желанием работать, «не покладая рук»…

Абхазы говорят: «Никогда не спрашивают как родился человек, но всегда спрашивают, как он умер». То есть достойно ли прожил свою жизнь? Д. Гулиа, прожив большую и интереснейшую жизнь, умер в ореоле славы, всеобщего признания и любви к нему всего трудового абхазского народа. Не такую ли жизнь советовал прожить человеку мудрый древний поэт Саади в своих словах:
Не забывай, что ты, когда рождался,

Ты плакал, а кругом смех радости раздался…

Живи же так, чтоб в час твоей кончины

Все плакали б кругом, а ты один – смеялся…

* * *

«Когда древняя Спарта, измученная в долгой войне, обратилась за помощью к Афинам, то из Афин вместо войск, вместо оружия в Спарту прислали одного, внешне ничем не примечательного афинянина. Этого человека звали Тиртеем. Он был поэтом.

В Спарте были страшно разочарованы такой помощью и ждали неизбежного поражения в войне. Но вот Тиртей запел свои пламенные, жгучие песни, и, воодушевленные этими песнями, спартанцы победили в войне. Так замечательные песни Тиртея стали знаменем победы.

Это – миф. Но он создан человеческой фантазией, он создан народом.

Невольно вспоминается этот прекрасный миф о Теетри, когда сегодня я гляжу на Вас, дорогой Дмитрий Иосифович, на нашем берегу радости и счастья.

Подлинная песня всегда была и остается «бомбой и знаменем». Ваша песня, как мощный голос Инапха Кягуа, раздалась протестом против гнета и насилия в ту мрачную пору царского произвола. Абхазский народ полюбил Ваши песни и подхватил голос певца.

Больше того, абхазский народ присвоил их, приютил, и сегодня, когда Вы, страстный любитель сокровищницы устного народного творчества, собираете фольклор, народ Ваши песни преподнесит Вам как свои. Да, Ваши песни стали собственностью народа. Это самая высокая награда, какую может получить поэт, творец слова.

Ваши песни, запечатленные в умах и сердцах абхазского народа, не пропали, дорогой Дмитрий Иосифович.

И сегодня в нашей стране, в стране, где по-настоящему ценят труд и талант, где открыта широкая дорога всем лучшим устремлениям человеческим, оценили и Ваш труд. Для того, чтобы другим приносить солнце, нужно самому носить его в себе.

Вы, дорогой Дмитрий Иосифович, выращивали в своем сердце это солнце и принесли нам в дар его.

И за это мы благодарны Вам. Мы, молодые писатели Абхазии, воспитанные на примере Вашего трудолюбия, на примере Вашей любви к своему творчеству и своему отечеству, приветствуем Вас и желаем Вам еще долгой, радостной творческой жизни».

Позже при встрече с Н. Микава я попросил, чтобы он рассказал кое-что о Д. Гулиа. «Говорить об этом человеке, – сказал Николай Маркозович, – можно часами, днями. Основными его человеческими качествами я считаю доброту и простоту. Открытость, прямота без хитрости, духовность и любовь к своему народу – характеризовали его. Он действительно, как Прометей, похитил огонь у богов и зажег его на холодном очаге своего народа. Это был неугасимый огонь культуры.

Приведу пока только один пример его скоромности и достоинства. В пятидесятые годы в «Литературной газете» были напечатаны его стихи в переводе Марка Соболя. Мне стихи понравились и при встрече я поздравил его. Он не принял моего поздравления: «Не поздравляй, это не мои стихи, а Соболя. Я не хочу чтобы меня приукрашивали», – и он достал из письменного стола подлинник стихотворения, подстрочник, сделанный им самим. Это были совсем другие стихи, правда, грубые, но огненные слова шли из глубины души. «Не надо меня приукрашивать, я землепашец в поэзии, и пусть меня переводят таким, какой я есть!».

Хотя я достаточно хорошо знал скромность и прямоту Д. Гулиа, но меня восхитили его слова настоящего абхазца, носителя «аламыса».

Конечно, главой и зачинателем абхазской литературы мы могли бы считать абхазского поэта и общественного деятеля XIX века Георгия Чачба, если бы он писал на абхазском языке. Но абхазскому читателю он стал известен лишь после того, как переведенные на абхазский язык его произведения вышли отдельной книгой в Сухуме в 1964 году. И второй раз в 1983 году. Эту книгу составил и с некоторыми сокращениями издал в собственном переводе Б. Гургулиа.

«Всевидящий, прости, я не изменил своему народу, пою песню своих предков – «Уарада». И когда эту песню своим голосом я пою, улыбка исчезает с моего лица и меня охватывает песня. Это же слезный стон моей души! Уарада!».

Если бы эти строки с самого начала были созданы на абхазском языке…

Довольно молодая абхазская литература дала миру многих талантливых мастеров. Известно, что абхазский народ – древний народ. Он обладает богатым и разнообразным фольклором. Образное мышление, крылатое слово – характерные черты абхазцев.

Эти факторы и определяли развитие абхазской литературы. Д. И. Гулиа в предисловии к своей книге, вышедшей в 1912 году писал: «В 1910 году я составил первый сборник стихов на абхазском языке. Составить сборник было не трудно, труднее было его издать. Никто не хотел его печатать. Но я твердо решил не отступать. В конце концов хоть и на собственные средства, но напечатал его. У нескольких абхазских интеллигентов занял деньги и издал на них книгу в Тбилиси. Но теперь надо было немало потрудиться, чтобы эту книгу распространять в народе. Я сам скупил весь тираж и привез домой. С помощью своих гостей, приезжающих из районов, книгу посылал для распространения в школы и деревни».

Уже по этой первой книге Д. И. Гулиа почувствовали абхазы, что родилось что-то новое, что может вдохнуть в них силу, поможет сохранить свою жизнеспособность. И хотя книга была малого формата, ее лучи достигли глубины народной души, она зародила светлую надежду на будущее. А что надежда эта не была напрасной, подтвердила газета «Апсны», выходившая в 1919-1920 годах и благословившая в путь писателя М. Лакербай…