Назови меня своим именем

Пожалуйста, не избегай меня. Это меня убивает.
Переписал снова:
Твое молчание меня убивает.
Явный перебор.
Невыносимо думать, что ты ненавидишь меня.
Слишком  горестно.  Нет,  поменьше  скорби,  но  оставить  намек  на
смерть.
Лучше умереть, чем знать, что ты ненавидишь меня.
В последнюю минуту я вернулся к первоначальному варианту.
Молчание невыносимо. Мне нужно поговорить с тобой.
Я  свернул  клочок  линованной  бумаги  и  просунул  его  под  дверь  с
мрачной решимостью Цезаря, переходящего Рубикон. Пути назад не было.
Iacta alea est
, сказал Цезарь, жребий брошен. Меня позабавила мысль, что
глагол  «бросить», 
iacere
  на  латыни,  имеет  тот  же  корень,  что  и  глагол
«извергнуть».  Едва  я  подумал  об  этом,  как  понял,  что  хотел  дать  ему
почувствовать  не  только  ее  запах  на  моих  пальцах,  но  и  высохший  на
ладони след моего семени.
Пятнадцать минут спустя я разрывался между двумя равными по силе
эмоциями: сожалением, что оставил послание, и сожалением, что в нем не
было намека на иронию.
За  завтраком,  явившись  наконец  после  пробежки,  он  спросил  только,
не  поднимая  головы,  хорошо  ли  я  провел  вечер,  намекая,  что  я  лег  спать
очень  поздно.  «
Insomma,
  сравнительно»,  –  ответил  я  как  можно  более
неопределенно, по-своему давая понять, что рассказывать долго.
–  Должно  быть,  устал,  –  не  остался  в  стороне  отец.  –  Или  ты  тоже
играл в покер?
– Я не играю в покер.
Отец  с  Оливером  многозначительно  переглянулись,  а  после  стали
обсуждать  план  работы  на  сегодня,  и  он  был  потерян  для  меня.  Еще  один
мучительный день.
Поднявшись  к  себе  за  книгами,  я  увидел  тот  же  свернутый  клочок
линованной  бумаги  на  своем  столе.  Должно  быть,  он  заходил  в  мою
комнату через балкон и положил записку туда, где я ее теперь заметил. Если
прочитаю сейчас, испорчу себе день. Но если отложу чтение на потом, весь
день потеряет смысл, я не смогу думать ни о чем другом. Скорее всего, он
вернул  ее,  не  добавив  ничего,  словно  говоря: 
Я  нашел  это  на  полу.
Кажется,  она  твоя.  После!
  Или  же  это  недвусмысленно  означало: 
Я  не
буду отвечать.
Повзрослей. Увидимся в полночь.

Это было приписано под моими словами.
Он принес записку перед завтраком.
Осознание пришло с минутным опозданием и в тот же миг наполнило
меня  томлением  и  разочарованием.  Хотел  ли  я  теперь  того,  что  было  мне
предложено? И предлагалось ли мне что-то в действительности? Но хотел я
того  или  нет,  как  вытерпеть  до  полуночи?  Было  только  десять  утра:
четырнадцать часов впереди... Последний раз так долго я ждал свой табель
успеваемости.  Или  однажды  в  воскресенье  два  года  назад,  когда  девушка
пообещала встретиться со мной в кино, и я сомневался, не забыла ли она.
Полдня  моя  жизнь  будет  висеть  на  волоске.  Как  же  я  ненавидел  ждать  и
зависеть от чужих капризов.
Нужно ли ответить ему?
Нельзя ответить на ответ!
Что  до  записки:  нарочно  ли  он  выбрал  шутливый  тон,  или  давал
понять, что нацарапал ее мимоходом, спустя пару минут после пробежки и
за  мгновение  до  завтрака?  Я  отметил  легкую  насмешку  над  моей
склонностью драматизировать, и самоуверенное, расставившее все на свои
места 
увидимся в полночь
. Что они предвещали, и что в итоге возьмет верх,
ирония или самодовольное 

жүктеу/скачать 1,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: